США, штаа Массачусетс, 1998 год. 

- Черт! Черт и трижды черт!
- Спокойно! Не впадай в истерику, Дейв!
- Ну, еще бы! – Дэвид оттолкнул приятеля, но все-таки  немного  успокоился.
- По-моему,  ты просто привередничаешь.
- Конечно! – саркастически протянул Дэвид. – Я либо полный  недоумок, либо… Черт!
Уже  3 часа двое студентов нервно  метались по просторной комнате старин­ного особняка, не в силах поверить своим глазам.
Старший из них, Дэвид Шейни, был так возбужден, что только что не разбрасы­вал искры  и не был способен ни минуту усидеть  на месте.
Его приятель, Роджер Мэтьюон, плотный и темноволосый, наблюдал за другом   сочувственно  и немного иронично.
Оба студента – компьютерщика  глядели на  лежавшую перед ними кучу бумаг  так, словно ожидали взрыва.
- Рождер, нет, ты только смотри вт сюда! Документы, завещание старого пня – все по правилам. Даже заключение психиатра,  а этого я даже не ожидал. Все в ажуре
Знаешь, я ведь никогда ему не верил! Не принимал всерьез, я считал все его арсказы бред­нями. 
Мен было 11 лет, когда дядюшка повел меня а премьеру. Конечно, на меня произ­вело впечатление, , а он!  Он чуть не плакал, ругался на критиков никак не мог успоко­иться! Старый  дурак1
- Наверное, это наслдственное, - ехидно вставил Рождер.
- Брось идитоничать! – взорвался Дэвид.
- Ладно, не буду. Но ты уже 5 раз мне рассказывал со всеми подробностями, как ты ему не верил.
- Вот именно! Не верил я ни на грош! То  есть, конечно, я сначала увлекся,. Знаешь, как вся  эта  романтика может на подростка подействовать? Такая красивая история, красавица и чудовище, герой –одиночка! Этаки обаятельный злодей. Тем более,  старый дурак мне все уши прожужжал –мол, это вроде тайного наследия, прокосновенности к тайне, к легенде. Я одно время считал себя избранным, все из-за него!  А потом я вырос – и выбросил из головы. Так этот старик  дошел  до сердечного приступа. – все твердил, что я единственный наследник, и что мне продолжать  хранить тайн.
А теперь… Теперь я сам не знаю, что делать… - голос Дэвида сел.
- Ведь все подтверждено, проверено экспертами!
Он нервно закурил. Рождер вскочил  и отбросил руку приятеля.
- Ты спятил? Осторожно, это же историческая реликвия!
- Именно! – саркастически  ответил Дэвид. – Этому письму больше ста лет!
- Ну и что? Чего ты бесишься? Что тебя не устраивает? Теперь ты, получается, аристократ.
- Не знаю. – Дэвид сник. – Нет, я, конечно, знал – что у нашей семьи французские корни, что  мои предки эмигрировали в Америку, спасаясь от оккупации во время первой мировой войны… Но все это не так, это было нормально. А теперь… Как будто я полу­чаюсь  не я.
- А кто? – Роджер  проглотил очередную  остроту – сейчас бы  она была неуме­стна.
- Ну, я не знаю. Правда, особенный. Я теперь не могу жить по-прежнему. Пони­маю, \что полный бред – но меня словно что-то коснулось. Снизошло. Словно ответст­венен не только за себя. Я что-то должен, а что – я не знаю. Сосвем у меня крыша съе­хала.
Дэвид рассказывал – и смотрел то внутрь себя, расширенными и  далекими гла­зами, то на Роджера – в надежде, что насмешливый приятель обольет его холодной во­дой, как бывало ни раз, и вернет ему навсегда здравый смысл.
Но Рождер Мэтьюсон  почти не слушал друга. Бледный и непривычно серьезный, едва  касаясь пальцами бумаги, он перечитывал письмо. Почти благоговейно перечиты­вал. Точно полностью погружался куда-то.
Глубокая тишина старого особняка вымела вон фразу о съехавшей  крыше слоно дохлого таракана с узоров персидского ковра.
Дэвид постоял молча, чувствуя, как все тело медленно охватывал торжественный  озноб – как на экзамене. Тишина все глубже заливала комнату.
Притянутый каким-то гипнозом, молодой человек медленно подошел – и начал чи­тать из-за локтя приятеля то, что знал уже почти наизусть.
Рождер молча отодвинулся  в сторону.

Темно – красные  неровные буквы дрожали, как струна поющей скрипки.

Тишина - укрывает нас пылью,
Тишина чьи-то песни поет,
Чья-то сказка, не ставшая былью,
Чей-то сон, что когда-то пройдет.

Тишина - это облако света,
Что там дальше за ним - не видать,
В тишине мы потеряны где-то,
Ищем то, что не стоит искать.

Тишина - это час испытаний,
Это крылья твои за спиной,
Перед взлетом прервалось дыханье....
Тишина - вдохнови, успокой.

Моя дорогая Кристина!

Я очень отчетливо представлюя себе твой испуг, когда сейчас, на это Рожде­ство, ты читаешь эти строки. Написанные тем, кого ты считала  умершим. Поэтому я для начала хочу заверить тебя, что ты, и твой молодой человек – вы оба в полной безо­пасности. А ты знаешь, ты всегда верила моему слову. Я не  намерен появиться перед вами с  непосильными для вас требованиями, и не намерен омрачать вашу семейную жизнь.

Хотя я довольно долго был рядом – совсем рядом с вами обоими. Не призраком – а обычным человеком, как всегда мечтал. Я был с вами знаком – и ни ты, ни Рауль, меня не узнали.

Впрочем, все по порядку. Я хорошо знал тебя, дорогая Кристина – и я не рисковал, передавая через Перса просьбу прийти и закрыть мои глаза после смерти. Я видело, как сильно ты была увлечена  своим Раулем  - ты никого, кроме него не видела – у тебя есть такая склонность, Кристина – влюбляться не страстно и не пламенно, зато самозаб­венно. И я прекрасно понимал, что вдали от меня и от музыки, под сильным влиянием ви­конта – у тебя никогда не хватит решимости вернуться, заглянув в глаза твоему про­шлому. Особенно, если  оно  в мом лице. Знал, что ты будешь  только рада вырваться из невыносимой тяжести моей любви.

А я любил тебя больше жизни, Кристина .Я никогда не дорожил собой – но тебя  л любил – потому что ты была прекраснее всей моей жизни. Я не хочу разочаровывать  тебя в Рауле – но он сможет жить без тебя, как бы искренне не убеждал тебя в обрат­ном. Сможет – особенно если задумается над собой и сделает усилие. На твое счастье ему не свойственно ни то, ни другое.

Я никогда не лгал тебе, Кристина. И я твоего ухода не пережил. То, что было со мной тогда – я не опишу тебе словами, у меня просто нет таких слов. Да тебе и не нужно – не по лам это знать, это бы могло тебя убить. Я перенес то, что тогда было, в музыку – но с тех пор я не открывал эти ноты. Струны органа горели от моего отчая­ния. И что-то во мне умерло, Кристина. Что-то сгорело и что-то ушло. Я – и от, и уже не тот, кого ты знала.

Больше я тебя смущать не буду. Ты бы все поняла, прочитав ноты – я мог бы тебе их сыграть – и ты бы вернулась, Кристина. Но ты бы стала такой же наполовину мерт­вой, как я – если бы вообще это выдержала.  А я не хочу причинять тебе вред, Кристин. И тем более, я бы не мог тебя убить. Женщина, которой посвящен такая музыка, не сможет счастливо  выйти замуж, стать женой, хозяйкой и матерью. И хотя ты раз­рушила мою жизнь до основания – я не хочу разрушения твоей.

Я сгорел – но что-то осталось. Это не было первым крушением в моей жизни – стало только самым сильным. Во мне была выжжена страсть. Ошеломленный и изму­ченный, я хотел только видеть тебя – не был способен умереть без твоего одобрения.  Я в это время был больше призраком, чем когда-либо в жизни.

И я поехал за тобой. Даже считая меня мертвым, вы почему-то старались исчез­нуть бесследно – но мне не стоило труда вас найти.  Я закрыл лицо изобретенной мной маской – и исчез, растворился в толпе.  Даже сейчас я отчетливо помню –  это странное чувство – когда я шел по улице – и никто не кричал от ужаса, не бросал в меня камнями – никто не  обращал  внимания. Впервые в жизни я был как все,  был  незаметным  никому и свободным. Передо мной был весь мир – как перед тобой, перед Раулем, всем! Хотя мне сначала было очень страшно выйти  за пределы стен Оперы, так долго бывших для меня всем миром и  моей единственной  броней против  человеческой злобы и глупости.  Я был просто никем, мог выбрать любое имя и любую жизнь. 

  Я приехал вслед за вами в маленький  городок, где вы поселились, в твой родной город, Кристина. Встретив вас, я поселился на той же улице, через квартал от вас. Ни­кто ничего не заметил, я не вызывал никаких подозрений.  Не прошло и месяца, как я по­знакомился с вам, точнее, ты сама меня познакомила с Раулем, Кристина. Как ты обра­довалась тому, что рядом с вами живет скромный музыкант из России. Все-таки ты тосковала о музыке, и я уверен, тоскуешь в глубине души и сейчас.

Я наблюдал за вами очень внимательно. Странно – мне тогда уже не было больно. Общаясь с тобой, одновременно давал уроки музыки – и , к моему удивлению, я  был   спо­собен это делать.

Знаешь, Кристина, когда Рауль начал скучать, я не удивился совершено. Я в какой-то мере ждал этого. В то, что вы  поселитесь на всю жизнь в провинциальном городке, в глухом углу Швеции, я верил не больше, чем раньше – в его намерения уехать в арктиче­скую экспедицию. Нет, конечно, он  тебе не лгал, он верил в то, что говорил – но в любом случае, он бы тогда не уехал. Нашлись бы какие  угодно препятствия на его  тяжелом пути. Рауль не создан для труда и опасностей. Ты, во многом –тоже, Кристина. У твоего жениха были благие намерения и чистые помысла – даже слишком  для  чистые, Кристина. Но я не сомневаюсь – если бы не я, не мео вмешательство в твою судьбу – вы б не сумели сблизиться. И только угроза со стороны страшного Призрака Оперы могла  бы выудить виконта увезти тебя – безродную актрису.

Впрочем, избави меня бог вмешиваться в твою семейную жизнь. Я не хочу тебе никакого  вреда – по старой памяти, наверно. А заставлять тебя по –другому  посмот­реть на твою жизнь – слишком опасно. У тебя почти  нет выбора, Кристина – ты сама отрезала все пути. И лучше – оставаться  уже там, где ты есть , и не стремиться ни к чему другому. Тоя судьба сложилась удачно. Рауль на тебе женился – и продолжает тебя любить, и он честен с тобой – а это редко бывает, Кристина. Ты от многого от­казалась и многим пожертвовала ради него – немногим меньше, чем   если бы ты ушла со мной. Я теперь только надеюсь, что у тебя не будет желания выйти за пределы твоего маленького мирка. Ты укрыта от бурь – а вот   этого  я бы, наверно, не смог бы тебе дать. Ведь я никогда в жизни не слушал тишину, Кристина. Я не знаю, никогда не знал, что это такое – покой, безопасность…

Оставайся теперь там, где ты есть – и  будь счастлива. Ты читала сказку о Зо­лушке? Ты ведь во многом – воплощение  той мечты, что заставляет слушать вот такие сказки. Тебе завидуют все твои подруги – и они совершенно правы, когда каждая из них мечтает оказаться на твоем месте.

Я совершенно искренен, желая тебе счастья с моим соперником, Кристина. Не только я тебя отпустил – ты сама, за все это время, когда не ощущала меня рядом – ты сама постепенно  отпустила меня. Можешь не бояться больше -  как ты  боишься даже проходить около здания Оперы. Я больше не схожу с ума от любви – как ты  однажды очень верно выразилась. Да, я слышал тогда – ты была совершенно права.

Наверно, мне всегда будет интересна твоя судьба – но со мной ты не сможешь быть счастлива. Ты не выдержишь моей любви – как ты не выдержала моей музыки. Ус­лышав всего несколько аккордов “ Дон- Жуана“, ты была саам не своя. А если – если бы я играл дальше, Кристина?

Как ты уже поняла, я последовал за вами, когда вы уезжали из Швеции. Я был в  соседнем вагоне. Снова невидимый, с новым лицом. . Уже тогда  я  почти не чувствовал ревности – даже тогда, когда был рядом с вами на одном из ваших вечеров.  Я танцевал с тобой – помнишь, Кристина? Ты не узнала меня – и совершенно ничего не почувствовала. А я – я слишком привык ходить по краю пропасти – я даже решил испытать тебя – и себя тоже. Я сыграл  для тебя романс Дездемоны – помнишь? Честно скажу, я был то­гда готов ко всему – даже сорви ты с меня снова маску, ты не застава бы меня врасплох. Но ты ничего  не поняла – хотя очень искренне хвалила мою игру.  Да, я видел по твоему лицу – ты вспоминала – но не сам романс и не меня. Я после этого почти без труда удержался от искушения сыграть так, чтобы ты все поняла – на меня очень сильно по­действовала  твоя безмятежность. Мне до сих пор очень хочется видеть тое  лицо в этот момент, Кристина – когда графиня де Шаньи обнаружит в своем доме  давно умершего  Призрака Оперы. Но я сдержался – даже когда ты хвалила мое исполнение, Кристина, говорила, что сама музыкантша, и что я  сыграл с большим чувством. Един­ственное, что я не сдержал – иронии. На которую впервые почувствовал себя  способ­ным.

После того вечера ты так безмятежно пела, когда я аккопанироал тебе – и так искренне меня хвалила! Ты не хвалила так даже Ангела Музыки, Кристина – или ты счи­тала, что сверхъетественные существа в похвале не нуждаются? И тебе нравилось про­водить со мной время – ты чувствовала себя так легко и свободно! Неужели все дело в том, как выглядит моя маска, Кристина? Вся разница, жизнь или смерть – из-за цвета клочка материи?

А может, это ты просто сама отпустила меня – только теперь по доброй воле.

Я наблюдал за тем, как вы обосновались в Париже, как Рауль не выдержал – и всту­пил в права наследства де Шаньи. Я опять познакомился с вами – в который раз уже с новым лиуом. И опять – удачно, с твоей токи зрения –  устроился недалеко от вас. В Париже полным- полно иностранных музыкантов ко всех концов света. Ты не узнаешь одного – под каким именем я был рядом с вами – отрыто и при свете дня. И ты снова – пела вместе со мной.

Однажды эта странная игра достигла своего апогея – я пробрался в вашу – твою и Рауля – спальню. Видел вас – обоих, рядом. Это было очень странно – но я тебя почти не ревновал. Мне даже хотелось – но я не мог, что-то умерло во мне. Я для того я про­брался к вам, чтобы это решить. Я слишком хорошо успел узнать Кристину де Шаньи – ты не была больше Кристиной Даэ.  И такой любви, на которую ты способна – не стало места в моей изменившейся жизни. Да, я любил тебя – но мне было нужно другое, а это  стало бы для тебя непосильным.

Я не сразу пришел к таким выводам –  не сразу решился обдумать нашу судьбу, Кристина. Это все стало для меня очевидным в ту ночь, когда я стоял в вашей спальне. Убить Рауля было очень легко – ты бы даже не проснулась. Но  я не захотел его смерти – во мне больше не осталось даже злобы, даже ревности к нему. Наверно, каждый из нас троих  получил то, на что способен.

Я изучал вас – и одновременно  постигал  нормальную жизнь
человеческого  обще­ства. Я тоже, как и ты – наслаждался покоем – насколько это было доступно для меня. Я даже одно время попытался забросить музыку – но не сумел.

Я ходил  по улицам, сидел в кафе – впервые в жизни никто не меня не оглядывался. Сначала я почувствовал себя свободным,  потом  - потерянным, и это наступило очень скоро.

Именно в этом состоянии  я попытался найти самого себя, обрести то,  что было когда – то, еще так недавно – смыслом моей жизни – тебя, твою любовь, с мою страсть к тебе, Кристина. Одно время ты все же любила меня – я видел твои глаза, когда ты по­сле спектакля пошла на мой призыв. Я дал тебя сказку, ввел в царство мечты,  сделал из тебя больше, чем могла когда-нибудь стать. Одного я не сумел – крыть от  тебя, что всегда вместе свет и тени. И ты их испугалась – не смогла остаться на такой высоте, тебе там было холодно, Кристина. Но это не моя – и не твоя  вина.

Я пришел в твой дом, надеясь, что опять воскреснет  вся любовь  - тогда бы я убил Рауля. Да, его жизнь висела на одном волоске и зависела от моей прихоти. Ты мо­жешь считать меня кем угодно – но я никогда не убивал без причины. А эта причина – исчезла, я и даже не замети, когда ее не стало.

Я ушел – и вновь занялся музыкой. Не хочу тебя напрасно тревожить, описывая, как именно я вернулся в Гран-Опера. Но я вернулся – и через несколько недель уже занял – как человек – одно из первых мест. Я приобрел больше влияние в театре.
Это оказалось интересным – увлекло и почти полностью поглотило  меня. Я вновь ощутил что-то очень близкое к счастью. И вновь пересмотрел мою жизнь. Мне и сейчас больно   вспоминать  о ом, что случилось, Кристина – но это минутная слабость. Боль проходит, как только я  напоминаю себе – что это не стало напрасным, что адские муки, на которые ты меня обрекла – выжгли и исцелили мою потребность в любви. То есть, в такой любви. Мне достаточно сейчас и признания и уважения – в них может быть заключен целый  мир. Особенно для меня, всю жизнь не слыхавшего доброго слова. Мне интересно управлять Гран-Опера в открытую – хотя должен тебе признаться, чтобы достичь полной власти, мне пришлось вернуть в Оперу ее фантома.

Как оказалось, что мне  осень нравится им быть. Я мучительно тосковал  по недос­тупной для меня жизни – и она казалась для меня земным раем и высшим, запредель­ным счастьем. Именно из-за своей недоступности. Но я ее узнал – во многом, через тебя.

Поэтому у меня нет к тебе недоброжелательства, Кристина. Так получилось, что мне лучше быть Призраком – чем человеком. Я многое успел понять – поэтому не надо – насколько я знаю твоего мужа, он кинется вооружать людей и ставить  крепкие замки. Не надо – пока мне не захочется навестить вас – вы в безопасности.  Я сказал, что у меня не осталось обиды – но это относится только к тебе, Кристина. Я оставляю в живых Рауля только потому, что его смерть станет  крушением всей твоей  жизни. У тебя кроме него никого не осталось – ведь тебя так и не признало тол самое общество? Рауль, в какой-то степени  был – и сейчас остается заложником твоей безопасности.

Только ты стоишь между нами двумя. А прятаться от меня, или бежать – бесполезно. Я все еще  Призрак – и привидения  могут проходить сквозь самые  крепкие стены.

Поэтому пока  все идет так, как идет – живите спокойно.. Можешь сказать Раулю – он вне опасности, пока нужен тебе.

А ты – ты напрасно боишься даже приблизиться к Гран-Опера. Можешь зайти – я даже буду рад. И не бойся воспоминаний – теперь они станут другими, правда, Кри­стина? Я теперь полностью  распоряжаюсь всем театром – в том или  ином образе. И постоянно  сохраняю равновесие – иногда очень хрупкое, между существованием При­зрака и человеческой открытой жизнью. Я получил почти все, что хотел – мечты сбы­лись, но немного не так, как мы мечтали оба – правда, Кристина, ты тоже это  чувст­вуешь? Но у меня есть доступ  к людям – и мне этого вполне достаточно. На большее, я, увы – оказался неспособным. Слишком много зла я перенес от людей – таких , как все, слишком поздно ко мне пришла эта возможность превращения. Когда хочу – я могу иг­рать в человека. И мне больше ничего не надо, кроме этой игры. Я устал от бесповорот­ных решений.

Тебе может показаться странным – но в человеческой части моей жизни есть и тепло, и привязанность. Как иногда мало нужно, чтобы такие чувства возбудить! Я долго не  перестану  удивляться этому. Мне не может наскучить другое развлечение –  человеком  видеть страх передо мной же – Призраком. А кое-кто мне на страшного  Призрака жаловался.

Дергать живых марионеток за невидимые ниточки – это намного лучше, чем пы­таться  добиться  от  тебя того,   на что ты неспособна.

Я чаще  изливаю душу в музыке, чем в словах – и сам не знаю, зачем я написал тебе, Кристина. В любом случае – я снова тебя отпускаю – уже без страданий и даже без уп­река. Не знаю, последую ли я за вами, если Рауль в очередной раз решится бежать – я больше не намерен вмешиваться. Мне лучше здесь  - и если я в ближайшее  время поеду  - то только на гастроли, меня уже давно приглашают. Мои странные  привычки только прибавляют мне обаяния в глазах публики – я стал таинственным, загадочным гением, Кристина. Мне даже приходят письма – со страстными признаниями в любви, моя му­зыка  трогает  душу. Очень многие очаровываются тем ореолом  тайны, который  неко­гда  привлек тебя. На такие письма я даже иногда отзываюсь.

Не знаю, изменится ли когда –нибудь  твоя судьба, Ты была способна на многое – но выбрала ровную дорогу. Хотя в завистливых глазах многих ты сказочно взлетела – тебя не ждет ни взлетов, ни падений – я не желаю их тебе. Лучше тебе забыть, если су­меешь – о том, что ты оставила, а найти счастье и очарование в семье. У тебя ведь се­мьи тоже – не было, поэтом наши судьбы с тобой, Кристина, во многом сходны.

Прощай, Кристина – или до свидания. Живи в своей воплощенной мечте, пусть она и не только твоя.  Так может случиться – что мы с тобой встретимся – и ты снова меня не узнаешь. Я больше не хочу ничего обещать – кроме того, о чем тебе написал.

Живи так хорошо, как только сумеешь, и пусть сбудется над тобой все хорошее,  что у тебя теперь есть.

Время порывается туманом,
Тех свершений, что уже не сбыться.
Закрывает  тихо наши раны,
Засыпает  пеплом наши лица,

Тают нас   окутавшие  сети,
Отступают, растворяясь в звуках:
Только ты останешься на свете
Чтоб напомнить мне об адских муках.

В забытьи, почти уже в нирване,
Затихают все мои страдания.
Ты одна останешься в тумане,
И к тебе придут воспоминания…

Подписи не было.

Распрямив осторожно пожелтевшую бумагу, приятели долго  молчали.
- Вот это да!
С побледневшего Роджера слетела вся его ирония. Он уставился невидящими гла­зами в окно.
- Хочется верить, он правда был счастлив. По-моему, это он заслужил как никто.
А Дэвид, потомок Рауля де Шаньи и  Кристины Даэ, женщины, встретившей в аду Ангела Музыки, съежился в кресле, изучая собственные колени. Прошло довольно много времени, прежде чем он заговорил.
- И что же мне теперь делать?…

Эрик Снейп - эээ, а вообще -то это предполагалось мини. 

Гиллуин - в точку! Это мой первый фик, годе я не убиваю Призрака. Причем совершенно искренне.

Лита - спасибо за отзвыы о моем стиле. Мне правда хотелось... Ну, Эрику на Рождество что-то подарить... Пусть - такое, свобода и открытый для него мир.
Это во многом личное  -  допустим, делюсь своим опытом преодоления несчастной любви. ИМХО -только так.

Цирилла - а  почему грустно? У меня было такое ... медитативное настроение. Про шрифт - если хочешь. в личку пришли твой вариант шрифта для меня - приветствую любое, я еще в поиске.

Мне хотелось показать - что При зрак после того, что он пережил - просто не мого оставаться человеком, он отчасти умер - но и  превратился в нечто большее.

Кстати, у меня в этом фике - по примеру  Opera, есть ассоциации - кроме неожиданной для меня "Русалочки" - с двумя  классическими литературными произведениями, и с одним фильмом -  довольно старым, не шедевром, но очень неплохим. Интересно, кто-нибудь это заметил?

Еще раз - Эрик Снейп, я не знаю, в принципе, тут можно написать проду. Но у меня она как -то не представляется в голове.

И  -хммм, от надостатка сантиментов... Да, я по жизни не люблю лежать в соплях. Ты, наверно, права.