Кусочек без намека на смысл, но  чтобы вы видели, что я фанфик не забросила, а пишу, пишу.. Одна бытовуха на горизонте...но что ж поделаешь....

Что было потом, я помню плохо. Только его руки, его дыхание и сверкающие угольки глаз рядом. А еще, когда я, с грустью пересчитывая пальчиком его ребра, тихо спросила: «И что теперь мы будем делать?», Эрик вздохнул, прижал мою голову к своей груди и смог лишь выдавить из себя: «мы…я…мы…»
- Ну конечно, Эрик, - улыбнулась я тогда, - конечно, все так и будет…

А затем… затем мне началось сниться что-то очень нехорошее, и я решила проснуться.

Как хорошо, что я не послушала вчера Эрика и не закрыла ставни. Нет ничего отвратительнее, чем просыпаться в темной помещении, куда солнечные лучи прорываются лишь через тонкие зазоры в деревянных панелях окон.
Солнце, столь редкое и столь драгоценное для этого времени года, осветило все в комнате и тут же превратило мое настроение из неопределенно-сонного в ликующе-радостное.
Эрик обнимал меня одной рукой за плечо, другая – на моей спине. Пошевелиться, не потревожив его, было невозможно, а будить его и разрушать то удивительное выражение блаженства, что каким-то образом смогли образовать черты его лица, мне не хотелось.
У меня не было еще возможности, подобной этой, чтобы внимательно рассмотреть его лицо на свету, и я, в ожидании пробуждения Эрика, успела запомнить, наверно, каждую его черточку.
Спал он долго, и наблюдать за его пробуждением было удивительно. Часы отстучали чуть больше девяти, а я, не сводившая с него глаз, ожидающая с замиранием сердца тот момент, когда он очнется от сна и я смогу улыбнуться ему, увидела, как лицо его постепенно меняется. Словно какая-то тень надвигалась на него, с каждой секундой оно ожесточалось, уродство проступало, словно невидимые чернила под светом лампы.
Сны – а я надеюсь, что они были хорошими, - больше не владели им, Эрик постепенно возвращался в реальный мир, но словно все еще цеплялся за сновидения, такие простые и безопасные, лишь бы не встречаться лицом к лицу с тем множеством проблем, что ему предстояло решить.
Руки его  инстинктивно сжались, прижимая меня еще ближе, он резко открыл глаза.
Наши взгляды встретились.
Смущение, обожание, радость, недоверие…ужас.
Эрик, разжав объятия и отшатнувшись от меня, закрыл свое лицо руками.
- Прошу вас, не смотрите на меня! -  простонал он. - Я прошу вас!
Я лишь хмыкнула и не ответила ничего. Повисла тишина. Я наблюдала, как его руки, напряженно впившиеся в лицо, через некоторое время расслабились. Он, сидевший ко мне боком, чуть повернулся, глаза сквозь пальцы напряженно наблюдали за мной, но огонь страха в них с каждым мгновением угасал.
Наконец Эрик отвел руки от лица.
Я улыбнулась.
- Я правильно поняла, и это просто твоя непроизвольная реакция на обнаружение красивой девушки в собственной постели? Тогда, надеюсь, ты отучишься от этой пренеприятной привычки, так как каждый день быть разбуженной воплем «ах, не смотрите на меня!» мне не хочется, - я пододвинулась к Эрику, пытаясь скрыть свой совершенно неприличный восторг от той смеси смущения и любви, с какой смотрел он на меня.
- Прости, - выдавил он из себя, - я…просто…
- Ничего страшного, - я улыбнулась и убрала прядь волос с его лба.
- Конечно, ничего страшного, -  неожиданно резко сказал он, дернувшись от моей руки.
Я нахмурилась. Странно было наблюдать подобную угрюмость с его стороны.
- Что случилось?
Он резко поднял на меня глаза, кольнув взором, но не сказал ни слова.
- Эрик, я еще не научилась читать мысли, в этом аспекте специализируется Александр, так что если ты хочешь что-то сказать – скажи.
Он с непонятной для меня эмоцией сузил глаза, а потом вдруг выпалил:
- И что теперь? Когда ты удовлетворила свою потребность в помощи всем страждущим и отверженным? – в его голосе откуда-то очутилась злость.
Ах, ну конечно же, ущемленная гордость. И как скоро! Такое чувство, словно он еще долго после того, как я заснула, проматывал в памяти воспоминания ночи и подготавливал свою пламенную речь. Накручивал себя, можно даже сказать. Господу одному известно, что он мог себе напридумывать… Ужасно, нестерпимо гордый человек. Понимание того, что женщина – существо, рядом с которым он желал проявлять себя лишь с безупречной стороны – видела его в момент слабости и страха – вот что жгло его, вызывало стыд, смущение. А вдруг – что вдвойне для него ужасно – ему пришла в голову мысль, что все это произошло из-за единственно моей  нему жалости…
Сдержав в себе огромное желание залепить этому невозможному мужчине пощечину, я вместо этого придвинулась ближе, взяла его уродливое лицо в ладони и начала покрывать  его осторожными поцелуями. Сразу же вся злоба его исчезла…ведь он и сам в глубине души понимал всю беспочвенность своего раздражения. Понимал, что не прав.
- Ты не можешь…ты не должна…- зашептал он, гладя мои волосы.
- Только из-за того, что тебе так проще, любовь еще никто не отменял.
- Но ведь и я люблю тебя…
- Вот видишь…- мои губы тронула улыбка.
- Но это…невозможно…
- Отчего же? Со мной все возможно…
Его руки запутались в моих волосах, его хриплый шепот рядом:
- Откуда ты? Откуда ты такая? Что ты такое?
Но ведь ему совершенно не нужен ответ, его янтарные глаза сверкают так дико, так отчаянно, что мне страшно, но он, одновременно, и спасает меня от этого страха…до чего же переменчивый человек…мы с ним похожи…трудно будет ужиться...но он так головокружительно близко, что мне кажется – мы вместе навсегда…

В одиннадцать часом, по обоюдному безмолвному сговору, мы принялись за поиски моей ночной рубашки.  Мне пришлось закутаться в это тоненькое, измятое, подходящее более для мытья полов, чем для ношения изделие текстильной промышленности и покинуть любовь всей своей жизни на тот невыносимо долгий период, пока я не достигну своей комнаты, не переоденусь и не вернусь к нему.
Эрик с тревогой проследил за тем, как я перебралась по подоконникам до своего окна, причем мне пришлось еще долго ждать, пока какая-то пара старичков, охваченная совершенно ненужным любопытством, медленно дошла по улочке до Гранд Канала, полюбовалась им и ушла прочь. Думаю, что вид едва одетой девушки, лазающей по окнам, едва ли оставил бы их равнодушными.

От дел любви стоило перейти теперь к делам материальным. Для начала – найти себе одежду. Конечно, Вероника дала мне несколько платьев, которые принадлежали ее племяннице, Эмили, но ведь они совершенно мне не подходили!

Александр осторожно выглянул из-за дверцы платяного шкафа, в котором я минуту назад безуспешно предпринимала поиски чего-либо, в чем бы я была ослепительно прекрасна.
- Я принес тебе несколько платьев, - он извиняюще улыбнулся.
- Лучше бы ты принес немного денег, когда я умирала с голоду несколько дней назад, - я отвернулась, подошла к туалетному столику, взяла расческу, провела по волосам, делая вид, что увлечена привидением себя в порядок и мне нет совершенно никакого дела до Александра.
Грустный вздох с его стороны, и он присел на одно колено рядом со мной.
- Ты ведь знаешь, что, будь это в моих силах, я бы принес тебе все деньги, что когда-либо появлялись на этом свете…но я не мог, Адри, я не мог…такое ведь не в первые…умоляю, прости меня, - он взял мою руку, - я так боялся за тебя, я с ума сходил, но не мог найти…а потом, узнав, что ты в порядке…
- Да уж, - хмыкнула я, - в порядке!
- …я решил, что более полезным сейчас было бы прояснить все твоему Эрику…
- В этом ты не ошибся, - примирительно улыбнулась я, - и только поэтому я тебя прощаю.
- Ну и что же? –  он в момент превратился назад в хитрого лукавого Александра.
- Что-что…только не прикидывайся, что ты не знаешь «что»! – я шутливо толкнула его в плечо, - только не строй из себя невинную утку. Показывай платья. Да, и, может быть, раздобудешь кое-что для Эрика…
- Ох, разумеется.. И когда это я успел наняться к тебе в домработницы? Разыскивать одежду для твоего ненаглядного…
- Кстати о домработницах, ты не подыщешь нам квартиру?
Александр резко выпрямился и всплеснул руками.
- Вид на Лагуну, рояль, две гардеробные, большая кухня, гостиная, спальня. Уют, немного роскоши, - я сложила руки на груди, - уверена, что ты справишься. Ну, пожалуйста! – протянула я, видя его недовольство, - сделай меня счастливой абсолютно! Сашенька! Ты подарил мне Эрика, так пусть щедрость твоя не иссякнет!..

Александр выдал пару очень нехороших русских ругательств, повернулся вокруг собственной оси и исчез.

Совесть недолго грызла меня – ровно до того момента, как я не обнаружила те  несколько платьев, которые Александр принес для меня, и не принялась за тщательную их примерку.

И вот, наконец-то, я выпорхнула из комнаты светлым ангелом, в сверкающем белизной платье свободного покроя, с распущенными волосами. В облике моем не было ничего привлекающего внимание, кроме, разве что, сияющего счастьем лица, еще более выделяющегося на фоне простоты одежды.

О да! Я была счастлива! Волны счастья, бездумного, безумного счастья сбивали с ног любые «ненужные» мысли…Не время им, только не сейчас!

Виктор шел мне навстречу по коридору и, завидев меня, улыбнулся.
- Здравствуйте, синьоритта! Buon giorno!
- Buon giorno, мой дорогой Виктор! – я взяла старого слугу под руку. Я знала этого человека столь же долго, как и Веронику, и он был одним из тех немногих посвященных в мою тайну…Я помнила его еще привлекательным мужчиной, которому собирала букет для его женушки – он так хотел сделать ей приятное, и обратился ко мне за помощью. Помнила и его детей, что давно выросли и покинули старика-отца. Теперь у него остался лишь этот дом и те секреты, что были ему известны. Он был верным хранителем всем тайн своей госпожи – тайн, достаточных, чтобы компрометировать ее настолько, что в высшем свете ее имя ввели бы под строжайший запрет. Но изменить Веронике – никогда!
Один из осколков моей жизни, помогающий хоть как-то связать времена между собой и не запутаться в калейдоскопе сменяющихся эпох.
- Когда Вероника обещала вернуться? – мы вместе шли по коридору, - я спала вчера, когда она уехала…Она ведь поехала в Париж за Эмили?
- Да, госпожа поехала возвращать маленькую леди, - неодобрительно покачал головой Виктор на сумасбродство рыжеволосой племянницы Вероники, - обещали к сегодняшнему вечеру…
- Накроешь нам с мсье Эриком завтрак?
- Конечно, синьоритта Адриана. Вы не забыли, через час приходит доктор.
- Доктор? Зачем мне доктор, Виктор? – я рассмеялась, - посмотри на меня, разве я больна?
Старик по-доброму улыбнулся и, словно оценивающе, прищурился:
- Думаю что нет, но это всего лишь я, старый необразованный слуга…но если вы здоровы, то и бояться доктора вам не следует.
- А кто сказал, что я его боюсь? – фыркнула я, - вовсе нет! Пусть осматривает меня, сколько ему вздумается.
- Доктору надо что-то сделать, чтобы вы пополнели, а то вы совсем худенькой стали…
- Знаю, - грустно вздохнула я, - но, надеюсь, сегодняшним завтраком ты сможешь прибавить к моему весу несколько килограмм? Ты же знаешь, какая я прожорливая…
- Конечно, синьоритта, - он расплылся в счастливой улыбке и, совершив некое подобие поклона, невозможного в его годы, поспешил на кухню.
Я вернулась к двери в комнату Эрика, постучала, тихо пропела:
- Это я…
Дверь осторожно приоткрылась, и он впустил меня внутрь.
- Привет, - я улыбнулась.
- Привет, - он ответил мне своей обычной чуть смущенной улыбкой, пытаясь совладать с пуговицами полу расстегнутой рубашки.
Я заметила, как дрожат его пальцы, и пуговицы постоянно выскальзывают из рук.
Вздохнув и, я решительно отобрала рубашку в свое владение и с такой же быстротой и ловкостью застегнула ее, с какой расстегнула вчера.
- Зачем ты волнуешься? – я с доброй укоризной посмотрела снизу вверх на Эрика.
- Я  вовсе не волнуюсь, -  он упрямо тряхнул головой, откидывая со лба прядь темных волос.

Конечно волнуешься, любовь моя. Как хорошо я помню эту чувство какого-то стыда, сконфуженности, которое особенно мучительно после первой брачной ночи, когда выходишь к завтраку, садишься за стол вместе со всей семьей и замечаешь, как все прячут с едва заметными улыбками глаза, желая не смущать тебя, но смущая тем самым еще больше.
- Вероника так и не вернулась, - как бы между делом заметила я, но от моего взгляда не укрылось, какое облегчение принесла Эрику эта новость.
- Так что мы сегодня будем делать? – я подошла к окну, бросила быстрый ненужный взгляд на улицу, обернулась, в притворном кокетстве сложив руки на подоле платья.
- Мы? Мы… -  Эрик отчаянно пытался отвлечься от созерцания меня, прекрасной, и заставить себя думать о вещах более серьезных.
Вдруг его лицо приобрело решительно-упрямое выражение: как-никак мальчишка, решившийся на какую-то невероятную авантюру.
- Мы найдем квартиру, разумеется. Вернее, я найду, и ты переедешь ко мне, - его тон выражал отчаянную надежду на то, что возражать ему не будут.
- Прекословить вам не смею…но все-таки вы немного опоздали…
Он нахмурился, я рассмеялась.
- Не морщитесь так, мсье Эрик, вам не идет!
Теперь о его лице можно было бы выразиться «побледнело», если бы его кожа была способна на подобные метаморфозы. Но я удивительным образом научилась уже читать каждое малейшее изменение его черт и находила им эквивалент в мимике обычного человеческого лица.
Пусть привыкнет к тому, что я не собираюсь делать из его уродства особое табу и умалчивать о нем в любом разговоре. Да, я собираюсь шутить, смеяться над его лицом так же, как смеюсь над своим, над лицом каждого встречного. Это – нормально, это – обычно, а он – такой же человек, как и все, и я совершенно не желаю делать для него какого-либо исключения…Исключительный – одинокий. Совсем не то, что ему нужно…
- Что ты надулся? – я рассмеялась, подошла к нему, сотворила из двух пальцев человечка и с самым серьезным видом повела их маршрутом по его груди, - я всего лишь хотела сказать, что Александр найдет нам квартиру. Я взяла на себя смелость предъявить ему несколько необходимых критериев…
Эрик поймал мои пальцы и прижал их к губам. И еще долго мы стояли так, не сводя друг с друга глаз. Наверное, каждый из нас, не желая первым разрывать это странное состояние взаимолюбования, ждал, пока это сделает другой…Он старался не смущаться своего открытого лица, мой взгляд, в котором была только любовь, поддерживал его. Что за сумасшествие? Разве мы, усталые, избитые жизнью, способны на подобное? Что за игра в любовь, что за скука по огромным и чистым чувствам? По тому абсолюту любви, что чувствовала я в тот момент…
Но я первая скинула это  странное оцепенение с себя, предложив Эрику спуститься к завтраку. Он достал маску, а я, отобрав ее, заставила его позволить мне самой завязать ее тесемки. Он попытался протестовать тем, что я не знаю того узла, который годиться для подобного предмета гардероба, но разве он мог мне помешать?
Огромное желание примерить давно забытую роль – заботливой дотошной домохозяйки. Опекать Эрика, сделать его жизнь настолько простой, насколько это возможно…я представила себя нашу абстрактную будущую квартиру: обязательно пыльную и неухоженную, и стала мечтать о том, как буду стирать, мыть, убирать…
…хотя к тому времени  когда мы вдвоем, сидя в за столом  в огромной светлой столовой, неспешно поглощали заботливо предложенный Виктором завтрак, всякое желание активной деятельности у меня пропало, и все, на что была я способна, это, подперев голову рукой, сдерживать свое постоянное желание смотреть, не отрываясь, на Эрика.
Солнце и плотный завтрак разморили меня и все мои мысли, появилась ленца позднего утра…
Но тут я, к своему изумлению, заметила, что Эрик время от времени бросает вороватые взгляды куда-то в сторону, за меня. Я обернулась.
Между столовой и гостиной не было практически никакой перегородки, кроме двух символических зачатков стены, и обстановка соседней комнаты просматривалась с того места, где мы сидели…
Черный концертный рояль. Вероника баловалась музыкой и меценатством. Любила сама «мучить инструмент» - как она выражалась, любила слушать и тех молодых, никому не известных музыкантов, что приходили к ней без денег и без какой-либо надежды на будущее. Если они действительно имели талант, то Вероника старалась ввести их в высший свет и подыскать тепленькое местечко в личном оркестре какого-нибудь богатого вельможи – дать толчок к дальнейшей карьере. Если нет, то мягко объясняла, что лучше бы заняться неудавшемуся музыканту другим творчеством…
И я вспомнила, что, с того дня, как Кристина Даэ покинула его, Эрик ни разу не прикасался к музыкальным инструментам…
Мы обменялись быстрым понимающим взглядом.
Он встал, подошел к роялю, провел рукой по его поверхности, словно здороваясь, замер над закрытыми крышкой клавишами, а потом медленным движением руки поднял натертую до блеска крышку и сел за инструмент.
Тонкие пальцы замерли над черно-белым рядом.
И тут он посмотрел на меня и улыбнулся.
На меня…Неужели в тот момент он думал обо мне? В тот самый момент, за мгновение до того, как заиграть! Не о Кристине Даэ или о какой-нибудь другой девушке-небожительнице, что способна вдохновлять на великие подвиги, способна быть музой, рождена быть музой…
Моя жизнь, все мои бесконечные скитания по пространству и времени, имели, оказывается, лишь одну цель: встретить его, Эрика. Странное чувство законченности. Словно своим взглядом он поставил точку в моей прошлой жизни, подвел черту, замкнул круг моих страданий и вынес приговор всему моему прошлому.
Началась новая жизнь. Что впереди – неясно, но он заиграл…
Первое чувство – шок. Я не слышала музыки, не разбирала то, что он играет, но была в каком-то тумане, причиной которому были внезапно обрушившиеся на меня звуки.
Потом – склизкое, неприятное чувство абсолютной чуждости того человека, что сидел за роялем. Я была глуха, я лишь смотрела на него и не верила, что это тот же человек, что шептал мне сегодня утром слова любви.
А потом…
Из-под его пальцев разлетались по комнате солнечные лучи, смех, торжество. Радость. Мой Эрик. Все, что он не мог сказать словами, что я читала в го глазах, он выразил в музыке. Все те тончайшие оттенки чувств, что испытывал он, всю нежность, всю страсть, все смущение, все свое счастье он рассказал инструменту, а тот, в свою очередь, мне.
Это было головокружительно, ошеломляюще, я сидела, вцепившись пальцами в спинку стула, и чувствовала себя необыкновенно жалкой, земной для такой музыки, но, одновременно, приобщенной к огромному чуду, частью этого чуда…
И я закрыла глаза и позволила Эрику увести меня, куда он захочет, и, могу поклясться, что в то утро мы дерзнули подняться до самых Небес…
Но все обязано кончаться.
Чуть подрагивающие пальцы опустились в последнем аккорде на клавиши, он замер, пытаясь прийти в себя, отдышался, посмотрел на меня.
Я  подошла к нему, встав около скамейки, на которой он сидел, посмотрела на него сверху вниз.
Но посторонний, столь неподходящий для нашего уединения звук привлек наше внимание, и мы одновременно повернулись к источнику шума.
Губы Эрика сжались в тонкую, едва различимую полоску.
В дверном проеме стояла бледная, словно она вот-вот упадет в обморок, Вероника, рядом,  сверкая расширенными от непонятно какого чувства глазами, ее племянница.