Извините за моё полное исчезновение , но вот прошла наша конференция, и я вернулась.

Daisy, не извиняйтесь, офф-топ я сама начала, да и тема мне интересна. Лишь бы от модераторов не попало.

Donna, в восторге от фразы про читателей Толстого и Достоевского - они и вправду такие разные! Кстати, когда мы были студентами, у нас произошёл такой случай. Мы сдавали зарубежную литературу одной преклонных лет женщине-профессору, имеющей статус непререкаемого авторитета, и моя одногрупница сдала ей экзамен на 5, что было не так-то просто. И всё бы хорошо, но профессор спросила её, какова её тема дипломной работы, а та и говорит: "Бесы" Достоевского в критике". Что тут полилось на бедного Ф.М.: и революцию он спровоцировал, и весь негатив разбудил и выпустил наружу из русских людей! Мол, немедленно меняйте тему диплома на Толстого. А девушка возьми и возрази, что она предпочитает Достоевского, потому что он идёт вглубь, а Толстой - вширь. "Ах, вы хотите сказать, что Толстой - поверхностный писатель!" И снизила ей оценку - это притом, что сдавали-то мы не русскую, а зарубежную литературу.

Daisy

Согласна, но для меня важно ещё и отношение самого Достоевского к своим героям. Ведь он сочувствует им - любым, даже Свидригайловым и Ставрогиным, пытается их понять, что бы они ни делали, оправдывает их. А Толстой даже любимую свою Наташу Ростову так в финале описывает... Ну, это уже общее место.

У меня к Толстому возникла антипатия ещё в дошкольном возрасте - оттолкнул он меня уже своими детскими произведениями, своим морализаторством. Потом несколько раз пробовала его читать - не могу, и всё, никак не справлюсь с этим предубеждением. "Войну и мир", правда, героически одолела, но как же  меня раздражал образ Наполеона - я тогда была очень романтична и этой личностью очень увлекалась, читала о нём всё, писала реферат, даже подписывалась в письмах подружке его именем - такая у нас была игра. В общем, с такой "клиникой" мне только Достоевского и читать.

Мне, кстати, именно Достоевский помог вдохновиться на последний разговор Кристины с Раулем - я перед тем, как за него взяться, читала "Кроткую", и столько мыслей у меня возникло по поводу того, как Эрик воспринимает свои отношения с Кристиной. Т.е. Кристина, конечно, ни в коем случае не героиня этой повести, но мне почему-то кажется, что Эрик видел в их браке что-то подобное.

Марти, я про Аттикуса и Ренара тебе напишу попозже - я про них сказала просто по своим ощущениям, а чётко выразить это ещё не могу - мысли в кучку пока не собираются.

Насчёт Настасьи Филипповны - увлекательная идея, но... бедный Эрик! Если его Кристина заставляет так страдать, то уж тут... :cray: Путь лучше уж будут твои Кристина с Ренаром.

Bastet, огромнейшее спасибо!  :give: Кристиан, как я уже писала, ещё не до конца раскрылся, для меня он тоже неоднозначный, но совсем не в том, в чём для тебя.

Как хорошо сказано! (Может, мне дальше и не писать уже? )

Отредактировано amargo (2009-05-03 11:11:56)

Про Аттикуса и Ренара и ещё про одну пару героев (Эрик - Страшила Рэдли) написала в теме у Марти. Соглашусь с Донной, что Эрик, конечно, не Аттикус, а вот Кристина как раз общается с сыном примерно таким же образом - говорит с ребёнком, как со взрослым, и в то же время не слишком давит на него, зная, как и Аттикус про Глазастика, что он "старается". Вот отрывок из Харпер Ли. Разве не похоже на Кристиана?

  "– Аттикус, а ведь ты ее никогда и пальцем не тронул?
   – Признаться, нет. До сих пор довольно было пригрозить. Она изо всех сил старается меня слушаться, Джек. Это у нее далеко не всегда выходит, но она очень старается.
   – Но секрет ведь не в этом, – сказал дядя Джек.
   – Нет, секрет в другом: она знает, что я знаю, как она старается. А это очень важно. Плохо то, что им с Джимом скоро придется проглотить много разных гадостей. У Джима, надеюсь, хватит выдержки, но Глазастик, когда заденут ее гордость, сразу кидается в драку…"

Пока перечитывала "Убить пересмешника", обнаружила ещё 1 сходный момент с моим фиком, хотя получилось это случайно (я повесть читала давно, и про этот эпизод забыла, а в фильме его нет). Это то, как Аттикус убеждает Джима не только поговорить с миссис Дюбоз, которой он переломал все цветы в саду после того, как она оскорбила его и его отца, но и целый месяц читать этой, как позже выяснилось, мужественной смертельно больной женщине вслух:
"   – Ну что, сын? – сказал Аттикус.
   Он спустил меня на пол, и я исподтишка оглядела Джима. Он был цел и невредим, только лицо какое-то странное. Может быть, она заставила его выпить касторки.
   – Я там у нее все убрал и извинился, но я все равно не виноват. И я буду работать у нее в саду каждую субботу и постараюсь, чтобы эти камелии опять выросли.
   – Если не считаешь себя виноватым, незачем извиняться, – сказал Аттикус. – Джим, она больная и старая. Она не всегда может отвечать за свои слова и поступки. Конечно, я предпочел бы, чтобы она сказала это мне, а не вам с Глазастиком, по в жизни не все выходит так, как нам хочется.
   Джим никак не мог отвести глаз от розы на ковре.
   – Аттикус, – сказал он, – она хочет, чтобы я ей читал.
   – Читал?
   – Да, сэр. Чтобы я приходил каждый день после школы, и еще в субботу, и читал ей два часа вслух. Аттикус, неужели это надо?
   – Разумеется.
   – Но она хочет, чтобы я ходил к ней целый месяц.
   – Значит, будешь ходить месяц.
   Джим аккуратно уперся носком башмака в самую середку розы и надавил на нее. Потом, наконец, сказал:
   – Знаешь, Аттикус, с улицы поглядеть – еще ничего, а внутри… всюду темнота, даже как-то жутко. И всюду тени, и на потолке…
   Аттикус хмуро улыбнулся.
   – Тебе это должно нравиться, ведь у тебя такая богатая фантазия. Вообрази, что ты в доме Рэдли".

Мы неторопливо двинулись вдоль набережной под мелко моросящим дождём.

- Красиво, правда, капитан? – через несколько минут спросил Кристиан. – Я люблю блестящие от дождя улицы в газовом свете и запах мокрой листвы, и чтобы идти, не думая, куда, и мечтать о чём-нибудь хорошем и немного грустном.

- Да ты поэт, - произнёс я.

- Нет, не поэт, - вздохнул Кристиан. – Но я неплохо рисую. Я даже могу этот вечер нарисовать и Париж, и свет фонарей и витрин, но только с пустыми улицами пока – я людей рисовать ещё не совсем научился.

- Ты, наверно, хочешь стать художником?

Он покачал головой.

- Не художником, нет. Я вам потом скажу, если пойму, что вам сказать можно.

- А зачем я тебе нужен, ты мне можешь сказать?

Он взглянул на меня.

- Могу. Но только не знаю, как. – Мы продолжали идти вперёд. – Понимаете, вы мне интересны. И… только вы не смейтесь надо мной… мне хотелось с вами поговорить, побродить вот так – вам ведь всё равно нечем заняться сейчас, вы целыми вечерами гуляете.

- Кристиан, я гуляю не потому, что мне нечем заняться, - возразил я.

Мальчик осторожно тронул меня за рукав.

- Капитан Шаньи, всё будет хорошо. Всё у вас когда-нибудь будет, семья и дети. Вы только никогда не теряйте надежды. Иногда бывает так трудно, что кажется, тебе будет плохо всегда, а иногда – ещё трудней, и тогда думаешь, что света и добра нет в мире. Но они есть. Может, их не так много, как нам бы хотелось, но если мы их достойны, они к нам придут.

- Так значит, в твоей голове бывают ещё и такие мысли? – спросил я, немало удивившись.

- Нет, это не мои мысли вовсе, а папины. А папа ужасно умный.

- Ужасно умный, - повторил я. – А что скажет твой ужасный папа по поводу наших с тобой прогулок?

- А я его уже об этом спросил, и он сказал, можно. Если я не буду слишком много болтать.

- Я думал, что он меня ненавидит.

Кристиан даже остановился.

- А его не задевайте, и вас никто ненавидеть не будет. Знаете, что он мне объяснил: «У нас с капитаном Шаньи свои дела. Тебя они никак не касаются. Так что и обид на него у тебя не должно быть». А когда я спросил, что он о вас думает, папа ответил, что вы не худший представитель рода человеческого, пожалуй, даже лучше других, и что если бы вы не совали нос, куда не просят, то вам и цены бы не было.

- Вот как?

- А я даже знаю, о чём вы сейчас подумали, - произнёс Кристиан, когда мы вновь пошли дальше.

- О чём же?

- О том, что я всё это вам говорю, а сам тоже сую свой нос в чужие дела. Но я это и из-за вас тоже делаю. Сил нет смотреть, что вы такой убитый всё время ходите. Мне вы больше понравились таким, каким вы к нам ворвались.

- Неужели я тогда тебе мог понравиться?

- Нет, я, конечно же, сердился на вас, но и восхищался тем, что вы не боитесь. А то папу даже в маске люди опасаются. А вы глазами на него сверкаете: «Я вам не верю», «Мне совершенно необходимо»!.. Жаль, что сейчас вы совсем другой. Я даже, когда увидел, с каким лицом вы к реке подошли, перепугался, что вы задумали утопиться. И я очень рад, что вы сегодня дважды вышли из себя – лучше уж гнев, чем такое вот безразличие.

- Судя по всему, ты отзывчивый мальчик, - заметил я. – Наверно, у тебя много друзей.

- Да… то есть нет. Это раньше я думал, что много, а теперь сомневаюсь, можно ли их называть друзьями.

- Почему, Кристиан?

- Понимаете, с ними хорошо играть, или купаться, или ездить верхом. Ну и, конечно же, мне приятно, когда никто не может сложную задачу решить, а у меня получается, и я им объясняю как, и все начинают говорить, какой я башковитый. И когда кого-нибудь из класса несправедливо ругают или наказывают, а я заступаюсь, и мне попадает тоже, а потом ко мне все подходят и хвалят: «Кристиан, ты молодец! Ты герой!» Но только, знаете, если наказывают меня, то за меня никогда никто не заступится. Вот я и подумал, что, может, им просто удобно со мной дружить. Но главное даже не это. Просто с ними нельзя поговорить ни о чём важном, не только как с мамой или папой, но даже как с вами, хотя вы мне почти враг, ну, теперь уже бывший враг, я надеюсь, но вы и то больше меня понимаете.

- Мне кажется, Кристиан, твоя беда в том, что ты слишком серьёзный и взрослый для своего возраста, - вымолвил я, когда мальчик умолк.

- Так ведь, капитан, мои друзья и однокашники совсем не моего возраста, - пояснил Кристиан. – Они все на два года старше меня, не маленькие уже.

Я внимательно посмотрел в его худенькое озабоченное лицо, казавшееся ещё бледней в искусственном свете.

- Так ты на два года младше всех в классе и при этом решаешь задачи, непосильные для остальных?

Кристиан кивнул.

- Выходит, ты вундеркинд?

- Нет, я думаю, что вундеркинд – это кто-то вроде Моцарта, а я просто первый ученик в классе. Любой бы стал хорошо учиться, имея такого папу. Видите ли, папа здорово умеет объяснять непонятное, лучше любого учителя, хотя учителей ведь готовили к этому, а папу нет. Да вы и сами знаете, какую великую певицу он сделал из мамы.

- Но у Кристины, конечно, были к тому задатки, - заметил я.

- Мама очень талантливая, но ведь в консерватории никто не сумел эти задатки развить. А папа смог. За три месяца.

- Под видом Ангела Музыки, - не удержался я.

- А разве это плохо? – возразил он живо. – Главное, что у него получилось. По-моему, отличный педагогический приём.

- Нет, ты и в самом деле вундеркинд! Ты откуда знаешь такой термин?

- От мамы. Она мечтает преподавать музыку, когда уйдёт со сцены.

- Кристина хочет уйти? – застыл я на месте.

- Нет, не сейчас, конечно. Когда-нибудь… А теперь попробуйте представить, капитан, - продолжал Кристиан, когда мы тронулись с места, - что у папы было бы обыкновенное человеческое лицо, и он открыто пришёл бы к маме и предложил давать ей уроки. Я не думаю, что она бы стала заниматься так же восторженно и упорно с простым музыкантом, как с Божьим Ангелом, что ей прислал дедушка, о котором мама так тосковала, верно?

- Да, пожалуй, - несколько растерянно отвечал я, ибо прежде мне не приходило в голову взглянуть на эту историю подобным образом.

- Вот и скажите только теперь, что папа не умный!

- Похоже, что при таком отце тебе и друзей не нужно, - произнёс я, с трудом удерживая улыбку.

- С папой, конечно, интересно. Как и с мамой. И с Надир-ханом. Но понимаете, капитан, это другое, это семья. Пока ты ещё маленький, тебе хватает семьи, а потом уже хочешь чего-то большего, знаете, почти как путешествия в другие страны. Вот я сейчас подумал, есть ли у меня настоящий друг, надёжный друг на всю жизнь, и решил, что нет.

Я попытался заглянуть ему в лицо, но моя шляпа уже съехала ему на самый нос.

- Кристиан, я не думаю, что из нас бы могли получиться друзья, - сказал я как можно мягче. – Мы слишком разные.

Мальчик так решительно тряхнул головой, что шляпа едва не свалилась с неё. Он тщательно поправил её, снова надел, «как папа», и с жаром заговорил:

- Ох, ну и что? Папа и Надир-хан тоже разные, а дружат уж тьму-тьмущую лет, кажется, тридцать пять. Или больше уже?.. И при этом они не говорят друг другу красивых слов и даже не называют себя никогда друзьями, но зато они выручают друг друга всю жизнь и прощают всё, ту же комнату пыток, и вообще друг без друга долго не могут. Папа начинает изображать бешеный гнев: «Где это ничтожество? Третий день носа не кажет! Я не затем его здесь поселил, чтобы он отсиживался у себя», - и тащит Надир-хана к нам. А Надир-хан, если соскучится, то появляется, как пишут во взрослых книгах, с видом «благородного негодования»: «Эрик, то ты так долго скрываешься в своём кабинете? Не иначе, как ты задумал очередное чудовищное преступление». «Разумеется, - отвечает папа с серьёзным лицом, - совершенно чудовищную симфонию». И оба ведь не хихикнут даже! Такие смешные!.. И трогательные.

- Да, я слышал, с какими словами Эрик обращается к Надир-хану, - саркастически усмехнулся я.

- «Дурачок мой»?.. Это у папы такое ласковое обращение, вроде как «старина»… Ой, я кажется, уже начал болтать что-то лишнее, как вы думаете? – оборвал он себя. Но я это вам всё рассказал к тому, что они очень даже разные, правда, но от этого им только ещё интереснее.

- Ой! – вырвалось теперь уже у меня, ибо перед моими глазами словно бы из воздуха выросла фигура Дариуса.

Он молча низко склонил голову передо мной и выжидающе посмотрел на Кристиана.

- Хорошо, Дариус, я сейчас иду. Две минуты, - и, вновь повернувшись ко мне, мальчик быстро спросил. – Так мы могли бы, капитан, ещё с вами увидеться?

- Ну что же, чудо-ребёнок, давай увидимся, - ответил я строго. – Где и когда?

- После занятий в четвёртом часу у моего лицея, - скороговоркой выпалил он, расплываясь в широкой улыбке.

- А где твой лицей?

Кристиан махнул рукой в сторону Собора Парижской Богоматери и назвал адрес. Это было престижное учебное заведение, известное превосходным преподаванием точных наук.

- Я знаю это место, Кристиан. До завтрашней встречи!

- До свидания, капитан!

Мальчик вновь широко улыбнулся и неожиданно изящным жестом снял шляпу и с полупоклоном протянул её мне.

- Ваша шляпа, месье.

Затем он взял у Дариуса фуражку, надел её, принял из рук слуги ранец, набросил его на спину, весело мне кивнул, и через минуту они уже скрылись от меня за пеленой дождя.

Так закончился для меня этот день. И сегодняшний день тоже сменился ночью, поэтому я прерываю до завтрашнего утра свой рассказ, тем более что мои встречи с Кристианом заслуживают отдельного повествования».

Отредактировано amargo (2009-07-30 08:02:23)

Astarta, спасибо! Историю этого мальчика помню, читала или у тебя, или ещё у кого-то в дневе.
Да уж, от этого ребёнка скрыть правду при всём желании не получится.

opera, "йуность" у нас была в одно время, поэтому и цитаты одни. "Подлинную историю" помню - там Эрик оказывается братом Рауля. Подпись дополнила.

Или как вот на этой иллюстрации Грега Хильдебрандта:

Очень целебный вирус

Нет, Марти, у Кристиана удлинённое лицо, лоб ещё выше и, уж конечно, щёки не такие округлые. Такой вот примерно, только нос и рот тоньше (прототип Эрика в возрасте 23 лет):

Ну, лучше подобрать не смогла. Да я и написала, что нос и рот должны быть тоньше. А фотографий в 9-летнем возрасте у меня нет. Но мой Эрик именно с него написан (конечно, в более старшем возрасте), да и с книжным Эриком, если брать не внешность, а характер, они почти близнецы-братья. А учитывая, что Кристиан похож на отца...

Отредактировано amargo (2009-07-31 22:24:28)

Не надо - а то и мне свой стирать придётся. Мне важней (и любопытней) непосредственое впечатление.