Вроде бы, и недолго, но я, к сожалению, могу писать не то что месяцами - годами. Поэтому каждая помеха пугает.

Простите. *-p Просто для меня отношения важнее напряжённой интриги. (А для меня главная интрига заключается совсем не в Кристине).

Всем-всем-всем большое спасибо! Несколько глав продолжения уже написано. Начинаю набирать.

Выполняю обещанное. 2-я главка и начало 3-й (она будет большая).

2

«16 апреля 1927 года,
поезд Нью-Йорк - Чикаго.

Филипп, какая потеря! Ты, конечно, уже знаешь, что вчера скончался Гастон Леру. Такой яркий, смелый, искромётно талантливый человек! Можно ли считать утешением то, что накануне его смерти я написал о нём несколько тёплых слов? И, заметь, он был моложе меня, вся его блистательная карьера прошла на моих глазах. Возможно, и мой час близок, а я ещё не успел завершить всё возложенное на меня в этом мире. И это не мои исследования – я оставил достаточно учеников, и не моя семья – ты, мой сын, крепко стоишь на ногах, и твоя профессия – пластическая хирургия – пусть и не типичная для нашей семьи, вызывает у меня лишь уважение (может быть, ты поможешь кому-то из таких, как Эрик). Нет, это – мои воспоминания, моё собственное слово о том незаурядном человеке, которому я так недопустимо долго был врагом. Сколько можно сжигать свою душу обидой, твердя себе, что он украл моё счастье – Эрик умер почти тридцать лет назад!

Итак, сын, я положил не ограничиваться точными ответами на твои вопросы, тем более, что на некоторые из них я затрудняюсь ответить. В частности, на такой: «Пусть Эрик совершал политические убийства под угрозой смерти, но не должен ли он был пренебречь опасностью и погибнуть, или бежать, или, на худой конец, покончить с собой, но не принимать участие в приумножении зла?» Ещё сложнее для меня его продолжение: «Если мы оправдываем Эрика, - пишешь ты, - то не придётся ли нам в этом случае признать, что ни один палач, ни один политик или военачальник, посылающий массы людей на смерть, кроме глав государств, не виновен в своих преступлениях – он действовал согласно приказу?» Но, Филипп, я исследователь океанских течений и айсбергов, а не человеческих душ! С такими вопросами тебе следует обращаться к людям, подобным покойному графу Толстому. Мне же остаётся описать мои встречи с этим человеком так, как я их запомнил (ни в коей мере не пытаясь соперничать с господином Леру), а уж ты сам делай выводы. О тех же событиях, коим я не был свидетелем, тебе лучше расспросить Кристину или её сына… Кстати, о Кристиане. В моём багаже, среди путевых дневников завалялась рукопись, в которой он, ещё юношей, пытался изложить события своего детства – да так и не кончил. Приложу-ка я её к своим заметкам, а вместе с ней отправлю тебе копию статьи о моём возвращении в Париж, заменив в ней своё имя, фамилию репортёра и выходные данные – на всякий случай. Надеюсь, всё это тебе пригодится.

Решено, по приезде в Чикаго я сразу же позвоню тебе из отеля и сообщу о своём благословении, так как письмо моё далеко от завершения, а разбивать его на части мне не хочется. Полагаю, в этом городе я смогу найти время его продолжить».

3

«19 апреля 1927 года,
Чикаго.

Дорогой сын!

Лишь сегодня я смог вырваться из этого беличьего колеса выступлений, круглых столов, интервью. Довольно! Я жёстко объявил, что нуждаюсь в отдыхе и никого не принимаю. Я и вправду вымотан, давать интервью, признаюсь тебе, порою трудней, чем стоять на вахте. В молодости это льстило моему тщеславию, теперь же я устал отвечать на одни и те же вопросы и жмуриться от фотовспышек. Чёрт возьми! Я, всё-таки, не Макс Линдер… Я заперся в своём номере и только лишь извлёк это письмо, как обнаружил, что один нахальный тип пытается попасть ко мне через балкон. (Мы с Эриком тоже лазили в дома друг к другу, но ведь мы боролись за любимую женщину, а этот… предложил мне позировать для рекламной афиши крема для бритья: слева – я с бородой, ставшей уже неотъемлемой чертой моего облика, справа – без неё, с его точки зрения, помолодевший!) Пришлось вызывать полицию, не наставлять же на него, как на Призрака, пистолет… Я начинаю понимать Эрика. С каким бы удовольствием я засадил этого проныру в комнату пыток часа на два – поразмыслить, позволительно ли беспокоить известного путешественника на отдыхе! Нет, положительно в этой стране нет должного уважения ни к почтенным сединам, ни к аристократии!..

Успокоившись и приняв ванну, перечитал последний абзац. Я скатился к отвратительному стариковскому брюзжанию, что просто недопустимо, и, кроме того, выставил себя в достаточно смешном свете. Но вымарывать его не буду, ибо, если я положил писать правду, то не должен отступать от принятого решения. Пусть ты увидишь меня не приукрашенным, а таким, как есть.
Итак, прости меня, Филипп, я продолжаю. Нет, я не буду пересказывать тебе те события моей жизни, что так красочно описал незабвенный Леру. Да и о моих путешествиях ты и так имеешь достаточное представление из путевых заметок. Начну я, пожалуй, с моей следующей встречи с Эриком, которая произошла десять лет спустя, через несколько дней после выхода в свет прилагаемой к этому письму статьи.

Однако, перед этим мне придётся, хотя бы вкратце, поведать тебе о своих душевных метаниях этого десятилетия, а также о том, как я навсегда потерял своё счастье.  .......

Продолжение следует

Окончание 3-й главы.

"...Однако, перед этим мне придётся, хотя бы вкратце, поведать тебе о своих душевных метаниях этого десятилетия, а также о том, как я навсегда потерял своё счастье. Ты можешь догадаться, как отозвалось в моём сердце известие о гибели брата – человека, дороже которого для меня в целом мире была только Кристина. Эту чёрную новость я узнал из выкриков мальчишки-газетчика, едва мы с невестой отправились на вокзал в приготовленной для побега карете, и я тотчас же повернул обратно. Особенно горьким для меня было то, что наш с братом последний разговор закончился ссорой, что расстались мы холодно, почти враждебно. Да, смерть Филиппа опечалила, но нисколько не поразила меня – после комнаты пыток меня трудно было чем-то удивить, и, выйдя из подземелий театра, я счёл бы естественным даже исчезновение всего Парижа с лица земли. Поэтому и подозрение в убийстве брата не вызвало моего возмущения, я был настолько измученным и отупевшим, что уже не придавал должного значения тому, будет ли опозорено моё имя, меня беспокоило лишь, как надолго будет отложено наше венчание с  Кристиной.

Конечно, с этой крайне неприятной ситуацией можно было бы легко покончить, стоило бы мне вновь рассказать полиции об Эрике – без упоминания слов «призрак» и «ангел», просто как о преступном человеке, живущем в подземельях Оперы – вероятно, мне тогда бы, наконец, поверили. Но, едва узнав о гибели Филиппа, Кристина заставила меня поклясться, что я ни при каких обстоятельствах не причиню вреда Эрику и никому и никогда не расскажу о самом его существовании (собственно, она сняла с меня это слово лишь по просьбе Гастона Леру). «В противном случае, вы больше не увидите меня, Рауль», - сказала мне она. В те дни она была крайне внимательной ко мне и выглядела пусть и опечаленной, но спокойной. Тем не менее, мадам Валериус жаловалась на полное отсутствие аппетита и тревожный сон своей воспитанницы, а горничная призналась однажды, что каждое утро подушки Кристины мокры от слёз. Сердобольная старушка предложила бедняжке чаще бывать на свежем воздухе, но редкие прогулки Кристины ограничивались посещением церкви, из которой она возвращалась ещё более погрустневшей. Не желая волновать её, я не смел ни о чём расспрашивать. Я лишь изо всех сил старался утопить её в своей нежности и скрывал от неё свою скорбь настолько, насколько это было возможно.

Я несколько раз встречался со следователем Фором, и вскоре дело было закрыто, но, Боже, что этому предшествовало! Та незабываемая очная ставка с Кристиной, на которую она явилась совершенно бледной, осунувшейся даже более, чем когда мы с ней покинули логово Эрика, её веки были красны и опухли. Когда следователь спросил её о причине слёз, она тихо, но внятно ответила, что её жених тяжело болен, и она опасается за его жизнь.

- Но виконт де Шаньи, как я вижу, находится в добром здравии! - заметил тот.

- Господин следователь, виконт никогда не был моим женихом, каковы бы ни были его намерения, - твёрдо сказала она. – Я достаточно давно помолвлена с совершенно другим человеком, и виконту это отлично известно.

Моё сердце оборвалось, но, связанный клятвой, я мог лишь молча сидеть и с мольбой смотреть на Кристину. Следователь повернулся ко мне.

– Вы подтверждаете слова мадемуазель Даэ?   

Милый сын, если бы ты знал, как страстно желал я тут же высказать всё, что мне известно о «чудовище», как мысленно я его порой называл, но под пристальным взглядом Кристины я всё-таки выдавил из себя слово «да».

- Этот… «совершенно другой человек» случайно не покойный граф де Шаньи?

- Нет, месье. Он не принадлежит к аристократии.

- Но тогда, мадемуазель, - чуть помолчав, продолжил Фор, - соперничество братьев де Шаньи теряет всякий смысл, и в нашем деле имеет место не убийство, а банальный несчастный случай.

Кристина кивнула.

- Мадемуазель Даэ, вам придётся назвать мне имя и адрес этого человека, так как мне необходимо с ним встретиться.

- Жак Симон, - отвечала она.

- Как? – переспросил я в изумлении.

- Жак Симон, -  повторила она и затем пояснила: - Я прежде не говорила виконту его фамилии.

Следователь выглядел поражённым не меньше меня:

- И вы предпочли человека с таким именем Раулю де Шаньи?

Кристина гордо вскинула голову:

- Моего жениха зовут Жак Симон, - сказала она в третий раз. – Что же до его адреса, то я не могу сейчас сообщить его вам, так как ему крайне необходим покой. Но как только ему станет лучше, он встретится с вами.

  Филипп, я не помню, как смог досидеть до конца этой пытки, как вышел на улицу, что делал потом… Очнулся я поздним вечером у дома мадам Валериус. Кристину я застал уже в дорожном платье, в приоткрывшуюся на мгновение дверь её комнаты я увидел распахнутый чемодан. В порыве отчаяния я сжал её руку, она взглянула на меня печально, но не отняла её.

- Бог мой, Кристина, зачем вы солгали? – воскликнул я. – Я не хочу быть избавленным от подозрений такой ценой!

Моя (или уже не моя?) невеста устало вздохнула:

- Я солгала лишь в том, что мы не были помолвлены, Рауль. Всё остальное правда. Настоящее имя Эрика действительно Жак Симон, и он в самом деле находится при смерти.

- Вы не говорили мне прежде.

- Я узнала об этом только сегодня утром.

- Откуда?

- Мне сказал Перс. Он видел Эрика позавчера.

- Он вновь спускался к нему в подземелье?

Кристина покачала головой.

- Нет, Рауль, Эрик пришёл к нему сам.

- Но тогда, Кристина, к чему говорить о смерти? – сказал я с упрёком. – Эрик разгуливает по Парижу…

- Эрик приехал в фиакре! – почти вскричала она. – Эрик ходит, держась за стены! Он не смог сойти на тротуар без посторонней помощи! Он задыхается, ему тяжело говорить! Он… Господи, Рауль, уже прошло два дня! – она вырвала у меня руку и спрятала в ладонях лицо.

- Кристина, я прошу вас, успокойтесь, - проговорил я после тягостного молчания. – Я понимаю, что вам его жаль, но всё-таки смерть Эрика… Я думаю, что это не несчастье – избавление.

Она резким движением открыла заплаканное лицо.

- Да, Рауль, для вас и Эрика – возможно, - отвечала она сухо.

- Но не для вас?

-Нет, не для меня.

Филипп, при этих словах моё сердце сжалось, но я больше не мог удерживать на устах роковой вопрос.

- Кристина, значит ли это, что… Что вы отказались сегодня назвать меня своим женихом не только для того, чтобы отвести от меня обвинение?

На лицо Кристины словно набежала тень.

- Не только, Рауль. Простите, я не хочу причинять вам боль, и я, конечно, рада, что так совпало, что мои слова смогли спасти вас от подозрений, но…

- Вы сделали это ради него?

- И ради себя.

- Значит, вы не станете моей женой?

- Нет, Рауль.

- И вы вернётесь к нему?

- И как можно скорее, - она вновь заплакала. – Я виновата перед вами и перед Эриком, я знаю, но я не обманывала вас, я искренне хотела разделить с вами жизнь, я думала, что смогу…

Она вдруг оборвала рыдания и, крепко стиснув подлокотник кресла, в котором сидела, сделала несколько очень глубоких вдохов.

- Простите меня, Рауль, я больше не буду плакать. Мне нельзя… Я больше не могу быть слабой, от меня потребуется так много сил, физических и душевных…

- Нет, Кристина, - я упал к её ногам. – Вы не должны совершать усилия, которые вас сломают. Эта излишняя жалость… поверьте, она неуместна. Эрик – злодей, его гений не должен заслонить от вас его преступлений… Кристина, вас ожидает гибель!

- Преступлений? – переспросила она. – А разве не преступлением было обманывать человека, который, несмотря на ненависть окружающего мира, на склоне дней решился, наконец, довериться другому – возможно, впервые в жизни! Это было… это было, как ударить ребёнка!

- Эрик – ребёнок? Что такое вы говорите, Кристина? – возразил я, задыхаясь от возмущения.

- Вы не понимаете, Рауль… Но у меня нет времени на объяснения, когда Эрик там умирает, один, и это всё моя, лишь только моя вина!

- Послушайте меня, Кристина, - сказал я, удерживая её в кресле. – Вы ведь прекрасно знали, что Эрик не перенесёт разлуки с вами, но, тем не менее, предпочли такой исход жизни с влюблённым трупом. Сперва вы решились бежать. Потом вы согласились стать его женой, но всё-таки ушли со мной, едва он отпустил вас. Причём перед уходом вы в деталях обсудили, что именно вам следует делать после его смерти… Только не говорите мне, что вы «забыли», что он может умереть, и вспомнили об этом лишь сегодня.

- Нет, я не забыла, Рауль, - отвечала Кристина. – Но я надеялась, что после того, как он… как мы… после того, как он узнал.., - её губы вновь задрожали, но она тотчас справилась с собой. – Что он найдёт в себе силы жить дальше, что всё обойдётся. Как видите, не обошлось.

- После чего, Кристина? – спросил я в смутной тревоге. – Вы никогда не говорили, что произошло между вами, пока я сидел в «подземелье коммунаров».

- Не спрашивайте меня, Рауль, я и так сказала вам много лишнего об Эрике, много такого, что разбило ему сердце, когда он подслушивал нас.

- Но сейчас он не слышит… Хотя бы полслова, Кристина!

- Полслова? Ну, хорошо. Он поцеловал меня в лоб, а я взяла его за руку. Вы довольны?

- И только? – с облегчением промолвил я.

Кристина нахмурилась.

- Что ж, Рауль, для вас это действительно «только», - сказала она почти гневно.

- А я так думаю, что Эрик просто притворился умирающим, чтобы Перс проникся жалостью (а, впрочем, он её и не терял) и поспешил разыскать вас, чтобы…

- О нет, Рауль! – перебила меня Кристина. – Нет, Перс вовсе не разыскивал меня, это я сама пришла к нему сегодня.

- Кристина, зачем? – вскричал я.

- Я так измучилась, Рауль, мысли об Эрике не покидали меня ни на секунду, и эти сны…

- Господи, Кристина, сначала ангелы, теперь сновидения! И когда вы избавитесь от суеверий?

- Я так и знала, что вы не поймёте, Рауль.

- Тогда объясните.

- Нет, коротко не расскажешь, а я должна торопиться… В общем, я заключила, что не смогу решить, как быть дальше, пока не узнаю больше об Эрике, и нашла Перса. Он предупредил, что история Эрика слишком тягостна для меня, но согласился всё-таки рассказать мне… многое, чтобы я перестала терзать себя угрызениями совести и избегала даже воспоминаний о нём.

- И что же он рассказал вам?

- Я не могу вам ответить, Рауль, это тайна, скажу лишь, что жизнь Эрика была ужасна… ужаснее даже, чем я могла ожидать. И если после всего этого он не утратил способность любить и творить красоту, значит, всё-таки, изначально это был человек светлый.

- «Ягнёнок»! – усмехнулся я, вспомнив слова Эрика, подслушанные нами в комнате пыток.

Щёки Кристины вспыхнули.

- Не смейтесь над несчастным, Рауль, это грешно!.. Но не менее грешно, чем просто выбросить так щедро подаренные им гений, любовь и жизнь, как это сделала я… Слушая Перса, я плакала, как никогда прежде, мне казалось, моя грудь разорвётся, и я заявила, что не могу оставить Эрика одного с этим грузом на сердце, и только тогда Перс признался, что Эрик приходил к нему, чтобы попрощаться и сделать распоряжения насчёт своей смерти… Да, и ещё, Рауль, есть нечто такое, что вам нужно знать. Эрик не убивал вашего брата, тот сам упал в воду, Эрик обнаружил его уже бездыханным. Он невиновен.

- И вы верите ему, Кристина? – с горечью спросил я.

- Рауль, на пороге смерти не лгут, - она замерла на мгновение и затем повторила собственные слова: - «На пороге смерти»… Рауль, простите, я не могу беседовать с вами дольше, минута – и я должна покинуть вас навсегда. Мне мучительно больно оставлять вас наедине с вашим горем, но счёт идёт уже на дни, если не на часы, и я не имею возможности ждать закрытия дела и окончания срока вашего траура… Мне пора!

- Я люблю вас, Кристина! – воскликнул я. – Я мечтал одарить вас счастьем… О, вы никогда не пожалели бы, став моей женой! Кристина, я выполню любое ваше желание! Не уходите!

- Да, Рауль, у меня есть желание, которое я прошу вас выполнить, - тихо сказала она, снова сжав, как когда-то, мои руки в своих нежных ладонях и неотрывно глядя в мои глаза.

- Всё, что угодно, Кристина! – с жаром ответил я.

- Рауль, прошу вас, постарайтесь стать счастливым… без меня.

- И всё-таки, Кристина, я был прав, - мрачно промолвил я, когда её пальцы разжались. – Вспомните, я говорил вам, что вы любите его – вы отрицали.

- Я отрицала это искренне, Рауль, - отвечала она, вставая. – Я не знала, можно ли мои чувства считать любовью.

- Но вы знаете теперь, - сказал я, поднимаясь вслед за нею.

- Увы, Рауль! Я слишком часто употребляла слова о любви всуе. Отныне я не буду говорить их вовсе.

- Но вы должны сказать мне, Кристина! Как смогу я быть счастливым, зная, что вы погубили свою жизнь с человеком, которого вы не любите?

Она вновь посмотрела в мои глаза, серьёзно и печально.

- Я не знаю, люблю ли я Эрика. Но я уже убедилась, что без него я умру – если уж не телом, то душой непременно. А называется ли это любовью или как-то иначе, мне теперь неважно… Прощайте, мой дорогой!

С этими словами она подошла к двери и взялась за ручку. Чувствуя, что тону в бездне горя, я выкрикнул с непозволительной мстительностью:

- Это неестественная, извращённая любовь, я говорил вам!

Она неторопливо обернулась и спокойно ответила:

- Не пытайтесь обидеть меня, Рауль, это вам не удастся. Дай Бог вам силы!

И дверь затворилась за нею, как мне казалось, в последний раз.

Всю дорогу домой я просидел в экипаже не шевельнувшись, ничего не видя перед собой, и без конца повторял про себя одни и те же слова: «Я был прав, я был прав» – как будто находил в этой мысли какое-то горькое утешение. Она, возможно, и в самом деле не осознавала свои истинные чувства, но я всегда знал о них.

Через пять дней, Филипп, ко мне приехал следователь Фор и принёс свои глубочайшие извинения за несправедливость и беспочвенность своих подозрений. На мои расспросы он ответил, что слова мадемуазель Даэ целиком и полностью подтвердились, и что утром того дня он имел честь беседовать в своём кабинете с её женихом, чья крайняя худоба действительно наводит на мысль о серьёзной болезни. Я догадался, что для визита в полицию Эрик надел свою новую маску, и окончательно убедился в том, что ловушка захлопнулась. Кристина была потеряна для меня навсегда».

Вся 4-я глава целиком.

4

«20 апреля 1927 года,
Чикаго.

«Сын мой Филипп!

Пообещав тебе быть кратким, я переоценил (или, напротив, недооценил) свои силы. Мне было не так-то легко приступить к этим тягостным воспоминаниям, но, едва я начал их писать, как почувствовал себя всё тем же несчастным наивным юношей, каким был сорок шесть лет назад. То, что я пытался лишь упомянуть, оказалось изложенным на бумаге от слова до слова, и, в итоге, я поднялся от письменного стола лишь перед рассветом. К счастью, сегодня я вновь совершенно свободен и могу продолжать свой рассказ…

Итак, в течение пары недель я лишился всего: семьи, невесты, надежды. От самоубийства меня удерживало лишь данное Кристине слово, и я должен был жить, несмотря на моё отчаяние. Но как? Светская жизнь, без которой прежде я не видел своего будущего, стала мне в тягость. Филипп, у меня просто не было сил исполнять обязанности, возложенные на меня моим новым положением в обществе. Титул и состояние были мне безразличны. Оставалась лишь морская служба. После визита Фора я едва успел договориться об оформлении бумаг о наследстве и об управлении моим имуществом – «Акула» отплывала со дня на день. Так решилась моя судьба.

Если в первые месяцы мною владело лишь желание погибнуть, то постепенно я начал осознавать, что от моих усилий зависят жизни людей. Несмотря на то, что моё горе было неисцелимо, со временем я научился обретать утешение в том, что кто-то другой избавляется от страданий, вернув с моей помощью тех, кого потерял. Затем, убедившись, что для спасательных экспедиций одного мужества недостаточно, я занялся научными исследованиями. Надеясь, что мой, пусть небогатый, опыт окажется кому-то полезным, я начал писать статьи и исправно публиковал свои путевые заметки. По собственным чертежам я построил судно моей мечты, и вскоре моё имя уже не звучало без слова «Кристина».

Впрочем, говоря откровенно, сын, моя столь активная деятельность имела ещё причину. Посылая свои работы во все возможные издания и никогда никому не отказывая в интервью, я смутно надеялся, что Кристина всё же жива, а может быть, даже свободна, что она не вышла замуж, или Эрик скончался, и часто представлял, как моя бывшая невеста читает обо мне восторженный репортаж и понимает, что Рауль де Шаньи не менее достойная любви личность, чем Призрак Оперы, и что чувства его неизменны. Десять лет я упрямо пытался сравняться с Ангелом Музыки. Десять лет я избегал родного города, мечтая когда-нибудь, фигурально выражаясь, «въехать в Париж на белом коне». И вот этот день настал. Я прибыл в столицу в персональном вагоне, меня встречали на вокзале толпы парижан, а несколько дней спустя Президент Франции вручил мне Орден Почётного легиона. Меня уважали теперь не за заслуги моих славных предков, а за собственные достижения. Меня называли героем.

Однако возвращение в Париж оказалось для меня крайне мучительным. Потускневшие воспоминания вновь обрели краски, а вместе с ними опять обострилась и старая боль. Стоило мне хотя бы на минуту остаться наедине со своими мыслями, как в моих ушах начинал грохотать зловещий смех Эрика, а вслед за ним мне слышались рыдания Кристины. «Если она и в самом деле стала его женой, возможно ли, чтобы она осталась жива? – думал я. – Возможно ли сохранить рассудок в объятиях трупа, возможно ли не истаять, не постареть, не превратиться самой в развалину? Нет, я непременно должен выяснить судьбу Кристины, несмотря на все её запреты, а иначе я сойду с ума!» 
                 
И вот на следующий же день после награждения я отправился на поиски моей любимой. В парадной морской форме, с орденом на груди я сел в экипаж и двинулся… нет, не в Оперу – я был убеждён, что карьера Кристины завершилась вместе с её замужеством, а кроме того, помнил о желании Эрика жить в обычном доме с дверями и окнами, «как все люди». Да и мадам Валериус, будь она тогда ещё жива, вряд ли могла сообщить мне точные сведения о Кристине. Оставался Перс, и я устремился на улицу Риволи. Нет, я не знал его точного адреса, но не терял надежды.

Примерно часа через два мне, наконец, повезло. Я встретил человека, который помнил, что Перс снимал квартирку напротив сада Тюильри, но позже съехал. Я решил попытаться узнать его новый адрес у хозяйки дома. Пышнотелая матрона, увидев меня, всплеснула руками, и я кое-как сумел остановить поток бесконечных «Господи!», «Какая честь!» и «Капитан Шаньи!» Она с готовностью поведала мне, что Перс в течение многих лет был её постояльцем, исправно платил, но ровно десять лет назад переехал в более тихий район Парижа. Затем она призналась, что её попросили не сообщать никому его нынешнего местонахождения, но что для меня она сделает исключение с единственным пожеланием: оставить автограф на глобусе её младшего сына, помешанного на путешествиях. Ради обретения ниточки, ведущей к Кристине, я бы дал ей даже десять тысяч автографов. И вот я, с запиской в руке, уже еду навстречу… чему? Бог знает!.. с единственной молитвой на устах: «Господи! Только бы она была жива!»

Экипаж неспешно катил по одной из окраинных улиц Парижа. Здесь и вправду было тихо, почти пустынно, лишь впереди нас стремительно шагал по тротуару хорошо одетый худенький мальчик с чёрными волосами. Позади него шёл человек в каракулевой шапке, тяжело нагруженный пакетами. Дариус? Я хотел окликнуть его, но мальчик, а затем и мужчина проскользнули в калитку высокой ограды одного из домов, прежде чем я успел опустить стекло дверцы. Я вышел из экипажа и двинулся за ними, размышляя, что Перс, вероятно, женился, и этот черноволосый мальчик – его сын. В следующую минуту я обнаружил, что калитка осталась лишь прикрытой, и, не потрудившись позвонить в висевший рядом колокольчик, вошёл внутрь.

Я оказался в небольшом ухоженном садике, щедро украшенном кустами роскошных роз. В окнах небольшого одноэтажного дома колыхались занавеси с арабским узором. Ни мужчины, ни мальчика не было видно, но через мгновение до меня долетел звонкий смех, однако, шёл он не из дома. Я огляделся. В глубине садика, за кустами персидской сирени, просматривалась даже не ограда, но совершенно глухая стена, в которой, однако, также имелась приотворённая дверь.

Детский смех повторился, затем задорный мальчишеский голос с азартом воскликнул:

- Папа, а ну, попробуй!

В ответ ему раздался иной смех, смех взрослого человека, на редкость мелодичный, и всё же у меня потемнело в глазах при этих звуках. Этот смех напомнил мне другой, казалось, доносившийся из самой преисподней, и всё-таки я не мог ошибиться.

- Папа, ну, так нечестно! – с шутливым укором выкрикнул мальчик. – Вечно ты меня обгоняешь. Конечно, ведь твои ноги втрое длиннее моих!

- Не преувеличивай, Кристиан, - ответил ему мужчина голосом, который десять лет преследовал меня во сне.

Нет, это невозможно, немыслимо – у чудовищ не должно быть детей, тем более, детей, носящих такое имя!.. Но пусть он скажет ещё хоть несколько слов, мне необходимо убедиться…

- Тогда вдвое, - продолжал мальчик.

- Давай померимся, - произнёс мужской голос.

Сомнений больше не оставалось. Это был Эрик! Не помня о возможной опасности, о данной Кристине клятве, не помня самого себя, я в два прыжка пересёк сад и ринулся в эту таинственную дверь.

Меня окружило целое море зелени: трава, густая листва деревьев – почти настоящий лес, через который была проложена узкая дорожка, почти тропинка. Я бросился по ней, через несколько шагов она повернула, и моим глазам открылась совершенно невообразимая картина.

Попытайся хотя бы на мгновение представить себе, Филипп, залитую солнцем просторную площадку, посыпанную песком, на краю которой, на качелях, сидел всё тот же черноволосый мальчик, виденный мной на улице, и, вытянув ноги, преспокойно сравнивал их длину с ногами жуткого существа, которое отнюдь не каждый решился бы назвать человеком. Конечно, Филипп, я видел Эрика прежде, но всякий раз это происходило почти в мистической обстановке: на ночном кладбище, на бале-маскараде и в подземелье. Но здесь, при ослепительном свете… «Я никогда не видела его днём. Должно быть, это мерзкое зрелище», - вспомнилось мне признание Кристины. Да уж, действительно! Провалившийся рот, провалившиеся щёки, провалившиеся глаза голого черепа, наконец, узкая дыра на месте носа, разделяемая тонкой перегородкой – и всё это, обтянутое желтовато-серо кожей… Во время своих спасательных экспедиций я успел повидать достаточно мёртвых тел различной сохранности, в том числе и объеденных зверями, так что вид Эрика не мог уже испугать меня, но, согласись, что созерцание трупа, обнимающего за плечи невинное дитя и что-то шепчущего ему на ухо, не умилило бы и профессионального патологоанатома.

Эта кошмарная идиллия оборвалась через секунду. Эрик увидел меня, и его лицо исказилось злобной гримасой (чем-то напомнившей мне предсмертную судорогу). Мальчик пружинисто вскочил на ноги и, глядя на меня настороженно, словно дикий зверёк, шагнул ближе к отцу, заслоняя его собой. Эрик меж тем рванулся вверх, собираясь встать, но тут же снова опустился на качели и медленно, демонстративно скользнул рукой в правый карман брюк и там сжал её в кулак. Уловив это движение, я машинально схватился рукой за бок, намереваясь выхватить пистолет, и лишь тогда осознал, что не взял с собой никакого оружия, а если бы и взял, то не смог бы им воспользоваться, так как клятвенно обещал Кристине не причинять вреда Эрику, а если бы и не обещал, то всё равно не имел бы права стрелять в присутствии ребёнка. Рука моя опустилась. Эрик тяжело дышал, и левая рука его всё крепче сжимала доску, на которой он сидел, и его тончайшие пальцы так побелели, что мне невольно подумалось: «Интересно, что переломится первым: сидение или пальцы?»

Так я стоял, охваченный неменьшей ненавистью, но чувствуя себя связанным по рукам и ногам. Мой взор перешёл на сына моего врага (мой рассудок отчаянно отказывался признавать, что это сын Кристины, ибо принять это значило представить мою потерянную невесту в объятиях чудовища, что было величайшей мукой на свете). О, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кто отец этого ребёнка! Нет, во внешности мальчика не было и намёка на уродство, но вся лепка его удлиненного черепа, сам цвет волос, посадка головы, вся его хрупкая, высокая фигурка напоминали об Эрике. «Господи, зачем Ты так жесток? – мысленно воскликнул я. – Зачем допустил это?»

Мальчик медленно обернулся к отцу и, с тревогой глядя на него, осторожно спросил:

- Кто это, папа? Это он и есть?

Даже интонации их голосов были схожи.

Лишь после этого вопроса я понял, что наше молчание становится нелепым, и, сделав шаг вперёд, произнёс:

- Добрый день, молодой человек! – (Я не имел ни малейшего желания здороваться с Эриком). – Я капитан Рауль де Шаньи.

- Рауль де Шаньи, - прошептал мальчик, воззрившись на меня так, словно не его отец, а я имел внешность мертвеца, восставшего из могилы.

Не давая ему опомниться, я продолжал:

- Прошу прощения за моё вторжение, но мне совершенно необходимо…

- Помолчите, юноша, - прервал меня Эрик устало, почти лениво, его лицо чуть расслабилось, пальцы разжались, но я уже знал, какую опасность для окружающих может таить это его внешнее спокойствие. – Эрика не волнуют нужды людей. И не вам называть моего сына «молодым человеком», ещё неизвестно, кто из вас взрослее.

Затем бывший Призрак Оперы обратился к ребёнку:

- Ты помнишь, Кристиан, наш разговор о том, что тебе нужен другой отец? А ведь этот дерзкий господин вполне мог бы им быть. Посмотри же! Перед тобой один из лучших представителей рода человеческого: молодой, знатный, храбрый, отмеченный мировою славой… Конечно, ведь ему не приходится таить от других свой талант!.. И заметь, Кристиан, на его совести нет ни одного преступления – одни лишь только благородные поступки, светлые подвиги – ведь он не вынужден бороться за своё выживание с первых лет жизни! Такого отца ты бы не стал стыдиться, ты бы с радостью появился с ним где угодно, не так ли? – Голос Эрика был полон зловещей издёвки, но звучал крайне тихо, как будто он не желал быть услышанным. -  А уж как хорош собой! Идеал девичьих грёз: голубоглазый блондин в капитанской форме, и всё при нём, даже нос на месте – и весьма симпатичный нос, между прочим… Ну как, нравится, Кристиан? Хотел бы ты себе такого отца?

На первый взгляд, Эрик говорил вполне приятные для меня вещи, но я почему-то чувствовал себя так, словно мне надавали пощёчин. Да и мальчик, судя по всему, был крайне расстроен: в его глазах появились слёзы, и он всё время кусал губу. Однако, стоило лишь Эрику замолчать, как он тотчас ответил:

- Нет, не хочу! – И с презрительной гримаской добавил: - Он какой-то слишком правильный и чересчур смазливый. Это даже неестественно!

  На лице Эрика возникла мрачная усмешка, изуродовавшая его ещё больше (хотя, казалось бы, уродливее быть невозможно):

-  Не нравится?.. Странно! Должно быть, у тебя дурной вкус… Хотя чего ещё ожидать от ребёнка, который приходит в восторг от Эйфелевой башни!

- Эйфелева башня, папа, очень изящная, она похожа на скелет, - пояснил мальчик.

- Изящная оттого, что похожа на скелет, - повторил Эрик. – Вот я и говорю: дурной вкус… Но оставим это! Теперь скажите мне, юноша, - он словно жёг меня взглядом, - как вы смогли оказаться здесь?

- Обыкновенно, сударь, я вошёл с улицы, через калитку, - ответил я.

- Как?! – почти вскричал Эрик.

- Она была незаперта, - Эрик не сводил с меня глаз, и я продолжил. – Собственно говоря, я вошёл следом за вашим сыном и вашим слугой.

Эрик вскочил, и Кристиан тотчас схватил его за левую руку (правую тот так и продолжал держать в кармане) и торопливо заговорил:

- Папа, это всё я виноват! Это я не закрыл калитку!

- При чём здесь ты? – почти прошипел Эрик. – Калитку должен закрывать Дариус.

- У Дариуса руки были заняты, папа, он нёс очень много пакетов. Он, наверно, хотел занести их к Надир-хану, а потом вернуться и закрыть засов и забыл. Папа, не ругай его, пожалуйста! – мальчик держал отца за руку, пока дыхание того не успокоилось, и он не сел снова.

- Я же тебе говорил, - произнёс Эрик, ещё дрожа от ярости, - что капитан Шаньи был бы тебе подходящим отцом. Он тоже любитель спасать людей. Понимаешь ли, конёк такой у человека: вырывать беспомощных жертв из объятий смерти или же из лап коварного злодея. Будь уверен, Кристиан, он и сюда явился затем, чтобы освободить из заточения несчастнейшую из женщин.

- Кого, папа?

- Как кого? Конечно же, твою маму. Бедняжка Кристина десять лет томится в доме чудовища!.. Ну, что же, юноша, разве не так?

- Да, не стану отрицать, я желал убедиться в здоровье и благополучии Кристины, - твёрдо ответил я. – Но я не знал, что вы с ней живёте здесь. Я шёл к Персу.

- Вот как! Шли к Персу и вдруг попали ко мне. Как же так получилось?.. Ах, наверно, наш отважный капитан утратил зрение из-за слепящего сверкания полярных снегов и не заметил целый дом с персидскими занавесками, и прошёл мимо! – воскликнул негодяй с непередаваемым сарказмом.

- Прекратите насмехаться надо мной, сударь! – отвечал я с негодованием. – Конечно же, я видел тот дом, но пошёл на ваш голос.

- Что ж, я вижу, даже комната пыток не отучила вас совать свой нос в чужую жизнь, - промолвил Эрик. – Что же мне с вами делать?.. Кристиан, ты знаешь выражение «Устами младенца…»?

- «…глаголет истина»? Знаю, папа.

- Тогда послушай, я тебе расскажу одну сказку… Ты же любишь интересные истории?.. Итак, когда-то давно жил некий молодой человек с благородным сердцем, и надумал он похитить невесту у одного несчастного, одинокого призрака – не осуждай его, Кристиан, просто у этого юноши были такие понятия о доброте – и увезти её далеко-далеко, чтобы тот её никогда не нашёл. Милый, мягкосердечный юноша знал, что призрак умрёт, лишившись любимой, но справедливо решил, что это всё пустяки – подумаешь, призраком больше, призраком меньше – это ведь не человек. К счастью, призрак узнал об этом и забрался к молодому человеку на балкон – без спроса, конечно, но ведь и тот не спрашивал разрешения украсть чужую невесту – чтобы проследить за его приготовлениями к похищению. Заметь, Кристиан, он только стоял на балконе, он не тронул юношу и пальцем, даже слова ему не сказал, но молодой человек его обнаружил… И что сделал этот милосердный, добрый, вежливый юноша, будущий спасатель людей капитан Шаньи? Он достал револьвер и без колебаний выпустил призраку пулю в лоб.

- Папа! – ахнул мальчик, обнимая отца за шею.

- Ну, что ты, Кристиан! – ответил Эрик с усмешкой. – Разве можно так переживать из-за какого-то призрака?.. К тому же призрак умел очень быстро двигаться и успел отскочить в сторону, так что пуля только зацепила кожу…

- Больно?

- Какой ты смешной, Кристиан! Разве призракам может быть больно? Да и призрак этот оказался очень нехорошим – вообрази, Кристиан, он испачкал славному, аккуратному юноше кровью балкон, да ещё и стекло оказалось разбито пулей. Такое вот неудобство.

- Довольно, Эрик! – прервал его я. – Вы выставляете меня перед ребёнком каким-то подлецом, в то время как…

- Вас? Подлецом? – театрально изумился он, одновременно обнимая сына свободной рукой за плечи. – Я же сказал: добрейший молодой человек. Он только лишь хотел спасти беззащитную девушку из лап призрака, потому что, видишь ли, Кристиан, призракам ни в коем случае нельзя жениться – они ведь плохие, а это значит, что их жёны будут очень несчастны… Не правда ли, капитан Шаньи?

- В сущности, так, - сказал я.

- Что ж, и капитан Шаньи подтверждает мои слова, а это очень хороший молодой человек, Кристиан, он никогда не врёт, не то что всякие там коварные призраки… Ну вот, а теперь скажи, Кристиан – ты же любишь, чтобы всё было по справедливости – как должен поступить ужасный злой призрак с милым благородным юношей, ворвавшимся без спроса к нему в дом?.. Как ты скажешь мне, так и будет.

Кристиан исподлобья посмотрел на меня и с неохотой произнёс:

- Если по справедливости, папа, то капитан Шаньи уже вообще-то достаточно помучился в комнате пыток и потом ещё там чуть не утонул. Поэтому вы квиты.

«Боже мой! Совсем юный мальчик знает столь зловещие подробности из жизни своего отца, знает даже, кто был его соперником! – подумал я. – Что же это за
семейство? И что теперь с Кристиной?»

- Так что же мне с ним делать? – настаивал Эрик.

- Отпустить. Пусть убирается, покуда цел.

- Ну, хорошо… Вы слышали, Шаньи?.. Я крайне тронут вашим вниманием к нашей семье. Рад известить вас, что моя супруга благополучна и находится в добром здравии. Я непременно сообщу ей о вашем визите. Дверь вон там.

- Здорова и благополучна? Я не верю вам, Эрик! И я желаю сам убедиться в том, что Кристина действительно невредима: телом и рассудком, - решительно заявил я.

- Послушайте, да какое мне дело до ваших желаний! – промолвил злодей. – Почему бы вам не удостовериться в этом в соответствующем месте, юноша, и не оставить Эрика, наконец, в покое?

- В соответствующем месте? Я не понимаю вас, сударь!

- Не понимаете? Ну, конечно! – вскричал он в сильнейшем раздражении. – Наш легендарный полярник с непривычки перегрелся на парижском солнце… Приближается открытие сезона, абонируйте ложу в Опере и любуйтесь на мою жену со сцены хоть каждый вечер, что вам мешает?

В первый миг я не поверил своим ушам.

- То есть как? Кристина продолжает выступать?

- А вы думали, что я запру её в четырёх стенах? – усмехнулся Эрик. – О, вы бы, несомненно, так и сделали!.. И только не говорите мне, что за десять лет не прочли ни одной французской газеты… Кристина Даэ – одна из ведущих сопрано Европы!

Кажется, он сказал затем ещё что-то, но я уже не слушал его… Боже правый, если бы я не страшился терзать душевную рану, если бы не запретил даже упоминать при мне об оперном искусстве, если бы следил за прессой – я бы знал, всегда знал, что Кристина жива! Какой бездны отчаяния, какой бесконечной череды ночных кошмаров я бы мог избежать!.. Нет, мой сын, причина этого малодушного поведения заключалась не в том, что я пытался забыть Кристину – я действительно не мог представить себе, что Эрик может позволить своей жене вести прежнюю жизнь, привлекать к себе всеобщее внимание, даже просто встречаться с другими людьми. К тому же, Кристина ведь сама сказала мне: «Я больше не буду петь, Рауль».

Так я стоял, окаменев, в то время как Эрик со злорадным любопытством наблюдал за моей растерянностью, пока из глубины сада не долетел до нас ласковый женский голос:

- Мальчики!.. Эрик, Кристиан! Пора обедать!

Кристина! Но почему её голос так беззаботен, как если бы она была матерью самого обычного семейства, зовущей в дом самого обыкновенного мужа и сына?
Выражение превосходства сошло с лица Эрика, сменившись тоскливой безысходностью. Нужно сказать, сын, что живость его мимики была поразительна, причём, привыкнув к тому, что его лицо обычно закрыто от людей маской, он, по-видимому, забывал, что за ним тоже нужно следить, управляя им так же, как он владел своим голосом, а, может быть, и не подозревал, что эта крайняя подвижность выдаёт окружающим даже самые мимолётные его чувства и мысли.

Кристиан тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и сдавленным голосом крикнул:

- Одну минуту, мама!

Его возглас прозвучал так неестественно, что это, по-видимому, расслышала и Кристина, так как она тут же воскликнула:

- Кристиан, что у тебя с голосом?.. Что-то случилось?

- Нет, мама, всё хорошо, - поспешно ответил мальчик и, повернувшись ко мне, рассерженно прошептал: - Уходите!

  Но я и не собирался двигаться с места, думая лишь об одном: если они не сумеют обмануть Кристину, она выйдет в сад, и я увижу её!

- Сынок, я же слышу, что ты чем-то расстроен! – в нежном голосе Кристины росло беспокойство. – Что вы опять натворили?.. Эрик!

- Пока ничего, Кристина, - произнёс он мягко, глядя на меня с какой-то обречённостью и не делая более никаких попыток прогнать меня. Спина его ссутулилась, но правая рука по-прежнему оставалась в кармане.

- Господи, да что у вас там?

Вслед за этим восклицанием где-то за деревьями хлопнула дверь, и мой напрягшийся слух уловил легкий шелест платья. О, только бы увидеть её на мгновение, и пусть затем Эрик делает со мной что угодно – ведь я не могу поднять на него руку, я обещал Кристине…

Мучительно бесконечный миг – и вот она уже стояла передо мной, и, знаешь ли, сын, всё тотчас стало неважным: жизнь и смерть, и даже то, что это уже была не моя Кристина. Ведь это была она, такая же – и совершенно другая, отнюдь не похожая не только на угасшую жертву противоестественного брака, приходившую ко мне в кошмарных снах, но и на ту хрупкую, бледную, с вечными тенями под глазами девушку, которую я знал как свою невесту. Та, прежняя, её прелесть, казавшаяся мне совершенством, была всего лишь бутоном, из которого теперь распустилась благоуханная роза. Женственная, мягкая и одновременно уверенная в себе, с сияющей кожей, роскошными волосами, в элегантном голубом домашнем платье – очаровательная тридцатилетняя женщина в расцвете своей красоты. Лёгкая тревога во взгляде всё таких же ясных глаз сменилась радостью, едва она узнала меня, но это длилось секунду, а затем я разглядел в них упрёк и горечь.

- Добрый день, мадам, - выговорил я, едва сдерживая волнение в голосе.

- Здравствуйте, Рауль, - ответила она просто.

Не ожидая, что она так легко обратится ко мне по имени при сыне и муже, я несколько опешил, а Кристина продолжала:

- Признайтесь мне честно, вы вооружены?

- Что? – довольно глупо переспросил я, ибо ожидал от неё какого угодно вопроса, но только не этого. – Нет, я не вооружён.

- Это хорошо, - задумчиво произнесла она и повернулась к Эрику. – Дорогой, отдай мне её, пожалуйста.

- Что отдать, Кристина? – уточнил он с удивительной кротостью.

- У тебя в кармане твоя пенджабская удавка, - терпеливо пояснила она. – Пожалуйста, отдай мне её.

- Но ты же знаешь, Кристина.., - возразил он негромко.

- Эрик, так мне будет спокойнее, - отвечала она тоном гувернантки, отбирающей рогатку у избалованного воспитанника.

Пусть я и не знал тогда, Филипп, прошлого Эрика, но, запомнив загадочные слова Перса о «пенджабском шнурке», произнесённые им в комнате пыток, успел выяснить у моих коллег-путешественников природу этого орудия смерти.  А потому ты можешь себе представить, с каким изумлением я наблюдал за тем, как Эрик с неохотой вынимает из правого кармана кулак,  медленно разжимает его и вкладывает в протянутую ладонь Кристины жутковатый предмет, свитый из кошачьих кишок, на который она посмотрела без ужаса, но скорее критически, словно желая убедиться, что ей не вручили вместо него простой моток бельевой верёвки. Затем уже её пальчики сложились в кулак, Кристина шагнула к мужу и мягким жестом положила левую ладонь на его плечо. И лишь тогда она, наконец, вновь обратилась ко мне:

- Как вы смогли войти к нам, Рауль?

- Я хотел разыскать вас, Кристина, - признался я, не замечая более никого, кроме неё, - хотел узнать хотя бы, живы ли вы. Мне удалось выяснить адрес Перса, и я приехал сюда, надеясь, что он сможет помочь мне.

- Перс живёт не здесь, - поправила меня Кристина, - он снимает у нас флигель. Это за стеной, и наша дверь всегда заперта.

- Как видите, не всегда, - промолвил я. – Во всяком случае, я застал её приоткрытой и вошёл, услышав знакомый голос, как я и сказал уже вашему мужу.

Слова «вашему мужу» я произнёс с невесёлой усмешкой, однако Кристина нахмурилась, явно не разделяя моей иронии.

- Разве вы не понимаете, что ни в коем случае не должны были этого делать? – спросила она с укором. – Ведь вы же обещали мне, Рауль!

- Я обещал не причинять вреда.

- Но это и есть вред. – Не давая мне возразить, она продолжала. – Послушайте, Рауль, я очень рада видеть, что вы нашли своё, достойное место в жизни, но долее ваше присутствие здесь неуместно.

- Я только хотел убедиться, что ваши душа и рассудок в безопасности, - вымолвил я.

Она притянула Эрика ближе к себе.

- Не понимаю, какая опасность может исходить от столь заботливых мужа и сына, - заявила она, гордо вскинув голову. - Рауль, я получила всё, о чём могла бы мечтать: семью, музыку, сцену, признание – не жертвуя ничем из этого в ущерб другому. И я прошу вас более не приходить сюда.

После таких слов мне оставалось только удалиться.

- Как вам угодно, Кристина, - сказал я, отвесив поклон. – До свидания.

- Прощайте, Рауль, - спокойно, но твёрдо произнесла Кристина и нежно кивнула сыну: - Кристиан, проводи, пожалуйста, гостя.

Мальчик вздрогнул, словно эти слова обожгли его.

- А может, не надо, мама? – спросил он с ноткой обиды в голосе.

- Кристиан, проводи, - повторила она уже жёстче.

- Хорошо, мама, - отвечал он со вздохом и, не взглянув на меня, угрюмо добавил: - Пойдёмте.

Каждый шаг прочь от Кристины отдавался в моём сердце острой болью. Встреча с ней отнюдь не успокоила меня, так как я не поверил ни одному её слову. «Она пытается скрыть от меня тот ужас, в котором она пребывает», - говорил я себе, страстно желая угадать, не таилась ли за этой демонстрацией довольства жизнью робкая мольба о помощи.

В полном душевном смятении я дошёл до двери в ненавистной стене и затем обернулся. Кристина так и стояла чуть позади Эрика, и её пальчики по-прежнему сжимали его плечо. Но на его неестественно бледном лице не было торжества над изгнанным соперником, скорее, я читал в нём отчаяние. Однако, у меня не оставалось больше повода задерживаться в его логове, а потому я собрал всю свою волю и переступил невидимую грань, отделявшую запретный сад от мира обычных людей.

К моему удивлению, Кристиан покинул сад вслед за мной и закрыл за собою дверь, так что родители не могли его ни видеть, ни слышать. В его золотисто-карих глазах горел вызов.

- Капитан Шаньи, - объявил он звенящим от возмущения голосом, - если вы хоть чем-то посмеете обидеть моего папу, то будете иметь дело со мной!

Мои щёки вспыхнули, словно он швырнул мне в лицо перчатку, но я заставил себя сохранять хладнокровие, напомнив себе: «Спокойнее, это всего лишь ребёнок, притом сын Кристины».

- Я не наношу обид невинным людям, Кристиан, - сдержанно заметил я.

- Это вы так думаете, - живо возразил мальчик, и мы тут же услышали ласковый голос Кристины.

- Кристиан!

- Иду, мама! – ответил он громко и затем торопливо добавил: - Ну вот, я вас предупредил -  я ничего не делаю исподтишка.

И прежде чем я успел сообразить, что ему ответить, он выскочил за дверь и громко хлопнул ею мне в лицо. Теперь между мной и Кристиной была стена – стена, разделившая пополам не только дворик на окраине Парижа, но и моё сердце».

Отредактировано amargo (2008-07-31 21:26:38)