- Осторожно, не пролей на себя, - звучал  тихий дрожащий голос матери, знакомый Эрику уже до судорожной боли в сердце. Не первый раз он слышал эту интонацию и ощущал мрачный трепет в ее движениях, и все равно каждый раз боялся того, что за этим последует, и что это может значить. Она боится. Боится отца. А он снова мертвецки пьян, лежит на диване, закинув ноги на подушки, и ждет.

И Эрик боится тоже, как и мать. Этот страх пахнет отцом, пахнет алкоголем. Наверное, это чувство передается по наследству. Но ведь он уже знает, что будет дальше, так зачем бояться?

Эрик осторожно пронес в комнату тарелку с дымящимся супом, изо всех сил держа ее трясущимися руками и пытаясь не пролить горячую жидкость. Нет, он не опасался обжечься, он боялся того, что может произойти после.

Мать прошла мимо него, неся сверкающий поднос, наполненный чайными принадлежностями. Эрик слышал, как позвякивает сервиз в ее неверных руках. Этот звук сводил его с ума, раздаваясь в ушах колким эхом. Казалось, звук никогда не смолкнет, даже если Эрик оглохнет.

Как только мальчик зашел в комнату, в нос ему моментально ударил резкий запах спиртного. Эрик надеялся увидеть отца уже крепко спящим, с бутылкой в руке и кучей мусора вокруг. Однако на этот раз отец не спал. Он стоял посреди комнаты, держа в руках почти пустую бутылку, и шатался из стороны в сторону, будто его донимала ужасная корабельная качка.

- Почему так долго?! – влажные глаза сверкали неподдельной злостью, а изо рта брызгала слюна. Отец попытался сделать шаг навстречу матери, но ноги его не слушались, и он оставил бессмысленные попытки.

- Прости, вода долго закипала… - мать, как всегда, оправдывалась. Поставив посеребренный поднос на стекло, она принялась расставлять столовые принадлежности. Руки ее тряслись, и когда она попыталась налить воды в чашку, дважды промахнулась. Отец пристально следил за ней.

- Ты ничего не в состоянии сделать сама! – он резко выбросил руку вперед, отчего пошатнулся и чуть не упал на пол, в последний момент ухватившись за поручень кресла.  Вернув равновесие своему тяжелому телу, мужчина с размаху опрокинул  в себя остатки вонючего пойла коричневатого цвета и снова воззрился на мать.

Эрик попытался незаметно пройти к столу, чтобы поставить обжигающую пальцы ношу. Тарелка в самый последний момент выскользнула из вспотевших от страха ладоней мальчика и со стуком приземлилась на стеклянную поверхность. Отец перевел свой мутный взгляд на сына. У Эрика похолодело в груди.

Во взгляде отца стало появляться нечто странное, Эрик поначалу не мог разобрать, что именно. Мужчина начал пятиться назад, глаза его округлились от страха, сам он затрясся и, наткнувшись на стоящее позади кресло, упал в него, будто его ноги внезапно подкосились.

- Изыди… - хрипло прошипел отец, испуганно глядя на сына.

Эрик не понимал, что происходит. Мать с тяжелым прерывистым вздохом выпрямилась и внимательно посмотрела на мужа.

- Допился… - почти беззвучно произнесла она, в глазах ее промелькнула многолетняя тоска, от которой сердце Эрика сжалось еще больше.

Отец прохрипел что-то невнятное и, замахнувшись, бросил в Эрика пустую бутылку. Мальчик успел увернуться, неловко упав лицом на пол, и стеклянная тара просвистела у него над головой.

Женщина в ужасе бросилась к мужу, пытаясь отгородить собой сына.

- Марк, опомнись! Это же твой сын!

Мужчина безумно смотрел на Эрика, будто пытаясь прожечь его взглядом, и не слушал жену. Он попытался сделать шаг по направлению к мальчику, но мать стояла у него на пути.

- Марк, очнись! Марк, прошу!

- Уйди, женщина! – мужчина грубо толкнул жену, отчего та упала на пол, задев спиной угол чайного столика.

Отец начал приближаться к Эрику, руки его то сжимались в кулаки, то расслаблялись. Мальчик покрылся холодным потом, понимая, что нужно бежать, но ноги его не слушались. Он беспомощно смотрел на приближающегося отца, пытаясь вспомнить хоть одну молитву, хоть строчку, а к горлу подкатывал ком размером с булыжник…

- Убирайся, исчадие ада! – отец резко схватил со стола чайник с кипятком и плеснул содержимое в Эрика.

Мальчик помнил, как хотел увернуться, ему это почти удалось, но огненная вода оказалась быстрее, она залила ему лицо, затекая в рот и в нос, стекая пламенной лавой на пол. Эрик закричал. Он будто смотрел на все это со стороны. Вот он падает на пол, хватаясь ладонями за лицо, вода так жжет, так жжет, не унять пожара… И крики матери, и хриплые возгласы отца…

Эрик, не помня себя, трет лицо онемевшими пальцами, пытаясь унять боль. Но боль не уходит, она разрастается с каждым прикосновением, с каждым вздохом, каждым криком…

Он поднимает глаза на отца. По щекам его текут слезы, прожигая лицо соленой пыткой, но Эрик уже почти ничего не чувствует. Он прыгает в сторону отца, так сильно и далеко, как только может, он бросается на него с воплями, вгрызаясь ногтями в лицо, в глаза. Отец теряет равновесие, не имея опоры под собой, они падают вместе на стол, и Эрик слышит звон бьющегося стекла и вопли отца. «Исчадие ада!» - этот крик словно острым ножом режет Эрику столь напряженный в этот момент слух. Мальчик видит сотни осколков, рассыпанных на ковре, их блеск в свете вечерней лампы слепит его, он закрывает глаза, и пространство смешивается в какофонию звуков и образов, закручивая сознание Эрика в безумный круговорот из всплесков света и тонкого, навязчивого звона. Свет меркнет, а звук перерастает в гул, становясь оглушительным грохотом. Все стихает, и только странный стук еще слышен.

Эрик вскочил с постели, судорожно вдыхая холодный ночной воздух, упругой пружиной сжимающий его разгоряченные легкие.

«Это сон… Всего лишь снова этот проклятый сон…»

Эрик провел рукой по лицу, не до конца понимая, где находится и что происходит. Выходить из этого кошмара с каждым разом становилось все труднее…

Постепенно пространство вокруг наполнялось реальностью, становясь объемным и ощутимым. Эрик приходил в себя, прислушиваясь к биению своего сердца. Но странный стук из сна не прекращался. Стучали в дверь.

Эрик машинально сбросил одеяло и опустил босые ступни на шершавый пол. Мышцы все еще болели от пережитого напряжения, а в голове стоял ритмичный гул.

- Эрик, у тебя все в порядке? – за дверью раздался знакомый голос, приятный и чуть хриплый баритон.

Все еще не доверяя своим ногам, Эрик неуверенно встал с постели и открыл дверь. На пороге стоял седовласый мужчина с окладистой бородой и грустными глазами и вопросительно глядел на молодого человека.

- Снова этот дрянной кошмар? – мужчина вошел в фургон , оставляя за собой густой шлейф табачного дыма, исходящего из причудливо вырезанной темной курительной трубки.

Эрик кивнул.

- Я кричал? – он запустил пятерню в свои лохматые темные вихры.

- Как обычно, - мужчина выпустил струю дыма в пустоту, словно огнедышащий дракон, сжимая в руке миниатюрное произведение искусства. Эрик всегда засматривался выжженным узором в виде плывущего корабля в пенных волнах на этом маленьком куске вереска и втайне желал научиться создавать такую же красоту. – Иначе зачем бы я пришел?

Мужчина пристально всмотрелся в лицо Эрику.

- Спасибо, Леон, - Эрик опустил глаза и посмотрел в сторону прикроватной тумбочки, где лежала белая маска с затейливым узором в виде линий и странных фигур.

Мужчина проследил за взглядом Эрика, сжимая во рту мундштук с такой силой, что линия его губ стала почти неразличима.

- Не стоит, - покачал кудрявой головой Леон. – Ты же знаешь, не надо.

Эрик посмотрел на мужчину, но промолчал.

- Ладно, ложись спать, - устало вздохнул Леон. – Тебе нужно отдохнуть перед завтрашним выступлением.

Он повернулся лицом к двери и коснулся ручки.

- Я прогуляюсь, - Эрик чувствовал, что больше не заснет этой ночью.

- Как знаешь, - Леон вышел из фургона и махнул на прощание рукой.

Эрик накинул свитер на плечи, прихватил с собой скрипку в футляре и вышел в ночную свежесть молодой осени.

Леон был приятным человеком. Эрику нравилось беседовать с ним, слушать его рассказы, вдыхать аромат его табака. В этом человеке было что-то притягательное для Эрика, его голос успокаивал, а мудрые советы всегда давали пищу для размышлений. Нельзя сказать, что они были друзьями, скорее, это были отношения ученика и учителя, но Леон был единственным человеком, с которым Эрику было комфортно.

Леон нашел Эрика в подвале тринадцать лет назад, где он прятался от всего жестокого мира, уткнувшись заплаканным лицом в грязные ладошки и не реагируя на звуки и движения. После жгучей в прямом и переносном смысле обиды, нанесенной отцом, Эрик сбежал из дома; он несся стремглав, куда глаза глядят, не видя дороги, не слыша окриков прохожих. Он забыл о матери, обо всем, что было до, теперь он хотел только спрятаться от всех, скрыться и умереть, быстро и безболезненно. Несколько дней он прятался в сыром и темном подвале, не осмеливаясь выйти на свет и посмотреть на свое отражение, боясь, что может увидеть там нечто ужасное, а главное, боясь, что нахлынувшие воспоминания просто раздавят его бедное маленькое сердце. Он так и просидел бы в темноте, не заботясь о еде и питье, если бы не этот мужчина с теплыми руками и добрыми, задумчивыми глазами. Леон отмыл, одел и накормил Эрика, жаль только шрамы залечить он не смог, слишком глубока была рана. А вдобавок начавшаяся инфекция сделала свое пагубное дело и запечатлела на лице мальчика несмываемые следы обиды.

Леон был бродячим артистом. Он показывал фокусы, иногда они с труппой устраивали маленькие спектакли, играя комедийные, но оттого не менее трагичные роли.

Леон приютил Эрика у себя. Он стал обучать его актерскому мастерству, наблюдая, как хорошо у мальчика получается разыгрывать ярость и страсть. Но вскоре он заметил, что Эрик тянется к музыке, словно хрупкий росток к солнцу. Заслышав звуки фортепиано, гитары или виолончели, Эрик останавливался, что бы он ни делал до этого, устремлял свой взор вдаль и слушал. О чем он думал в эти моменты, Леон мог только догадываться, но в глазах Эрика мелькала такая радость и безмятежность, что вскоре мужчина сдался. Вспомнив кое-какие навыки, Леон подарил Эрику свою старую забытую скрипку и свое умение игры на благородном инструменте. И был вознагражден. Эрик оказался страстным музыкантом, он извлекал из старого инструмента такие ноты, что сердце бедного старика еле выдерживало надвигающуюся каждый раз бурю эмоций и чувств, заставляя скупые слезы катиться по небритым щекам. Таких звуков он никогда раньше не слышал.

Эрик, пройдя вдоль берега ближе к морской косе, устроился на влажном песке и, обдуваемый соленым и пробирающим до костей ветром, начал перебирать струны скрипки, заставляя их чуть подрагивать от его невесомых прикосновений. Было в этом касании нечто эротичное и чувственное, что заставляло Эрика, затаив дыхание, трепетать в предвкушении продолжения. Он легонько провел смычком по струнам, выманив из инструмента протяжный стон томления, и, удовлетворившись результатом, принялся играть, прикрыв глаза и закусив губу. Если бы сейчас кто-то находился рядом с Эриком, он бы непременно застыл в изумлении и остался так стоять до самой последней ноты, как было всегда, когда молодой музыкант прикасался к своему инструменту. Но Эрик старался не будить своей игрой спящих неподалеку людей, он оберегал их сны и мечты, лелея ночь неповторимыми звуками.

Откуда у него был такой талант к музыке, Эрик не знал. Да и не хотел знать. Всего за год он обучился игре настолько, что мог сочинять собственные мелодии, не глядя в нотный лист и не останавливая смычок. Музыка была его второй душой. В ней он парил, с ней он сливался, забывая свои проблемы и горести. Она была его отдушиной, он был благодарен ей за подаренное счастье и красоту, а музыка в свою очередь благодарила его своей неповторимостью и верностью.

Эрик стал принимать участие в выступлениях, играя на скрипке с завязанными глазами. Во время игры он не мог видеть лиц прохожих, - честно говоря, в такие моменты это волновало его меньше всего –  а после, когда снимал повязку, он всматривался в лица застывших людей и видел в них свое отражение. В их глазах читалось сочувствие к бедному мальчику с изуродованным лицом, сострадание и жалость искажали выражения их лиц. И тогда он падал с небес, на которые с легкостью забирался на облаке музыки, и вспоминал, кто он есть на самом деле. И радость, испугавшись, отступала.

Эрик смастерил себе маску, раскрасив ее причудливыми узорами, и надевал ее на каждый концерт. Леон спросил его однажды, зачем он прячется за куском мертвой кожи, искренне недоумевая по этому поводу, на что Эрик ответил, что теперь зрители могут видеть его настоящего, его музыку и гений, и не будут отвлекаться ни на что мешающее, вроде его лица.

Эрика злило их сочувствие. Да, он хотел любви и признания, но не хотел добиваться этого посредством жалости, он желал, чтобы его видели не за маской искалеченного лица, а только лишь за маской музыки и красоты. И он с лихвой выполнял свое собственное желание, радуясь возможности творить вместе с мелодией симфонии своей души.

Обида, нанесенная отцом, потихоньку забывалась, освобождая место новому, не менее жестокому чувству – чувству собственной вины. И это было еще ужасней. После того, как он убежал из дома, он ни разу не возвращался к матери узнать, что с ней стало. И это привело к ужасным последствиям. Мать, раздавленная горем, не смогла долго нести свою тяжелую ношу и умерла через год после исчезновения Эрика. Он узнал об этом только два года спустя, когда все же решился наведаться к матери, собрав всю свою волю в кулак и сыновнюю любовь в сердце. Обнаружив в доме вместо нее пьяного отца, привычно лежащего на затертом диване, он пробрался призраком в ее комнату и нашел ее фото в рамке и с черной лентой накрест. В холодном поту он помчался на кладбище, долго рыская между могил и надгробий, и когда все же нашел ее скромное посмертное обиталище, провел там всю ночь, прося прощения и не жалея слез.

После этого он перестал появляться на людях без маски. Он сваял себе еще одну, траурную, думая о матери и раскрашивая кусок ткани в черный, как сама печаль, цвет. Ее он носил чаще, и даже при Леоне не всегда снимал, лишь только по просьбе своего доброго учителя.

Он писал музыку для труппы – несомненно, украшая спектакли своей игрой. Постепенно он стал постоянным участником выступлений. Находясь на краю сцены, он, одетый в старомодный сюртук и черную маску, чувствовал себя как никогда прекрасно. Это была его стихия, все в этом окружении мягко оберегало его от неприятностей обычной жизни, позволяя влиться вместе с музыкой в новые неизведанные миры, принимая в них непосредственное участие, раскрашивая все вокруг в неповторимые краски и живя в них хоть недолго, но счастливо. Он полюбил театр за это. Здесь можно было, не показывая своего лица, стать тем, кем ты желаешь, сотворить нечто неосязаемое, но почти уловимое, сотворить это для себя и раствориться в этом без остатка.

Иногда Эрик играл маленькие эпизодические роли, но каждый раз неизменно возвращался к своему инструменту и заканчивал спектакль то надрывными, то ласкающими слух нотами. И каждый раз овации купали его с ног до головы в своей неудержимой энергетике, и каждый раз Эрик ощущал себя счастливее всех на свете. Но только лишь в эти моменты.

Музыка стихла, позволяя Эрику насладиться последней вибрацией струн. Он вслушался в шепот морских волн и вгляделся в бледный лик луны. Так же, как и он, небесная гостья пребывала на высоте совсем одна, мерцающая и холодная, и оттого еще более прекрасная. Она беззвучно глядела на Эрика, будто прося его о еще одной ноте, о еще одной крохотной мелодии в качестве колыбельной в эту холодную ночь. Но скрипка устала, а струны мирно спали, ожидая завтрашнего виртуозного концерта. Эрик не мог заставлять их петь. Он в последний раз бросил взгляд на луну и отправился в фургон, надеясь проспать до позднего утра без сновидений.

Отредактировано Pandora (2011-11-19 18:05:23)

*

На улице царила привычная суматоха.  Эрик мог слышать это сквозь открытые окна и видеть сквозь танцующие вместе с ветром прозрачные занавески. Габриель, своенравная актриса с золотистыми локонами, похожими на тугие пружины, как обычно, не могла найти свое концертное платье и считала своим долгом оповестить об этом всех, кто имел неосторожность пройти мимо нее. В этот назойливый шум вплетался звонкий голос Камиля - резвого мальчугана, который играл в сегодняшнем спектакле главную роль, - объяснявшего, как же его угораздило разодрать обе коленки в кровь в попытке поймать голубя, и голос Леона, успокаивающего маленького сорванца.

Эрику пришла в голову мысль, что пора вставать и идти на репетицию. Иначе не любящий опозданий Леон лично наведается к нему в фургон.

Словно в подтверждение его мыслей в дверь постучали.

- Эрик, подъем! – раздался приглушенный знакомый голос. – Я не для того пустил тебя ночевать в фургон, чтобы ты проспал там весь день!

Эрик сел в постели, функцию которой выполняли узкое сидение, подпертое коробками и хламом для большей прочности и ширины, плотное шерстяное одеяло и видавший виды спальник. В распоряжении труппы было два фургона – неслыханная роскошь для таких бедняков, как они, – один из которых использовался в качестве сцены и гримерной, а большую часть времени служил перевозным экипажем, а в другом, поменьше, хранились немногочисленные вещи актеров, декорации, костюмы и прочие нужные в быту вещи. Именно по причине захламленности последнего фургона в нем почти никто не спал и практически никто не ездил. Эрика же пустил Леон, дав ему четкие указания охранять актерские ценности, и молодой человек был этому несказанно рад, потому как свободных палаток не осталось, а спать в большом фургоне бок о бок с другими людьми у него не было ни малейшего желания. Даже от одной мысли об этом ему становилось не по себе. Если Леона он еще допускал в свое личное пространство, практически не думая о своей внешности, то с остальными он не мог общаться столь тесно.

Но существовала еще одна причина, по которой Эрик любил засыпать в фургоне – все те вещи, что хранились здесь, весь этот пыльный и не очень хлам защищал Эрика. Он был продолжением тех миров, что любил создавать молодой музыкант, в этих вещах содержалась энергетика сцены и вдохновение, оставались запахи дорожной пыли и хранились свои истории. Со стороны, конечно, это выглядело странно, и пусть Эрика считали ненормальным романтиком, но он любил этот хлам, будто свой. Возможно, потому, что отрочество его было проведено здесь, среди этих вещей. В этом месте он играл, фантазировал, мечтал. Для Эрика это место было наполнено счастьем.

Встав с постели, он выглянул в приоткрытое окно. Солнце заливало сухую землю лучами, будто благословляя ее на новый трудный день. Неподалеку он увидел Камиля, премило болтающего с Армель, молодой актрисой, выделяющейся на фоне остальных лицедеек своей хрупкой фигуркой и длинными рыжими волосами. Именно с ней Эрик и должен был выступать сегодня. И именно совместную с ней репетицию он чуть не проспал сейчас.

К тому моменту, как Эрик вышел из фургона, захватив с собой скрипку и надев привычную черную маску, действующие персонажи перед его окном сменились, а в воздухе раздавались капризные крики Фабьена, нервного актера с большим талантом и животом, иногда совмещающего актерское амплуа с режиссерским.

- Мне не хватает трагичности в этой сцене, Армель,  - плаксиво вещал работник театрального жеста и слова. – Возможно, вы не до конца чувствуете атмосферу произведения?

Армель стояла напротив разволновавшегося мужчины и смотрела на него чуть исподлобья, будто подвергая его слова сомнению.

Фабьен, завидев приближающегося Эрика, расплылся в широкой улыбке:

- Эрик, ты как раз кстати! Прошу, сыграй нам что-нибудь ужасно печальное, чтобы мадемуазель смогла прочувствовать всю боль и трагичность сцены!

Музыкант чуть улыбнулся, поглядев на Армель, плавным движением коснулся смычком струн, и скрипка ответила на нежное прикосновение грустным вздохом. Эрик завороженно играл, а со смычка срывались то холодные капли дождя, навечно прощающиеся с родными небесами, то незримым вихрем кружились в танце опавшие листья, не успевшие достичь земли и благодарные за еще один шанс побыть живыми…

Эрик чуть приоткрыл глаза, наблюдая за реакцией девушки и пожилого актера. Широко открытые глаза и неподвижность не удивили его, наоборот, ему захотелось что-нибудь изменить в этом обыденно повторяющемся действе. Эрик резко мазнул смычком, и скрипка понеслась в пляс, доказывая, что она умеет быть не только меланхоличной.

Армель и Фабьен словно очнулись ото сна, изрядно порадовав Эрика своей реакцией на перемену мелодии. Фабьен ужасно возмутился выходке музыканта, горячо и открыто показывая свое отношение к ней.

- О, что за время, что за нравы! Ничего святого!

Эрик не сдержался и, прикрыв рот рукой, засмеялся.

Воздев руки к небу, пожилой актер горестно продекламировал:

- Ноги моей больше не будет рядом с вами!

И удалился в направлении своеобразной кухни, устроенной, в силу сложившихся обстоятельств, по-походному. Видимо, Эрик был не единственной причиной его расстройства.

Музыкант поглядел на хихикающую девушку. Вероятно, ей понравилась шутка. Эрик смутился и тоже, для приличия, улыбнулся.

- Порепетируем без него?

Девушка кивнула и сделала серьезное лицо.

- На чем мы вчера остановились?

- На «я никогда…»…

- Ах, да…

Эрик пристроил скрипку у подбородка и начал играть тяжелую минорную мелодию. Девушка перестала улыбаться совсем и сделала глубокий вдох.

- Я никогда не ведала доселе,
Что мир не мертвый, он живой,
И бьется кровь в окаменевшем теле.
Посредством музыки он говорит со мной.
И все в ней ладно. Невозможно
Поверить, что создатель – человек
И тот, чьи пальцы осторожно
Ласкают струны, словно море брег.

Она опустилась на колени и сложила ладони друг с другом, закрыв глаза.

- Весь мир с тобой переродился,
И нет в нем места для меня…
О, этот чудный мир прекрасен!..

- Так веришь ли теперь ты в чудеса? – Эрик опустил смычок и внимательно посмотрел на девушку, играя свою роль.

- О, да!.. Но почему так поздно?
О, боги! О, коварная судьба!

Актриса спрятала лицо в ладонях, замолчав. Когда же подняла голову, ее щеки и глаза блестели.

- За что? За что? Взываю слезно!
Как жаль, что я была глуха!

Девушка опустилась всем телом на землю, пыль запачкала ее светлое платье, а актриса продолжала, уронив голову на вытянутые на земле руки:

- И падать ниц, и разбиваться оземь,
И в небеса обетованные лететь…
Все это для меня так поздно…
Мне остается только тихо умереть…

Девушка закрыла глаза и затихла. Эрик, пристально глядя на нее, перестал играть и, нежно держа скрипку в ладонях, начал аплодировать.

- Браво!

Армель открыла глаза, будто очнувшись ото сна, поднялась с земли и улыбнулась.

- Получилось? – старательно вытирала она влажные щеки.

- Не знаю даже, чем был недоволен Фабьен? - пожал плечами Эрик. – У тебя здОрово вышло!

-  Спасибо, я старалась.

Армель внимательно посмотрела на Эрика, вглядываясь в его глаза сквозь прорези маски, будто хотела что-то сказать, но в последний момент отвела взгляд. Эрик почувствовал себя неловко. Девушка резко запустила руку в сумочку и извлекла оттуда зеркальце, делая вид, что забыла, о чем хотела спросить.

- Завтракать! – раздался голос Мелисы, актрисы пышнотелой и имевшей превосходный талант играть роли авантюрных дам как на сцене, так и в жизни.

- Интересно, что у нас на завтрак? – спрятав зеркальце, задумчиво посмотрела в сторону «кухни» Армель. – Наверняка, снова каша на костре с запахом костра и с гарниром из копченых на костре сосисок.

Эрик лишь улыбнулся. Ему нравился запах дыма, треск поленьев и вся сопровождающая разведение костра атмосфера и возня. И он направился к приятным ароматам с радостью, в отличие от девушки, которая недовольно засопела, учуяв надоевшие запахи.

Армель оказалась права наполовину – на импровизированном столе их ожидала пшенная каша, но, вопреки замечаниям девушки, без мясных колбасок.

- Мелиса, почему сегодня без мяса? – недовольно заворчал Фабьен, любивший вкусно и плотно поесть.

- Сосиски кончились, - наслушавшись упреков за утро, отрезала женщина. – Ты же знаешь, сейчас не лучшие времена, Фабьен. Вот прибудем в Париж, станет полегче. Там столько возможностей, - вздохнула Мелиса, подумав о городе-мечте.

Армель равнодушно ковыряла вилкой содержимое поставленной перед ней тарелки. Видимо, ее не прельщал не только запах, но и вид еды.

- Я пойду… еще порепетирую, - встала из-за стола девушка.

- Ты не поела совсем… - всплеснула руками Мелиса и участливо посмотрела на актрису.  – Ты хорошо себя чувствуешь?

- Да-да, тебе еще нужно как следует подучить свою роль… - гнул свою линию капризный Фабьен.

- Да, вполне, не беспокойся, Мелиса, - Армель улыбнулась, словно даже не обратив внимания на реплику мужчины. – Просто дел перед выступлением много.

- Так ты не будешь доедать? – живо отреагировал охочий до еды пожилой актер, уже протягивая руки к тарелке Армель. Кажется, хорошо разыгранная обида на невежество девушки пятью минутами ранее была лишь поводом скорее пробраться на кухню.

- Нет, эта порция твоя, - и девушка упорхнула раньше, чем ее засыпали новыми вопросами.

Эрик недоумевал, по какой причине она ведет себя так странно. Раньше он не замечал за ней такого. Хотя, это могли быть обычные женские проблемы, ну, всякое у женщин случается, об этом Эрик даже думать не хотел. Но вот узнать у девушки, в чем дело, он все же надеялся.

В течение дня ему это так и не удалось. Никто в труппе не видел ее и не знал, куда она могла пойти. Впрочем, Эрику было особо не до нее, репетиция шла полным ходом, и музыкант на некоторое время даже забыл про утренний инцидент. Вспомнил лишь, когда повстречал ее за сценой, перед самым началом спектакля, обеспокоенную и ужасно опоздавшую, из-за чего последние полчаса вся труппа стояла на ушах.

Играла она дергано, но старательно, Эрик все время отвлекался на нее и не мог насладиться игрой на скрипке. Когда же в сцене ее смерти она упала ему на руки, как было прописано в сюжете, он чуть не уронил ее. Почувствовав ее так близко рядом с собой, он осознал, что данную сцену они не успели отрепетировать, и заволновался еще больше. Вдыхая аромат ее духов, прикасаясь к оголенной коже ее рук, ощущая щекочущие шею рыжие пряди выбившихся из прически волос, он словно прекратил быть самим собой. Что-то странное с ним творилось, казалось, что весь мир уходит из-под ног, кружится в непонятном танце и фокусируется только на ней одной. Эрик недоумевал. К своему ужасу, он поймал себя на мысли, что был бы совсем не против, если бы девушка пролежала в его объятьях вечность.

Спектакль закончился под неплохие овации, актрисы получили по букетику цветов, а денег было собрано достаточно на поездку и новую порцию свежих сосисок.

Эрик нашел Армель возле костра, где она ворошила палочкой угли.

- Я тебе не помешаю?

Девушка едва различимо кивнула, давая согласие на вмешательство в ее уединение. От этого движения волосы ее полыхнули пламенем, и Эрику показалось, будто вместо волос по ее плечам текут потоки огненной лавы, такой же опаляющей и опасной, но столь же прекрасной. Эрик немного замешкался, смутившись от внезапно нахлынувших воспоминаний о сегодняшнем спектакле и того обстоятельства, что они одни возле костра и никого нет рядом. Раньше Эрик практически никогда не позволял себе такие вольности.

- Куда ты сегодня пропала? Все с ног сбились, пока искали тебя, – Эрик все же решился и присел рядом с девушкой на угловатое бревно.

- Мне надо было подумать… - актриса не отводила с огня глаз, отливающих в отблесках теплого света неестественным изумрудным сиянием.

- О чем?

- О многом…

Эрик помолчал.

- Тебе не нравится стряпня Мелисы? – неловко пытался завести разговор молодой музыкант.

- Мне просто все надоело… - устало вздохнула девушка и бросила изрядно обугленную палку в костер, где ей давно уже было место.

Эрик внимательно посмотрел на девушку.

- Пойдем, - потянул он ее за руку.

- Куда?

- Секрет.

Актриса встала, и Эрик молча повел ее прочь от места, где поселилась их труппа, все так же держа в руках любимую скрипку.

- Куда ты меня ведешь? – уже немало заинтересовалась странным поведением музыканта девушка.

Эрик, все так же не говоря ни слова, шел быстрым шагом по одному только ему ведомому пути. Пройдя освещенную тусклыми фонарями улицу с одноэтажными домами, накренившимися от усталых лет неподвижной жизни, они завернули направо, затем, после маленьких, кучно расположившихся лотков с разными продуктами - налево, снова направо и вглубь по узким темным коридорам улиц. Когда же они наконец остановились, Армель увидела небольшой фонтан с резной статуей в виде ангела, держащего в руках изящный кувшин. В этом месте она еще не бывала.

- Стой здесь, - шепнул Эрик и направился к небольшому скульптурному шедевру.

Встав на бордюр, отделяющий фонтан от тротуара, Эрик зажал скрипку подбородком, и музыка разнеслась легкими волнами по воздуху, переплетаясь с шумом льющейся позади воды, отчего мелодия казалась совершенно особенной и неповторимой.

Армель наблюдала за тем, как прохожие замирали около Эрика, заслушивались и трепетно оставляли деньги около его ног, будто поднося дары Богу Музыки. В развернувшейся сцене было что-то неожиданное для девушки – она много раз наблюдала реакцию людей на игру Эрика, и это стало привычно для нее, но еще ни разу она не была отстраненным, не принимавшим участие зрителем. И это было весьма приятно.

Когда музыка смолкла, толпа  неспешно рассеялась, некоторые прохожие, будто позабыв о своих делах и желая продолжения, все еще стояли около фонтана. Эрик, подобрав деньги и поклонившись зрителям, подошел к девушке.

- Идем.

Он снова двинулся в неведомом направлении, смело подхватывая Армель под руку, чтобы та не отставала. Девушка уже перестала расспрашивать его о конечной цели их пути, видя, что все расспросы в этот вечер не находят ответов. Вскоре парочка приблизилась к продовольственным лоткам. Эрик, выбирая наугад и поглядывая на реакцию Армель, купил на все заработанные деньги целую кучу фруктов и сладостей.

- Держи, это тебе, - Эрик протянул девушке два пластиковых пакета, доверху набитых конфетами, шоколадом и многочисленными фруктами. Название некоторых из них Армель даже не знала.

Ее удивлению не было предела.

- Эрик, я не могу…

- Отказы не принимаются…

- …съесть это все сама…

Музыкант улыбнулся.

- Я могу тебе помочь, если ты не против.

Армель помолчала, затем благодарно улыбнулась и сказала:

- Нет, не против. Найдем тихое местечко?

Расположившись в парке на траве посреди огненных деревьев, они накинулись на фрукты, будто малые дети. Вся ситуация была достаточно комичной, но оттого очень приятной.

Насытившись, они легли на мягкий ковер из опавших листьев, пылающий в последних жадных лучах заходящего солнца, отчего казалось, будто свет падает не с радужных небес, а исходит от самой земли.

Армель повернула голову к Эрику.

- Спасибо.

- Пожалуйста, - Эрик и сам был доволен ужином, но видеть девушку сытой ему было вдвойне приятно.

Возникло молчание, посреди которого они могли слышать щебетанье вечерних птиц и тихие разговоры редких прохожих.

- Скажи, о чем ты сегодня думала, когда убежала? - решил начать разговор с интересующего вопроса Эрик. – Если это, конечно, не дикий секрет.

Девушка отвернулась от молодого человека и, тяжело вздохнув, ответила:

- Мне надоела такая жизнь. Постоянные разъезды, неудобная постель, невкусная еда… Я хочу чего-то большего. Понимаешь?

Она доверчиво посмотрела на Эрика, будто он давно знал все ее секреты, но не решался поведать ей об этом.

- Я слышала, что в Новой Сорбонне еще ведется набор на факультет театрального искусства… - она села и обхватила руками колени, подтянув их так близко к груди, будто хотела сжаться в маленький незаметный комочек. – Возможно, я смогу пройти вступительные экзамены без проблем, Леон говорит, у меня есть все данные для этого…

- Несомненно, ты талантлива, Армель, но… - Эрик следом за девушкой сел, положив руки на колени. – Труппа тебе как семья, ты не можешь так поступить…

Армель положила голову на колени, прикрыв глаза.

- Тебе меня не понять… Меня все душит здесь. Я не могу дышать…

Эрик промолчал. Он никогда особо не понимал ее. Эта девушка была для него нераскрытой книгой, написанной на непонятном языке, прочесть которую он был не в состоянии. Возможно, она хотела всего лишь свободы. Так же, как и он желал свободы для себя - от всех проблем, от неурядиц, от уродливого лица и не менее уродливого прошлого. Только ее свобода значила нечто совсем иное.

- Я тебя понимаю, - тихо ответил он. – Ты отчаянно жаждешь свободы.

Армель посмотрела на него, и в глазах ее блеснули слезы, отчего сердце Эрика сжалось в болезненный комок, готовый остановиться при каждом следующем ударе.

- Я знала, что ты поймешь… - ее улыбка была даже ярче разыгравшегося вокруг них янтарного пожара. – Ты особенный…

Она пристально вгляделась в его лицо, скрытое маской, отчего Эрику внезапно захотелось вскочить и убежать от девушки прочь, не оглядываясь.

- Ты всегда носишь маску, не снимая ее… Я ни разу не видела твоего лица… - она говорила тихо, а сердце Эрика сбилось с ритма и готовилось сбежать из грудной клетки. – Я знаю, слышала про твою трагедию, но… Эрик, почему ты ее не снимаешь?

И действительно, почему? Эрик сам не знал ответа на этот важный вопрос. Он так привык ощущать себя под защитой этого кусочка ткани, что перестал задумываться, зачем он ее носит. Это было все равно, что надеть талисман или крестик: ты не замечаешь его, пока он на тебе, но стоит забыть его надеть, как становится не по себе, и ты чувствуешь себя незащищенным. Но если в случае с талисманом тобой руководит обычное суеверие, то в случае с Эриком ему было о чем беспокоиться. Сколько раз он замечал пугливые взгляды людей, остановленные на его лице? Времена слепой веры в дьявола прошли, никто не шарахался от парня, не крестился при виде изуродованных черт, как могло бы быть раньше, но все же людям, увидевшим его лицо, не удавалось скрыть неприязни. Но больше всего Эрика ранила жалость. Она унижала его, он боялся ее  и ненавидел. И именно поэтому он предпочитал закрывать лицо, так было проще и спокойнее. Ему было легче входить в образ, надевая подходящую маску, и, войдя в него во время спектакля, он уже не возвращался полностью, оставляя часть фантазии себе на память, понимая, что под личиной придуманного персонажа ему комфортнее и приятнее, и что это еще одна причина для того, чтобы носить маску без помех.

- Это… сложный вопрос… - в горле Эрика пересохло. – Это МОЯ свобода… Если ты меня понимаешь…

Армель задумчиво посмотрела на парня и кивнула.

- Я понимаю.

Она снова откинулась на спину и стала рассматривать темнеющее небо, подставляя лицо последним лучам солнца. Ее медные волосы рассыпались по рыжему покрову листьев, практически слившись с ним, боязливые блики осторожно касались ее блестящих волос, заставляя их переливаться нежным перламутром. Эрик наблюдал за ней, и в груди его клокотало нечто невыносимое. Он страстно хотел поцеловать ее. Девушка делала вид, будто не замечает его взгляда на себе, накручивая на пальчик прядь тонких волос. И Эрик решился.

Он наклонился к ней так близко, что мог чувствовать ее аромат и видеть капельки рыжих искр в темно-зеленых глазах. Девушка перевела взгляд на него и, казалось, ждала, не требуя продолжения, но и не пресекая его действий. Эрик чуть помедлил, подался вперед и почувствовал сладкий от фруктового сока вкус ее губ. Он вздрогнул, но не отстранился, попытался придвинуться ближе, но ему что-то мешало.

- Маска… ты можешь ее снять…

Эрик замялся. Здравый смысл подсказывал ему, что в этом решении нет ничего хорошего, но девушка так выжидающе смотрела на него, в ее глазах он читал уверенность, и, подхватив эту смелость, словно инфекцию, он, позабыв обо всех предупреждениях разума, решился. Армель ждала, пока он несмело протягивал руки к завязкам, справлялся с тугим узлом и убирал ладони с маской от лица. Она смотрела на него, и ее лицо не выражало практически никаких эмоций. Набравшись смелости и отбросив сомнения, как ненужный хлам, Эрик подался вперед, прикоснулся к податливым губам и остановился, ожидая встречной реакции от девушки. Но Армель не двигалась. Он находился к ней  совсем близко и не мог видеть всего букета эмоций на ее лице, отчего пребывал в блаженном неведении.

Девушка резко отпрянула и, даже не взглянув на Эрика, поднялась на ноги.

- Мне… нужно идти…

Она чуть замешкалась, будто все еще сомневалась в собственных действиях, но затем содрогнулась и, не оборачиваясь, быстрым шагом двинулась прочь.

Эрик, тяжело дыша, смотрел девушке вслед и не шевелился. Казалось, перед ним разверзлась пропасть, и от падения его спасал только лишь один шаг. Музыкант чуть удивленно посмотрел на свою маску, будто видел ее в первый раз, медленно прислонил изогнутый кусочек ткани к лицу, долго завязывал внезапно отказавшиеся слушаться ленты, поднявшись, сжал скрипку в ладони и, любовно прижимая инструмент к груди, побрел прочь.

Долго блуждая по парку, он не замечал, сколько прошло времени. Вернулся в поселение он только после полуночи, когда все до единой звезды рассыпались в небесах, будто красавица луна, собираясь на променад, порвала жемчужные бусы и забыла их собрать, в неведении пройдя мимо.

Эрик направился прямиком к едва живому костру, у которого в последний момент заметил Леона. Он хотел побыть в одиночестве, но против компании старого актера ничего не имел, поэтому молча сел на голую землю и, отложив скрипку в сторону, спрятал раскалывающуюся голову в ладонях.

- Ты нашел Армель? – ароматный дым из живописной трубки перебивал даже запах костра.

Эрик кивнул. На большее он сейчас не был способен.

- Хорошая девушка. Тебе стоит подумать по поводу нее.

Эрик медленно поднял красные глаза на старика.

- В каком смысле?

- В смысле женитьбы, - невозмутимо ответил Леон, поигрывая дымящейся трубкой в ладони.

Эрик злобно рассмеялся.

- Леон, разве ты не видишь это? – он ткнул пальцем в маску.

Мужчина пристально посмотрел на Эрика, зажав в зубах мундштук, и, выпустив густую струю дыма, спокойно произнес:

- Ты ведь знаешь, это не имеет значения…

- О, имеет, еще как имеет! – синие глаза Эрика вспыхнули темным светом, отчетливо отражая его злость.

Старик нахмурил брови.

- Ты говоришь про Армель?

- Я говорю про всех! И в частности про Армель! Мое лицо – это причина!

- Твоя причина вот здесь, - постучал деревянной трубкой себе по голове Леон.

- Довольно! Я не хочу больше слушать эти глупые рассуждения! Они больше не имеют под собой оснований!

Эрик подскочил, как ошпаренный, и заметался вокруг костра.

- Сколько раз ты убеждал меня, что все будет хорошо, и что в итоге? Пустота! Ни одна девушка не захочет быть со мной, да что там говорить, ни один человек не захочет смотреть на меня вечно по собственной воле!

- Ты просто попадал не на тех людей…

  - Все чушь! Чушь собачья! Ты только что говорил мне про Армель, какая она хорошая, а что она? Сбежала при первой удобной возможности!

Эрик схватил скрипку, подняв облачко пыли, и побежал прочь, оставляя позади себя хмурого Леона и все свои надежды.

Всю ночь он просидел на берегу моря, терзая усталую скрипку, доводя ее и себя до изнеможения, пряча за громкими стонами инструмента свои собственные, и подставляя влажные щеки соленому, беспощадному ветру.

Утром Эрик узнал, что Армель сбежала из труппы.

Отредактировано Pandora (2012-02-20 11:58:42)

Dancer in the Dark, спасибо! Очень приятно слышать (читать) такие слова! :give:

Эрик -молодой человек, с бурлящими эмоциями, творческая личность. Все воспринимается им близко к сердцу. Леон же мужчина пожилой, он знает цену не только красоте внешней, но и внутренней, он как может объясняет это Эрику, но пока молодой не хочет и не может понять старого. Возможно, кто-то другой сможет ему доказать это)))

Отредактировано Pandora (2011-08-28 12:47:38)

Спасибо!

26. Не больше.

Мой фик предполагает счастливый конец, поэтому, возможно, сама Кристина

Неа. Это был такой вводный экскурс в жизнь Эрика))) Кристина появится позже.

Спасибо за замечание по поводу языка. Я стараюсь сделать его легким и красивым)))
Кристина появится уже скоро

На самом деле она не столько разбила ему сердце, сколько просто унизила его. В принципе, в глубине души, он ожидал такого поворота событий, но все же надеялся на лучшее. А потом просто подтвердились его опасения, и он сник

А когда появится Кристина... Ну, сами увидите)))

Тучка, спасибо большое! Надеюсь, продолжение долго ждать не заставит - все зависит от моей очень занятой беты. Она крутится, как пчелка)))