Так закончилась сказка о мальчике, который хотел найти бога.

Через неделю я сбежал из дома. Через месяц вся прошлая жизнь стала казаться мне наваждением. Через год я впервые убил человека. С усталым безразличием, равнодушно и просто. Через десять лет я убивал каждый день, потому что за это платили хорошие деньги.
Нравилось ли мне такое положение вещей? Да. В руках мастера даже смерть становится искусством, я же был лучшим в своем роде, что давало мне право на эксперименты и свободу творчества. Ханум называла меня художником и просила научить ее рисовать с тем же изяществом и стилем, а я, как это ни смешно, был слишком хорошо воспитан, чтобы отказать даме. Она расхохоталась и захлопала в ладоши, когда впервые умертвила одну из своих служанок эластичной петлей пенджабского лассо, а мне внезапно стало очень холодно под раскаленным бубном южного солнца. Дарога сказал потом, что так бывает, когда умирает душа в теле живого человека, хотя с тем же успехом это мог быть обычный сквозняк – Адиль часто удивлял меня романтическим воображением, которое ничуть не мешало редкостному здравомыслию.

- Я не сомневаюсь в твоих способностях, - начал он однажды, «съедая» белым слоном мою черную ладью, -  и уверен, что при желании ты сможешь обмануть кого угодно: ханум, шаха, меня (хотя тут тебе придется потрудиться), даже бога и дьявола, но себя обмануть ты не сумеешь.

- Зачем мне это? – откликнулся я со всей возможной небрежностью. – На свой счет я уже давно не питаю иллюзий. И тебе не советую…

- Я, может быть, и хотел бы, но когда в последний раз начальник тайной полиции прислушивался к советам придворного монстра?

- Дай-ка подумать… Хм! Наверное, когда они избавили его персону от чрезмерного внимания бабидов на прошлой неделе.

Дарога недовольно поморщился частью оттого, что не любил быть обязанным кому-либо, частью оттого, что одним ходом мне удалось свести на нет все его успехи в игре, когда он уже готов был объявить «шах и мат». Было что-то забавное в том, как этот упрямый фаталист снова и снова являлся ко мне под предлогом служебного долга и требовал очередной партии. Полагаю, таким образом он пытался поначалу разобраться в образе моего мышления, и я в свою очередь не мог не признать, что с его стороны это было умно. Если первые наши дуэли за шахматной доской более напоминали следственный эксперимент, то дальнейшие стали служить благовидным предлогом для встреч, в которых с объективной точки зрения уже не было необходимости. Думаю, для него признать это было также сложно, как и для меня, поэтому каждый раз Адиль усаживался за стол с самым надменным выражением лица, какое только мог изобразить, чаще прежнего называл меня чудовищем и монстром, но уходить явно не торопился. Мне нравилось сочинять какие-нибудь жуткие небылицы о своем прошлом или строить совсем уж дьявольские планы на будущее и в подробностях рассказывать их ему, наблюдая за реакцией. Вскоре, однако, он перестал принимать мою болтовню за чистую монету, и тогда впервые за все время, что я его знал, рассмеялся, причем так искренне и с таким облегчением, что мне стало не по себе.

- Не пытайся казаться хуже, чем ты есть на самом деле. В тебе и так нет ничего хорошего. Артист.

Я улыбнулся под шарфом, часто заменявшим мне в Персии маску, и встал, чтобы долить кофе в его чашку.

С тех пор прошло почти два месяца, а дарога опять сидел напротив меня и по-восточному запивал горячий терпкий напиток холодной водой. Чуть приглушенный ровный свет, переплетенный кружевом оконных решеток, казалось, стекал по стенам на ковер, словно оливковое масло, легко покачивались газовые занавески, почти не отличимые от дымки благовоний, источаемых бронзовыми курильницами по углам комнаты. Мне нравился этот золотисто-воздушный покой, шелест листвы и прибоя, нравилось, как скользили вечерние тени по чертежному столу, как мягко блестели изгибы моей скрипки, оставленной на софе, а внизу на побережье резным силуэтом на серебристой парче Каспия  виднелся дворец. Мой дворец, рожденный амбициями, опытом, трудом и… любовью. Даже теперь я сел так, чтобы видеть его летящие арки, стройные колонны, портики и башни, так отчаянно устремлявшиеся ввысь…

- Тебе нравится мой дворец, дарога?

- Никогда не видел ничего оригинальнее, - ответил Адиль, не раздумывая, но в том, как он взглянул на меня при этом, было что-то странное.

- Это только начало! Когда закончатся отделочные работы, обещаю, ты будешь первым, кто увидит его изнутри.

- И что я там увижу? Парадные залы, потайные коридоры или замаскированные камеры пыток?

- Каждый видит лишь то, что хочет, - заметил я. – Там есть все: галереи, волшебные комнаты, лабиринты, оранжереи под хрустальными сводами и даже одна маленькая молельня. Ее не так просто найти, если не знаешь, куда сворачивать.

- Не рискнул бы я туда соваться без опытного проводника, - серьезно ответил дарога, и эта несвойственная ему по природе излишняя серьезность все больше начинала меня беспокоить.

- Ты не понимаешь. Внутри он будет как музыка! Ты не веришь мне?

- Я верю тебе, сам не знаю, почему, вот только…

- Что? – спросил я с каким-то металлическим звоном, непроизвольно подавшись вперед и впиваясь пальцами в подлокотники кресла.

- Вот только это не твой дворец, Эрик. Это дворец шаха.

Признаться, гораздо больше меня устраивало, когда он деловито и возмущенно высказывал все, что считал нужным, не заботясь о том, какую реакцию это вызовет у «бессовестного чудовища». Когда же он обращался ко мне по имени, да еще тоном, каким говорят разве что с умирающим ребенком, хотелось просто пойти и удавиться.

- Ну и что ты так уставился на меня? – раздраженно осведомился я, откидываясь в кресле.

– Я не идиот. Полагаю, если бы я был шахом Персии, мне было бы известно об этом, как думаешь?

- Думаю, как шах ты был бы ужасен, - улыбнулся он, подцепляя с тарелки сушеный финик. – Но я бы не отказался посмотреть на это.

- Ты бы лучше на доску смотрел. У нас тут пат и ничья.

- Как всегда, - уныло отозвался дарога. - Ты хоть раз можешь по-человечески поставить мне мат?

- Могу. Но зачем? Это было бы нечестно.

- А с каких это пор тебя волнуют вопросы морали?

- А с каких это пор тебя волнует мое к ним отношение?

Он только шумно вздохнул и развел руками.

- Нечего сказать? Вот и отлично, милый мой дарога, - я поднялся, налил себе стакан воды, подошел к окну и, отвернувшись, сделал пару глотков. Жаркий персидский климат действовал, словно очень медленный, но эффективный яд, и бороться с ним со временем становилось все труднее. - Если это все, мне хотелось бы заняться своими делами… А тебе, кстати, не мешало бы сегодня пораньше вернуться домой. Ты должен боготворить свою жену за то, как она ждет тебя каждый вечер.

- Это ее долг, Эрик.

- А твой долг сделать так, чтобы ее ожидания не были напрасны, - эмоциональнее, чем следовало, сказал я, и, развернувшись на каблуках, продолжил: -  Все, ты мне надоел! Было приятно поболтать, передавай мой пламенный привет его величеству, а теперь – проваливай, пока я сам не выставил тебя за дверь.

Однако слова мои не произвели на дарогу ни малейшего впечатления. Как ни в чем не бывало, он сидел в кресле и допивал свой кофе, отрешенно глядя куда-то сквозь стену.

- Что? В чем дело?

- Ничего, просто… - Адиль явно колебался, и эти сомнения объясняли мне все его странности на протяжении вечера. - Давно ли ты получал весточку из Тегерана?
Игра за шахматной доской закончилась, возобновлялась настоящая партия.

- Вчера, - понизив голос, ответил я.

- В таком случае тебе должно быть известно о появлении при дворе нового волшебника, - очень тихо произнес дарога, переводя на меня безучастный взгляд, так сильно противоречащий тому, что было только что сказано.

- Меня не волнуют ручные обезьянки ханум. Она в праве развлекаться, как пожелает.

- Нет. Я говорю не об обычном фокуснике, Эрик. Я говорю о человеке, который может стать твоим конкурентом… Не перебивай меня! Я говорю тебе о том, кто смог пройти твой лабиринт за полчаса, а потом починил один из автоматов, которые ты мастерил для шаха.

- Это еще ничего не значит. Ему просто повезло.

- А когда он возник из ниоткуда прямо посреди пиршественного зала на глазах у сотни гостей и самого шахиншаха ему тоже – повезло?

- Ты ведь шутишь, верно? – отмахнулся я.

- Это ты у нас шутник, - возразил он, все с тем же каменным выражением лица и едва заметным для тонкого слуха надломом в голосе. – Строительство пожирает тебя. Чтобы сохранить влияние, нельзя отлучаться от двора больше, чем на пару недель.

- Ты тоже торчишь здесь уже полгода.

- Возвращайся в Тегеран как можно скорее, - продолжал он, пропустив мимо ушей мое замечание, - и разберись со своими осведомителями. Маленькая султанша заскучала и нашла себе нового фаворита: не такого мрачного и гордого, как ты. Между прочим, этот тип очень тобой интересуется.

- Что ж, я польщен…

- А еще он едва ли не спит в обнимку со своим странным синим шкафом. Ханум вся извелась, но пока не выяснила, что там внутри.

- Странный синий шкаф, говоришь? – переспросил я, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди.

- Да, - кивнул он, как бы извиняясь, что не в силах ничего с этим поделать. – И если тебе любопытно, этот новый волшебник называет тебя пришельцем.

- Даже так!.. – рассеянно пробормотал я, прошелся по комнате, опустился на софу и вдруг рассмеялся под совершенно непонимающим взглядом дароги, с которого тут же спала вся его полицейская невозмутимость.

- Что? Что в этом смешного?

- Ничего… Ничего, прости, - весело отозвался я, поправляя шарф. – Как насчет еще одной чашки кофе?

***
- Нет. Мне ничего не нужно. Уйдите, - тоном, не терпящим возражений, заявил человек одновременно знакомый и абсолютно чужой.

- Говорят, вы что-то ищете, я могу помочь.

- Нет! Помогите себе. Если успеете, конечно.

- Что это значит?

- Это значит, что здесь опасно. Так опасно, что я собираюсь убраться отсюда как можно дальше.

- Тогда почему вы вообще сюда явились?

- Потому что… - он на секунду оторвался от пыльного вороха архивных документов. – Потому что здесь опасно, я же сказал!

- Логично, - согласился я, вышел из тени, передвинул стул и демонстративно уселся напротив.

- Не понимаю, вас что, приставили шпионить за мной? Если так, то это очень, очень глупая затея.

- Такие уж здесь порядки – беспокойное время, беспокойное место. За каждым садовником нужен глаз да глаз, не говоря уже… ну, я не знаю… о Докторе.

- Правда?.. – он снова поднял на меня подозрительный взгляд из-за очков, тяжело вздохнул и перевернул страницу. – Ладно, раз уж вы здесь, расскажите, что тут происходит и как давно началось?

- Не понимаю, о чем вы, - наигранно удивился я, пожав плечами. – Все как обычно. Жара, религиозные фанатики, зарвавшиеся британцы, ханум изнывает от безделья, пытки по расписанию, показательные казни каждый день. Никакого разнообразия. Было бы совсем тоскливо, если бы не этот фокусник из России.

- Наслышан о нем. Хотелось бы мне лично познакомиться с Ангелом Рока. Интересная, должно быть, личность. Такая изобретательность!

Он сказал это без всякого выражения, но меня передернуло.

- У каждого своя работа и свои причины на то, чтобы выполнять ее.

- Какие могут быть причины для того, чтобы убивать невинных людей?

Теперь он закрыл книгу, навалился на стол и буравил меня глазами. Глазами тысячелетнего старика на помятом лице молодого человека.

- Невинных не бывает, - огрызнулся я, чувствуя себя будто на прицеле. – Желаете идеального общества – вам этажом повыше, загляните к ангелам на небесах, если они еще не вымерли от скуки.

- Я бы с радостью, но не могу. Ангелы нынче не те.

- В каком смысле?

- В том смысле, что я уничтожу их. Всех до одного. Но прежде найду того, кто их оживил, того, кто создал самую смертоносную армию во всей Вселенной. Из-за него погибли мои друзья, и я не успокоюсь, пока не выясню, почему. Почему, Эрик?

Я склонил голову, сцепив пальцы.

- Рад встрече, Доктор.

- Рад встрече?! – он вскочил, как ошпаренный. - Что… Да что ты такое? Почему? Ты не представляешь, как я надеялся, что ошибаюсь! Я так хотел верить, что все это просто ужасные совпадения!

- И не говори…

- Двести лет прошло!

- Для меня двенадцать.

- И этого оказалось достаточно, чтобы превратиться в монстра?

Я слегка повел левым запястьем, чувствуя шелковое скольжение петли под рукавом.

- Иногда хватает и минуты.

Едва услышав это, он сгорбился, втянул голову в плечи и взглянул на меня исподлобья так, будто я на его глазах задушил собственную мать.

- Зачем ты это сделал?

- Что именно?

- Ты знаешь.

Мне совсем не хотелось вступать с ним в задушевные беседы. Полжизни я провел, пытаясь понять, существовал ли он в реальности или всего лишь был порожден больным воображением искалеченного ребенка. Каждый день я вспоминал ту рождественскую ночь, продлившуюся десять человеческих поколений, цепляясь за нее, как за единственную нерушимую опору в круговерти безумия. Каждый раз, прежде чем сделать следующий шаг, я представлял, что сказал бы на это тот, кто даже и не человек вовсе, но при этом оказался им более, чем кто бы то ни было. А потом… Потом я стал сомневаться. Сомнения, как подземные воды, медленно, но верно подтачивают фундамент даже самых крепких стен. Стены моего замка оказались из песка. Сперва я ненавидел себя за глупое решение, понять которое уже не мог, затем возненавидел безымянного Повелителя времени, обвиняя его во всех своих бедах, но, в конце концов, просто оставил все это на старом чердаке в Руане, где пылится бумажный макет собора, ветер свистит в прохудившейся кровле и кадится свеча на окне. Я просто жил без лишних вопросов и ответов. Вплоть до этой самой минуты.

- Брось… Ты ведь не думал, что я пойду в церковные певчие? Не тебе меня судить, пришелец. На твоих руках больше крови. Напомни, что стало с твоим народом? Ах да, ты ведь истребил его во имя вселенского добра!

- У меня не было выбора.

- Выбор есть всегда. Я мог выбрать жалкую смерть в психиатрической лечебнице или в клетке у цыган, но предпочел жизнь, которую мне до сих пор приходится выцарапывать зубами и ногтями. По-твоему, я не имею права на борьбу? Ты сам научил меня никогда не сдаваться, и я хорошо усвоил урок.

- Я не учил тебя убивать ни в чем не повинных людей! – вскричал он вдруг, схватившись руками за голову.

- А я не говорил, что ты был единственным учителем, - холодно возразил я, после чего настала долгая тишина. Он пару минут стоял неподвижно, почти повиснув на полке одного из стеллажей с архивными подшивками, потом несколько раз прошелся из угла в угол и, наконец, сел обратно за стол.

- Новое лицо… Я думал, ты это не всерьез.

- Да… Как видишь. Уже давно.

Должно быть, что-то выдало мои чувства, потому что он тут же продолжил.

- Извини, я знаю, тебе это неприятно…

- Меня это не волнует, - соврал я, внезапно охрипшим голосом, и быстро сменил тему. – Лучше скажи, как ты здесь оказался. Что случилось?

- То же, что и в прошлый раз. Тардис сама принесла меня сюда.

- Без всякой причины? Ты что-то там говорил об ангелах…

- Верно. Плачущие ангелы, - он многозначительно посмотрел на меня. – Совершенные убийцы, которые питаются непрожитыми жизнями. Раньше я думал, что им миллиарды лет, но в свете последних событий… Кажется, я знаю, откуда они взялись.

- Подожди. Ангелы? Настоящие ангелы с крыльями и нимбами?

- Почти. Когда ты смотришь на них, это обычные каменные статуи, как в готическом соборе, но стоит лишь отвернуться или моргнуть – моментальная смерть. Одним прикосновением они переносят тебя в любую точку пространства и времени, пожирая каждое мгновение, которое ты не успел прожить.

- Это все очень любопытно, но причем здесь я? Легендарный Доктор не может в одиночку разобраться с кучкой камней и летит через галактику за советом к бродячему фигляру? Здесь их нет. Если бы такое творилось у меня под боком, уж наверное, я бы заметил.

-  На твоем месте я бы не был столь уверен. Во всяком случае, здесь точно есть кое-кто похуже.

- Неужели маленькая султанша? – не удержался я.

Он предостерегающе кашлянул и почти с вызовом поправил галстук-бабочку.

- Помнишь умирающую звезду в системе Орфея?

- Холодная и тусклая, как огромная жемчужина… Обитатели ее единственной планеты отказались уходить и предпочли погибнуть вместе со своим солнцем. Такое не забывается.

- Ты играл для них реквием.

- Они его заслужили.

- В тот вечер из-за твоей скрипки заплакали каменные ангелы, Эрик.

- Что ж, могу им только посочувствовать.

- Не надо! Не шути со мной! – лицо его потемнело, на лбу выступила испарина. – Все изменилось. Я изменился. Я слишком стар, и больше не хочу никого спасать – только покончить с этим делом ради тех, кто погибли просто потому, что были рядом со мной.
- Радуйся тому, что тебе есть, о ком сожалеть. Некоторым не дано и этого.

- Я устал, Эрик. Помоги, только один раз, прошу тебя! Только ты сможешь остановить их.

- Предположим, что так, - согласился я, чувствуя, что этот абсурдный разговор чрезмерно затянулся, - но есть одна проблема: мне все равно.  Иначе говоря, мне наплевать. Прости. Много дел, знаешь ли. Сегодня вечером я развлекаю его величество на арене. Могу выслать тебе официальное приглашение – обещаю, скучно не будет.

- Эрик, это не ты.

- О, нет, Доктор, это я, - вырвалось у меня со злобой. – И если не хочешь неприятностей, убирайся куда-нибудь подальше и больше не появляйся у меня на пути.
Сказав это, я поднялся, отвесил ему ироничный поклон и, развернувшись, бросил через плечо маленький ключик. Пожалуй, самый важный ключ во всем Времени и Пространстве. Ключ от Тардис. Он больше не был мне нужен.

- Кристина, - услышал я вдруг, и рука замерла, стиснув бронзовую ручку двери. – О ней ты тоже забыл?

Запрещенный удар.

Ее тонкие бледные пальцы в его ладони, чуть уловимый пьяный аромат весенних трав, сладкий привкус грозы и светлая прядь у щеки… «Приди и поверь мне! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!» О, как мне хотелось бы верить!

- Слишком грубый прием, Доктор. Призраки Рождества умирают с рассветом.

- А если нет? – ненавижу, когда ко мне подходят из-за спины… - Одно, последнее путешествие.

- Нет.

- Так значит, это не тебя она ждала?

- С чего бы?

- Разве не ее голос ты слышишь во сне? Разве не ее глаза ты видишь каждый раз, отказываясь переступить последнюю черту? Разве не память о ней останавливает твою руку? Какие еще нужны причины, чтобы увидеть ее снова?

- Я был ребенком.

- А значит, не мог ошибаться.

Я вздохнул, бегло взглянув на него, и принялся нервно разминать запястье. Где-то над городом возопил муэдзин с минарета главной мечети, призывая правоверных к полуденной молитве. На редкость противный голос -  не слушать же его опять!

***
В ту пору, когда звезды еще смотрели на меня сквозь мутное стекло мансардного окна, а я сам был достаточно глуп, чтобы свято в это верить, мне казалось, что Рождественской ночью весь мир очищается молитвой, как чаша с водой, в которую опускают серебряный крест. Хорошая, я бы даже сказал, красивая вера ребенка, чей разум еще недостаточно окреп, чтобы расправить крылья и взлететь туда, откуда все ранее для него привычное и родное покажется вдруг чужим и далеким, а то и вовсе исчезнет из виду. Прошло несколько зим, прежде чем я опознал в небесном хоре причуду собственного воображения и впервые спросил бестолково глазевшие в пустоту звезды: «отчего бог так жесток?». Теперь я знаю: ему просто не во что верить, кроме, может быть, самого себя. Но это уже дурной каламбур.

Как, право же, странно! При всем моем скептицизме относительно высоких материй, при всем желании разобрать мироздание на атомы, будто старые часы на шестеренки, в тайне мне всегда нравилось думать, что на свете есть некий абсолют – вещь, явление или место – который заставил бы меня отступить и признать ничью. Наверное, именно поэтому у меня довольно смелости, чтобы ежедневно год за годом без страха смотреть в лицо смерти, но при этом так и не хватило решимости, чтобы хоть раз трезво взглянуть на жизнь. Наверное, поэтому Кристина Даэ стала моей возлюбленной пыткой.

Она сидела за столиком театрального кафе. Юная, как ландыш на рассвете. В матовом мерцании лампы ее совершенные, по-северному строгие черты смягчались, аккуратно уложенные локоны наливались червонным золотом, а кружево праздничного платья искрилось, будто морская пена у берегов Кипра. Ее веселые подруги вот уже полчаса как вспорхнули и улетели танцевать, а Кристина все сидела в своем уголочке, время от времени отказывая кавалерам и рассеянно наблюдая за музыкантами. Мне предоставился шанс, о котором я не смел и мечтать, но вместо того, чтобы использовать его, я стоял и смотрел, как она улыбалась, теребила салфетку и пила чай, словно не было в мире ничего важнее этих простых мелочей.

- Мадемуазель, вы само очарование! – с пьяной агрессивностью заявил вдруг очередной волокита, свалившись едва ли не с потолка. Типичный молодой гуляка, вероятно, немногим старше меня и даже, может быть, незлобный по натуре парень, но явно хлебнувший лишнего. – Извините… То есть, вы не подумайте, что я как-то там в этом роде, просто… Мой друг, он весь вечер про вас говорит.

- Простите, мсье… - пролепетала Кристина, вжимаясь в спинку стула. Я почувствовал, как скользит под левым рукавом шелковая змея, готовая к молниеносному броску.
- Нет-нет! Не пугайтесь! Только один танец – и он будет счастлив. Вы же не разобьете бедняге сердце?

- Я… Я не танцую, сударь.

- О, а вот это ерунда! – по слогам выговорил парень, навалившись обеими руками на стол. – Вы ему очень понравились, правда.

- Соболезную, - бесстрастно проронил я, материализовавшись у него за спиной, отчего  перебравший поклонник вздрогнул, выругался и отскочил на два шага. На Кристину я старался не смотреть.

- Кому это вы сабле… соболезнуете? – алкоголь послужил ему мощным фильтром восприятия.

- Вам и вашему другу, мсье, - вежливо уточнил я. – Моя спутница, кажется, ясно сказала, что не желает вашего общества. Еще больше не желаю его я, поэтому в ваших же интересах найти компанию в другом месте. Счастливого Рождества.

- Ха! Ну да, как всегда – прости, прощай, старина Бернар! Что за черт… Не жизнь, а…

Вмиг погрустневший гуляка поплелся было обратно, в главный зал, где специально освободили место ради вальсов и фантов богемной молодежи, но в последний момент передумал, рухнул за крайний у выхода столик и лихо махнул официанту.  Я лишь мрачно усмехнулся под маской, но Кристина проводила его взглядом, полным такого ужаса, что мне не оставалось ничего другого, кроме как сесть напротив.

- Боже мой… И зачем я только согласилась! Никогда, никогда больше не буду делать того, что не хочу! Никто меня не заставит!

Все еще в волнении она попеременно то обмахивалась веером, то грела руки, держа в ладонях фарфоровую чашку с амурами и гирляндами. Я тем временем передвинул свой стул подальше в тень и все равно боялся посмотреть на нее, зная, как может напугать девушку кошачий отблеск света в моих глазах.

- Спасибо, мсье, - сказала она, наконец, немного успокоившись. – Обычно я не хожу в такие места, просто… так получилось. Мои подруги считают, что я странная, потому что не люблю повеселиться, но это неправда.

- А на самом деле? – с неимоверным усилием выдавил я.

- На самом деле я люблю праздники. Когда-то мы с отцом часто бывали на ярмарках, и я до сих пор скучаю по тем временам. Там столько красок, столько звуков, столько волшебства! Сейчас такого не найдешь, тем более, в Париже. Здесь все другое – ненастоящее. Не поймешь, когда человек действительно рад тебя видеть, а когда улыбается так, для виду, чтобы потом обмануть. К этому очень трудно привыкнуть, будто все вокруг ходят в масках.

Я резко вдохнул, ощущая, как что-то в сердце скорчилось от боли. О, безжалостная невинность! Порой нет ничего страшней ее ударов. Но если боль – это плата за счастье слышать твой голос, Кристина, я готов сам вырвать сердце из груди.

- Вы обиделись? Простите, я иногда болтаю такую чушь! Ваша маска мне нравится – она честная. Глядя на нее, никто не скажет, что это ваше истинное лицо, а значит, вы не притворяетесь. Это хорошо. Не люблю лжецов.

- И моя… моя маска вас не смущает? – едва ли не прошептал я, словно спросил ее о какой-то непристойности.

- Да, немного. Очень странно говорить с человеком, не видя его лица. Но ведь когда мы говорим с богом, мы тоже его не видим, и для нас это ничего не меняет. Тем более, вы ведь фокусник, а фокуснику положено быть таинственным.

- Фокусник – всего лишь человек, который превращает ложь в искусство. Вам не должно это нравиться.

- Почему же? Он обманывает только того, кто сам этого захочет, чтобы мы продолжали верить в чудеса. Это совсем другое дело.

- И вы верите?

Девушка задумчиво посмотрела на меня, как будто безуспешно пытаясь что-то вспомнить, но тень заботливо укрывала меня от ее любопытства. Иллюзорная преграда, за которой я прятался, холодея от безотчетного и непреодолимого страха.

- Нет, - печально ответила Кристина, проведя пальцем по ободку блюдца. Неосознанно-чувственное движение, от которого перехватило дыхание… Теперь она была похожа на сломленную до срока розу. – Раньше верила, но теперь… Мне очень хочется, но я не могу. Больше не могу.

- Должно быть, вы просто никогда не видели настоящего волшебства, - заметил я, поднеся левую руку в перчатке под свет абажура. Карточный червонный туз на ладони сам собой вспыхнул и загорелся, отчего Кристина тихонько вскрикнула, но в следующий момент пламя обратилось нежнейшим розовым бутоном, а игральное сердце оказалось у нее в руках.

- Невероятно! Вы и вправду волшебник! – с детским восторгом воскликнула она и рассмеялась. – Но, может быть, это просто ловкий трюк? Мне кажется, дело в перчатке. Вы там прячете какую-нибудь хитрость!

- Думаете, я стал бы оскорблять вас мошенничеством? – возразил я в искреннем возмущении. – Это цыганская магия, мадемуазель. Хлопните в ладоши!

Она недоверчиво взглянула на меня, но выполнила просьбу, и тут же оставленный в центре стола цветок сгорел, не оставив на белоснежной скатерти даже горстки пепла. На этот раз девушка не пыталась искать подвох, и я даже с тревогой подумал, не было ли это чересчур. Иногда чертовски сложно соизмерять собственные способности с пределами понимания окружающих! То, что для меня элементарно, для публики может оказаться непостижимым. Такова, впрочем, судьба любого, хоть немного одаренного художника – балансировать на грани возможного. Шаг влево – и тебя запишут в гении, шаг вправо – и вот ты уже наглец, попирающий общественную мораль. Обычно передо мной не стояло такой проблемы, потому что мнение публики волновало меня в последнюю очередь, но теперь напротив. Теперь не было ничего важнее благосклонности моего единственного зрителя. Как бы мне хотелось сразу в тот самый вечер распахнуть перед ней все двери мира, упасть к ее ногам и прокричать: «Смотри, смотри, сколько чудес на свете! Тебе не придется выбирать, потому что все они твои. Посмотри, сколько людей живет только для того, чтобы ты смеялась и плакала. Послушай, из какой невероятной музыки соткано время! Прислушайся, и ты никогда больше не станешь тяготиться тишиной. Позволь мне подарить тебе эту правду, и ты узнаешь, как может любить соловей!» О, как мучительно я этого хотел! А главное – я знал, что мог бы сделать это, если бы посмел. Но она была слишком прекрасна, а я… Я захлебывался собственным безумием и любовью.

- … наверное, потому что вы напомнили мне одного человека. Я была совсем маленькой, когда он спас меня и отца от смерти в нищете.
Только тут я понял, что Кристина уже давно рассказывает мне о чем-то, а я, занятый своими фантазиями, совсем ее не слушал.

- Вы жили в бедности? – одно предположение об этом било, словно током. Я не мог даже допустить мысль о том, чтобы она страдала или нуждалась в чем-либо.

- Конечно, мсье, - немного растерянно улыбнулась она. – Бродячему музыканту нелегко зарабатывать на хлеб. Я и сейчас совсем не богата: хористкам платят мало даже в Гранд-Опера. Но я не жалуюсь. На самом деле, если бы когда-то тот человек не помог нам, навряд ли я сейчас могла бы сидеть здесь и говорить с вами.

- И что… Что же сделал тот человек? Как он вам помог?

- Я даже не знаю его имени, представляете! Как это ужасно, не знать имени того, кто определил всю твою последующую жизнь! Я была ребенком, поэтому мало что помню, а отец не любил ворошить прошлое. Знаю только, что это он посоветовал нам поехать на ярмарку в Лимби и даже предсказал, что там наше выступление услышит профессор Валериус. Если бы мы не послушали его, отец умер бы от пневмонии на шесть лет раньше срока, а я, верно, попала бы в приют. Не было бы ничего: ни моего красного шарфа, ни отцовской скрипки, ни сказок на чердаке. Все изменила одна случайная встреча. Порой мне становится жутко от этой мысли. А вы как думаете, мсье, все, что с нами происходит – это просто стечение обстоятельств или что-то большее?

- Судьба давно назначила все встречи во вселенной, а нам осталось лишь не опоздать на них, - ответил я, словно эхом давно знакомой и позабытой истины.

- Вот опять! Каждый раз, когда вы говорите, мне кажется, что я знаю вас…

- Простите, я вовсе не хотел смутить…

- Нет! Нет, что вы, это я должна извиниться, - на щеках ее проступил румянец. – Это так странно! Обычно меня пугают новые знакомства, а вам я рассказала такое, чего обо мне не знают даже подруги. Вы, наверно, считаете меня очень глупой и легкомысленной, но со мной действительно такое впервые… О Боже мой, простите, мне лучше замолчать.

Кристина уже едва ли не плакала, а я не мог даже взять ее за руку, чтобы поддержать и успокоить. Где-то кружились вальсом люди, редкий снег за окном и стрелки в часах, где-то зажигались свечи, глаза и души, и всему этому не было дела до робкой девушки в театральном кафе, которая просила прощения за свою робость. В тот вечер она была почти моей ровесницей, наверное, моложе на два или три года, но именно это заставило меня содрогнуться от пропасти, разделявшей нас. Вчера в это время я казнил восставших фанатиков в Тегеране, неделю назад отдавал распоряжения на самой грандиозной стройке Персии с династии Ахеменидов, а сегодня должен был развлекать двор и иностранные миссии показательными боями на арене против банды головорезов из Афганистана, вооруженный лишь собственным безрассудством и шелковой петлей. Неведомый промысел выудил демона из адского пекла и усадил за столик с белой скатертью, чтобы он увидел, как низко пал, и понял, наконец, что дальше падать некуда.

- Не корите себя, мадемуазель. Нам всем порой хочется открыть кому-то душу. Незнакомцы для этой цели незаменимы. Полагаю, будет справедливо, если я отвечу вам откровенностью на откровенность. Это избавит вас от неловкости и напрасных страхов. Среди множества историй, которые я мог бы рассказать вам, найдется, наверное, треть, которые мне бы рассказать хотелось, а из этой трети интересной для вас показалась бы половина. Я же расскажу вам всего одну короткую, но правдивую историю, которая произошла со мной несколько лет назад в долине Красной реки, где люди молятся морским драконам и феям гор.

- Неужели есть еще на свете такие страны?

- О, на свете есть даже такие страны, где драконы и феи молятся людям, мадемуазель!

И я рассказал ей о своем путешествии в Халонг. Мне тогда было шестнадцать или семнадцать, что не помешало мне хорошенько насолить британским колонизаторам, натравив на них огромный пиратский флот. Разумеется, из моего повествования пришлось изъять политический подтекст и тьму всяческих кровавых подробностей, так что в итоге получилась красивая, хотя изрядно отшлифованная сказка, но, в сущности, я не солгал ни словом. Сам того не заметив, я постепенно увлекся, как это бывало со мной всякий раз, когда находился заинтересованный слушатель. Больше не нужно было выталкивать из себя слова – мой голос, почувствовав свободу, по капле набирал обертоны, словно водный поток, и скоро уже переливался то спокойно и мягко, то вкрадчиво, рисуя перед изумленным взором Кристины пейзажи туманного Тонкина, рокот пенистых волн о скалистые берега и шепот ветра в шелковых веерах джонок. Я понимал, что мой голос усыпляет разум девушки, и что дарога, наверно, назвал бы меня за это «безответственным монстром», но мне всего лишь хотелось на полчаса стать самим собой и не думать о том, как бы понадежнее спрятать свое лицо, свой голос и свою душу.

- Как жаль, что вы не ангел, - тихо сказала она, когда часы пробили полночь, а я закончил свой рассказ. – Тогда все было бы так просто!

- Почему?

- Потому что к ангелам не бывает вопросов. Их не нужно понимать, разгадывать или… бояться. В них просто верят. Это гораздо проще.

- И что бы вы предпочли?

- Веру, мсье. Я хотела бы верить, как когда-то в детстве. Боюсь, ни на что другое у меня не хватит сил.

- А как же сердце?

Она протянула мне карту с червонным тузом.

- Сердце сгорит.

***

- Ну, и как все прошло? Что она сказала? – не отставал Доктор с той самой секунды, когда я переступил порог Тардис и до момента, когда дверь ее снова распахнулась, и я шагнул, чтобы оказаться в своих покоях, но вместо этого наткнулся прямиком на дарогу.

- Что ты вытворяешь?! – тут же возопил он. – Я ищу тебя полдня, а ты являешься ко мне вот так запросто в каком-то проклятом синем ящике!

- Это Тардис, - устало поправил я, мимоходом налил себе бокал вязкой жидкости из кувшина и рухнул на диван.

- Мне наплевать, как оно называется. Меня волнует только то, где ты пропадал. И тебе лучше придумать реалистичное оправдание, потому что иначе шах сдерет с меня три шкуры, а ханум заставит тебя грызть собственные кости! Они и так в ярости – ты сорвал дипломатический прием!

- Вообще-то, Эрик был занят очень важным делом. А я, кстати, Доктор.

- О да, доктор нам здесь никому бы не повредил! – продолжал кипятиться дарога, бросая на меня взгляды, полные злобы, а на моего спутника – неприкрытой ненависти. - И чем же ты был так занят, скажи на милость?

- Я не обязан перед тобой отчитываться. И с каких это пор у нас дипломатические приемы не могут обойтись без показательной бойни?

- С тех пор, как ты здесь объявился, гений!

- Адиль, помолчи, прошу тебя.

- Не надо мне указывать! Я требую, чтобы ты мне ответил, а потом можешь катиться на все четыре стороны!

Я в отчаянии только махнул рукой, отвернулся и снял маску. Дарога замолчал от неожиданности.

- Вы мне нравитесь, - беспечным тоном нарушил тишину Доктор спустя пару минут, обращаясь к Адилю. – Плохой полицейский, но хороший друг.

- Мы с ним не друзья! – в один голос выпалили мы и угрюмо переглянулись.

- Хорошо, хорошо. Ладно! – быстро исправился Доктор, становясь между нами. – Тогда позвольте мне самому прояснить ситуацию. Итак, три недели назад моя волшебная машина времени почувствовала нетипичное колебание нейтронов, из-за чего оказалась втянута во временную воронку, которая привела меня сюда. Здесь я обнаружил кое-что, намного превосходящее в техническом плане уровень развития технологий, характерный для аграрно-тиранического государства периода середины девятнадцатого века. Это весьма меня заинтриговало, потому что не каждый день, знаете ли, встречаешь электронных роботов версии Центурион-6 на задворках вселенского науч-городка. Не обижайтесь, вы молодцы кое в чем другом. Так вот, я пораскинул мозгами и понял, что есть только  один человек, способный на такую штуку, и этот человек чертовски мне необходим, чтобы разобраться с армией плачущих ангелов (есть такие очень плохие ребята), из-за которых погибли мои друзья и еще три или четыре галактики. Но все прошло не так гладко, как я предполагал, поскольку мой старый приятель, с которым мы когда-то пили вишневый сок на Сатурне и спасали мир, теперь перешел на темную сторону и никак не хочет обратно. Чтобы переубедить нашего общего знакомого, я предложил ему небольшую прогулку, а иначе говоря, свидание с дамой его сердца, которую он знает с детских лет, но которая при этом еще даже не родилась. Но не в этом суть. И даже не в том, что именно с ней он развлекался все это время, почтенный дарога, а в том, что до сих пор не сказал ни слова о том, как все прошло. Наверное, обижается, что раз свидание девушке приснилось, значит ненастоящее… Чушь! Настоящей некуда!

Я залпом выпил бокал и вздохнул. Дарога у меня за спиной как-то странно зашуршал, очевидно, пытаясь осмыслить все услышанное и, наконец, дипломатично поинтересовался:

- То есть, твой приятель из шкафа – пришелец с другой планеты?

- Да, - мрачно отозвался я.

Дарога еще пошуршал и спросил еще дипломатичнее, даже как-то смущенно:

- И ты тоже пришелец?

- Нет! – сорвался я, вскочив с места и запустив бокалом в стену. – Нет, идиот, я не пришелец! Я просто хочу, чтобы вы оба оставили меня в покое!

- А знаешь, если бы мне нужно было выбирать, я бы поставил на тебя. По сравнению с тобой этот Доктор просто мой сосед.

Я скрипнул зубами, но сдержался.

- Так… так что там? Что ты решил, Эрик?

- А это обязательно решать сейчас? – счел своим долгом вмешаться Адиль.

- Обязательно.

- А что конкретно он должен сделать?

- Дарога, тебе мало было быть моим надсмотрщиком? Теперь ты мой личный адвокат?

- Да мне вообще на тебя плевать! – с досадой возмутился он. – Мне просто нужно знать, ради какой высокой цели, в случае чего, мне придется попрощаться с головой, прикрывая тебя!

- Он должен будет вернуться со мной туда, где все началось, к мертвой звезде Орфея. Когда-то он исполнял реквием для нее и всех жителей ее единственной планеты. Сила этой музыки оказалась так велика, что оживила каменных ангелов. Чтобы остановить их, он должен будет снова исполнить его. Но чтобы план сработал, это должна быть последняя песня. Самая последняя.

На этот раз тишина была очень долгой и тяжелой, как гранитная глыба. Дарога молча переводил взгляд с Доктора на меня и обратно, причем лицо его темнело с каждой минутой. Я не стал дожидаться, пока он начнет толкать пафосные речи, поэтому заговорил первым.

- Я согласен, - Доктор опустил голову, дарога выпучил глаза. – Я сделаю все, что нужно, но только тогда, когда сам решу, что готов. Мой голос, моя музыка – это все, что у меня есть, поэтому для меня нет ничего удивительного в том, что с последней нотой истечет и последнее мгновение моей жизни. Но сейчас уходи, Доктор, я не пойду с тобой. Еще не время.

В глубине души я надеялся, что принятие этого решения, в высшей степени судьбоносного, найдет во мне какой-то отклик, будь то страх или облегчение, но все опять вышло совсем не так. Словно я только что принял приглашение на обед в приличный дом.

- Вы оба с ума сошли, - констатировал Адиль, отирая испарину со лба.

- Ровно настолько, чтобы исправить свои ошибки, - ответил Доктор и обернулся ко мне. – Раз уж все так получилось… Постарайся не умереть раньше, чем будешь готов.

- Приложу все усилия.

- Хорошо… Это очень хорошо! – улыбнулся он вдруг, и на мгновение я будто снова узнал в нем старого друга.

- Но будь готов: я могу свалиться тебе на голову когда угодно, - вздернув рукав, я проверил настройки браслета-телепорта, и мы сверили данные. – Куда теперь? Снова навстречу приключениям?

- О нет, не думаю. Чтобы их искать, нужно много бегать, а у меня, знаешь ли, шумы в правом сердце и новые ботинки жмут, так что я лучше возьму бессрочный отпуск и подожду тебя где-нибудь в спокойном и тихом местечке. Ведь это здорово? Наверно, здорово! Я ведь никогда раньше с этим не сталкивался.

- Боюсь, приключения сами найдут тебя. Вот увидишь. До встречи!

Тардис уже вовсю гудела и мерцала сигнальной лампочкой.

- До встречи, Эрик! – отозвался Доктор, запрыгивая в синюю телефонную будку. Дверь за ним захлопнулась, но тут же снова приоткрылась: - Забыл сказать… Дарога! Классная феска! Фески – это круто! Почти как бабочки.

Адиль скривился, снял ее и хотел что-то ответить, но не успел. Гостиная опустела.

- Не помешало бы прогуляться, - только и выговорил он, надевая обратно феску с черной кисточкой.

- Отличная идея… - согласился я, подобрал маску и аккуратно расправил ремешки.

Мы проговорили тогда до самого рассвета. Но хотя разговор этот значил невыразимо много для каждого из нас, на следующий день все вернулось на круги своя. Это было правильно и разумно.