Metatron, кайла, большущее вам спасибо.
А вот и продолжение. Уж простите, что такое маленькое.
8
«5 мая 1927 года,
пароход «Беркут» .
Дорогой Филипп!
Твою телеграмму я получил уже перед самым отплытием, а потому не успел на неё ответить. Я очень тронут вашим решением назначить свадьбу месяцем позже, чем предполагалось, чтобы дождаться моего возвращения в Париж. Правда, я надеюсь, что поездка моя не затянется, но, как ты верно заметил, неожиданные обстоятельства всегда возможны. Пока же Новый Орлеан остаётся последним пунктом моего лекционного тура, и я планирую провести в нём почти две недели, а после тотчас отбыть во Францию, чтобы как можно скорее увидеть тебя и Эрику.
Вот, как я уже писал тебе, никогда не любил я джаз, а сейчас плыву по Великой реке прямо в его столицу. Впрочем, есть в этом городе и то, что волнует и влечёт меня: колониальная французская архитектура, французские названия, остатки французской культуры… Какое грустное, однако же, это слово – «остатки». Должно быть, оно навеяно той невесёлой книжкой, которую я только что пролистал. По собственной воле я вряд ли бы уделил её внимание, но что поделаешь, если некий нашумевший, теперь уже английский, поэт имел счастье родиться именно в Сент-Луисе, а я, соответственно, имел несчастье получить его томик в подарок на память о крупнейшем городе Миссури. Его имя ты должен знать, ты ведь любишь всё новомодное – Томас Стернс Элиот, на всякий случай я отправлю его поэму «Бесплодная земля» вместе с этим письмом. Говорят, он написал ещё творение «Полые люди» (Боже, какое название!) … Ах, модернизм, модернизм! В дни моей юности умами молодёжи так же владели подобные изыски, но я никогда не был поклонником декаданса, предпочитая ему пусть и старомодную, но зато более полнокровную литературу… Однако же, находите ведь вы в этом что-то, и, может, прочитав сию книжку, ты растолкуешь мне эту тайну. А прежде вот тебе в качестве аперитива две прелестных цитаты:
«Я покажу тебе ужас в пригоршне праха».
И
«Думаю я, что мы на крысиной тропинке,
Куда мертвецы накидали костей» .
Мило, не правда ли? Прямо-таки иллюстрация к интересующей тебя истории… Да, кстати, похоже, что мне пора к ней вернуться, иначе я не успею закончить и выслать её заранее и буду вынужден привезти её с собой, уже к самой свадьбе. Ибо при взгляде на собственную рукопись, которую в первые дни я намеревался ограничить десятком страниц, у меня возникает опасение, не разрастётся ли она в конце концов до размеров «Ругон-Маккаров» … Нет, я, конечно, шучу, Филипп, и про своё обещание помню, а потому продолжаю…
Весь день после нашего разговора с Кристиной я провёл в смутной тревоге, однако вечером, после того, как она вышла на поклон со своей обычною приветливой улыбкой, я убедился, что если наше свидание и имело для неё какие-то тягостные последствия, то они не были столь ужасны, чтобы она не могла справиться с ними сама, без моей помощи. Смирившись с неизбежным, я решил более не тревожить её и не бередить свои раны и запретил себе появляться в Опере. Однако назвать моё новое состояние спокойствием было бы неверно, нет, это было полнейшее, умертвляющее душу безразличие к миру и самому себе, подобное тому, что овладело мною десятью годами прежде. Я бы ни за что не впал в такую апатию, будь Кристина в опасности, но она не нуждалась во мне, и само пребывание моё в Париже потеряло всякий смысл. Но и выезжать в Кале было ещё преждевременно: отплытие я ускорить никак не мог, а находиться там не было ни малейшей необходимости – все дела отлично вёл мой старший помощник. Только выработанная мною в последние годы привычка к активной деятельности вынуждала меня ежедневно находить себе какое-нибудь занятие, однако и переписка, и деловые визиты, и даже обеды у какой-либо из сестёр не могли заполнить собою всё моё время. Не имея душевных сил на развлечения и чтение книг, все остальные часы я посвящал прогулкам, точнее говоря, бесцельно бродил по городу – пешком, в самом скромном из имеющихся в моём гардеробе костюмов, внешне ничем не отличаясь от остальных парижан. Порой меня узнавали, но ни назойливое, ни почтительное внимание не вызывало во мне волнения, а лишь слегка утомляло меня. Я настолько привык разъезжать в экипаже, что почти не узнавал город, и каким же жадным изумлением могли отозваться во мне эти открытия прежде – но теперь они лишь скользили по краю моего тупеющего сознания.
Думаю, что ты сможешь отчётливо представить себе всю опасность моего тогдашнего душевного умирания, когда узнаешь, что меня почти не обеспокоило даже то, что непременно внушило бы тревогу любому. Дело в том, Филипп, что в первое же утро после нашего с Кристиной свидания я почувствовал за собою слежку. Сначала я приписал ощущение неустанного чужого взгляда своей мнительности, однако оно не покинуло меня и днём, и вечером, когда я в последний раз возвращался домой из Оперы. Я несколько раз останавливался у витрин, надеясь уловить в них отражение своего соглядатая, порой оборачивался, вертел головой, но всё было тщетно. Я так и не обнаружил ничего подозрительного, а между тем цепкий взгляд не отрывался от меня ни на секунду, как будто он был приклеен к моей спине. «Что ж, за мною есть кому следить», - подумал я и решил не доставлять своему преследователю удовольствия смешными и напрасными попытками высмотреть его в толпе. Через пару дней я почти перестал обращать на это внимание, лишь вяло отметил про себя, что в роли ищейки вряд ли выступал сам Эрик – я отлично помнил его пронизывающий ледяной взор, в то время как этот взгляд был пристальным, но не злобным. Впрочем, это ничего не меняло – злодей вполне мог поручить слежку Персу, они ведь теперь друзья, а может быть, всегда были друзьями, к тому же я хорошо расслышал фразу Эрика о том, что прежде Надир-хан возглавлял полицию, а уж убедиться в том, что эта профессия была его призванием, я успел ещё десятью годами ранее. Возможно, что и Дариус, этот слуга двух господ, имел те же способности. О целях Эрика я не задумывался: если он решил нарушить своё слово и убить меня, это меня ничуть не удивляло, я же сам не имел права преступить клятву. О, я вполне был готов умереть: за Кристину я был почти спокоен, завещание моё, как и у всякого моряка, давно лежало у нотариуса, а экспедицию нашлось бы кому возглавить и без меня. Итак, я продолжал по нескольку часов в день гулять в одиночестве, даже не пытаясь хоть сколько-нибудь обезопасить свою жизнь.
Так прошла неделя. Однажды вечером я бездумно слонялся по набережной Сены и, немного утомившись от ходьбы, остановился, опершись на парапет и невидяще глядя на тёмную воду. Было ветрено, но тепло и тихо, мне не хотелось двигаться с места, и я простоял так, пока не стало смеркаться, и я не почувствовал, что таинственный взгляд приближается. Я положил не оборачиваться и равнодушно ожидал, что будет.
- Капитан Шаньи? – раздался за моей спиной негромкий детский голос.
Почему-то меня это нисколько не поразило.
- Здравствуй, Кристиан, - сказал я устало.
После неловкой паузы я всё-таки услышал настороженное «Здравствуйте». Я по-прежнему не оборачивался, и тогда он сделал шаг вперёд и встал слева от меня, точно так же облокотившись на парапет и глядя прямо перед собой. Боковым зрением я украдкой наблюдал за ним. Несмотря на свой юный возраст (ему не могло быть более девяти), он оказался мне почти по плечо. В форменной одежде лицеиста, но почему-то без фуражки и ранца, очень бледный, с растрепавшимися на ветру волосами, он выглядел одновременно обычным и странным мальчиком, хотя, может, не зная, кто его отец, я и не заметил бы в нём ничего исключительного. Я понимал, что он подошёл ко мне для серьёзного разговора, но не желал хоть чем-нибудь помочь ему и только молча следил за тем, как Кристиан всё ниже и ниже склоняется над рекой, словно пытаясь разглядеть среди мелких волн ответ на невысказанный им вопрос – лишь через несколько минут я узнал, на какой.
Продолжение следует.
Отредактировано amargo (2009-05-03 10:06:53)