Разве есть на свете слова, которыми можно было бы объяснить, что такое счастье? Это ведь так же, как попросить описать цвет солнца, вкус свежего воздуха: каждый видит, каждый понимает, или думает, что понимает. Каждый знает, что это такое. Но каждый знает это по-разному.

Мы идём все вместе, рядышком, у нас уже наступила весна. Ну и что, что это только второй её день, ну и что, что только по календарю – главное, что она уже наступила! А с неба светит яркое, ледяное, совсем не весеннее солнце, и сыплет снег, крупными, нежными хлопьями, непонятно даже, откуда?
И хочется смеяться, хочется поделиться со всеми этой радостью, хочется… хочется…

И я догоняю подругу, с наскока сзади пытаюсь одновременно пощекотать её и поднять в воздух; мне кажется в этот момент, что я весь мир могу перевернуть одним своим словом, одним действием. А она хохочет, смеётся со мной вместе, вскрикивает в притворном ужасе, когда я кричу ей почти на ухо: «Надюшка! Лежать тебе в сугробе!»
С лицом, выражающим абсолютную сосредоточенность, она поворачивается ко мне, спокойно отвечает: «Спасибо, я сама!», вручает мне сумку и, неожиданно, как подкошенная, падает куда-то вбок, прямо в белоснежно-пуховую снежную гладь, сверкающую на солнце мириадами мелких бриллиантовых брызг, что, встревоженные, опускаются медленно вокруг неё.

Лежит, раскинув руки, хохочет, сама сияя как снежинка. А я, не в силах удержаться, отворачиваюсь только на секунду – чтобы передоверить её сумку и собственный рюкзак кому-то ещё – и с разбега падаю в снег рядом с ней, совсем свежий ещё снег, в котором мы утопаем теперь обе, смеёмся, не в силах остановиться, а она ещё и начинает отфыркиваться: своим приземлением я потревожила тихий сон снежинок, которые теперь водопадом обрушились прямо на неё. Только она ещё не решила, смеяться от этого громче, или всё же надуться на меня – ну хотя бы чуть-чуть, для проформы.
Но так и не успевает решить: я выдёргиваю её из этого сугроба и тяну к следующему, сияющему, нетронутому. И вновь с разбега, вновь утонуть в прохладной перине, колющейся холодом за шиворотом, куда всё-таки засыпается снег…

Обойти так все сугробы в районе университета – дело сложное, но вполне выполнимое. Только ловить на себе снисходительно-взрослые взгляды девчонок, которые вынуждены таскать наши сумки – и при этом делать вид, что «мы не с ними». Вот так, лёжа в снежном море, снизу вверх смотреть на них, улыбающихся; на малышню, бегущую то ли в школу, то ли из школы, то ли по каким-то своим страшно важным делам; бегущую со столь серьёзным видом, что мы, скачущие по сугробам, по сравнению с ними кажемся и вовсе неразумными детьми.

И какая мелочь по сравнению с этим то, что потом почти час я провела в учебном корпусе сидя на батарее – вызвав безмерное удивление преподавателя и беззлобный смех сокурсников.
В сущности, мелочь и надюшкин насморк: подумаешь… Это дело проходящее, а вот счастье, такое небольшое, но такое доступное, которое можно сделать самому, стоит только отнестись к жизни чуть менее серьёзно – это гораздо более важно.

Как я хочу, чтобы пришла весна…

Как я не хочу, чтобы заканчивалась зима…