А я опять приперся. Потому что на досуге стал перечитывать особо любимые куски, а в тексте Симы у меня "особо любимые" все, и я очередной раз зацепился взглядом (в положительном смысле) за куски, описывающие музыкальные усилия Эрика и его отношение к ним - ну, все его "конфликты" с Моцартом и его постоянная склонность ВСЕ, с ним происходящее, перекладывать "на ноты". С учетом того, что я именно музыкантство Призрака считаю его главной чертой, принципиально окрашивающей всю эту историю, мне это особенно ценно.
И в этом смысле я вот чего хотел сказать - по поводу "холода внутри", и того вообще, как окрашено творчество Призрака - мы столько об этом спорим, может, потому, что желаем милой Лизе "хорошего мальчика"? Мы уже много раз обсуждали, что о том, какой Эрик был композитор, мы судить не можем - не слышали, и знаем его музыку только по отзывам Кристины (которую она, впрочем, не только испугала и потрясла, но и вознесла). Но по поводу его пения у нас есть еще один свидетель - Рауль, который к тому моменту, когда потрясся голосом Эрика, ничего о нем не знал и инфернальному воздействию не подвергался. И виконт наш был растроган до слез глубоким, ангельским пением. И Кристина во время пения дуэтов была поражена именно живым чувством... Рауль слушал, а Кристина пела - не с демоном. А почему?
Вот почему - такая у меня есть мысль, как у человека певшего и знающего, что это такое. Музыка, особенно пение, – это искусство, в котором дистанция между художником и его произвдением минимальна. Твое тело, твой голос есть одновременно и инструмент, и произведение искусства - голос ведь продукт твоего тела, проходящий через него резонанс, длина/ширина связок, специфика твоего дыхания и проч. И музыка по определению не может быть творчеством "живого мертвеца" - потому что, чтобы ее извлекать, нужно быть внутренне активным, и она же в процессе извлечения тебя лечит и оживляет.
Ну, как растянутую мышцу нужно все равно разрабатывать, и сначала больно, а потом легче. Масса есть певческих историй про то, что начинали спектакль в состоянии глубокой депрессии, а заканчивали "ожившими" - просто потому, что процесс создания искусства непосредственно СОБОЙ, процесс непосредственного выражения чувства - это невероятное облегчение, и возрождение, и прочий катарсис. И особенность человеческого уха, тела и голоса такова, что они не производят и не воспринимают отрицательных, "вредных" и темных гармоний - один раз в истории музыки Тартини написал свою "Сонату Дьявола", применив там некий гармонический ход, который настолько претит человеческому уху, что вызывает физическую тошноту. Ну так он же и поклялся, что никогда больше так делать не будет, и все композиторы тоже заключили между собой некий пакт о том, что не стоит трепать нервы себе и другим. (Может быть, кстати, что Эрик в своем этом "Дон Жуане" органном использовал шкалу Тартини - это бы объяснило, почему Кристина так ужаснулась. Но он же явно там же, в том же "Дон Жуане", перешел от "Сонаты Дьявола" к чему-то другому - то бишь это преодолел и "вознесся". Это к вопросу о том, проводником чего он был и откуда:)).
В любом случае, я о другом - о том, что пение – это физическая и эмоциональная вовлеченность поющего в акт творения живого искусства. Наличие у Эрика Леру (и у Эрика Симы) в душе музыки - это прямое указание на то, что он ЖИВОЙ, у него есть "работающее" сердце, потому что люди холодные никак, никакую музыку писать не могут - и не могут петь так, чтобы виконт за дверью плакал... Они, может, и хотели бы изобразить из себя "живого трупа". Но сам факт того, что они запели, что у них получилось потрясающе - это и знак того, что они еще "дышат", и инструмент дальнейшего "излечения". Раз запев и ощутив свою причастность к творению искусства - немедленную, непосредственную, и чистую, без дистанции и неудовлетворенности собой, которыми оборачивается иногда живопись или литература, – человек уже и дальше живет.
Призрак в мюзикле от музыки отрекся и замолчал. А Эрик Леру - задыхался, плакал, но ни слова о том, что с музыкой покончено, не сказал. И совсем не случайно.