"Он выдержал паузу. Он хотел, чтоб мы впились в него выжидательным взором. Мы впились" (с) Ну это так, лирика 
Тяжелые черные тучи медленно завоевывали небо. Эрик, стоя в безлюдном переулке перед церковью, запрокинул голову и поймал первые капли начинающегося дождя. Где-то вдалеке раздался глухой раскат грома, и он невольно улыбнулся. Сколько театральности в этом внезапном выпаде стихии как раз в то время, когда жизнь его, и дотоле не имевшая никакого права быть названной обычной, приобрела совершенно уж невероятные черты.
В этом была насмешка судьбы – и он до сих пор не мог понять добрая она или злая. Он, глядя в небо, опять пытался прочесть мысли Господа, ощущая в этот момент какую-то особую связь с вечным, с предрешенным, как будто действительно небесный замысел в эту минуту был ему понятен. Все, несмотря на кажущуюся сложность, было просто. Да, именно так. Он был готов ступить на путь нелегких испытаний совершенно сознательно. Он надеялся на счастье – пусть и минутное – и был готов пожертвовать всем.
Вдруг страшная мысль – а если Блэки уже нет, если она опять исчезла?..
Теперь этот страх будет преследовать его всякую минуту.
Когда он, после получаса плутания по венецианским улочкам – право слово, указатели на домах явно были созданы для того, чтобы еще больше запутать пешехода! – достиг, а, вернее, случайно вышел к дому синьоры Веньер, гроза уже полностью накрыла город. Гром гремел каждые пять минут. Молнии сверкали на застланном тучами небе. Дождь, с легкостью минуя поля его шляпы, бил Эрика по лицу, и если бы не страх вновь потерять Блэки, он был наслаждался погодой – грозу он любил.
Он постучался несколько раз, и чем дольше ему не открывали, тем сильнее было его желание просто-напросто выбить эту дверь ударом ноги и положить конец нестерпимой неизвестности.
Но вот – скрип ключа в замке.
- Вас не учили быть расторопней? – прошипел Эрик дворецкому, лишь приоткрылась дверь.
- А, это вы, - совершенно равнодушно, пропустив реплику Эрика, констатировал тот и все с тем же непроницаемым лицом пропустил его в дом, - синьора уехала, но распорядилась вас пустить, если придете. Позволите? – и он протянул руки, чтобы взять мокрый плащ Эрика.
- Совершенно невоспитанная прислуга, - буркнул себе под нос бывший Призрак Оперы, одним движением скинув плащ и поставив сумку со скрипкой на пол прихожей.
В несколько секунд взлетев по лестнице, он был у комнаты Блэки. Осторожно постучал - тишина в ответ.
Так страшно ему, наверное, никогда не было, а если и было, то лучше и не вспоминать почему…
Он нажал на ручку и открыл дверь.
В комнате горело множество свечей – как будто кто-то нарочно захотел осветить каждый уголок помещения, но от всех от них остались одни тускло горящие огрызки, потому всякий раз, как вспыхивала молния – а случалось это едва ли не каждую секунду – комната озарялась светом и снова погружалась в золотистую полутьму.
- Блэки! – его голос сорвался на тонкую, истерическую нотку.
Эрик бросил взгляд на постель – ни подушек, ни одеяла – и тут же услышал приглушенный всхлип и свое имя.
Меж двух книжных шкафов, в самом дальнем углу комнаты, лежала груда постельного белья. Через маленькую щелочку из этого своеобразного убежища на него сверкали расширенные, как будто от ужаса, глаза Блэки.
- Господи, почему ты не отвечала? – он присел на корточки перед закутанной в одеяла девушкой, - как же я испугался…
- Я сквозь одеяла не слышала, - едва слышно прошептала она, прежде чем Эрик дрожащими руками сгреб ее в объятия. Но на него вдруг накатила такая волна слабости, что руки разжались сами собой, и он завалился бы набок, если бы Блэки не поддержала его и не усадила рядом с собой на сваленные в кучу одеяла. Потом встала – сквозь едва разомкнутые веки он видел, что она подошла к столу, взяла графин с темно-красной жидкостью и налила полный бокал. Вернулась к нему, поднесла бокал к его губам – совсем как тогда, в подвалах Оперы, когда она поила его лекарствами – и помогла сделать глоток.
Их пальцы соприкоснулись на ножке бокала. Руки дрогнули так, что вино едва не пролилось, а взгляды пересеклись с такой резкостью и внезапностью, словно они в одну секунду пожелали узнать все мысли друг друга.
Ее глаза не лгали – ни мгновения, ни секунды более он не сомневался. Он уже пришел в себя – смятение от того, что Блэки здесь, которое сбило его с ног, отошло на второй план, Сейчас он чувствовал лишь щемящую радость от осознания, что она рядом. Взял бокал из ее рук, поставил на пол, потом повернулся к ней, поднес руку к ее лицу, провел по щеке…она вздрогнула.
- Какие у вас руки холодные, - выдохнула девушка.
- Они всегда такие, - произнес он сдавленным голосом.
- Это потому что вы совсем не хотите их греть, - с этими словами она сжала его ладони в своих и принялась осторожно растирать его пальцы, села рядом с ним на одеяла, опустила голову, пытаясь изобразить сосредоточенность.
За окном раздался оглушительный раскат грома, Блэки испуганно выдохнула и дернулась к стене, как будто пытаясь оказаться подальше от окон и бушующей за ними стихии.
- Вы боитесь грозы? - Эрик на мгновение зажмурился, наслаждаясь непривычной лаской, и слегка улыбнулся.
- Очень, - она затравленно взглянула на мужчину в маске, - я потому здесь и спряталась…как будто безопаснее…подальше... Теперь не так страшно. С вами. Можете меня обнять, Эрик?
Она прижалась к нему, и они некоторое время сидели так, в молчании, слушая грозовые раскаты, наслаждаясь уютом и защищенностью, которые создавало им их убежище и общество друг друга. А он, прежде всего тем, что в нем нуждаются, что он способен кого-то успокоить, что в нем, оказывается, есть свет и тепло – пусть только для нее, для его Блэки. В этот момент им вновь овладело то же чувство, которое он испытал около церкви – что он наконец-то подобрал все кусочки головоломки своей жизни и начал постепенно склеивать их воедино. И то, что он сейчас, здесь – единственно правильное положение вещей, альтернативы которой быть не может. Как будто вся его судьба, все пережитое, было лишь мучительно долгой увертюрой к этому моменту, имело свою определенную цель и функцию. И не так уж жесток Господь, наверное, раз даровал ему это мгновение, когда он счастлив впервые в жизни детским безмятежным счастьем, зная, что она думает только о нем, и что он думает только о ней, и что они вместе, столкнувшиеся в удивительном замысле Божьем…
Но счастье мимолетно и недолговечно, как бабочка-однодневка, и люди сами разрушают его – по глупости или по необходимости.
Эрик, осторожно дотронувшись до затылка девушки, слегка развернул ее голову, привлекая внимание к себе и давая понять, что он хочет с ней поговорить. Блэки, с ее постоянным в последнее время неуверенно-затравленным подобием улыбки, оглянулась на него и вдруг протянула руку к его маске, дотронулась и тут же отдернула ее.
- Мсье, да у вас абсолютно мокрая маска! – охнула она, - снимайте ее немедленно, вы ведь простудитесь!
Странно, он не чувствовал влаги на своей коже, но, коснувшись скрывавшего лицо кусочка ткани, убедился в правоте Блэки, хотя и сомневался, чтобы сей досадный факт мог вызвать простуду.
А она уже потянулась за завязками маски, не спросив его. Да и что он мог ответить? Отказаться, запретить ей – значит признать свою слабость и невозможность ощущать уверенность без этого предмета гардероба. Стоило доказать и ей, и самому себе, что он прекрасно сможет обойтись и без маски. Слава Богу, комната едва освещена, а их угол вообще погружен во мрак. И все-таки ему невероятно страшно оказаться перед с ней со своим настоящим лицом. Он понимает, как сложно теперь будет с ней разговаривать, постоянно думая о том, как уродует мимика его и без того кошмарные черты, видя, как она пытается сдержать свое отвращение – вполне естественное, заложенное в человеке изначально, он и в себе его замечал…
Ее лицо было напротив его, она все еще боролась с хитрым узлом тесемок, когда Эрик, пытаясь отвлечь ее от этого неприятного для него действия, прошептал, выразительно заглянув ей в глаза:
- Я все знаю, Адри.
На этот раз выдержка не подвела девушку, руки едва дрогнули, и он встретил внимательный взгляд ее темных, казавшихся сейчас ведьминско-черными, глаз.
- Действительно? – с притворным равнодушием хмыкнула она и, наконец-то совладав с маской, медленно, без обличительной резкости, сняла ее с лица Эрика и отложила в сторону.
Эрик надеялся, что Блэки не видит, как сжимаются-разжимаются в кулак пальцы его опущенных рук. Он должен успокоиться, должен привыкнуть…взять себя в руки, в конце концов. А она смотрит так внимательно, словно испытывает его, но зачем? Нет, невозможно, она не способна так поступить с ним, она ведь должна понимать…
- Ну, так что вы знаете? – ее липкий, холодный тон окончательно сбил его с толку.
- Я встретился с Александром, - сложно было подобрать точные слова, потому он начал издалека. В самом деле, не мог же он сказать: «Я знаю, что вы путешествуете во времени, вам тысяча лет, и вы сидели в сумасшедшем доме, но, поверьте, друг мой, мне до этого нет совершенно никакого дела»
- Да?.. – он все никак не мог понять ее чувства, она в мгновение скрылась от него за непробиваемым щитом невозмутимости, - и что же он вам рассказал? Отвратительное он существо! Даже не увиделся со мной, сразу к вам пошел. Стоит на него обидеться, как вы считаете? Он бросил меня в одиночестве в тот момент, когда я так в нем нуждалась, и даже не извинился…
- Рассказал ровно столько, чтобы не свести меня с ума окончательно…про твое прошлое, про то, что с тобой случилось, про…
- Ах, как вы деликатны, мсье! – пугающая усмешка искривила губы Блэки, - и как трусливы! Позвольте же мне озвучить все то, что ваш язык не решается сказать.
Она встала и вышла на середину комнаты, босая, в необъятной ночной рубашке, с всклокоченными волосами. За окном догорали последние молнии, но она словно забыла о своем страхе и стояла, неожиданно похожая на актрису из какой-нибудь безмерно трагической пьесы, с отчаянной решимостью готовая произнести свой главный монолог и погибнуть, и Эрик почувствовал, что по спине бегут мурашки от жутковатой фантастичности этой картины. Что-то нездоровое, почти сумасшедшее, было в блеске ее глаз. И он вдруг представил ее одну, покинутую родными, в сумасшедшем доме, мечтательницу, зашедшую слишком далеко в своих фантазиях, оставленную один на один со своим больным разумом. Картина мучений близкого человека пронзила его душу невыносимой болью. Он готов был броситься к ней и заставить молчать, но не успел. Блэки начала свой монолог и ему оставалось лишь слушать и внимательно следить за тем моментом, когда она окончательно выйдет из себя.
- Как я понимаю, мсье Призрак Оперы, - обратилась она нему, уперев руки в бока, - что эта галлюциногенная ошибка моего больного разума затащила вас в какую-нибудь обшарпанную церквушку, коих по Венеции великое множество, и решила, дабы облегчить мои страдания и освободить от мучительного выбора, поведать вам несчастную историю Адрианы, дочери безродного отца из деревни, названия которой я не помню, и вспоминать не хочу. О, я права, какая неожиданность! И куда дальше направился его рассказ? В сумасшедший дом, смею предположить, где меня год обхаживали, словно я была не человеком, а собакой, хотя я, спокойная, мирная помешанная, не причиняла им никаких волнений и неудобств. Думаю, он не вдавался в подробности – впрочем, зачем это вам, у вас достаточно яркая фантазия, чтобы представить всю очаровательную картину моего существования там. А потом начинается самая удивительная часть его рассказа, когда вы отчаянно сопротивляетесь тому, что вам рассказывают, но все-таки верите… Не думайте, что вы первый, кто через это прошел, не воображайте свою исключительность! Пусть ваше самолюбие смирится с тем досадным фактом, что хоть в чем-то вы повторяете путь прочих простых смертных, которые решили, будто им хоть сколько-нибудь есть дело до меня, и они настолько сильны духом, что способны понять меня и не сломаться от осознания того, что я в любой момент могу их покинуть и не вернуться больше. Их много, таких любопытных молодых людей, я весьма любвеобильна, знаете ли, и - увы и ах! – вы не первая любовь наивной невинной девочки. Только, умоляю, не прилагайте особых усилий, чтобы смириться с этим – оно того не стоит, уверяю вас, и я не стою. Нет, скажите, я ведь нравилась вам? Такая необычная, любопытная, и лицо вроде не пугает… почему бы и нет?.. Другой-то все равно нет, да и предвидится ли?.. Вдруг что и выйдет? Но тут такая неприятность – исчезла! А потом оказалось, что девушке уже вот как тысяча лет, и что послужной список ее преступлений гораздо более впечатляющ, чем ваш! Моя душа давно горит в аду, я сама себе его создала в религиозном смятении и попытке замолить грехи у Господа нашего всемогущего. Но не вышло! Не простили меня… Однажды, придя в церковь к исповеднику – что за дурой я была – и в совершеннейшей наивности начав перечислять все свои грехи, была выгнана им и получила проклятие вслед. А что я могла поделать? У меня совсем не было денег, и было так холодно…все это продолжалось так долго…Мы и не знали, что у Сашеньки были способности не только трепать языком, но и выручать из материальных затруднений… Не было ни денег, ни знания языков… Ничего! Только дикий страх и непонимание того, что со мной творится, кто я такая, и за что мне это. А еще - животное желание выжить любым способом. Но разве я так виновата?.. Проститутке не нужны слова, как и воровке. Ох, какой я была прекрасной воровкой! А потом я стала членом одной банды – сначала стояла «на часах» и отвлекала своим безобидным видом, но потом…и убивать приходилось. И, самое интересное, это каким-то образом стало для меня простой обыденностью, не грехом, не преступлением, а жизнью…А в войне вы когда-нибудь принимали участие, были на поле боя?.. Нет, конечно, я же все про вас знаю…А я была. И еще много где. Вы и не знаете, каково было все это вынести…Я ведь простой человек, во мне нет ничего особенного…
Блэки замолкла, захлебнувшись в потоке слов, и согнулась, переводя дух.
- Просто когда я познакомилась с вами… - теперь в ее голосе была лишь безысходная грусть, от которой у него разрывалось сердце, - вы показались мне…мне подумалось…что в вашем обществе я могла бы спрятаться. И я пряталась от самой себя. Я ведь знала, что влюблюсь в вас, но остановиться не пожелала…желала вас более всего на свете, но понимала, посмей я утянуть вас в отношения со мной, и после моего неизбежного ухода вам будет больно…Хотя, в то же время, кто бы дал вам хоть сколько-нибудь счастья, если не я? Теперь вы жалеете меня и не уйдете…но я заставлю вас…
- Но зачем же? – мягко, с оглушительным спокойствием прервал её тираду Эрик,- зачем же ты тогда пришла в Венецию? Зачем хотела встретиться со мной, а потом передумала? Зачем ты пытаешься сначала следовать одной цели, а после внезапно меняешь ее? Зачем пытаешься отказаться от того, чего желаешь, и что уже получила? Зачем эта длинная, проникновенная речь?..
Нет, ему вполне понятно, зачем… Желание поведать самые неприглядные факты о себе с наивной надеждой на то, что тебя после этого погладят по голове, тепло улыбнутся и скажут, что любят тебя таким, какой ты есть на самом деле. И станет совсем легко жить – без лжи, без притворства, без маски. Но для людей, подобных ему и Блэки, такое невозможно… Как ей хотелось, наверно, в этом своем страстном порыве высказать все, как будто крича: «Вот, смотри, какая! Нравлюсь?!»
Здесь, перед ним, был обычный человек, пусть и с удивительным прошлым, страдающий, как и все, мечущийся, запутавшийся, уставший скрываться и скрывать… Мотивы поступков Блэки, ее переживания, мысли были для него, как на ладони. Вся она сейчас – действительно такая, какая есть, без обычного налета язвительности, загадочности, нахальства – разбитая, потерянная и такая близкая…Все удивительное, необъяснимое, связанное с ней, отошло на второй план, сосредоточилось в какой-то другой Блэки – к ней он вернется позже, когда будет время и желание. Но не сейчас, когда перед ним в страшных мучениях содрогается душа живого человека, и он обязан прекратить это немедленно же.
Пугающее дежа вю. Он уже наблюдал эту картину, только теперь роли изменились, и он стал безжалостным судьей чужих чувств. Тогда его разум, его гордость стояли в стороне и с недоумением наблюдали за мужчиной, валяющемся в ногах у хрупкой светловолосой девушки, которой подобная жертва была совершенно не нужна. С той же легкостью, с какой Блэки приняла его прошлое, он принял ее, потому что прошлое – мертво, отжило, остекленело. Оно совершенно не влияет на его чувства к ней.
Чувства…Какие чувства? Смесь всего, что только можно чувствовать к человеку. И самое главное: понимание, что такую, как она, упустить он не смеет, что это действительно его первый и последний шанс. Эта девушка удивительна настолько, что встретить подобную ей будет просто невозможно. Да и искать он не станет, потому что нужна ему только она. Он нашел ту, для кого он не будет лишь жалким придатком, ненужным и нелюбимым «скелетом в шкафу», с которым не расстаются лишь из-за человеколюбия, он – как бы удивительно это ни звучало – нужен ей!
Блэки стояла перед ним, нижняя губа у нее дрожала от приближающихся слез, и выглядело это столь забавно, что Эрик улыбнулся и тут же задал себе вопрос, отчего же мгновенно так расширились ее глаза: от удивления или ужаса? Действительно интересно, как выглядит сейчас его лицо?.. Но ему было так легко без маски, как никогда в жизни.
- Так что, мадмуазель? – он прищурился, - вы и дальше собираетесь посвящать меня в шокирующие подробности вашей долгой жизни? Тогда нам лучше сесть, ибо столь длинную повесть я вряд ли в состоянии выслушать стоя, будьте снисходительны к моим годам и умеющему, в отличие от вашего, стареть организму. Или, может быть, не стоит утруждать себя…Вы как-нибудь мне все расскажете, если это вам настолько важно. Но мне совершенно безразлично, кем вы были. Та, какая вы сейчас, - вот все, что волнует меня. И, клянусь, я променял бы всю свою жизнь на мгновение с такой женщиной, как ты.
Вычурно? Возможно. Лживо? Ни секунды. Возможно, манера изъясняться излишне литературна и сентиментальна, но что делать, если это единственные слова, которыми он может описать свои чувства?
- И ты не имеешь никакого права оставлять меня. Плевать, что будет потом! Это неважно. Это будет потом, когда-нибудь, но не сейчас. Мне терять нечего.
Тишина. Блэки молча смотрит на него, и теперь - ни единой эмоции на ее лице. А потом медленно проходит мимо него и выходит из комнаты. Эрик не посмел ее остановить.
А чего он, собственно, ждал? Признаний в любви, объятий и поцелуев?..
Но возвратилась она быстро, буквально через минуту, и, сделав по направлению к нему от двери всего один шаг, сказала:
- Вам готовят комнату. Вы ведь, разумеется, не успели обзавестись жильем в городе, так что сегодня переночуете здесь. Все равно Вероника уехала…
Эрик понял, что Блэки обдумывает его слова и потому так непроницаемо холодна. Права вмешиваться в ее размышления он не имел, хотя и мучился страшно от неизвестности и тяготящей безмолвности между ними.
Он надел почти высохшую маску, вспомнив о наличии еще одной в сумке. Спустившись вниз за вещами, Эрик обнаружил, что их уже перенесли в его комнату - соседнюю с Блэки. И он, не обменявшись с ней более ни единым словом, удалился к себе, чувствуя странное раздражение из-за поведения девушки.
Спать Эрик не мог и не хотел. Раз двадцать измерив шагами комнату, в точности такую же, как у его соседки, за исключением цвета шелка, которым были обиты стены – у нее золотым, а у него темно-синим – он взвинтил этой бессмысленной деятельностью свое напряжение до предела. Не выдержав, Эрик бросился к окну, с трудом распахнул темно-зеленые створки, осыпав подоконник пылью ссохшейся краски, и с наслаждением почувствовал свежий ветер обновленного после грозы города. Выглянул наружу – окна выходили на ту маленькую улочку, где располагался вход в дом, поднял глаза наверх – там, на потемневшем уже небосклоне, зажигались первые звезды. Если повернуть голову налево, то впереди, в зазоре между домами, бьется о каменные плиты мостовой Гранд Канал.
- Город, как голос наяды… - пропел вдруг голос справа и Эрик, кинув взор на соседнее окно, увидел там улыбающуюся ему Блэки, - великолепный город, не правда ли? Я полюбила его всем сердцем…и так хотела бы быть его частью, родиться здесь…быть его кровью, плотью, и понимать, что это – моя родина. Но, увы. Зато какие точные слова! «Город, как голос наяды, в призрачно-светлом былом…Кружев узорней аркады, воды застыли стеклом»
- Красиво…кто это?
- Николай Гумилев. Начало двадцатого века. Мой самый любимый поэт. Думаю, когда Александр достанет несколько его книг, вы познакомитесь с ним…вы ведь не против, Эрик?
- Разумеется нет, - он не совсем понимал, куда ведет Блэки.
- Вот и чудесно, - она замялась, - а вы...вы действительно говорили правду?.. То, что вам все равно…
- Вы и сами прекрасно знаете, что я не лгал вам ни секунды, - с твердостью, которая должна была заставить ее поверить в честность его слов, ответил мужчина.
- Да… - она опустила голову, – ну тогда…что ж…хорошо, - пробормотала Блэки себе под нос. А потом, вдруг ухватившись обеими руками за раму окна, ловко уселась на подоконник. Лицо ее озарила удивительная, озорная улыбка. Мгновение – и она уже была перед ним, Эрик и не успел даже сказать ей, чтобы она была осторожна и не упала…
Проскользнув мимо него в комнату, она быстро окинула помещение оценивающим взглядом.
- А я всегда любила эту комнату больше. Тут цвет стен более теплый. Я заперла у себя дверь, чтобы все думали, будто я сплю, - она подошла к его двери и повернула ключ в замке, - Так-то лучше. А то, знаете, как обычно в романах: « И тут распахнулась дверь…»
- Знаю, - выдавил из себя Эрик, подойдя к ней и пытаясь не думать о том, что она затеяла.
- О, так вы читаете дамские романы! – улыбка, как у ехидной феи с картинки в книге сказок.
- Нет, совсем не читаю…то есть…это все и в обычных романах…есть, - он сглотнул.
- Конечно есть. Банальная вещь литература, - и Блэки, привстав на цыпочки, поцеловала его в угол рта, - знаешь, ты прав. Я постоянно обманывала себя и тебя и свои желания…и делала только хуже, да?
- Да… - он обоими руками приподнял ее голову, склонившись, поцеловал в губы, и – что за невозможное, потрясающее, головокружительное чувство, когда женские пальчики аккуратно, методично, медленно, одна за другой начали расстегивать пуговицы на его рубашке, и губы ее коснулись его некрасивой, изрезанной шрамами груди...
Невыразимо огромная благодарность Бастет за редактирование текста *fi*
и вообще: я рассказала про нее дай Бо одну десятую всео что хотела...так что...
Такая удобная способность, знаете ли