opera, как всегда, в самую точку . Я сама страшно веселилась, представляя себе его настоящую речь . Прямо хоть давай сноску с "переводом" .
Но он же -- самый-самый и все всегда делает лучше всех  V/  .

Давно сюда не заглядывала, потому что не было извещений на почту. И вот заглянула...

Немон, ну вот Вы и прочитали .
Спасибо Вам огромное за такой отзыв. Не знаю, что и отвечать на него. Очень рада, что Вам понравился мой Эрик. Вы совершенно правильно его восприняли -- это, действительно, Личность -- и этим все сказано. А Личность не может быть плоской, в ней должно быть всё -- и плохое, и хорошее, важно, чтобы все это было крупным, ярким, а не пошлым и мелким. Во всяком случае, таким я воспринимаю Эрика вообще и таким попыталась его изобразить.

Спасибо еще и за оценку второстепенных персонажей. Я старалась .
И дальше буду стараться не разочаровать ни Вас, ни всех остальных, кто читает и любит этот текст.

Что касается моего "выхода на новый уровень", я уже говорила об этом где-то раньше . Не с чем мне выходить пока. Напрашивается одно очень женское сравнение. Я вот, например, иногда могу сшить себе очень удачную юбку или брюки (по хорошей выкройке, естественно). И всем нравится, все хвалят. Но это же не значит, что я после этого возьмусь шить для других, правда? Так и тут. Вот накатило на меня, стала я писать про Призрака Оперы:). Но это не значит, что я смогу так же запойно писать про что-то другое, ведь так? Тоже должно "накатить". До сих пор, правда, не накатывало:).
Однако  жизнь потому и прекрасна, что удивительна, как говорит один мой знакомый. Мало ли что бывает .

Но я-то сюда зашла сейчас не только ради этого  разговора .

Есть у меня кое-что, что я могу предложить всеобщему вниманию (если оно еще не ослабло). За лето я написала довольно много, но, к сожалению, не подряд. Писала, что приходило в голову. Например, есть уже самый конец с последними словами, есть несколько разрозненных кусков. Но и продолжение выложенной части тоже есть. Довольно объемистое. Помня о пожеланиях некоторых из читателей , буду выкладывать постепенно, не очень большими порциями. Вот первая.

Отредактировано Seraphine (2008-09-07 18:10:16)

Подумала и решила выложить еще кусок -- до конца третьей части. Это должно все же читаться подряд.
Так что вот .

Странная вещь — одиночество. Прочнейший сплав, соединяющий, казалось бы, несоединимое. Вынужденные там, в «благоуханном аду», лишь мириться с обществом друг друга, расставшиеся много лет назад с чувством неимоверного облегчения (я говорю за себя, но уверен, что и он испытал тогда нечто подобное), в Париже мы искали встреч. И дело было не в слежке, которую этот неутомимый труженик установил за Призраком Оперы. Нет, я был для него не только объектом для наблюдений, не только злодеем, на котором он мог упражнять свое искусство и которого собирался отвратить от возможных преступлений (каких преступлений, дарога? Боюсь, в здании Национальной академии музыки на ту пору не было никого безобиднее Призрака Оперы), — а единственным существом в этой чужой для него стране, способным разделить и скрасить его неизбывное одиночество.

«Эрик, послушай…» — нерешительно начал он однажды, когда мы снова будто бы невзначай столкнулись в галерее первого подземелья. Я видел, что ему нелегко дается этот разговор. Как же, некогда могущественный начальник тайной полиции обращается с просьбой — и к кому! К «чудовищу, не ведающему разницы между добром и злом», как он припечатал меня в момент прощания, там, в горах Восточного Азербайджана. Как видишь, милый дарога, я не забыл твоих напутственных речей. «А почему бы нам не тряхнуть стариной?» — «Про что это ты, приятель? Уж не скучаешь ли ты по «Розовым часам Мазендарана»? Право, ты меня удивляешь… Мне всегда казалось, что ты не разделял вкусов и увлечений нашей госпожи и пособлял ей исключительно по долгу службы. Неужто тебе недостает острых ощущений? Нет уж, дарога, уволь, тут я тебе не товарищ. Развлекайся сам. Единственное, что могу для тебя сделать, это одолжить мою удавку — я привез ее с собой в качестве сувенира. Только вот не уверен, что ты сумеешь воспользоваться ею должным образом…» По обыкновению, я не мог отказать себе в удовольствии поддразнить этого праведника. Но он сделал вид, что не слышит моих слов. «Я про шахматы. Я привез с собой отличные шахматы, они стоят и пылятся у меня дома. Я никого не знаю тут, кроме тебя, у меня никто не бывает… Ну… ты понимаешь меня, Эрик?..» Он явно ждал, чтобы я сам произнес за него сакраментальное приглашение, но мне хотелось еще помучить его. «Шахматы? Ну, меня этим не удивишь. У меня тоже есть шахматы. Думаю, точно такие же, как и у тебя. Помнится, мы с тобой одновременно получили их в подарок от государя — за особое рвение и искусство в организации досуга его возлюбленной. И мне тоже не с кем играть, дарога. Видишь, у нас с тобой по-прежнему много общего. Я с радостью пригласил бы тебя к себе, но вот беда — Призрак Оперы не принимает никого и никогда. И даже для тебя, старинного друга и соглядатая, он не сделает исключения. Сам посуди: что это за призрак, к которому ходят гости играть в шахматы?» — «Мммм… Эээээ… — Он мялся еще несколько секунд, но наконец решился и, опустив свои яшмовые глаза долу, твердо произнес: — Я рад буду видеть тебя у себя, на улице Риволи, Эрик. Приходи запросто. Сыграем пару партий. Не беспокойся, у меня никто не бывает», — повторил он, многозначительно взглянув на меня, и это проявление заботы отозвалось в душе чудовища чем-то похожим на благодарность.

Нельзя сказать, чтобы я злоупотреблял его гостеприимством, но с десяток вечеров мы все же провели вместе. Я приезжал на улицу Риволи в экипаже поздно вечером. К моему приходу, о котором я предупреждал его заранее, он всегда отсылал своего слугу, а потому сам открывал мне дверь, и мы проходили в его захламленную, вечно неприбранную, неуютную холостяцкую берлогу. Шахматы уже были расставлены, рядом на низком столике стоял неизменный поднос с кофе и восточными лакомствами, до которых он всегда был большой охотник. Однако я ни разу не снизошел до его угощения. Благодарю покорно: мне вовсе не улыбалось вновь прочесть в его непроницаемых глазах невольное выражение неловкости и омерзения, которое всегда появлялось в них, когда он заставал меня без маски. Я оставался у него часа полтора-два, в течение которых мы успевали разыграть одну—две партии, в зависимости от их сложности. Потом он провожал меня вниз, сам вызывал мне экипаж и, не договариваясь ни о чем, мы расставались до следующего раза.

Так продолжалось более двух лет. А потом в мою жизнь вошла Она, вытеснив оттуда всё и вся, в том числе и одинокого дарогу. Ездить к нему я перестал, мы встречались изредка в театре, но я был слишком поглощен своими чувствами и переживаниями, чтобы думать еще и о нем с его шахматами, одиночеством и неизбывной тоской по родине. Правда, сам он не переставал напоминать о себе, с непозволительной настойчивостью подбираясь все ближе и ближе к моему жилищу. И вот, глядите-ка, до чего докатился этот праведник! Вломился без спроса в чужой дом! Но к счастью, у меня есть средство от таких непрошеных гостей…

«Ну, ладно, дарога! Будет с тебя! Хватит жариться. Так и быть, выпущу тебя на первый раз. Но только на первый, учти! Эрик не любит незваных гостей. В следующий раз пеняй на себя…»
Молчит. Обиделся. А зря. Обижаться следует мне, к которому ты влез, как заправский взломщик… Приготовив на матушкином столике шахматы, я принес из столовой поднос с кофейником и чашками и пошел освобождать своего горе-посетителя…

Едва я открыл дверь, меня обдало тропическим жаром и гнетущей тишиной. Внутри было темно — вместе с калорифером я отключил и освещение, — но в призрачном мерцании зеркал я сразу заметил темное тело, распростертое на полу в неестественной, вывернутой позе. Сердце у меня упало. «Дарога, дарога, что с тобой?» Ответа не последовало. Дрожащими пальцами я сорвал с себя сюртук и маску и нырнул в удушающую атмосферу зеркальной комнаты, не переставая взывать к не подававшему признаков жизни дароге. «Салех, Салех, дружище, ну что же ты не отвечаешь?» — причитал я, не замечая, что впервые в жизни обращаюсь к нему по имени. Находиться в темной раскаленной душегубке не было никаких сил, и, взвалив безжизненное тело себе на плечи, я поспешил перетащить его в прохладную матушкину комнату, проклиная день, когда мне пришла в голову мысль воссоздать у себя на квартире этот мазендаранский аттракцион. Кое-как свалив тяжелую ношу на кушетку, я смог наконец как следует осмотреть несчастного и… Вслед за чувством безграничного облегчения, которое я испытал, взглянув наконец на него при достаточном освещении, я оказался во власти безумной паники, вновь заставившей меня затрепетать как осиновый лист. Это был не дарога…

Не будь я так потрясен в первые мгновения, я должен был бы сразу обратить внимание на странное одеяние, которое мой незадачливый приятель выбрал для визита ко мне. Синяя рабочая блуза, бесформенные штаны, грубые башмаки. Поднеся лампу к лицу незваного гостя, вместо тонких черт бывшего начальника тайной полиции, я увидел внушительных размеров нос и рыжую клочковатую бороду… Знакомая физиономия. Бригадир рабочих сцены. Как бишь его? Бюке, кажется. Да, я явно недооценил этого проныру и болтуна, распускавшего небылицы о Призраке Оперы и постоянно совавшего свой длинный нос в мои дела. Эта тварь все-таки добралась до меня, опередив даже самого дарогу… Дьявол! Когда же он меня выследил? Я ведь всего раза три воспользовался этим лазом, да и то только для того, чтобы проверить действие зеркальной комнаты. Не бог весть какое удобство — возвращаться домой через люк, расположенный почти в трех метрах от пола. Значит, он видел меня… Что ж, поделом собаке…

Но что же делать? Что мне теперь делать?! С трудом преодолевая брезгливость, я попытался определить степень увечий, полученных непрошеным гостем при падении с высоты. Поза, в которой я его обнаружил, не предвещала ничего хорошего. Похоже, у негодяя сломана шея. И не только. Тем проще. Нет человека — нет проблемы. Мозг заработал в привычном направлении, выстраивая очередной план действий.

Ничего страшного. Никто ничего не узнает. Самое простое — сбросить тело в Авернское озеро. Однако оно не так велико и не так чисто, чтобы загрязнять его еще и разлагающимися трупами. Нет уж, спасибо, жить на берегу такого источника заразы я отказываюсь. Значит, будем действовать иначе. Я его просто подброшу. Можно даже инсценировать самоубийство. Мало ли что было на уме у этого типа? У каждого представителя рода людского есть за душой нечто, из-за чего в один прекрасный день он может пожелать свести счеты с этой жизнью. Решено: отволоку его ночью в какое-нибудь служебное помещение и подвешу. Пусть гадают, с чего это добродетельный католик, примерный семьянин, отличный работник, никогда не бравший капли в рот, вдруг решил сунуть голову в петлю… Да, дружище Бюке… Не спасла тебя твоя непогрешимость. Лучше б уж ты пил и шлялся по бабам: тогда бы у тебя не было ни времени, ни желания выслеживать призраков по оперным подвалам…

Вот только как я дотащу его до верха?.. Я и до кушетки-то его доволок с трудом. Это не изящный, худощавый дарога… (И как это я мог так ошибиться? Вот уж действительно, у страха глаза велики…)

Оставив тело на кушетке, я вымыл руки, перешел в гостиную, где остывал мой кофе, и, налив себе чашечку, принялся обдумывать предстоящую мне нелегкую задачу. В сущности, то, что валялось там, в соседней комнате, перестало быть для меня человеком. То был лишь некий ненужный предмет — досадная помеха моему покою и благополучию, — от которого я должен был освободить свое жилище. Я как раз думал, что неплохо было бы раздобыть лошадь — позаимствовать, к примеру, в театральной конюшне, — когда за дверью раздался хриплый стон…

Чуть не выронив от неожиданности чашку, я бросился к кушетке… С неопрятной физиономии на меня смотрели два мутных глаза, исполненные смертельного ужаса. Я отпрянул в сторону. Жив! Жив!!! Проклятье!!! Этого только не хватало! Все катилось к дьяволу — все мои планы. Конечно, с такими травмами он вряд ли протянет долго. Но не могу же я держать его у себя, дожидаясь, когда он наконец подохнет. В один прекрасный момент явится Антуан, и что я тогда буду делать? Как объяснить старику, почему господин Тьерри, старший сын его обожаемой хозяйки, держит у себя какого-то покалеченного работягу, не оказывая ему при этом ни малейшей помощи?

Можно, конечно, проделать все, как задумано, и подбросить его таким, какой он есть. А вдруг перед смертью он успеет рассказать что-то о своих злоключениях? Наведет на мой след? Тогда прощай спокойная жизнь!

Чувствуя, как во мне закипает бешеная злоба, я вернулся к кушетке. Глаза его снова были закрыты, но теперь он совершенно отчетливо дышал — тяжело, с хриплым присвистом. Жив, собака… Но…

От ясности мелькнувшей в мозгу мысли закружилась голова… Дело-то поправимое… То, что он до сих пор жив, — чистая случайность. Недоработка Провидения, которую я вполне в состоянии устранить.

Я снова попытался осмотреть его — уже с этой точки зрения. К горлу подкатил предательский ком. Господи, а я-то думал, что все это навсегда осталось в прошлом и мне никогда больше не придется испытывать этого отвращения! Но иного выхода нет…

Стараясь ни о чем не думать, еле держась на ватных ногах, я отправился в спальню и вскоре вернулся оттуда, сжимая в руке свернутую кольцом дьявольскую веревку, которую хранил среди своих реликвий — в память об известных временах. Стиснув зубы и дыша ртом, чтобы не чувствовать омерзительного зловония, исходящего от давно не мытого, да вдобавок еще и изрядно пропотевшего в «африканском лесу» тела, я осторожно пропустил удавку под бычьей шеей и, завязав на ней скользящий узел, распрямился во весь рост. В последний раз открылись бессмысленные мутные глаза на лице моей новой жертвы, и я зажмурился, прячась от этого взгляда. Затем, привычным жестом намотав конец удавки на руку, я уперся сапогом в объемистый бок и дернул что было сил, захлебываясь слезами отчаяния и бессильной злобы…

*

Когда позади послышалось шлепанье босых ног, я не сразу понял, что это. Но вот две робкие нежные руки обвили мою талию, и я всей спиной ощутил доверчивое прикосновение прижавшегося ко мне теплого тельца.

— Эрик, не надо… — тихо произнесла она, впервые назвав меня просто по имени. — Все будет хорошо… Я буду молиться о вас, сударь…

Тишина… Свист ветра за окном… Стук веток в стекло… Стараясь погасить в глазах безудержную радость, внезапно пришедшую на смену столь же безудержной ярости, я повернулся к своей избавительнице…

*

…Отперев дверь своим ключом, я, не снимая пальто, промчался в спальню. Чиркнул спичкой, зажег лампу. В дальнем углу за кроватью было пусто. Все в комнате указывало на то, что здесь недавно прошлись с веником и тряпкой. Господи, ну как же некстати! Почему, почему страсть к наведению порядка проснулась в охламоне именно в эти два дня, что меня не было дома? А я так надеялся, что все еще можно исправить…

…Во время вечернего музицирования, когда я играл ей концерт Шопена, мой взгляд случайно упал на стену, где на месте фотокарточки сестры милосердия давно уже красовалась иконка неопознанной русской святой. За событиями последних двух дней я совершенно забыл о ней… Непонятная тревога заставила меня споткнуться на сложном пассаже, да так, что пришлось сызнова начинать вторую часть. В ответ на ее вопросительный взгляд я пожал плечами и улыбнулся…

Позже, когда отзвучал вдохновенный финал нашего третьего дуэта и силы стали понемногу возвращаться ко мне, я молча поднялся и стал одеваться. Мысль о фотографии сестры милосердия, валяющейся где-то за кроватью у меня в спальне, острой занозой засела в мозгу, смущая безмятежный покой, в котором я пребывал с утра. Мне нужно было как можно скорее избавиться от этого беспокойства…

Она сидела в постели, натянув до подбородка одеяло, и сокрушенно следила за моими движениями.

— Ты куда? Ночь на дворе… — Ее голос был еле слышен.
— Пора, сударыня. Не могу же я переселиться к вам навеки?

Я подошел к кровати и без колебаний поцеловал ее в лоб.

— Но почему сейчас? — жалобно спросила она, оставив мою шутку без внимания. — Разве нельзя подождать до утра?

Положа руку на сердце, я и сам не прочь был остаться. Где-то в глубине сознания притаился страх, что, стоит мне покинуть эту неярко освещенную теплую комнату, наполненную новыми, непривычными запахами и звуками, и я уже не вернусь сюда: как во сне, потеряю заветную дверь и не смогу никогда отыскать. Да и ее было жаль: она выглядела совершенно расстроенной. Однако дело мое не терпело отлагательства, и я вновь сослался на меры предосторожности.

— Я уже говорил: нельзя, чтобы видели, как я утром выхожу из вашего дома, баронесса. Я не хочу, чтобы о нас болтали. — Я присел на край кровати и погладил ее, как маленькую, по голове. — Я думаю только о тебе, поверь…

В сущности, это не было такой уж ложью. В самом деле, как ни странно в этом признаться, мне далеко не безразлично теперь, что станется с этой глупой синицей.

— А что будет завтра? — Она снова вцепилась в мой рукав, как давеча на крыльце.

Я осторожно разжал ее пальцы и встал.

— Уже сегодня. Ты пойдешь гулять в парк и там — совершенно случайно, прошу заметить, — встретишь своего соседа. И вы поедете кататься.
— С Леонтием Карлычем?

На мое счастье она неожиданно развеселилась, и, воспользовавшись этим, я поспешил удалиться, потрепав ее на прощанье по бледной щеке…

Черт! Ну что же теперь делать? Где этот охламон?! Дрыхнет, небось, как сурок. Ну, погоди у меня! Нажав несколько раз подряд на кнопку электрического звонка, я вернулся в гостиную. Там тоже повсюду наблюдались признаки припадка трудолюбия, столь некстати приключившегося с моим Лепорелло. Все на своих местах, шторы на окнах привычно задернуты, столик с остатками позавчерашнего пиршества пуст. Ни пылинки, ни соринки. Присев на корточки, я безо всякой надежды стал шарить рукой по ковру в том месте, где заметил вчера утром черепаховый гребень. Ничего!

Почувствовав, что за спиной у меня что-то происходит, я обернулся. Охламон, заспанный и всклокоченный, в накинутом прямо на рубаху зипуне, стоял у двери, согнувшись пополам, и с сосредоточенным видом взирал, как его хозяин ползает на карачках по полу. Я вскочил на ноги.

— Э-э-э-э… Степан… ты, я вижу, хорошо поработал…

Молчание.

— Ты ничего не находил здесь и потом еще там, в спальне?..

Дьявол! Объясняйся тут еще с этим тупицей…

Последовавший за моим вопросом неопределенный жест рукой сопровождался полным молчанием.

— Ну что? Что?! Можешь ты сказать хоть слово?! — Я чувствовал, что вот-вот вцеплюсь в его кудлатую башку.
— Всё на месте.
— Что — на месте?! Где — на месте?! Ты хоть понимаешь, о чем тебя спрашивают, остолоп?!
— Где-где… Где и всегда… В комоде… Под рубашками… И эту штуку… как ее… которая тут валялась, туда же положил…

Не слушая его больше, я побежал в спальню и, засунув руку в глубину верхнего ящика комода, нашарил там под стопкой белья гребень и металлическую рамку. Все было цело — и стекло, и фотокарточка.

— Хорошо еще, карточка не попортилась… — Охламон притащился вслед за мной и продолжил свои комментарии. — Рамка вот только погнулась малость, да стекло вдребезги… Это ж надо так… Пришлось повозиться…
— Что? — Я не особенно вслушивался в его басовитое брюзжание. — Ах да… Так это ты починил? Ну что же… — Порывшись в жилетном кармане, я вытащил серебряную монетку. — Вот, возьми. Это тебе за старания.

К моему удивлению, он не сдвинулся с места.

— Не надо мне ничего… — буркнул он. — Мы не ради денег, а для порядка… Нехорошо так… Такая барыня, а они ее об пол…

Поразительно! Этот охламон снова вздумал читать мне нотации. Вышвырнуть его что ли к чертовой матери? Однако мне недосуг было на него сердиться. Все так отлично устроилось!

— Ну ладно, ладно… Полно брюзжать… Забирай свой заработанный рубль и проваливай. — Я насильно вложил монету ему в руку. — Купишь леденцов своей petite amie (1) … Камердинер…

Тот злобно сверкнул на меня бесцветным глазом и, зажав в кулаке деньги, молча направился к двери.

— Да не забудь приготовить воды побольше и все, что надо, к утру. Я рано встану и сразу уйду, — сказал я ему вдогонку.
— «Не забудь, не забудь»… — проворчал он с порога. — Кто забывает-то? Никогда такого не было еще… А они — «не забудь»…— И дверь захлопнулась за ним с демонстративным грохотом.

Оставшись один на один со своими реликвиями, я осторожно заглянул в глаза сестры милосердия. Нет, не было в них ни укора, ни осуждения. Сегодня они смотрели с доверчивым удивлением. Более того, в глубине их притаилась детская радость. Казалось, еще немного и губы приоткроются в веселой улыбке, обнажив два забавно искривленных передних зуба…

Подмигнув ей, я с облегчением вздохнул и бережно спрятал рамку и гребень под стопку чистых рубашек. На сердце снова стало легко и весело. Впереди была еще целая ночь, и, достав из кармана пальто старую кожаную тетрадь, исписанную полудетским почерком, я отправился в башенку на встречу с собственной юностью.

Конец третьей части

(1) Подружке (фр.).

Отредактировано Seraphine (2008-09-07 19:01:45)

Судорожно бросилась искать Кей в сети. Все-таки я ее очень невнимательно читала... Начало, про детство и самую юность -- да, а потом -- через пень-колоду. И вот, пожалуйста. Всячески стараюсь не заимствовать ничего ни у кого -- и здрасьте... Прямо, хоть выбрасывай этот кусок про Бюке... А жалко...

А чем это мой Эрик такой уж Дон-Жуан, Лео?

Всё Вы правильно развыступались, Лео

А Эрик наверстывает упущенное за долгие годы воздержания со свойственной ему упертостью и "вдумчивостью"  :sp: .

Насчет Кей, совершенно верно . Я как раз и стала читать по диагонали примерно с того момента, когда события начали перекрещиваться с Леру, может, чуть раньше. Персию еще подробно читала, а вот на строительстве Оперы сломалась .
Спасибо Вам за оценку сцены с Бюке. Мне она тоже понравилась (у меня ).

Немон, и Вам спасибо:). Скоро будет очередной кусочек. И про дарогу у меня еще есть, но отдельный эпизод, пока не связанный  с написанной уже частью, до него надо "доползти".

Нет, Серенада, боюсь, Эрик никогда не будет себя считать обычным мужчиной, да и какой он обычный -- чудо-юдо по всем параметрам -0 . А белокурая мамзель... Скоро, скоро начнется  .