Я тоже заметила, может, сисадмин с чувством юмора

Вечер был прохладным, но не холодным, конец февраля наводил на мысли, что скоро в Париж придет весна; площадь Оперы была заполнена смеющимися, разговаривающими людьми в диковинных нарядах. По главной лестнице фактически невозможно было пройти. Несколько клоунов разразились криками при виде виконта, приветствуя его, как старого товарища; молодые дамы, некоторые в весьма откровенных костюмах (арабская принцесса с обнаженной талией, греческая богиня, чьи тонкие одежды оставляли совсем непокрытыми плечи, амазонка с обнаженными ножками), тоже поздоровались с ним. Тем не менее, в его поведении, бесспорно, не было ничего от Пьеро, он с ледяным видом продвигался вперед. Мы с Холмсом оказывали на веселых гостей более отрезвляющий эффект; в самом деле, лицо Холмса раздвигало толпу перед нами, словно воды Красного моря перед Моисеем. Одна женщина воскликнула: «Квазимодо!», но держалась на расстоянии.
Молодая блондинка в черном подошла к Холмсу, потом завладела моей рукой. В тонких белых пальцах она держала бокал с шампанским.
- Смерть! Где твое жало? – произнесла она по-английски с сильным акцентом, потом продолжила по-французски. – Что ты прячешь под этой мантией?
На ней была черная маска, закрывавшая большую часть прелестного лица, а вырез ее платья был до неприличия низок, когда она, чуть покачиваясь, подалась ко мне, в нем показались белые полушария грудей. Волнение, которое я ощутил, смутило меня; мне снова захотелось, чтобы в моих руках оказалась Мишель.
- Кости, - ответил я.
- Только одна кость восхищает меня, - она издала пьяный смешок, затем смуглый мужчина в тюрбане, со свирепыми черными глазами, увел ее прочь, послав мне проклятье.
- Никто не уважает Смерть в наше время, - сказал я.
Мы наконец добрались до вершины лестницы, где нас поджидал наш виконт Пьеро.
- Она должна встретиться со мной перед пятой ложей, - виконт непроизвольно вздрогнул, посмотрев на лицо Холмса.
- Да, я не забыл.
- Дайте мне несколько минут побыть с ней наедине. А потом я постараюсь незаметно отвести ее туда, где вы сможете слышать нашу беседу.
- Это будет трудно в таком шуме, - заметил я. Он передернулся и подошел к пятой ложе.
Позади нас толпа вдруг притихла, даже восклицания звучали тише. Я увидел саму Смерть, поднимающуюся по мраморным ступеням. Ее появление было таким пугающим, что я не сразу узнал этот конкретный вариант.
- Красная Смерть, - прошептал я.
- Да, - отозвался Холмс. – Из-под пера Эдгара Алана По. «Ни одна эпидемия еще не была столь ужасной и губительной. Кровь была ее гербом и печатью – жуткий багрянец крови!»
Привидение, надвигавшееся на нас, носило алую мантию и капюшон, ткань выглядела словно истлевшей от долгого пребывания в могиле, но именно лицо под капюшоном привлекало всеобщее внимание. Сначала я подумал, что это, должно быть, маска, но когда он подошел ближе, я решил, что это грим, наложенный в невероятно реалистичной манере. Выше запавших, обведенных тенью глаз с жутким сочетанием ярости и печали, был желтовато-белый, безволосый череп. Отсутствие носа, вместо которого посередине лица имелся неправильной формы черный провал, производило особенно мрачное впечатление. Тонкие губы были едва различимы, кожа вокруг рта так тонка, что вырисовывались контуры верхних и нижних зубов. Цвет кожи имел особый трупный оттенок, белый с намеком на зелень и желтизну. Лицо искажали красные пятна, знаки чумы, описанной По. Будучи врачом, я видел наихудшее сочетание эффектов, оказываемых  смертью и болезнью, и приучил себя к ним, но это лицо заставило перевернуться даже мой желудок. Ничего удивительного, что гости становились бледными и тихими. Прелестная дама в черном на лестнице пролила шампанское, лицо ее спутника теперь выражало не гнев, а отвращение.
Спереди на кроваво-красной мантии был приколот листок бумаги с надписью: JE SUIS LA MORT ROUGE. NE ME TOUCHEZ POINT. Один из гостей, напившийся почти до беспамятства, решил проверить это предупреждение; он нетвердо подошел и потрогал мантию.
Лицо повернулось к нему; рука, как у скелета, схватила его запястье и сдавила. Мужчина вскрикнул от боли и безуспешно попытался освободиться. Рука Смерти потянула его вверх, красный рукав соскользнул, обнажая длинное костлявое предплечье, затем призрак схватил его за воротник и отшвырнул прочь. Мужчина грузно осел, потом соскользнул на несколько ступеней вниз и схватился за запястье, стеная и сыпля проклятиями одновременно. Больше никто не пожелал прикоснуться к Красной Смерти; он двинулся в нашу сторону, вокруг него было пустое пространство. Я сделал шаг назад, а потом понял, что Холмс не шевельнулся. Даже под слоем грима я разглядел свойственную ему болезненную ироническую усмешку.

Когда человек - Красная Смерть достиг верха лестницы, он остановился в шаге от нас, чтобы пристально посмотреть на Холмса. Он был очень высок, выше даже, чем Холмс или я. Двое мужчин долго смотрели друг на друга, ни один не отводил глаз. Наконец Красная Смерть заговорил:
- Ах, это было все, что я любил! – Он обладал вибрирующим баритоном, что довольно удивительно для столь отвратительного видения.
Слова были так странны, так вопиюще неуместны, что показались мне сущим нонсенсом, но Холмс немедленно узнал их. С резким смешком он ответил:
- И над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная Смерть.
Холмс говорил по-английски, и, хотя я много лет не перечитывал По, источник цитаты был очевиден: это была последняя строчка рассказа. Красная Смерть говорил по-французски; вероятно, его слова тоже были цитатой; они, должно быть, были из “Notre-Dame de Paris”. В юности моей был романтический период, когда я читал Гюго. Не Квазимодо ли произнес эти слова в конце романа, когда увидел свою возлюбленную Эсмеральду болтающейся на виселице?
- Вы поступите правильно, если тщательно обдумаете слова, которые сейчас произнесли, - сказал Красная Смерть.
- И вы проявите мудрость, если взвесите ваши собственные слова. Что это несчастное сломанное создание могло предъявить в конце в защиту своей любви? Он не смог защитить ни свою цыганку, ни собственное сердце.
Рот Красной Смерти дернулся, от чего стало очевидно, что он не носит маски.
- Что вы знаете о любви или одиночестве? Ваше лицо, его уродство, боль – всего лишь маска.
Холмс покачал головой.
- Нет, мое реальное лицо – вот маска; это лицо настоящее, а то – лишь притворство.
Красная Смерть улыбнулся - выражение, которое сделало его еще более отталкивающим.
- Вы занимательны, Квазимодо, весьма занимательны, но я не верю вам. Ваше лицо – в основном, из замазки.
- Ваше собственное лицо ослепляет вас. Оно не более реально, чем мое. Ни одно из лиц не реально: все они лишь непрерывно меняющиеся иллюзии, все они маски. Глупо завидовать маске другого. В маске не больше постоянного или реального, чем в чем-либо ином  в нашей жизни.
Красная Смерть уставился на Холмса, его глаза полыхали.
- Вы не говорили бы этого так легко, если бы поменялись местами со мной, если бы имели лицо, от которого даже ваша мать сжималась бы в ужасе. – Странная, страдальческая улыбка скользнула по его губам.
- Я знаю это. Тем не менее, фраза о том, что то, что лежит под маской, имеет значение, стала уже банальной. Слишком много дураков и негодяев имеют внешность Юпитера или Адониса.
- Тем больше причин ненавидеть эту жизнь, это лицо, которым Судьба наградила меня! Любой Пьеро с титулом, молодостью и заурядными взглядами может торжествовать надо мной! Никто не способен любить такого, как я, никто не разделит страдания в моем сердце!
Холмс покачал головой.
- Нет, это не правда.
- Вы смеете читать мне наставления, советовать мне! – выкрикнул Красная Смерть. – Что вы можете знать обо мне!
- Я знаю вас, - сказал Холмс. – Я знаю вас.
Снова он и Красная Смерть впились взглядами друг в друга, столкнувшись в поединке воль. Наконец привидение развернулось, уступая в сражении, но не сдаваясь. Он глубоко вздохнул и двинулся прочь.
Я наблюдал его вблизи и осознал, что с помощью грима невозможно создать провал на месте носа.
- Господи боже, - прошептал я.
Облегчение публики было ясно слышимым; люди с новой силой пустились в разговоры. Я взял Шерлока за руку.
- Ради всего святого, о чем все это было?
- О жизни, - отрывисто ответил он. – Пойдем, нам лучше найти виконта.
Стоя лицом к лицу с Красной Смертью, он выпрямился во весь рост; теперь он опять ссутулился и, подтверждая свое увечье горбуна, совершенно невероятной походкой пошел вперед. Каждый, кто понаблюдал бы за ним, мог бы поклясться, что он и родился изуродованным.     

Благодарю! Хотя треп о лицах меня не слишком вдохновил. Но бедному Эрику и надо было выговориться! Вон как он в Холмса вцепился. Не нужна ему эта Кристина, ему нужен нормальный собеседник, чтобы спокойно разговаривал, ШХ самое оно. Он уже и жаловаться начал, жалко, быстро спохватился

Ну ты, это, секреты не раскрывай пока   )

Эрик, конечно, выдержанный, но впервые за много лет почувствовав рядом родственную душу, точнее, человека, который его полностью понимает и принимает как есть... вот и не удержался.

Он же не согласен со своей судьбой, не принимает ее, поэтому может жаловаться. Вот если бы он смирился, сказал себе "ну что ж поделать, так вот вышло" и т.п., может, и не жаловался бы. 

Мне еще понравилось, как он процитировал Квазимодо. Я-то эту фразу не узнала, три раза прочла по всех направлениях этот дурацкий рассказ про Красную смерть, нет там такого, потом прочла в следующем абзаце, что это из Нотр-Дам