«- Бедный мой призрак,- прошептала она,- разве негде тебе лечь и уснуть?..»
О.Уайльд

1.
В один из тех отвратительных осенних вечеров, что время от времени имеют место быть даже под бирюзовым небом Франции, почтенные господа Ришар и Моншармен молча сидели в противоположных углах собственного кабинета и то и дело простреливали друг друга мрачными взглядами исподлобья. Недавние приятели, с непринужденностью истинных парижан сумевшие убедить общественность в искренней и преданной дружбе, теперь воинственно помешивали сахар в крепком до черноты чае, и каждый из директоров в душе выговаривал противнику решительно все, что о нем думает. Перевести давно назревший конфликт в активную стадию им не позволяли приличия и гордость, а также та доля сомнения в своей правоте, которую обычно испытывают люди хотя бы однажды столкнувшиеся с явлениями, необъяснимыми с рациональной точки зрения. Помимо взаимной ненависти и раздражения по поводу оглушительно шуршащего бумагами секретаря Реми за дверью, виднейших персонажей высшего света объединяло ожидание, ибо с минуты на минуту порог Оперы должна была переступить нога герцогини Чеширской, английской аристократки с американским прошлым, о которой не было известно ничего, кроме наличия огромных счетов в банке и фамильного замка недалеко от Лондона. Мнения о личности герцогини, не так давно прибывшей в Париж и еще не посетившей ни одного приема, у мужчин сложились совершенно разные. Вдохновенный Ришар, известный страстной любовью к прекрасному во всех его проявлениях, нарисовал себе портрет скучающей молодой красавицы, а Моншармен, напротив, вообразил старую деву с характером преподобной мадам Жири. Естественно, ни тот, ни другой, не могли упустить такую блестящую возможность унизить оппонента, а потому  было заключено пари на сотню франков, и теперь в угрюмом молчании напряжение едва не звенело, как назойливый комар. В конце концов, совсем неважно, кто скрывается под непривычной французскому слуху фамилией, важно то, что этот кто-то согласен вложить свои деньги в такой сомнительный проект, каким стала за последние два года Национальная академия музыки.

Наконец, подтвердив легенду о хваленой английской пунктуальности, гостья вошла в приемную, сопровождаемая торжественным боем настенных часов и приторной улыбочкой секретаря.

Герцогиня Чеширская предстала перед директорами в виде молодой женщины лет тридцати в платье баклажанового цвета с необъятным турнюром и миниатюрной шляпкой над золотистой челкой. Дорогой, но жутко безвкусный наряд так не шел к ее светлым волосам, голубым глазам и почти детскому выражению лица, что мсье Ришар не смог сдержать улыбки, прочно обосновавшейся на лице Реми, а Моншармен очень некстати закашлялся, правда, опомнился первым.

- Добро пожаловать в Париж, Ваша светлость. Для нас огромная честь познакомиться с вами.

Необходимую для хорошего тона почтительность Арман обаятельно сочетал с раскованностью опытного царедворца, чем всегда страшно гордился и пользовался при каждом удобном случае, чтобы лишний раз подпортить настроение своему лишенному дара красноречия компаньону.

- Благодарю вас, - нисколько не смущаясь, улыбнулась герцогиня и опустилась в торопливо предложенное кресло, кое-как разместив в нем пышные банты турнюра. – Прошу простить меня, господа, мой французский не так хорош, как хотелось бы, поэтому, пожалуйста, не стесняйтесь меня поправлять.

- О, Ваша светлость, в этом нет нужды, - продолжал мурлыкать Моншармен. – У вас превосходное произношение. Надеюсь, Франция не разочаровала вас?

Молодая леди с энтузиазмом, как правило, не свойственным представительницам английской знати, поведала директорам о своих самых приятных впечатлениях и между делом упомянула о муже, который должен был приехать в ближайшее время, чем как будто огорчила мсье Ришара. Обмен любезностями грозил затянуться, однако светская беседа внезапно оборвалась весьма странным инцидентом.

Несчастный Фирмен, всецело погрузившись в созерцание усыпанного бриллиантами кольца на безымянном пальце левой руки герцогини, не сразу заметил испуганные взгляды, устремленные на что-то за его спиной, а когда заметил, побелел, как Командор из второго акта «Дон Жуана». В это время на столе, перед которым как раз и стоял Фирмен Ришар, сама собой открылась злополучная тетрадь директорских обязанностей, и, взмахнув страницами, будто крыльями, поднялась в воздух. Примеру тетради последовали письма, конверты, вырезки из газет, заявления, отчеты и жалобы. Вся эта дружная компания на несколько секунд зависла в воздухе, а затем, будто подхваченная резким порывом ветра, метнулась на середину кабинета, где исполнила изящный пируэт и, как ни в чем не бывало, рассыпалась по ковру.

- Это всего лишь сквозняк, мадам, - твердо констатировал Моншармен, украдкой хватаясь за сердце. – Ничего страшного. Во всем виновата эта чудовищная погода. Давно нужно было поменять окна…

- Ах, ну что вы, мсье! – с невероятным спокойствием упрекнула его герцогиня, словно самостоятельно летающие по комнатам предметы были для нее обычным делом. – Я повидала всякое, и могу со всей ответственностью заверить вас, что это вовсе не сквозняк, а проделки самого настоящего призрака.

Ужас, охвативший уважаемых директоров, стоило им услышать слово «призрак», мог сравниться разве что с ужасом застигнутых врасплох любовников. Вот уже полтора года, с тех пор как таинственным образом исчезла юная мадемуазель Даэ, а на берегу подземного озера было обнаружено тело несчастного графа Филиппа, всем без исключения, начиная с «закрывальщиков дверей» и заканчивая администрацией, строжайшим образом запрещалось употреблять в своей речи не только это понятие, но и все его синонимы, разумеется, делая исключения для оперных либретто. Впрочем, такие предосторожности наряду с волшебной подковой прелестной мадемуазель Сорелли помогали слабо. Да, к счастью, безумных писем с угрозами больше не появлялось, никто не требовал денег, не вмешивался в творческие процессы, и даже люстра, казалось, всем своим видом говорила, что не собирается падать в ближайшие тысячу лет, но скучать все равно было некогда. Пятая ложа бушевала пуще прежнего, пугая артистов жуткими замогильными стонами, которые, правда, деликатно замолкали на время спектаклей, в балетных залах с завидной регулярностью покрывались сетью трещин огромные зеркала, а уж о том, чтобы спуститься в подземелья никто даже подумать не мог. Удержать подобные события в тайне, особенно если они происходят в самом сердце Парижа, невозможно. Скандальная репутация Оперы, поначалу служившая ей отличной рекламой, вскоре потеряла свою притягательность и приобрела мрачный ореол, отпугивающий с равной эффективностью служащих, публику и меценатов, прекрасно запомнивших печальный конец мужской половины семейства де Шаньи. Последнее обстоятельство особенно удручало дирекцию, вынужденную теперь считать каждый сантим, уже не надеясь найти нового покровителя. Потому-то Ришар и Моншармен с таким восторгом уцепились за надушенное письмо с гербовой печатью, а теперь готовы были пообещать все, что угодно, той, кто его отправил, будь она хоть трижды англичанка или сам дьявол во плоти.

- Так вы… вы все знаете?

- Конечно, господа. У нас в Лондоне тоже, знаете ли, принято читать газеты. В прошлом сезоне все разговоры только и были, что о Гранд Опера. Кроме того, я не настолько богата, чтобы позволить себе вкладывать средства в неблагонадежные предприятия.

- То есть, правильно ли я понимаю, что вы не отказываетесь от своих намерений, несмотря на… несмотря ни на что? – дрожащим от волнения голосом проговорил Ришар, отирая холодный пот со лба батистовым платочком.

- Вы понимаете совершенно правильно, мсье, - заверила его герцогиня Чеширская, подкрепляя сказанное самой очаровательной улыбкой из своего арсенала. – Вот увидите, не далее, чем через пару месяцев, в этих стенах пройдет самый блистательный бал-маскарад, какой только видел Париж.

3.

Первое время, а если точнее, десять дней после оформления всех нужных бумаг, Ришар и Моншармен так упивались внезапно обрушившейся на них удачей, что позабыли все взаимные обиды и едва не молились на первый за прошедшие полтора года выписанный чек. Обитатели Оперы, как ни старались, не могли припомнить, когда в последний раз лица директоров светились такой беспредельной, почти трогательной радостью, разве что в тот самый памятный вечер, когда господа Дебьен и Полиньи взвалили на них свои проблемы и заботы… Новость о возобновлении финансовой поддержки мигом разлетелась по жадному до сплетен закулисью, где тут же обросла такими пикантными подробностями, что даже умудренные житейским опытом девушки из кордебалета краснели и тихонько хихикали, перешептываясь по углам. Божественная Сорелли, как ни странно, единственная из прежнего состава премьеров, нашедшая в себе мужество остаться в труппе, наконец, оказалась вознаграждена щедрой прибавкой к гонорару и теперь, в отсутствии яркой оперной дивы, стала главной звездой парижской сцены. На этом празднике возрождения никто не остался в стороне, администрация сыпала милостями направо и налево, поэтому несчастный Реми махнул рукой на исполнение своих прямых служебных обязанностей, кои заключались в обороне директорского кабинета от потока визитеров, и просто приноровился обчищать ожидающих своей очереди коллег мастерской игрой в преферанс.

Правда, обнаружились и недовольные. В количестве трех человек, а именно: хорошенькая Мег Жири, внезапно лишившаяся недавно завоеванной роли Зюльмы в «Корсаре» Адана, ее легендарная матушка, которой никто больше не оставлял конфет и чаевых, а также странный безымянный человек, снова, как и два года назад, угрюмо слоняющийся в стенах дворца Гарнье, будто имел на это официальное разрешение и полное право. Если переживания бедных женщин не волновали никого, кроме них самих, то возвращение Перса не осталось незамеченным, и только всеобщее благодушное настроение избавило его от новых разбирательств с полицией, тем более, что, пожалуй, впервые это было бы небезосновательно.

«Эрик умер» - злые черные знаки на пожелтевшей бумаге… Бессмысленный и глупый конец великой трагедии. По вечерам, сидя у окна в своей скромной квартирке, Перс мог часами смотреть на беззаботную зелень сада Тюильри, чтобы только не видеть пустого кресла, в котором иногда с наступлением сумерек ему мерещилась смутная тень. «Эрик умер». Вот и все.  И выцветшему картонному миру плевать. Все так же гремят по булыжным мостовым фиакры, из кофейни в соседнем доме доносится аромат ванили, привычными маршрутами бегут куда-то, словно бракованные заводные игрушки, тысячи равнодушных горожан, только вот небо стало похоже на облупившийся потолок дешевого балагана, а сама жизнь обернулась чьей-то нелепой насмешкой. Эрик умер. По крайней мере, дарога был совершенно уверен в этом до той минуты, когда взгляд его случайно наткнулся на маленькую саркастичную заметку в одной из театральных газет под заголовком: «И снова Призрак?..» Перс был убежден, что все это не более чем жалкая попытка подогреть угасший интерес к выгодной для печати теме, но, тем не менее, поймал себя на том, что вспоминает о глупой статье гораздо чаще, чем следовало бы, а окоченевшее сердце при этом всякий раз вновь начинает беспокойно биться. Вопреки здравому смыслу, которым дарога вообще-то всегда обладал в избытке, Опера влекла его с неотразимой магнетической силой, против которой, несмотря на длительную и упорную борьбу, он не смог устоять.

Вновь оказавшись перед грандиозной парадной лестницей, воровато прокравшись по сумрачным галереям и блестящим вестибюлям, служебным коридорам и Гранд Фойе, Перс так и не смог пройти в зрительный зал, ощущая себя, словно оскверняющий гробницу мародер. Дворец Гарнье, еще недавно наполненный таинственной, почти осязаемой энергией, заставляющей каждый резной мраморный завиток сверкать чуть ярче, каждую свечу искриться волшебным янтарным мерцанием, и каждый шорох вздыхать с печальной мелодичностью, теперь опустел, будто осознав вдруг свое истинное назначение роскошного мавзолея, колоссальной могилы для величайшей в мире любви. Если до прихода сюда у дароги и были какие-то сомнения насчет  Призрака, сейчас все они развеялись, и он сам не мог понять своих чувств по этому поводу. Пустота. Пустота и тишина, даже среди бойкой артистической толпы, словно со скрипки Гварнери сорвали струны, оставив прекрасный, но бесполезный онемевший корпус.

Погрузившись в свои мысли, Перс и не заметил, как оказался в одном из самых дальних закоулков Оперы. Странная ирония судьбы привела его туда, где когда-то все началось: к порогу маленькой гримерной Кристины Даэ.

«Неужели кто-то осмелился занять ее?» - с тревогой и досадой удивился дарога, заворожено глядя на тусклую полоску света, просочившуюся в коридор сквозь щель небрежно прикрытой двери. Охваченный неясным волнением, он с преувеличенной осторожностью взялся за холодную медную ручку и заглянул внутрь.

Все осталось точно таким, как и два года назад. В свете газовой лампы выступали из полумрака четкие линии скромной меблировки. Гардероб с переброшенным через дверцу алым шарфом, трогательный беспорядок из понятных только женщине предметов на старом потертом шифоньере, полинявший диван под шерстяным пледом, потрескавшееся фортепиано в углу, которое, должно быть, помнило времена Йозефа Гайдна, и зеркало. Огромное зеркало, теперь тусклое от слоя пыли, а когда-то увлекающее своей обманной глубиной в страну иллюзий и совершенства. Зеркало и отраженная в нем девушка.
Дарога вздрогнул от неожиданности, уставившись на миниатюрную женскую фигуру, сидящую за гримировочным столиком. Золотистые локоны, недавно освобожденные из плена строгой прически, шелком струились по спине, простое бежевое платье, несколько нотных листов в руках…

- Кристина?.. – с неизъяснимым ужасом тихо произнес он, подозрительно покосившись на бесстрастное зеркало.

Девушка слабо вскрикнула и вскочила на ноги, выронив ноты. Испуганно распахнув голубые глаза, она уставилась Перса и вцепилась руками в изогнутую спинку стула.

- Вы кто? – нервно всхлипнула та, что была так похожа на мадемуазель Даэ, и все же вовсе ей не являлась.

- Я… Извините, мадам. Простите, что напугал вас. Я принял вас за другую, и…
- Вы кого-то ищите?

- Да. То есть, нет… Пожалуйста, простите за беспокойство. Мне лучше уйти, - растерянно пробормотал Перс, уже поворачиваясь к двери, но напряженный голос незнакомки остановил его.

- Кристина Даэ? Вы ее здесь искали?

- Не совсем, хотя… Вы что-то знаете о ней? – с горячим интересом вдруг спросил мужчина. – Что вам известно? Вы ее видели? Она с виконтом?

Молодая женщина поджала губы и в смятении обвела комнату взглядом.

- Да, да, успокойтесь. Я видела ее не далее, чем месяц назад.

- О, Аллах… Но где? И как она?

- Мадемуазель Даэ теперь графиня де Шаньи. Муж безумно любит ее и не допустит, чтобы с ней что-то случилось. Сейчас они Англии, в моем замке, где живут уже почти полгода. Кристина стала гораздо лучше себя чувствовать со времени нашего знакомства. Вам не о чем волноваться, уверяю вас, сэр.

- Вы не представляете, какое счастье для меня узнать об этом! Благодарю вас, мадам. Это, наверное, лучшая новость за последние двадцать лет.

- Вы так за нее переживаете, но она ни разу не упоминала о вас… Могу я узнать ваше имя, мсье?

- Кристина и весь Париж знают меня как Перса. Свое настоящее имя я уже и сам забыл, да оно и ни к чему. Подождите… Вы сказали, в вашем замке?

- Я богата, мсье. Мой отец был послом Соединенных Штатов в Великобритании, мой муж, герцог Чеширский, был близким другом покойного графа Филиппа, поэтому мы с радостью встретили молодого графа и его супругу. Недавно мы решили перебраться во Францию, так как здешний климат лучше для моего здоровья, кроме того, я решила поспособствовать восстановлению былой славы Гранд Опера, и…

- Вы верите в призраков, мадам? – внезапно перебил дарога, прожигая герцогиню горящим взглядом, отчего она тут же замолчала и побледнела, как снег.

Ученица Маэстро, да, я не особо шифровалась.    Значит, будем дописывать, спасибо.