И второй -- тот, который позитивный 
. Может, даже слишком 
?
___________________________________________________________
Мальчишка в униформе проворно просеменил вглубь роскошной прихожей и принялся поочередно открывать золоченые двери, с гордостью демонстрируя богатое убранство апартаментов. Проследовав за ним, я придирчиво осмотрел гостиную, прошел через изящный будуар и полутемную спальню в сверкающую ванную комнату и, вполне удовлетворившись увиденным, поспешил выпроводить услужливого юнца за порог. Закрыв за ним дверь на ключ, я обернулся. Она успела уже пройти в комнаты и стояла теперь посреди залитой электрическим светом гостиной — такая маленькая, такая робкая в сиянии зеркал, хрусталя и обильной позолоты, что у меня защемило сердце. Оказавшись на мгновение во власти странного дежавю, я испугался, что она сейчас упадет в обморок. Но нет… Легким жестом она откинула с головы капюшон вечерней накидки и вдруг быстро, почти бегом, прошла к вычурному позолоченному столику, на котором возвышалась корзина изумительных белых роз. Я услышал, как она ахнула и, тихо засмеявшись, зарылась лицом в тугие бутоны. Опершись плечом о притолоку двери, я, затаив дыхание, смотрел, что будет дальше… Несколько мгновений она стояла, склонившись над цветами, вдыхая их дивный аромат, волнами распространявшийся по всей комнате…
…Этот момент я представлял себе сотни, тысячи раз… Долго, долго готовился я к этой сцене, проигрывая ее и так, и этак, мысленно оттачивая движения и жесты, вспоминая все, что видел и слышал за свою жизнь. Герцог Мантуанский, Фауст, Альмавива — о, у меня были достойные примеры для подражания, прекрасные наставники, великие соблазнители, неутомимые и неотразимые. И первый среди них — Дон Джованни, мой любимец, непревзойденный Дон Жуан… Как пригодится мне их опыт, их знания, их умение для выступления в новой роли!
Она обернулась, и сердце гулко стукнуло у меня в груди… Сверкнули в счастливой улыбке смешные зубки… Итак… Ваш выход, Monsieur Erik!
Раз! — беззвучно скользнула в венецианском зеркале над беломраморным камином крылатая темная тень. Два! — с шумом взметнулся и тут же упал к моим ногам черный шелковый плащ. Три! — отлетела в сторону ее накидка, вслед за которой последовала сорванная маска. И вот, словно в невиданном па-де-де, я склоняюсь над изогнувшейся у меня в руках женщиной — живой женщиной! «О, как вы прекрасны, сударыня…» — слышу я свой горячий шепот и прижимаюсь губами к ее нежной теплой коже, белеющей в вырезе вечернего платья. Прижимаюсь — холодея от тайного ужаса…
Страшно! Боже, как же мне страшно! Этот страх — животный, неподвластный разуму ужас — я преодолеваю всякий раз, когда собираюсь прикоснуться к ней. Я боюсь, безотчетно, глупо, по-детски боюсь, что едва я коснусь ее — рукой ли, губами ли, — она содрогнется, отпрянет, невольно, неосознанно, не в силах победить искусно скрываемое отвращение перед монстром, жалость к которому заставляет ее идти на ложь и физические муки. И каждый раз опасения мои оказываются напрасными и я признаЮ, что ошибался, однако это не мешает мне вновь и вновь трепетать от ужаса, жаждая и страшась нового прикосновения…
Но вот и этот мой страх позади. Не разжимая объятий, я увлекаю ее на белый шелковый диван, наслаждаясь близостью ее живого, теплого тела, упругого, как натянутая струна, и податливого, как размягченный воск. Она полулежит, откинувшись на подушки, а я заглядываю в ее серые глаза, стремясь увидеть в них отражение своей новой ипостаси. Да, сомнений нет: это другой, новый Эрик — коварный соблазнитель, искушенный любовник и холодный искуситель, перед которым не устоять ни одной, даже самой стойкой сестре милосердия! Вот — он и она, один на один — соблазнитель и его жертва, Эрик и покоренная им женщина! Всецело подвластная ему, она восторженно и страстно смотрит на своего покорителя… И она тоже стала другой! Увлеченная, как и я, своей новой ролью — ролью соблазненной соблазнительницы, бесстыдной и бесшабашной, изнывающей от любви в руках новоявленного Дон Жуана, она искусно подыгрывает мне! Лучистые глаза сверкают новым, не знакомым мне огнем, и лишь где-то глубоко-глубоко мне чудится полный отчаяния взгляд растерянной и напуганной сестры милосердия…
…В дверь постучали. С неохотой оторвавшись от увлекательных наблюдений, я быстро надел маску и впустил лакея, вкатившего в прихожую сверкающий столик на колесиках. Ага, вот и ужин, что охламон должен был заказать накануне по моей записке. Устрицы, фазаньи грудки, паштет из гусиной печенки, блюдо с сырами, маслины, фрукты в изобилии — виноград, апельсины, груши, — свежий белый хлеб с хрустящей корочкой, подернутая пылью бутылка «шато лафит», серебряное ведерко с торчащим из него горлышком в серебряной фольге … «Перье-Жуэ, гран брют»… Отлично. Почему-то в России все помешаны на «Вдове Клико», тогда как истинный знаток шампанского всегда отдаст предпочтение «Перье». Что ж, охламон не подкачал, да и здесь, в гостинице, сработали весьма неплохо. Тонкий фарфор, тускло мерцающее серебро, искрящийся хрусталь, белоснежное столовое белье… Прелестно. Я поставил бутылку обратно в ведерко и подозвал лакея. Тот успел уже накрыть небольшой овальный стол в центре комнаты и приготовился к дальнейшему исполнению своих обязанностей. Однако я подождал, пока он откупорит бутылки, и, сунув ему в руку хрустящую бумажку, указал на дверь: «Вас позовут, когда вы понадобитесь».
— Итак, сударыня, — обратился я к ней, возвращаясь в гостиную, — вот вам и продолжение вечера чудес. Усладив слух музыкой, усладим желудки пищей земной. Прошу разделить со мной сей скромный ужин.
Я и правда проголодался. Немудрено, если вспомнить, что со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки, за исключением утренней чашки кофе. Усадив ее на золоченый стул, я устроился чуть поодаль и с удовлетворением оглядел далекий от русского изобилия, зато по-французски изысканный стол.
— Прежде всего, позвольте поднять бокал за нашу встречу и возблагодарить судьбу, пославшую нам ее в то зимнее утро, в Петергофе!
Судьбу? Как же! За эту встречу благодарить надо кого-то совсем другого — того, кто только что отпустил эту тошнотворную банальность. Но элегантная ложь и банальности неотделимы от образа светского волокиты, с которым я, кажется, уже вполне сроднился. Да и моя визави, судя по всему, ничего не имеет против этого образа: любезная улыбка, с которой она внимает моим словам, выглядит не менее светской и банальной, чем мой тост. Чуть пригубив шампанское, она поставила бокал обратно на стол и замерла, выжидательно глядя мне в глаза.
— Рекомендую начать с устриц — свежайшие! — быстро заметил я, разворачивая салфетку и радуясь возможности оставить на время все роли и церемонии. — Ну, что же ты, Лиз? Попробуй же — они чудо как хороши! — Она странно медлила, поглаживая пальцами волнистый край тонкой тарелки. — Только не говори мне, что ты никогда их не ела.
Она сконфуженно улыбнулась, и я увидел вдруг перед собой смущенную барышню шестнадцатилетней давности.
— Баронесса! Вы что — никогда не видели устриц?! Боже мой, и эти люди еще считают себя европейцами! — восклицаю я в деланном возмущении, играя на ее не в меру развитом патриотическом чувстве и заранее предвкушая веселье.
— Почему не видела? — по-прежнему кротко улыбается она, не поддаваясь на мою провокацию. — Матушка обожала устриц. И папенька тоже. А я… У меня… — Она вздохнула. — Простите, сударь, но у меня против них… предубеждение. Не уговаривайте меня… Я ничего не могу поделать с этим отвращением…
Эти слова и сопровождавшее их выражение неподдельной, хотя и тщательно скрываемой брезгливости напомнили мне о моих давешних страхах. Вот я и дождался того, чего боялся. Правда, не в отношении себя — хвала аллаху!
— Сударыня!!! Вам ли говорить о предубеждении?!?! — в голос расхохотался я. — Нет, вы только послушайте: она ничего не может поделать с отвращением!!! Полноте, не смешите меня! — Я придвинулся вместе со стулом и приблизил к ней то, что заменяет мне лицо.
Искреннее непонимание в ее взгляде уступило место крайнему смятению. Она вся вспыхнула, глаза заблестели от подступивших слез. Мне стало жаль ее.
— Ну-ну, Лиз, не надо. Прости, я не хотел тебя огорчать, тем более в такой день. Мне просто очень хочется, чтобы ты попробовала устрицу. Вот увидишь: стóит только один раз себя пересилить — и ты забудешь про отвращение. Да ты и сама это прекрасно знаешь… — подмигнул я, снова не удержавшись от злой шутки.
Она вскинула на меня полные отчаяния глаза, и я поспешил загладить свою вину. Отбросив салфетку, я встал у нее за спиной, слегка нагнулся и, взяв ее руки в свои, принялся манипулировать ими, как кукловод на ярмарке.
— Ну, давай попробуем вместе. Вот, смотри. Берем раковину, кладем на тарелку… Теперь лимончик — возьми у меня половинку, я уже разрезал свой пополам… Вооот, выдавливаем немного сока на устрицу… Смотри, как она сейчас съежится… Ну ладно, ладно, не нравится — не смотри. Теперь положим лимон, возьмем вилочку… Видишь — одна сторона заточена, как ножик? Срезаем устрицу с раковины, насаживаем на зубчики… Ну-ка, открой рот! Открой, открой! Не бойся! Это же так вкусно, дурочка! Ну ладно. Эту я сам съем. Видишь? Ам!
Выйдя из-за ее стула, я отправил себе в рот комочек белой, упругой плоти, пахнущий лимоном и йодом, и на глазах у нее с наслаждением прожевал и проглотил его, демонстративно закатывая глаза и прищелкивая пальцами от удовольствия.
— Ну что? Ты все еще мне не завидуешь? — Она с веселым упрямством помотала головой. От недавнего отчаяния и смущения не осталось и следа. — Право, это странно… Ах, да ты же не знаешь, что это еще не самое вкусное! Смотри!
Я взял у нее с тарелки половинку корявой раковины и, осторожно поднеся ко рту, с шумом втянул в себя остававшуюся в ней жидкость — восхитительную смесь морской воды, лимонного сока и чего-то еще, выделяемого моллюском.
— Ммм! Ммм! Ммм! — деланно застонал я, прикрыв глаза и покачивая головой, чтобы продемонстрировать крайнюю степень наслаждения. — Рано смеетесь, сударыня! Сейчас мы все повторим сначала!
Проделав еще раз все манипуляции, я своей рукой отправил устрицу ей в рот, раскрытый с безропотной покорностью, правда, при этом она зажмурила глаза.
— Ну как? Только попробуйте мне сказать, что это невкусно!
— Вкусно… Нет, правда, вкусно! Похоже на маринованный гриб — такое же упругое и остренькое. Я обожаю маринованные маслята!
— Маслята? Это еще что такое? Впрочем, неважно. Гриб так гриб. Главное, что тебе понравилось. Ну, давай, теперь сама.
Вернувшись на свое место, я внимательно проследил за тем, чтобы она в точности повторила мой урок.
— Так, так, правильно. Вот видишь! Ничего страшного. — «И никакого отвращения», хотел было добавить я, но вовремя осекся, вспомнив ее несчастные, полные слез глаза. — Но позвольте, сударыня!.. Это еще что такое?! Вы, что, ее целиком глотаете? Не хватало еще, чтобы ты у меня тут подавилась, Лиз! Нет уж, так не пойдет! Ну-ка, давай, еще одну, только как следует! — Я положил ей на тарелку новую раковину.
Тяжело вздохнув, она взялась за вилочку и искоса посмотрела на меня. Брови ее были обиженно приподняты, но в глубине серых глаз и в уголках губ притаилась веселая улыбка. Девчонка, какая же она все-таки девчонка! На душе стало легко и тепло.
-0 
Это типаж безутешной ММЖ из фильма, которой не хватило личного счастья. 