Кристина Дайе торопливо повела нас по лестнице, ее рука была в руке виконта. Мы прошли два этажа, потом наполовину обошли фойе. Она достала ключ из кармана костюма и открыла дверь ложи.
- Здесь мы будем в безопасности.
Она закрыла дверь позади нас, заперла ее, затем задернула бархатную штору у полукруглого выступа ложи. Помещение было почти полностью в темноте, под нами слышались голоса гуляк.
Кристина рухнула в кресло.
- Я так устала, так ужасно устала. О, если бы это закончилось, все, все это закончилось!
- Что вы имеете в виду, Кристина? – виконт сел рядом и взял ее за руку.
Она всхлипнула. Свет был тусклым, но я видел странный лихорадочный блеск ее глаз.
- О, Рауль, мой дорогой, если бы вы только знали! – она коснулась его щеки, и он глубоко вздохнул. – Будьте благодарны, будьте благодарны за ваше лицо и особенно… особенно за ваш нос, - она и впрямь прикоснулась к кончику его носа указательным пальцем.
- Кристина, Кристина, что вы такое говорите? – Голос виконта был ласков, но я ясно услышал в нем неестественные нотки, это преувеличенное внимание показалось мне неприятным. Но, с готовностью признаю, мои чувства к этому человеку были столь неприязненны, что я не мог судить непредвзято.
Кристина смотрела пристально, но не на виконта, а на Холмса.
- Он Ангел Музыки, месье Холмс. Именем отца нашего, Господа, и пресвятой Девы Марии клянусь, он Ангел Музыки.
- Я знаю, мадемуазель. Я знаю.
- Да? Вы действительно понимаете?
- Только ангел мог играть, как он в Перросе.
- Вы понимаете! – она схватила его длинные тонкие пальцы своей изящной рукой. Я заметил, его первым порывом было отстраниться, но он сдержался. – Он ангел, месье Холмс. Вы слышали божественную музыку. Его голос таков же, если не более восхитителен, чем его игра. Голос святого Михаила Архангела не мог бы быть более небесным, когда он поет для ангелов! И все же… - Она снова заплакала. – Его лицо, о, его лицо… его несчастное лицо. О, бедный Эрик! Как Господь мог так поступить со своим ангелом!
Виконт напрягся.
- Кто этот Эрик?
- Его лицо принадлежит дьяволу, созданию из преисподней! Как это может быть, месье Холмс? Скажите мне, как мог Господь причинить своему ангелу столько зла?
Шерлок частично снял грим Квазимодо: оба глаза были видны, фальшивые зубы он держал в левой руке.
- Я не знаю, мадемуазель Дайе.
- О, я больше не знаю, чему верить! Я не знаю, ангел он или дьявол, но, когда он поет мне, это голос ангела. Я… - она так сильно плакала, что с трудом можно было разобрать ее слова.
- Кристина, - сказал виконт, - что все это значит? О чем вы говорите?
- Я говорю о трагедии, о великой и ужасной трагедии!
- Но… вы говорили о нашей любви, и я знаю, что люблю вас. Поймите, вы – мое сердце, моя душа, смысл моей жизни! А вы все равно говорите об этом… об этом Ангеле. Ангелы не являются смертным. Моя дорогая, кто-то обманывает вас. И это кольцо… вы должны понять… чье оно? – Знакомые просительные нотки в голосе виконта слышались все громче.
- Это ЕГО кольцо. Кольцо Эрика.
- Но кто этот Эрик?!
- Он Ангел Музыки, мой собственный особый ангел, которого Господь послал ко мне. Он – мое вдохновение и испытание. О, если бы только я была достойна его!
- Это безумие, Кристина. Безумие!
- Вы думаете, я безумна?
- Нет, нет, конечно, нет. Я только…
Она резко встала.
- Я должна идти. Он… Рауль, мы можем больше не увидеться в этой жизни. Поверьте мне, я клянусь, что… я любила вас. Постарайтесь понять. Мне нужно идти – идти сейчас. Пообещайте мне, вы все, что не последуете за мной. ПООБЕЩАЙТЕ.
- Но, Кристина… - начал виконт.
- Молчите! Вы неспособны понять, абсолютно неспособны! Какой маленькой глупышкой я была! – Она повернулась к Шерлоку. – Обещайте мне, месье Холмс, что ни один из вас не последует за мной хотя бы в течение пяти минут.
- Вам действительно необходимо уйти?
- Да, да.
- И вы уверены, что он не причинит вам вреда?
- Да. Я буду с ним в безопасности.
- Тогда я даю вам обещание.
- А вы, доктор Вернье?
Я кивнул.
- А вы, Рауль? – ее голос задрожал.
- Но, дорогая моя, это безумие. Я не могу…
- Обещайте мне!
Он вздохнул.
- Ах, ну что ж. Я обещаю.
Она коснулась его щеки кончиками пальцев, затем поднялась, открыла дверь, через которую нас залило светом, и закрыла ее за собой. Виконт быстро вскочил на ноги. Рука Холмса молниеносно сжала его запястье.
- Куда это вы собрались?
- Я должен пойти за ней! Мне нужно найти этого Эрика!
- Должен ли я напоминать вам, что вы дали слово?
- Избавьте меня от нравоучений, вы, нахал! – Он попытался высвободиться из хватки Холмса – усилие, как я мог ему сказать, совершенно напрасное. – Отпустите меня немедленно!
- Вы сдержите слово и сохраните вашу честь, MONSIEUR LE VICOMTE, хотите вы того или нет.
- Но она не в себе, она бредит!
- Это не имеет значения. Прошу вас, сядьте на место.
- ОХ! – вскрикнул виконт. – Вы делаете мне больно! Отпустите!
- Только если вы сядете.
- О, ну хорошо, только отпустите меня.
Холмс так и сделал, виконт сел и сердито растер запястье, потом посмотрел на дверную ручку.
- Я обязательно поймаю вас, если вы попробуете сделать это.
Виконт разразился проклятиями. Я повернулся к кузену.
- Как ты думаешь, она потеряла рассудок?
- Она вполне здорова.
- Она ведет себя очень странно, - простонал виконт.
- И это, мягко говоря, преуменьшение, - проворчал я.
- Она оказалась в чрезвычайно сложной ситуации, - пальцы Шерлока начали постукивать по правому колену. – Выбор редко бывает столь суров и драматичен. Исход предсказуем, но мне бы хотелось… - он вздохнул и посмотрел вверх на темный потолок зрительного зала.
- О чем вы говорите! – закричал виконт. – Неужели все, кроме меня, сошли с ума?
- О, помолчите! – оборвал его Холмс.
После короткого раздумья Шерлок встал.
- Мы подождали достаточно, чтобы выполнить обещание. – Он открыл дверь, и я зажмурился от яркого света. – Это, без сомнения, будет бесполезно, но давайте поглядим, здесь ли еще Красная Смерть.
- Мы бы проследили за ней до встречи с ним, если бы отпустили меня раньше, - заявил виконт.
- Да, но тогда вы бы выказали себя низким лжецом. Идемте. – Он перекосился всем телом, снова превращаясь в Квазимодо, и двинулся вниз в вестибюль. 

Логики у нее вообще никакой. Кроме бессвязных заверений о том, что у нее есть личный ангел, ничего. Прямо скажем, усомнишься в ее душевном здоровье.

Да не у Призрака, а у тенора, певшего с Карлоттой, чем текст читаешь?

Да не, мне-то что, не извиняйся. Приступ мигрени - это звучит так... аристократично   :off: Хочешь, расскажу, чем лечить? Если у тебя часто такое?

Завтра напишу, ладно, а то на ночь глядя такого насоветую :0

Глава 7. Переведена Еленой.

Вечером следующего дня мы провели неприятный час с виконтом. Он был поражен событиями, приключившимися на вчерашнем балу в Опере, но сон и несколько часов, проведенных в раздумьях, привели его в состояние настоящего безумия. Он бранился на Холмса, угрожал вызвать его на дуэль или наложить на себя руки, если подобное повторится снова. В том, что мадемуазель Дааэ находится в странных отношениях с таинственным Эриком, он винил Холмса, и в итоге потребовал, чтобы тот нашел ее немедленно.
Несмотря на то, что Шерлок был утомлен, мало спал ночью, он проявил терпение святого, разбавленное, правда, сарказмом. Он уверил виконта, что мадемуазель Дааэ скоро появится, заметил, что она призналась молодому человеку в любви, и сказал, что тот может пока чем-нибудь заняться. Излив весь поток желчи, виконт удалился, отчасти успокоенный.
- Обещай мне, - сказал я кузену, - если я когда-нибудь стану вести себя по отношению к Мишель или любой другой женщине в манере, напоминающей мсье де Шаньи, ты меня поставишь в известность об этом.
- Не тревожься, Генри. Ты же не полный осел.
- И все же я вижу некое сходство. Я боюсь, что наше общепринятое поведение по отношению к так называемому слабому полу часто заслуживает порицания. Они прощают нам многие неблаговидные поступки.
Холмс кивнул.
- Бедняк поколачивает свою жену в пьяном угаре, богач обходится со свой так же, как с собакой. Ухаживание окутано запахами возвышенных чувств, а брак пахнет цинизмом или равнодушием.
Я рассмеялся.
- Ты можешь сделать из этого пару куплетов, достойных Александра Поупа[1].
Холмс вздохнул.
- Ты, конечно, понимаешь, что в конце концов наша мадемуазель Дааэ порвет со своим молокососом-виконтом.
- Не могу в это поверить! - вскричал я.
- Я видел слишком много раз, как случалось подобное. - Холмс подавил зевок, прикрыв рот ладонью. - Я устал. Не тревожься, Генри, в твоей Мишель, как и в тебе, стальной стержень. И с возрастом, по крайней мере, она стала мудрой. В отличие от мадемуазель Дааэ у нее имеются доходы и средства к существованию. А у мадемуазель Дааэ вряд ли за душой есть хоть пенни, а шансы добиться успеха на сцене незначительны. Но в ней наблюдается сила духа. Вряд ли она станет покорной рабыней виконта.
- Назло всему… жизнь без женщин была бы очень одинокой.
Холмс сдержанно улыбнулся и заметил:
- Надеюсь, через две недели я смогу вернуть тебя твоей Мишель.
- Ты шутишь?! Ты видишь окончание этого дела?
- Гм, да. Но вся проблема в том, что это окончание мне не нравится. Однако, так или иначе, дело движется к развязке.
Я забросал его вопросами, но Холмс больше ничего мне сказал по этому поводу.
Утром в понедельник, когда я присоединился к нему за завтраком, он показал мне два письма, которые забрал с конторки портье. На одном из них я увидел знакомые британские  штемпели и марку.
- Сьюзен Лоуэлл посылает приветы, - сказал Холмс.
Я уставился на него, но он маленькими глотками прихлебывал свой кофе - как-то слишком громко - и рассматривал скатерть.
- Письмо длинное? - спросил я.
- Да. Она выражает опасения по поводу своего отъезда из Уэльса и поездки в Лондон. Возможно, они обоснованны.
- Тем не менее, - начал я, но Холмс издал восклицание, которое заставило меня замолчать.
- Взгляни-ка на это, - он протянул мне другое письмо. Три строчки, в которых Кристина Дааэ просила его о встрече в Соборе Парижской Богоматери в одиннадцать.
- Я предвидел нечто подобное, - заметил Холмс. - Репетиция "Иудейки" [2] назначена на послеполуденные часы, и я ожидал ее появления. Ешь свой круассан, Генри, а затем мы возьмем экипаж до Собора. Ни одно путешествие в Париж нельзя считать полным, не посетив это место.
Несмотря на многочисленные усовершенствования, сделанные бароном Османом для Парижа во время правления Наполеона III, - прекрасные широкие бульвары, множество памятников, площадей и парков, - Собор остается сердцем города, коим был века до этого. Мой отец был французским католиком, мать - английской протестанткой, а я не стал ни тем, ни другим. Тем не менее, должен признаться,  я ощутил некое волнение, некий внутренний трепет, когда мы остановились напротив, чтобы рассмотреть величественный фасад этого храма.   
Гюго в одноименном романе обессмертил Собор Парижской Богоматери. Он уподобил его чудовищу, двухголовому Сфинксу; и, несмотря на свое величие, это здание, несомненно, обладает едва различимой зловещей аурой. Это можно объяснить тусклым, с серовато-черным налетом, цветом камней, а размеры необъятного фасада, возвышавшегося над нами, только усиливали впечатление. Три входа в виде стрельчатых арок и искусно сделанные скульптуры были добрых пятьдесят футов [3] высотой, сами двери около двадцати пяти футов. За ними шел ряд каменных фигур, каждая высотой в два человеческих роста, затем громадное, круглой формы, окно-роза и, наконец, две башни, головы Сфинкса, каждая с двумя арками, в глубине которых было темно, и оттого эти арки напоминали странные прямоугольные глаза чудовища.
Возможно, меня впечатлил возраст Собора - или то, что я знал этот возраст. Строительство было почти завершено к концу тринадцатого века, и в романе Гюго, действие которого происходило в пятнадцатом, Собору было около двухсот лет. Сейчас же ему минуло шестьсот. Собор являет собой памятник прошлому, совершенно другой эпохе, более примитивной, нежели наша, эпохе тех, чья вера в Бога несла в себе одновременно и блаженство, и ужас. Эта вера подвигала человека создавать прекрасные вещи - например, этот Собор, и она же толкала его на свершение самых чудовищных зверств во имя своего Бога. Пытки, суды над ведьмами, описанные у Гюго, имели место быть на самом деле, даже если Квазимодо никогда не карабкался по фасаду или не убивал архидьякона Клода Фролло.
День был ясный и солнечный, еще один ясный весенний день. Но каким мрачным казался бы фасад Собора на фоне предгрозового неба!.. Я украдкой посмотрел на кузена. На нем были цилиндр и сюртук. Пальто по причине теплой погоды он надевать не стал. На его лице отражались мечтательные раздумья, созвучные моим собственным.
- Впечатляюще, - пробормотал я.
- Согласен с тобой. Экипажи и пешеходы кажутся здесь неуместными. Забавно, как смертные умеют создавать нечто гораздо более прочное и величественное, чем они сами. Интересно, как долго Собор еще простоит? Люди почти не замечают глубокого несоответствия между ним и современной эпохой. Это наводит на грустные размышления о недальновидности всех представлений о человеческом прогрессе.
- Я полагаю, тогда был век истинно верующих.
Шерлок покачал головой.
- Сомневаюсь в этом. Людские сердца остались прежними. Изменилось только наше окружение, наши памятники. Время этого старого Сфинкса прошло. Эмблемой Парижа спустя столетия, наверное, станет стальная башня Эйфеля.
Я потряс головой.
- Это уродство? Никогда. Против ее сооружения было столько протестов.
- Боюсь, - одарил меня Холмс самой ироничной своей улыбкой, - наш спор разрешится только после нашей смерти. - Он достал из кармашка часы. - Идем, не стоит заставлять мадемуазель Дааэ ждать.
Внутреннее убранство Собора Парижской Богоматери оказалось более мрачным и темным, нежели в других известных соборах. Проходя через главный вход и попадая под сводчатые стены, смыкающиеся высоко над головой, словно переносишься назад во времени. В архитектурном плане другие соборы, возможно, более соответствуют готическому стилю, однако Собор Парижской Богоматери готичен своей зловещей атмосферой.
Мы медленно шли по проходу между рядами скамей, рассматривая вертикальные линии, окружавшие нас, - каменные колонны, переходящие в изящные арочные своды, высокие стрельчатые окна. Солнечный свет, проникающий сквозь цветное стекло, был приглушенным, воздух был тяжелым и сырым от запаха ладана. Чиркнула спичка, и пожилая женщина в черном зажгла свечу перед каменным изваянием какого-то святого. Я почувствовал запах горящего воска. На надгробных камнях древних захоронений стояли каменные скульптуры, изображающие умерших, и это добавляло могилам мрачности.
В дальнем конце церкви возле статуи Богородицы молилась на коленях Кристина Дааэ. Ее набожность выглядела несколько наигранной; поза, четки, перебираемые маленькими ручками в перчатках, все это выглядело преувеличенно благочестивым. Одета она была модно и дорого по сравнению с нашей последней встречей: пурпурного цвета шляпка, платье и лиф, воротник и манжеты оторочены мехом, соболье манто. В отличие от дам в черном, напоминающих стаю ворон, ее вид был неуместен в этих стенах. Я подумал о том, что розовато-лиловый цвет, произведенный из древесного угля, открыли всего двадцать или тридцать лет назад[4] - лишь мгновения для древних камней, которые нас окружали.
Из-под пурпурных полей шляпки были видны светлые волосы, собранные в пучок, шея мадемуазель Дааэ была очень бледной. Я вспомнил, как целовал Мишель в это местечко, и то была лишь прелюдия, и меня пронзила острая боль желания.

___________________________
[1] Александр Поуп (1688-1800) - английский поэт, эссеист, один из ярких
представителей просветительского классицизма.
[2] "Иудейка" (фр.) - опера в 5-ти актах композитора Жака-Франсуа-Форменталя Галеви (1799-1862). Поставлена на сцене Гранд-Опера в 1835 году, шла с ошеломительным успехом. Сюжет вертится вокруг дочери кардинала Рахили, которая была спасена в младенчестве во время пожара евреем Элеазаром и воспитана в духе его религии. Либретто Огюстена-Эжена Скриба (1791-1861), который в 30-40-х гг. того столетия определял моду в жанре большой оперы.
[3] 1 фут = 30,48 см.
[4] Розовато-лиловый цвет (Тирский Пурпур) - первый в мире синтетический
краситель, появился в 1856 г. благодаря случайности. Его синтезировал
Вильям Генри Перкин (1838-1907). Французы назвали краситель мовеином по
аналогии с цветком мальвы (mauve).

Отредактировано Lita (2005-08-02 14:03:01)

Мышь, я не поняла, это кусок откуда? сама сочинила или из Сицилиано откуда-то?