--------------------
Он успел пройти только до ближайшего поворота во тьму. Надо было взять с собой свечу или фонарь, но он не успел как следует обдумать свое бегство. Точнее, успел, но весь его план рухнул, когда ушла Кристина, и мелкие детали вроде фонаря, одежды и запаса провизии казалось больше не имели значения. Он слепо брел по каменному туннелю, напряженно прислушиваясь к каждому звуку и впиваясь ногтями в ладони. Нельзя возвращаться. Убьют, просто убьют и все, как бешеную собаку. Злобная стая шакалов, почуявших легкую добычу, они с довольным урчанием разорвут его на части. Но он не доставит им такого удовольствия. Им придется удовлетвориться обстановкой, излить свою мстительную ненависть на бездушные предметы.
А там, позади, они мучили его орган, царапали и кромсали полированное дерево, и он оплакивал свою горькую участь печальным однообразным завыванием на одной ноте. Толпа… они уже там. Мародерствуют, крушат, ломают… Грязные пальцы хватают его вещи. С грубым смехом они топчут все, чем он дорожил, что годами любовно отбирал для своего убежища. И его орган, единственный друг, который скрасил столько часов беспросветного одиночества - они разломают его, разберут на клавиши и струны, превратят в щепы, просто так, потому что ищет выхода бессмысленная, сметающая все на своем пути злоба.
Он остановился, чувство самосохранения упорно боролось с побуждением сломя голову броситься назад, с криком «Нет!» оттолкнуть безжалостных, напрочь лишенных чувства прекрасного существ от дорогих его сердцу вещей. Орган призывно застонал на басовой ноте. Будто мольба о помощи… Более настоящее, живое и достойное милосердия существо, чем эти – злобные, как шершни, и такие же безмозглые. Люди. Людишки. Мало того, что они всю жизнь презирали и отворачивались от него, так теперь они отыгрываются на бессловесных предметах, на вещах, которые не могут себя защитить.
Выкрикнув проклятие, эхо которого умчалось под своды узкого тоннеля, он побежал назад. Рывком сорвал штору, скрывающую проход, и вошел в свое жилище. Один, безоружный. Удавка не в счет. Разве пойдешь с удавкой против толпы? А их тут человек тридцать…
- Не смейте! – закричал он и рванулся к пожилой матроне, которая восседала за его органом. Смутно припомнилось ее лицо – он видал в коридорах Оперы. Служительница ведра и тряпки…
- Ох! – испуганно выдохнула женщина, убирая крупные красные руки с клавиш. Заунывный вой органа прекратился. – Да я не испорчу ничего... Я чуть-чуть. Чего ж у меня-то не получается ничего, а? Жму, жму на те клавиши… вона еще педали какие – все жму, и туда и туда… музыки все нету. Не пойму. Простая с виду штука, садись и жми. А не играет. Воет только, что твоя корова.
Они уставились друг на друга со взаимным недоумением.
- А вы кто? – поинтересовалась та же матрона, расхрабрившись, раз скандал удалось подавить в зародыше, и снова задумчиво нажимая толстым пальцем на полюбившийся ей соль диез.
- Я Призрак оперы, - бросил он озлобленно. – И оставьте в покое инструмент!
Низкорослый носатый бородач, примерявший перед битым зеркалом алый плащ Красной Смерти, волочившийся за ним по земле, повернул к нему голову.
- Угу, - сказал он. – А я тоже энтот самый… Призрак. Ууу! - и в подтверждение угрожающе пошевелил руками над головой, изображая сомнительные пассы, то ли насылающие бурю, то ли вызывающие мор у скота. – Где ж этот страхолюд маску ту подевал, а? Мне жена рассказывала - она как раз напитки гостям разносила, когда он на бал заявился весь в красном, на морде череп, страшный такой, ух. Вот бы ту маску, детишкам бы понравилось.
- Положите улику, - сердито рыкнул жандарм, сдернув плащ с широких плеч бородача. – Спустились, так не мешайте тут. И вы тоже ничего не троньте, - мрачно зыркнул он на Призрака, хотя он решительно ничего не трогал – скромно стоял в сторонке, растерянно открыв рот и хлопая глазами. – И вас это тоже касается, мадемуазель.
Мэг Жири со вздохом положила на столик маску.
- Не понимаю, и как она на лице держится? Вот эта – понимаю, - она ткнула пальцем на бюст Наполеона, перевязанный лентой, удерживающей от падения маску из папье-маше.
- Ну, на то он и призрак, - глубокомысленно сказал бородач, с сожалением проводив взглядом плащ, который жандарм уложил в кучу вещей, которые гордо именовал «доказательствами». Там уже нашли свое последнее пристанище черновики нот, дубовый ящик с химикатами, шнурок от балдахина – абсолютно неповинный в убийствах, печать в виде черепа, перо и пустая чернильница.
Призрак огляделся, не без оснований подозревая себя в тяжелой форме сумасшествия, которая некстати проявилась только сейчас, когда жизнь его висела на волоске.
По его подземному дому свободно разгуливали люди, как смутно знакомые, хотя он и не помнил их имен, так и совершенно чужие. Жандармы, рабочие, хористы, даже важный счетовод мсье Гарсон, который по понедельникам выдавал артистам жалованье. Они брали в руки его вещи, рассматривали, обменивались возгласами любопытства и полудетского восхищения. Матрона по-прежнему мучила орган, пытаясь извлечь из него хоть один-единственный гармоничный звук. Ее приятельница подошла и принялась давать ей советы, в результате чего они начали играть в четыре руки, и этот поразительный по благозвучию шедевр мог бы вызвать приступ головной боли даже у игрушечной обезьянки. Которую тоже, естественно, не обошли вниманием, и устройство музыкальной шкатулки подверглось тщательному изучению. Истопник, отложив топор, утверждал, что дело не обошлось без нечистой силы. Месье Левур, игравший в оркестре Оперы на валторне, чем немало гордился, считая себя человеком просвещенным, выдвинул контраргумент, что механизм управляется посредством естественных сил природы и приводил в пример ветряную мельницу.
- Я и есть Призрак оперы! – закричал он, охваченный праведным гневом. Они не смели вот так – не смели просто не замечать его, его- державшего в страхе оперный мирок на протяжении долгих лет. А теперь – теперь они проходили мимо него, не поворачивая головы.
- Вы чего кричите? – недовольно спросил жандарм. Его винтовка, прислоненная к стене, стояла в стороне, и он и не подумал схватиться за нее. – Набежали, сами не знают зачем.
- Нешто мы не знаем, каков из себя наш Призрак, - хохотнул истопник, оторвавшись от увлекательной дискуссии. – Нечего тут шутки шутить.
- Ну и каков из себя Призрак? – зло спросил тот, кто наивно полагал, что стал им двадцать лет тому назад, но по-видимому, заблуждался. По крайней мере, так было решено большинством голосов.
Истопник задумчиво почесал затылок, припоминая.
- Ну там дыра вместо носа… страшно в общем.
Призрак неловко отвернулся, отодвигаясь поглубже в тень.
- Еще как страшно, - вмешался валторнист, - я его видел сегодня, на сцене. Это было нечто, я вам скажу, жуткий, леденящий кровь кошмар. Брр. Не хотел бы я такое встретить в темном переулке. Правда, видно было плоховато из нашей ямы. Но все равно, в кошмарном сне не приснится.
- Зато как поет… - мечтательно добавила Мэг Жири. – Вот бы мне кто так спел, и чтоб непременно на сцене, чтоб все видели и завидовали. Ну да разве мне так повезет?
- А вы по какой части будете, месье? – деловито поинтересовался валторнист. – Я что-то вас не припоминаю.
«Я Призрак Оперы!» - хотел он повторить людям, которые не желали его слушать, но пожалуй его упорство никто бы не оценил.
- Я музыкант, - пробормотал он.
- Наверно, из новеньких, - сам себе объяснил его новоиспеченный коллега. – То-то и не помню. С этими судорожными репетициями можно было не заметить, что конец света наступил! Как же вы умудрились не рассмотреть Призрака? Поверьте, душераздирающее зрелище. Такое... ну что-то такое неописуемое. Кажется, были рога. Впрочем, я не уверен. Но клыки точно были.
- А с вами это чего, несчастный случай али болячка какая? – полюбопытствовал истопник, продолжая крутить в руках шкатулку. Та неожиданно заиграла, и он крестясь поставил ее на место. – Фу, еретическая конструкция, - буркнул он, скрывая испуг.
- Что за плебейская неделикатность! – возмутился валторнист. – Милейший, помогите лучше господам жандармам выносить улики.
- А чего там выносить, - мрачно изрек один из жандармов, крутившихся рядом. – Дуке только что спустился с пятого уровня, там балка упала и весь выход завалила. Теперь почитай сидеть нам тут до второго пришествия, пока завал разберут. Хорошо, воды полно. Не помрем. А говорил я, нечего всем идти! А вы «на Призрака охота, на Призрака охота!». Поохотились? Где ваш Призрак? Ушел!
- Может, тут другой выход есть? – осторожно сказал Призрак. Ответ последовал незамедлительно, и такой безапелляционный, что ему стало стыдно, что спросил этакую глупость.
- Да откуда? И куда, в ад? Мы тут черт знает где, под землей. Призрак-то небось пошептал под нос, втянулся в бутылку и в озеро – прыг! И поминай как звали, завтра выплывет в Персии.
- Да то джинн… в бутылку, - робко заметил он.
- Один черт! Что одно нечисть, что другое. Эх… ну располагаемся, что ли. Мы тут надолго.
Кто-то дернул его за рукав. Призрак обернулся. Все та же матрона, с пальцами-сосисками, уже измотала всю душу органу и теперь принялась за его хозяина. Бывшего. Орган-то был Призраков...
- А вы играть-то умеете, месье? За инструмент-то как тряслись, небось, сами-то на такой штуке играли? Давайте покажите-ка тетушке Женэ, не пойму я, куда жать-то, чтоб оно играло.
Призрак покорно сел за орган. Пальцы коснулись клавиш. Целых, не искромсанных топорами. Нажал почти со страхом, как будто в знак протеста против недавнего насилия орган мог издать надрывное мяуканье вместо благозвучных бетховенских аккордов.
- Тоже ж самое делала, - возмущенно всплеснула руками неудавшаяся пианистка. – Так же жала, ей-богу, ну вот так же! А у меня стыд один вышел. Ну, играйте, месье, играйте, у вас здорово выходит…
«Люди глупы, но не так уж и злы», - промелькнуло в голове у бывшего Призрака Оперы, когда он, прикрыв глаза, погрузился в музыку, которая легко полилась из-под его пальцев. Вокруг него стягивался кружок любопытных слушателей, бросивших свои увлекательные исследования укромных уголков логова знаменитого преступника ради музыкального экспромта.
- Как чудесно, - произнес у него за спиной юный голосок Мэг Жири. – Как вы говорите, вас зовут, месье?..
Планку вам пониже опущу, а то тут небось народ запуган изящными миниатюрами с философским подтекстом. Где-то на 1000 слов, хотя я не считала