Эрику нравилось возвращаться в свой дом по подземному озеру. Конечно, имелись и другие ходы, более короткие и удобные, не требующие применения «вспомогательного средства», но он любил наблюдать, как нос лодки режет неподвижную гладь озера, нравилось чувствовать свою силу, чувствовать, как послушен в его руках шест и ощущать некое свое могущество над лодкой и водой. Он иногда останавливался посреди озера и прислушивался к плеску волн, ударявших о каменные стены подземелий. Он любил нарушать молчание этих мест, и всегда самым важным и удивительно приятным для него было именно сознание того, что он, Эрик, единственный, кто имеет власть над звуками, да и вообще жизнью, здесь, в подземельях Оперы. Это был его собственный мир, который он построил для себя, его маленькое королевство, полное чудес. В этом было что-то волшебное – в темных водах озера, в молчании камней, в фонаре на носу лодки, в сводах потолка, которые он освещал.
Эрик иногда воображал себя героем одной из тех сказок, что рассказывают на ночь детям. Заколдованный принц в своем замке… Его дом тоже был волшебным – полным всяких непонятных для современного ему человека чудес. Местом, где свет зажигался от дерганья шнурка, каким обычно вызывают прислугу, местом, где в большой комнате в конце коридора собраны удивительные вещи: маленькая вселенная в хрустальном шарике, кукла со скрипкой, играющая любую мелодию по желанию своего обладателя, волшебное кольцо, которое превращалось из золотого в серебряное по его велению… много, много всего… Удивительные вещи, которые он сделал своими руками. А ещё коллекция того, что он кропотливо собирал в своих путешествиях. Эрик любил красивые интересные вещи. Любил секреты, любил разгадывать загадки… Иногда он посмеивался сам над собой, называя все это ребячеством и глупостью, но это было так редко, что Эрик и не слушал этого, другого, благоразумного… Он наполнял свою жизнь тайнами и загадками. Смотря на себя в зеркало: широкополая фетровая шляпа, темный длинный плащ, тлеющие угольки глаз – он приходил в восторг от своего вида. Таинственный странник… А одеваясь в роскошный костюм, который мог себе позволить не каждый аристократ, он чувствовал себя таким красивым…удивительно красивым…Он был счастлив, как можно быть счастливым иллюзиями. Иллюзия счастья… Это когда получается внушить себе, что больше тебе ничего не надо. И ему ничего и не надо было, по крайней мере, он так думал… Музыка, мастерская, Опера – его собственный дворец – и все. Он был хорошо обеспечен, он был в безопасности.
А теперь надо было начинать все сначала. По крупицам восстанавливать разбитый вдребезги дворец счастья. Нежная женская ручка подняла хрупкий хрустальный домик его благополучия и, не удержав в своих слабых руках, уронила… Осколки впились в него, и было больно, нестерпимо больно. А теперь все прошло. Словно обезболивающее вкололи. Состояние полной отрешенности, автоматичности жизни, но в то же время четкого осознания окружающей обстановки. Эрик стал жить, как жил раньше, словно ничего не произошло. Так же спать, есть, читать, что-то делать в мастерской. Только к музыке он не прикасался, – не хотелось. Так бывало с ним иногда, он всегда слушался себя – не хочется, значит не надо.
Но Эрик понимал, насколько легко разрушить это эфемерное равновесие. Он скрыл в глубине души страшную боль, боль, которая могла бы убить его, чуть не убила. Она иногда пыталась вырваться наружу, пыталась заговорить о себе – по сердцу словно медленно проводили тупым ножом.
Больно было, когда он остановился у дверей её комнаты. Комнаты, полной платьев, которые он сам выбирал, полной женских безделушек, которые были подобраны со вкусом и умением, которые странно было найти у человека, не имевшего с женщинами длительных знакомств.
В замке был ключ. Он словно вызывал на поединок – повернешь – не повернешь… Эрик медленно протянул руку к кусочку меди, медленно сжал его в своих пальцах и резко, молниеносно, словно опасаясь чего-то, повернул. А потом бросился вон из коридора, так и оставив ключ в замке. Он едва сдержал тогда волну боли, грозившую захлестнуть его с головой, но он смог.
Теперь, проходя мимо её комнаты, его сердце всегда немного екало, но с каждым разом все слабее и слабее.
Вот уже полторы недели…Время в его доме удивительно. Оно одновременно тянется ужасно долго, но, при этом, пролетает незаметно… Возможно, он просто привык, и долгие дневные часы не кажутся ему тягостными… Он не страдал, не мучался от безделья, он просто жил, как всегда, перебиваясь различными мелкими занятиями, и день проходил за днем, и он был спокоен. Ничто не нарушало ровного течения его жизни. Десять дней, во время которых он почти убедил себя, что все вернулось на круги своя. Что он может жить, как раньше, не смотря ни на что.
Но вот, сидя утром в мастерской и теребя в пальцах маленькие шестеренки от разобранных часов – он хотел, кажется, чтобы вместо противной кукушки из них вылетала маленькая изящная птичка (часы принадлежали его матери, и у Эрика давно появилась мысль переделать эту безвкусную поделку немецкого часовщика, годную лишь для берлоги охотника, в вещь красивую, подходившую для его дома), он внезапно отшвырнул от себя детали, чувствуя невероятное раздражение.
Взялся за другую вещь, буквально через несколько мгновений бросил, оглядел стол, заваленный всем тем, что ему предстояло собрать, разобрать, усовершенствовать, починить ( тут можно использовать значок /), нахмурился, зло провел рукой лбу, резко встал и вышел, захлопнув за собой дверь.
В библиотеке он взялся за книгу – и закрыл её через минуту, поняв, что чтение вызывает у него то же недовольство и раздражение.
Эрик неприкаянно прошел по всем комнатам, сумрачно оглядывая обстановку. Хотелось чего-то – он не понимал чего. Делать что-либо было для него невыносимым. Отчего подобное состояние – Эрик не знал. Просто, вот так, внезапно, нестерпимое раздражение от всего, к чему не прикоснись. Он просто не находил себе места, мечась в непонятной тревоге и нетерпении по дому.
Наконец, остановившись в своей комнате, он окинул сумрачным взглядом гардероб, потом резким движением распахнул его дверцы, достал плащ, шляпу, маску. Если пребывание дома было для него тягостно, то вполне логичным было бы совершить небольшую прогулку, может, и развеется это глупое состояние…

…Прохожие отшатывались от странного прохожего, идущего вперед и, казалось, не видящего ничего перед собой. Широкополая шляпа скрывала верхнюю часть лица, нижнюю укрывал от взгляда высоко поднятый ворот. Видна была лишь узкая полоска кожи, немного неестественного цвета, но вряд ли кто из проходящих мимо людей успевал замечать эту странность.
Вид этого человека, с первого взгляда наталкивающий на мрачные мысли об обреченном страннике, отталкивал парижан. Веселые, смеющиеся – улыбка тут же исчезала с их лица, стоило только взглянуть на этого странного прохожего. Словно улыбке было стыдно появиться рядом с такой тьмой.
А этот человек, Эрик, шел и не замечал никого вокруг. Опустив глаза, он не разбирал дороги, просто бродил среди парижских улиц, сделав однажды три круга по одному кварталу. Прохожие, их жизнь, их разговоры ничуть не задевали его, не завладевали его вниманием ни на мгновение. Он не думал ни о чем, просто брел, подчиняясь непонятному ему порыву, не пытаясь разобраться в своих чувствах и мыслях. Такое бывало с ним и раньше. Эрик покидал подземелья Оперы и гулял по Парижу…Хотя гулял – не совсем подходящее слово. Гулять – значит иметь какую-то цель для передвижения, даже если это всего лишь желание подышать свежим воздухом и развеяться. А он шел, потому что все остальное было для него невыносимым. Сидеть дома было невыносимым, работать, читать, есть, думать… И тогда он бродил по улицам, подобно воплощению Одиночества и Тоски, пока ночь не опускалась на город. Если ему посчастливилось выйти к Опере, он возвращался домой, а так Эрик мог идти целый день, не чувствуя ни усталости, ни голода. Бывало, в нем внезапно пробуждалось спасительное желание что-то сделать – он вспоминал о какой-нибудь недоделанной безделушке или недочитанной книге, и возвращался домой.
Но сегодня он уже шесть часов бродил по Парижу, а в голову не приходило ничего, что могло бы занять его.
Темнело. Улицы постепенно пустели – горожане разбредались по домам подготовиться к ночным увеселениям. Есть такой час в жизни города, отделяющий день от ночи, когда люди исчезают с улиц, чтобы через некоторое время вновь атаковать город, вооружившись билетами в театры или оперу. Другие разбредаются по ресторанам, кабакам, игорным домам…Начинается ночная жизнь Парижа.
Эрик шел по какой-то улице, единственное отличие которой от остальных было в большом полусгнившем кабачке, преграждавшем путь прохожим. Этот-то самый кабачок и приковал к себе внимание Эрика. Он резко остановился, вперив взгляд в лежавший у его ног овощ, пытаясь вспомнить его название. «Брокколи? Капуста? Лук? Спаржа? Кабачок…Кабачок!» Он ухмыльнулся, посмеиваясь над самим собой, и любовно осмотрел овощ. Потом поднял голову и оглядел улицу, на которой оказался.
Она была слишком узка для экипажей, темна, грязна и безымянна – его внимательный взгляд подметил маленький светлый прямоугольник на одной из стен домов, обозначающий место, на котором когда-то – ещё недавно, судя по цвету – висела именная табличка. На улице располагалось несколько не внушающих симпатии домов, на первом этаже одного из них разместился…кабачок! Эрик тихо рассмеялся своим мыслям. Самая обыкновенная таверна, пытающаяся притвориться рестораном – на витрине гордо лежала начиненная яблоками индюшка явно не первой свежести, что должно было, по мнению хозяев заведения, символизировать качество оказываемых услуг. На табличке над входом была золотая надпись «Медальон» и кое-как слепленное изображение серебряного медальона, раскрытого так, что были видны два смазанных портрета внутри.
Из кабака доносился приглушенный шум. Эрик подошел ближе и заглянул через витрину внутрь. Через немытое стекло он различил мелькающие тени слуг, людей за столами – они пили и играли в карты. Ничего интересного. Мужчина уже был готов продолжить свой рейд по парижским улицам, как внезапно до его слуха донесся голос, разрезавший монотонный гул таверны.
- Черт меня побери, Шарль, если я не выиграю сегодня все деньги у этих жуликов!
Этот голос…Он знал его… Этот визгливый, странный, противный, гадкий детский голосок принадлежал его недавней странной знакомой, непонятным образом оказавшейся у него в доме… А он и не вспоминал о ней ни разу за все время, словно с её уходом стерлись все воспоминания о её присутствии.
Ну и что ему до этого? Если эта Блэки и сидит там, то какая ему разница? А впрочем…Это было подобно интересу энтомолога, сомневающегося, правда ли увиденная им бабочка представляет собой нечто интересно или же это обычная капустница. Эрик подошел в тяжелой, засаленной двери кабака. Протянул руку к кованой ручке, подумал несколько мгновений и решительно потянул её на себя.
Безрезультатно.
Он дернул снова – дверь не поддавалась. Да что такое?
Внезапно дверь распахнулась перед ним и на пороге появился краснолицый мужчина, по виду явно перебравший с алкоголем. Он некоторое секунд тупо смотрел на Эрика, потом, потеснив его, вышел, качаясь, на улицу, обернулся, что-то гаркнул, прощаясь, и поковылял прочь.
Так…Оказывается, от себя.
Эрик покачал головой. Что-то с ним происходит.
Распахнутая дверь снова побудила в нем сомнения о целесообразности его поступка. Дверной проем, словно злая колдунья, заманивающая детей в свой дом сладостями, был слишком, подозрительно гостеприимным. Эрик так бы и стоял на пороге, если бы знакомый ему девичий голос не возмутился:
- Чего стоите? Войдите, закройте дверь, холодно!
Он сделал шаг внутрь и захлопнул за собой дверь. Огляделся. На него тут же уставилось несколько пар глаз, но через несколько секунд, насытившись, видимо, его видом, посетители вновь вернулись к своим делам.
Эрик сразу же обнаружил интересующий его предмет. В одном из углов, за круглым столом, сидели четверо. Трое мужчин - один в маленьком, не по голове, зеленом котелке, другой долговязый, едва умещавший свои длинный ноги под столом, третьего он видел лишь со спины – грязная синяя рубашка и длинные спутанные черные волосы. Четвертой была девушка. Вальяжно развалившись на стуле, положив закинутые одна на другую ноги на край стола, она одной рукой держала засаленные карты, а другой время от времени брала бутылку вина, стоявшую рядом с ней, подносила её к губам и делала глоток. Белое платье, растрепанные темные волосы, возбужденный взгляд, раскрасневшиеся от спиртного и азарта щеки…
Эрик застыл на пороге, не сводя с неё взгляда. Карты? Вино? Представшая его глазам картина была дика, перебирая в памяти все картины виденной им жизни с подобным он сталкивался, кажется, впервые. Девушка играет в карты с кучкой пропахших алкоголем и табаком мужланов?
- Ей, мсье, вы будете садиться? – хриплый голос прозвучал совсем рядом. Он вздрогнул и увидел перед собой длинную тощую девицу, сжимающую в руках засаленный поднос и подозрительно поглядывающую на него, прищурив один глаз.
- Д-да, конечно, - пробормотал он и, не сводя взгляда с Блэки, поспешно уселся за один из столов.
- Чего закажете? – скривилась девица, оглядывая странного посетителя.
- Вина, - не задумываясь, произнес он. Служанка ушла. (как ты думаешь, можно обозвать её официанткой? )
Эрик осмотрелся. Он сидел в углу, рядом с кривой барной стойкой, за которой примостились несколько мужчин с абсолютно отрешенными от мира сего лицами. За стойкой орудовала внушительная женщина в грязном красном фартуке. Внушительным в ней было все, начиная с огромного роста и длинных грубых рук, до мощного телосложения и хозяйского выражения лица. Весь её вид дышал здоровьем, силой; не на секунду не было сомнения, что эта женщина и есть хозяйка.
Сами её владения представляли собой темную комнатушку с двумя десятками тесно приставленных друг к другу круглых столов разных размеров; вдоль стен были поставлены жесткие лавки, к которым были приставлены малюсенькие столики; за одним из таких пристроился Эрик. С другой стороны барной стойки можно было увидеть маленькую винтовую лестницу на второй этаж. Все помещение освещалось двумя люстрами под потолком в виде корабельных рулей.
Посетителей было достаточно. Большинство из них сидело на противоположной Эрику стороне, где разместились Блэки – почти все играли, громко ругаясь, некоторые просто с мрачным видом глотали вино, третьи громко хохотали, стуча огромными кулачищами по столам. За исключением хозяйки, нескольких нерасторопных служанок и Блэки, в помещении не было женщин – было тем более удивительно, что никто, по наблюдениям Эрика, не обращал внимания на Блэки, словно девушка, играющая в карты, это нормально…
Перед ним стукнулась о стол бутылка вина и огромный стакан. Служанка подозрительно сверкнула глазами на мужчину, чье лицо она не могла увидеть, и ушла.
Эрик равнодушно посмотрел на спиртное и перевел взгляд на интересующий его объект.
Блэки смеялась, обнажая белые зубы и, в промежутках между очередным ходом, делала добрые глотки вина прямо из горла. Сидевшие рядом с ней мужчины лишь кисло кривили ртами. Девушка время от времени поднимала глаза и смотрела на своих партнеров по игре, уже знакомой ему манерой морщила брови и насмешливо прикрывала глаза.
Возможно, Эрик наблюдал за ней слишком пристально, так как ему показалось на мгновение, что её взгляд скользнул и по нему, впрочем, это было неудивительным, если вспомнить, сколько он внимания привлек к своей персоне при входе.
Девушка лихо зажимала между двух пальцев карту и швыряла её о стол, иногда приговаривая:
- А, чтоб вас! Вот так, Шарль! – и всякий раз смотрела на мужчину в маленьком котелке, делая смешные, уродовавшие ее рожицы.
Названный мужчина лишь закусывал губу, словно пытаясь совладать с собой, и все больше наливался краской. Было такое чувство, словно ещё чуть-чуть и он сорвется.
Эрик сидел уже минут двадцать, наблюдая за этой странной игрой. Он чувствовал необычайный интерес к этой девушке – бабочка, кажется, и впрямь оказалась довольно редким экземпляром… К тому же все вопросы, которыми он не задавался раньше: кто она? Откуда? Как оказалось в его доме? – возникли вновь. И теперь он захотел получить на них ответы. А ещё – он не хотел себе в этом признаваться, хотя в глубине души сам прекрасно это понимал, – это было нечто новое в его жизни, нечто, что могло бы хоть ненадолго заинтересовать его и занять все его мысли. Вернее, он позволил этому занять все его мысли. Потому что, честно говоря, ничего другого, что могло бы их занять, просто не существовало. Он даже не пытался разобраться в своих чувствах по отношению к увиденному. Вернее, он и не чувствовал ничего. Эрику было просто интересно, как может быть интересно от музейного экспоната или новой книги. Он бесстрастно наблюдал за Блэки, за её лицом, за поведением, за словами.
От алкоголя и нехватки свежего воздуха она раскраснелась, в глазах был какой-то лихорадочный блеск, поведение становилось все более и более наглым. Было видно, что окружавшим её мужчинам уже порядком надоела эта необычная собутыльница. Они мрачно переглядывались, мужчина в котелке начал постукивать по столу пальцами, время от времени сжимая их в угрожающий кулак – Блэки словно не замечала этого, бросая на стол карты и потягивая вино.
Наконец терпение мужчин кончилось. После очередного выпада девушки, когда она с победоносным видом кинула три карты на стол, один из них – тот, что сидел спиной к Эрику, внезапно вскочил и хлопнул ладонью по столешнице, громко, на весь кабак завопил мерзким фальцетом:
- Убирайся, шлюшка дрянная!
Его спина, слава богу, не загораживала Эрику девушки. Он увидел, как она побледнела. Стало очень тихо, не несколько мгновений все посетители замерли и оглянулись на неё. Блэки медленно стала, на её лице постепенно проявлялось выражение ярости – она крепко сжала губы, сузила глаза и тяжело дышала, не сводя взгляда с обозвавшего её мужчины. Глядя на неё, Эрик подумал, что она сейчас накинется на несчастного, – в ней не было видно не страха, ни смущения, только ярость и злоба.
Мужчина в котелке, Шарль, усталым движением прижал пальцы к переносице.
- Бесси, уведи её, - в наступившей тишине была хорошо слышна его просьба, сказанная тихим, стонущим голосом.
Женщина, стоящая за барной стойкой, стукнула стаканом по столешнице и, быстро выйдя из-за стойки, пересекла комнату, подошла к Блэки, мягко взяла её за плечо и отвела от компании к бару. Мужчина, обозвавший её, обернулся, – Эрик увидел его перекошенное злобой ястребиное лицо – и, тяжелой поступью подойдя к лестнице, скрылся на втором этаже. Шарль и оставшийся за столом человек, во время всей сцены сохранявший благоразумное молчание, возобновили игру, словно пытаясь этим восстановить обстановку в таверне. Действительно, через некоторое время все уже позабыли о произошедшем, продолжив свои занятия.
Бесси же подвела Блэки к тому углу, где сидел Эрик и начала торопливо шептать ей:
- Лучше уходи сейчас…Завтра придешь… Все в порядке…Бывает…Деньги верну…
Девушка, с чего лица уже исчезла злоба, мягко приложила палец к губам говорившей, прося её замолчать, и едва уловимым кивком указала на Эрика. Он встретил её взгляд, – она словно присматривалась к нему. Он не отвел глаз, так же прямо посмотрев на неё. На лице Блэки появилось озадаченное выражение, словно она пыталась что-то вспомнить. С удивительным легкомыслием мужчина гадал, сможет ли она его вспомнить.
Девушка тряхнула головой, словно отгоняя некое наваждение, снова повернулась к Бесси и тихо сказала:
- Я пойду. Извини, - и быстро выскользнула из кабака, - только дверь скрипнула. Бесси и рта не успела раскрыть. Она стояла несколько секунд неподвижно, словно пытаясь понять, куда исчезла Блэки, а потом обернулась к Эрику и бросила на него тяжелый взгляд мутных серых глаз.
- Мсье ещё чего-нибудь желает? – подозрительно спросила она.
- Нет, благодарю, - он растянул губы в ухмылке, лишь погодя вспомнив, что женщина его лицо не видит, - Сколько я вам должен?
- Франк, - она неприветливо улыбнулась, - А вы что же, вот так сразу и уходите? Вы ничего не выпили, мсье.
- Вот ваш франк, мадам, - монета приятно звякнула по столу, - бутылку я заберу с собой, вы не против? – и, не дожидаясь ответа, он схватил свой заказ и вышел на улицу.

Оказывается, его ждали. Блэки стояла напротив входа и, лишь он появился, приблизилась к нему, недружелюбно сверкая глазами.
- Мсье, вы следили за мной, - прошипела она.
- Вовсе нет, - насмешливо и равнодушно ответил Эрик. Его позабавила злость девушки. Да и какое ему, собственно, дело до того, что она чувствует и думает? – Я просто гулял. Просто зашел выпить. Замечательное заведение, вы не находите? Отменное вино. Прекрасная обстановка, все посетители как на подбор – приличные и добропорядочные граждане.
- Не стоит надо мной издеваться.
- Правда? А что тогда? – протянул он, - Мадмуазель, не тешьте свою гордость мыслями о том, что я намеренно вас выследил. Это всего лишь случайная встреча. Если вы мне можете назвать хоть одну причину, по которой мне стоило бы следить за вами…
Блэки промолчала, он лишь слышал в темноте её тяжелое дыхание. От нее несло алкоголем. Он поморщился.
- Прощайте, мадмуазель. Могу поручиться, что больше мы с вами никогда не увидимся.
- Ну что ж, - выдержав паузу в несколько секунд отреагировала она, - Прощайте, мсье Призрак Оперы, - и, развернувшись, молниеносно исчезла во тьме парижской улице, словно привидение.

Мсье Призрак Оперы? Но откуда она знает?.. Впрочем, в этом нет ничего удивительно, если вспомнить всю его славу, вспомнить, сколько писали о нем газеты, сколько шума поднялось вокруг…вокруг того случая. Да, того случая.
Блэки вполне могла прочитать о легенде Гранд Опера в газетах и, сопоставив имеющиеся у неё факты, прийти к простейшему выводу о личности того, с кем она встретилась в подвалах оперы. В этом нет ничего удивительно. Удивительное в том, что до сих пор никто из полиции не пришел в его дом, чтобы арестовать «опасного преступника». Впрочем, он давно не проверял ловушки…Хотя возможно, что Блэки и не рассказала о нем…а, может, ей просто не поверили? В любом случае ему все равно. И даже любопытно. Любому бы показалось безумством отпускать Блэки после того, как она узнала о существовании Призрака Оперы, ведь девушка с легкостью может выдать эту тайну, и даже наверняка выдаст её, но его это нисколько не волновало. Эрика интересовало, расскажет ли Блэки о нем, ему даже хотелось, чтобы она рассказала, ведь это должно привести к прелюбопытнейшим последствиям. О нет, он не собирался бороться с парижской полицией, нет, конечно! Он бы просто сидел у себя в подвалах, скажем, в гостиной, подле камина, читал бы книгу и гадал, минуют ли служители закона его ловушки. А если минуют…ну и что? Честь им и хвала. Он, Эрик, сопротивляться не собирается. Зачем?

Так рассуждал он, пробираясь сквозь парижские переулки к Опере. Под плащом у него была спрятана бутылка с вином, - Эрик, разумеется, не собирался пить подобную мерзость, но оставлять её в таверне было подозрительно, а бросить на улице не захотелось. Он запрячет её куда-нибудь подальше, и, кто знает? быть может однажды вновь найдет её, поставит перед собой на стол, и вспомнит о том, как приобрел её, вспомнит всю эту нелепицу и эту непонятную девушку…

Но как она все-таки оказалась в его подвалах? Пробралась туда через подземелье? Невозможно. Она не смогла бы миновать его ловушки, не смогла бы перебраться через озеро, ведь лодка была на другом берегу. Через проход на третьем этаже через зеркальную комнату? Но она закрыта, и открыть её может лишь он, Эрик.
Можно было, конечно, предположить, что она переплыла озеро…чепуха.
Но как тогда?
Она словно материализовалась из воздуха. Пришла из ниоткуда, чтобы уйти в никуда…
Эрик усмехнулся. Его мало волновало это. Да, да, это было весьма и весьма любопытно, но это не задевало его так, как должно было бы. Можно поразмыслить над этой загадкой, когда нечем будет заняться. Как, например, сейчас. Но сердце спокойно, оно не начинает биться учащеннее от осознания какой-то тайны…тайна – это замечательно, но ему это практически безразлично…вот каким он стал. Спокойным. Непроницаемым.
Мужчина покачал головой, отгоняя подобные мысли. С ним все в порядке.
Ему прекрасно удавалось обманывать самого себя. Ложь, которой он легко поддался, хоть там, в глубине души, он прекрасно все понимал, понимал, что окаменел, понимал, что его стремление заморозить свою душу, свои чувства постепенно убивает его, если уже не убило. Но с другой стороны, он боялся. Чувства – это боль, а он не хотел боли. Не хотел, чтобы его сердце вновь разрывалось на части, чтобы его душа кричала, рыдала, стонала…Надо было просто жить, как он жил всегда: работать, сочинять, есть, пить, просиживать вечерами у камина, гулять по Опере, по его Опере…

Эрик вышел на площадь перед зданием, которое называл своим домом. Ни каждый может похвастаться подобным жильем. Он сам построил его для себя, сделал таким, каким хотел…Да, конечно, был Гарнье, великий архитектор, но не он истинный хозяин Оперы. Призрак Оперы… Если бы не эта легенда, Парижская Опера не отличалась бы ничем от подобных ей зданий – атрибутов каждой европейской столицы. Но он, Эрик, сделал это здание уникальным, он дал ей душу…
Честолюбие. Что же поделаешь? Каждый мечтает увековечить себя для потомков, каждый пытается добиться этого своим способом. Некоторым, как ему, например, это удалось. Его слава умрет или вместе с Оперой, или вместе с последним человеком, верящим в легенды про призраков и не упокоенных духов.

И как всегда он свернул с освещенной десятками фонарей площади и свернул на улицу Скриба. Он почти никогда не входил к себе в дом через главный вход. Может быть, даже никогда. Но ведь он – особый хозяин, невидимый хозяин, которого не знает и не видит никто, но который следит за всем и каждым. Да и положено ли призракам ходить входить через парадный вход? У них обычно есть свой, четко определенный и неизменный маршрут. У него тоже был подобный.
Эрик всегда начинал осмотр своих владений с крыши. Из подвалов он быстро поднимался на наверх, выбирался на крышу Оперы и обозревал Париж, как будто проверяя, все ли в порядке там. В такие моменты он был не просто хозяином Оперы, он был хозяином Парижа, всей Франции… В любую погоду, в любое время суток – он подставлял лицо ветру, который на такой высоте дул постоянно, и любовался своим городом. Он поднимал глаза и смело смотрел на солнце – его глаза целую секунду выдерживали солнечный свет. Он досконально изучил звездное небо над Оперой, он встречал и провожал Луну… и никогда не чувствовал себя одиноким.
Одиночество приходило после, когда он спускался на «живые» этажи здания. Комнатушки, в которых ютились балерины, их матушки, работники, костюмерши, мастера декораций…все население этого маленького государства. Они жили по два, по три человека в одной комнате, постоянно переругиваясь за жизненной пространство, завидуя друг другу, ненавидя успех соперника, страдая из-за собственный неудач, радуясь удачам…они жили…и Эрик остро чувствовал отличность своего существования от этой, полной чувств, переживаний, страстей жизни. Он старался всегда как можно быстрее миновать эти этажи. По сути, и следить там было не за чем – гримерные, кабинет дирекции, коридоры, по которым шныряли туда-сюда служительницы лож, кулисы – вот, за чем он следил особо пристально. Если выражаться деловым языком: он контролировал производственный процесс. В Опере не должно быть не то, что плохих – даже посредственных певцов, танцоров, музыкантов, не должно быть посредственных опер и балетов. Любые изменения, которые проводила дирекция, проходи под его строгим надзором. А если ему что-то не нравилось, он всегда давал им понять это…и лучше бы директорам слушаться его…

Но он перестал следить за Оперой, он легкомысленно забросил свои обязанности. Пора было вновь вернуться к своей работе, а то, не приведи Господь, директора вздумают поставить какую-нибудь новомодную паршивую оперку, что так нравятся публике, или пригласят новых певцов, не обладающих ни талантом, ни даже хоть сколько-нибудь вразумительным голосом…потому что чтобы петь, нужен не только голос, но и огромный талант использовать этот голос, талант превращать сухие тексты арий в настоящие чувства…как мало таких певцов! Тех, которые заставляют сердце биться в волнении, переживать за героев, сочувствовать им…и как много таких, подобных, скажем, Карлотте, с практически идеальным голосом, но полным отсутствием игры. Заводная кукла, издающая красивые звуки. Эрик с легкостью может сделать подобную, поставить её на сцене, завести – результат тот же…
С недовольством он подумал, что у Оперы теперь нет примадонны. С недовольством – оттого, что ему пришлось вспомнить, почему у Оперы теперь нет примадонны. Он заставил себя не углубляться в воспоминания, в его памяти просто всплыло то происшествие, но он посмотрел на него как бы со стороны, словно и не принимал в нем никакого участия.
Да, маршрут его осмотра Оперы надо изменить. Зачем подниматься на крышу? Совершенно бессмысленно и не нужно. Так он сэкономит много времени…Ведь там, на крыше, Лира Аполлона…
Эрик сжал руку в кулак.
Совершенно не обязательно подниматься на крышу. Сейчас нужно обратить все внимание на то, что происходит в кабинете директоров. Как бы они не приняли каких-нибудь нелепых решений без его, Эрика, контроля…

А вот и решетка. Вход в его дом. Эрик достал из кармана ключ, повернул его в замочной скважине и, словно тень, проскользнул в открывшийся проход.

У него много дел.
-----------------------
Он терпеливо ждал её, сидя за пустым столиком в ресторане. Завтрак его давно закончился, посуду уже убрали, и официант только бегал туда-сюда, принося новую чашку чая и унося пустую. Сколько он уже выпил чашек? Наверное, штук семь точно. Крепкий черный чай с молоком, как пьют англичане, как приучила его мать. Теперь он не может пить ничего другого, и, хоть французы и ужасно готовят чай с молоком, совершенно не соблюдая никаких пропорций, это все же лучше, чем простой чай, или, скажем кофе, от одного запаха которого ему становилось дурно.
Он лениво пробежал глазами уже дважды прочитанную газету, сложил её, тяжело вздохнул и попытался примириться с мыслью, что она, вероятно, вообще не спуститься к завтраку.
Все началось неделю назад, когда девушка, поднимавшаяся перед ним по лестнице, оступилась, выронила сумочку и сама чуть не полетела вниз по лестнице. Он тогда проявил замечательную ловкость, успев поймать и девушку и сумочку. Ответом ему был благодарный взгляд из-под полей белой шляпки и тихое «спасибо», сопровождавшееся таинственной улыбкой.
На следующий день за завтраком он подошел к ее столику и вежливо осведомился о состоянии её ноги, так как «боялся, что мадмуазель подвернула её». «Мадмуазель» опять таинственно улыбнулась и поблагодарила за заботу, уверив, что с ней все хорошо. Продолжать разговор она явно не собиралась, и ему ничего не оставалось, как удалиться к своему столику и спрятаться за газетой, изредка посматривая из-за испещренных текстом листов на девушку.
Она не сказать, чтобы была очень хороша собой, даже наоборот, если рассматривать ее лицо с общепринятых канонов красоты. Но в ней было что-то удивительное, зацепившее его сразу, при самом первом взгляде. Она спокойно поглощала свой завтрак, читая какую-то книжку, а с лица ее не сходила удивительная, непонятная улыбка, притаившаяся в уголках ее губ. Сразу хотелось знать, чему она улыбается: книге, своим мыслям, или, возможно, на самом деле она просто смеется над ним?

Решив не привлекать к себе излишнего внимания, он встал и ушел раньше нее, - он совершенно не желал, чтобы она решила что за ней следят.

Всю неделю он наблюдал за ней: осторожно, аккуратно, да он и не чувствовал, что эта девушка стала чем-то наподобие его цели, наблюдения за ней развлекали его и доставляли удовольствие.

Он узнал, что она жила на втором этаже в номере 116, - портье как-то назвал ее номер громче обычного, подавая ей ключи, - что носит девушка только белый цвет, - по крайней мере, всю неделю ее платья были только белого цвета, хотя и самых различных фасонов. Мадмуазель преимущественно рано спускалась к завтраку, каждый вечер уходила куда-нибудь, но он ни разу не видел ее в сопровождении другого человека, она всегда была одна. У нее так же, что было странным и необычным, не было служанки, со служащими отеля девушка всегда разговаривала сама.
Да, и он узнал самое главное: ее имя.
Ее звали Адриана. Просто Адриана, он слышал, как она попросила портье называть ее «мадмуазель Адриана» и никак иначе. «Не люблю свою фамилию» – поморщилась она тогда, и портье понимающе кивнул.
Красивое, необычное имя, очень подходящее ей.
Она была очаровательна. Он признался себе в этом лишь сегодня, с каким-то колючим нетерпением ожидая ее прихода на завтрак. Ему ужасно хотелось увидеть эту изящную маленькую фигурку в ослепительно белом платье, с ее вечной хитрой улыбкой на лице, которую он все никак не мог разгадать.
Но она так и не пришла. Возможно, ей принесли завтрак в номер, возможно, она просто спасла после утомительной ночи ( тут он невольно начал гадать, что же могло сделать ночь столь «утомительной»), возможно, она вообще не ночевала в отеле.
Последняя мысль возмутила его. Причем возмутился он не на себя за столь оскорбительные для чести девушки догадки, но на нее за то, что она дает повод к подобным выводам.
Раздосадованный, он наконец поднялся в номер, сетуя на себя за то, что, как полный идиот, целую неделю наблюдал за непонятно какой девицей, которая, возможно, вообще является простой вульгарной любовницей какого-нибудь престарелого богача с трясущейся челюстью, который тратит деньги на молодую вертихвостку просто потому, что больше тратить деньги ему не на что. И он, отпрыск старого уважаемого рода, состоятельный молодой человек (это он мысленно говорил себе, уже войдя в номер и любовно одергивая свою сюртук, стоя перед зеркалом), приятный во всех отношениях ( он поправил темную прядь волос, упавшую на лоб), он следит за незнакомой, совершенно чужой ему девушкой! И почему? Ничего привлекательного в ней нет, разве что ее улыбка…
Он вздохнул.

Судьба – странная вещь.

Вечером в театре он встретил ее. Спектакль был наискучнейшим. Она стояла в антракте, вальяжно прислонившись к мраморной колонне и пряча за веером невольные зевки. Увидев ее, он отчего-то замер, словно прикованный к месту одним ее видом, и она, разумеется, заметила его. Лицо ее расплылось в приветливой улыбке. У него появилось странное чувство, что она не удивлена встрече.
Адриана неспешно подошла к нему, хитро поблескивая глазами, отчего он начал чувствовать себя кроликом, загнанным в капкан.
- Мсье, - певуче поздоровалась она, - какая приятная встреча!
А он, после почти минутного молчания, выдал наиглупейшую фразу, заставившую его густо покраснеть сразу же после того, как она сорвалась с его губ:
- Разве мы знакомы, мадмуазель?
Она рассмеялась.
- Жаль, тут поблизости нет лестниц, с которых вы могли бы меня поймать…теперь вы вспомнили?
- Да…кажется… - он пытался побороть смущение.
- Ну, даже если вы меня не помните, ничто не мешает нам познакомиться, если, конечно, я не вызываю вас какого-либо сильнейшего отвращения.
- Нет, что вы…
- Мадмуазель Адриана.
- …
- Мсье?.. – подсказала она.
- Мсье Жан-Жак, - он наконец-то хоть в какой-то мере овладел собою.
- Замечательно, - она удовлетворенно кивнула, - а теперь к делу. Понимаете, мсье Жан-Жак, у меня есть целая ложа, но у меня нет никого, кто бы составил мне компанию, а спектакль столь непоправимо тосклив, что без собеседника я боюсь уснуть на втором акте, так как все мое терпение было истрачено на то, чтобы выдержать первый. Вы не хотели бы променять свое место в партере на пустое кресло в моей ложе? Понимаю, предложение не самое заманчивое, - она хмыкнула, - но я была бы вам так благодарна… - и девушка устремила на своего собеседника вопросительный взгляд.
- Ну…если вы…желаете. Просите. То я…
- Да, я прошу, - улыбнулась она и резко раскрыла веер. Расшитый серебряным бисером, он засверкал в приглушенном свете комнаты тысячами огоньков, и Жан-Жак едва сумел отвести взгляд от этого сияния. Словно загипнотизированный, он поднял глаза на лицо девушки. Последние остатки здравого смысла позорно сдались и он, широко улыбнувшись, кивнул:
- С удовольствием, мадмуазель, благодарю вас.

«А почему бы и нет, - подумал он, - она мила, очаровательная, загадочна…это ведь приключение, именно то, за чем я приехал в Париж».
Его друзья часто хвастались подобными знакомствами – неожиданными, нелепыми, всегда быстротечными и бесперспективными…Но кому были нужны они, эти занудные и банальные «перспективы»? Он молод, он богат, он познакомился с девушкой, да еще познакомился так, что сможет рассказывать всем своим друзьям об этом с такой же гордостью, с какой они говорили про своих Луиз и Марий. А у него была Адриана…

В тот вечер они высидели второй акт в театре, занимая друг друга разговорами, которые они забыли тут же после финальных аплодисментов – весьма жидких, надо сказать.
- Никогда больше не пойду в театр! – смеясь, заявила Адриана, встав со своего места и поправляя жемчужную шаль на плечах, - С этого дня – только опера!
Он согласился с ней и тут же пригласил на воскресную «Кармен» в Гранд Опера.
- Гранд Опера? – со странной улыбкой переспросила она, - разумеется. С удовольствием.

В отель они отправились в одном экипаже, он проводил ее до дверей ее номера, вежливо поцеловал одетую в шелковую перчатку руку и пожелал приятных сновидений. Когда за Адрианой закрылась дверь, он испытал странное чувство, что с этой девушкой он не скоро расстанется…
-------------

Несмотря ни на что, он был доволен. Если не Оперой, то собой. Он вновь мог гулять по коридорам Оперы, вновь мог наблюдать за репетициями, смотреть на сцену и не думать, что когда-то она распевалась в тех самых комнатах, что она так же стояла на сцене в день своего и его, ее учителя, триумфа. Рана зажила быстро, он и сам удивился, насколько. Зарубцевалась, превратилась в шрам, который беспокоит его временами, но и только…шрамы со временем сглаживаются, хоть и остаются на всю жизнь, но однажды настанет день, и сердце его даже не екнет при воспоминании о ней. А сейчас екает – недовольно так, неповоротливо, как будто даже и лениво, но в тоже время очень больно…
Он вздохнул, встал, аккуратно придвинул обитый красной шелковой тканью стул к стене, и вышел из ложи, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Сегодня представление. Первое представление после скандала, связанного с исчезновением Кристины Даэ. Вовсю шли приготовления – по сцене бегали рабочие, устанавливающие декорации, Карлотта распевалась в гримерной, балерины в тысячный раз повторяли все па танца….А он внимательно наблюдал.
Кажется, жизнь в Гранд Опера постепенно возвращается на круги своя. И билеты в пятую ложу не проданы. Эти два идиота хоть чему-то научились. В первую очередь тому, что не надо злить Призрака Оперы. Ведь это так просто – исполнять его немногочисленные просьбы… Неделю назад он написал им письмо, в котором напомнил об оплате – и получил свои деньги, легко взяв их со стола в директорском кабинете.
Фирмен и Моншармен усвоили урок, это приятно.

Устройство легендарной Ложи №5 элементарно как все гениальное. Эта боковая ложа, к ней вел коридор, от которого под прямым углом отходил еще один, ведущий к остальным ложам этой половины зала. Коридор был завешен тяжелыми бархатными занавесями, а за ними была маленькая потайная дверца, которую умел открывать лишь он, проектировщик Оперы. Коридорчик этот вел в пятую ложу. Чтобы туда попасть, надо было незаметно проскользнуть за портьеру, аккуратно нажать в двух местах на стену, спуститься в открывшийся проем – уровень прохода был ниже уровня пола, - сделать несколько шагов, опять посредством нескольких нажатий на стену открыть проход в ложу и пролезть туда. Ложа №5 была выбрана из-за ее удобного расположения для устройства подобного секретного прохода. Эрик даже удивлялся, как до сих пор не разгадана «загадка таинственного появления и исчезновения Призрака оперы из ложи №5». Кажется, приходила ведь полиция, простукивала стены…но ленивые полисмены не желали наклоняться, свои увесистые кулики они прикладывали лишь к тому участку стены, что был напротив их, а не ниже…Так что его секрет не был обнаружен и этим вечером он собирался присутствовать на представлении и послушать Карлотту…и не вмешиваться. Просто послушать оперу, как обыкновенный зритель. Правда, обыкновенному зрителю не приходиться скрываться в тени портьер, не приходиться являться в свою ложу через какие-то потайные ходы. Не приходиться надевать маску. Обыкновенный зритель может позволить себе в приливе чувств вскочить и восторженно захлопать…Впрочем, сегодня хлопать было некому.

Он всегда приходил чуть позже, когда все зрители уже находились на своих местах и он мог беспрепятственно пройти к ложе по опустевшим коридорам. Мадам Жири, обслуживавшая ложу, обычно уходила с началом оперы и приходила уже к концу первого акта, словно подстраиваясь под его привычки. Хотя, наверное, так и было – в этой женщине удивительно сочетались глупость с хитростью и наблюдательностью, она наверняка сообразила, в какое время обычно появляется таинственный посетитель ложи №5 и когда ему лучше освободить подход к его зрительскому месту. И за подобную сообразительность она получала от него милые маленькие подарки, вроде шоколадных конфет, и весьма неплохие чаевые.
Сегодня Эрик, как всегда, выждав минут двадцать с начала оперы, выбравшись из своего дома, добрался по обезлюдевшей Опере, - это просто удивительно, как исчезает жизнь из помещений театра во время представления, сосредотачиваясь лишь в одном месте – за кулисами, - до коридора, ведущего к ложе №5. Сюда уже проникала музыка, а голос Карлотты, преодолевая все препятствия на своем пути, уже резал его слух своей вульгарной показной силой.
Эрик вновь задал себе тот вопрос, на который уже давно дал себе самому ответ: за что же он так не любил итальянку? О да, ее голос был безупречен – он не мог и не имел права это отрицать…но он не выносил в Карлотте именно то, что она понимала, что природа одарила ее и хотела всем это показать. Не доказать, а именно показать. Она хотела, чтобы ею восхищались, а где – в опере, в каком-нибудь баре или ночном клубе – все равно. А сама музыка ее не интересовала и пение ее было лишено каких-либо эмоций кроме самолюбования. Ее голос был пустым и эта пустота резала его слух…
Но теперь, когда в Опере нет другой, хоть сколько-нибудь стоящей певицы, приходиться терпеть Карлотту, и поделать с этим он ничего не может….
От размышлений его отвлекли неожиданные звуки. Кто-то разговаривал, совсем рядом…Эрик было свернул в нужный коридор – в его конце уже была видна заветная дверца ложи, - но тут же молниеносно подался назад. Около входа в ложу стояли трое. Он осторожно выглянул из-за угла. Сара, молоденькая прислуга соседней ложи, напряженно осматривалась по сторонам, что-то объясняя богато одетой девушке, энергично обмахивающейся веером. Рядом, спиной к Эрику, стоял высокий темноволосый мужчина, недовольно притоптывающий ногой и все время пытающийся ухватить девушку за руку, словно желая увести отсюда.
Карлотта, взяв особенно высокую крикливую ноту, замолкла, и Эрик смог разобрать их разговор.
Сара торопливо причитала:
- Ничего не знаю, госпожа, ничего не знаю. Это Антуаннеты ложа, мадам Жири, то есть, а ее никогда нет, а я сама ничегошеньки не знаю, ну ничегошеньки, меня ждут…
Девушка не унималась.
- Но ведь вы должны знать…Я прождала вашу мадам Жири с полчаса, а ее нет…Ведь это же ложа Призрака Оперы?
Сара вздрогнула, Эрик напрягся и повнимательнее всмотрелся в девушку. Что-то в ней было знакомое…Этот голос…
- Адри…Пойдем, уже давно началось, нас не пустят… - увещевал мужчина…хотя нет, скорее юноша – голос по-молодому звонок.
- Ах, Боже мой! Жан, нас пустят, это же наша ложа! – насмешливо протянула девушка, повернувшись лицом к юноше.
Это была она! Та сама девчонка, что он обнаружил в своем доме, та, что пила и играла в трактире среди грязных мужланов…и теперь она здесь, в Опере! В роскошном белом платье, на голове незамысловатая прическа, на шее блестит серебряный медальон, в руках расшитый бисером веер. Узнать ее можно было лишь по голосу и по нагловато-хитрой улыбке, торжествовавшей на ее лице.
- Разве тебе не интересно? Призрак Оперы, знаменитая легенда… - нараспев продолжила она.
- Мы ведь пришли послушать оперу, верно? – сухо отпарировал ее знакомый.
- Ну конечно, милый Жан-Жак, и сейчас мы пойдем слушать оперу, - Блэки успокаивающе дотронулась до плеча юноши, тот схватил ее руку и порывисто поцеловал. Девушка улыбнулась и вновь повернулась к Саре.
- Вы не могли бы сказать мадам…как там? Жири? Когда, вы говорите, она появится? Передайте ей, чтобы зашла в десятую ложу.
- Госпожа, не знаю, когда она появится, бывает, что в антракте, бывает и вовсе не приходит. Дама с приветом, да и что ей приходить – господа директора все равно не сдают ложу…Прошу вас, я пойду, а то мне выговор будет, ведь у меня свои дела и обязанности есть…
- Да, да, иди, конечно…Спасибо… - махнула рукой Блэки.
Сара быстро скрылась.
- Вот видишь, - девушка повернулась к своему компаньону, - мы с тобой на историческом месте. Здесь, за этой дверью, та самая легендарная ложа №5. Прекрасен город, в котором даже призраки имеют свои ложи! – и тут взгляд Блэки устремился туда, где в тени стоял Эрик, - он готов был поклясться, что девушка не могла его видеть, но тогда почему она посмотрела именно туда, где стоял он?
- А, впрочем, пойдем, - она перевела взгляд на юношу, - не обращай внимания, это очередная моя причуда, - она взяла его под руку, - ведь ты все равно не веришь в эти сказки, а я, хоть и пытаюсь в ним поверить, но терплю неудачу за неудачей. Опера уже давно началась. Закажем шампанское, насладимся музыкой…Пойдем, милый, - и она буквально увела молодого человека прочь.
Чтобы не мешать ему, Эрику? Что за чушь. Она не видела его. Или видела? Нет, это невозможно. Тогда отчего столь внезапный уход? И зачем эта девица ищет мадам Жири? Она хочет послушать легенду о Призраке Оперы. Она попросту любопытствует, а потом, когда удовлетворит свое любопытство, пойдет в полицию и расскажет, что в подвалах Оперы скрывается тот, кого так безуспешно искали на протяжении многих лет…
Хотя что ему до этого? Все равно: найдут его, не найдут… Сейчас он мог спокойно пройти в свою ложу…
И все-таки как странно и непонятно то, что та девица, почти оборванка, кого он видел с самом неблагополучном районе Парижа, теперь, вся в блеске и драгоценностях, сидит в своей личной ложе в его Опере. Пьет шаманское из изящных бокалов с той же легкостью, что пила мерзкое вино в таверне прямо из горла…Это было…возмутительно!
Зачем она явилась сюда? Разгадать загадку Призрака Оперы? И как она оказалась здесь? Откуда у нее столько денег? Хотя разгадка просто и столь же мерзка, как и сама эта девица: наверняка она стала любовницей этого юноши, его содержанкой, вот он и водит ее по театрам и операм…не лучший выбор.
Все равно. Ему все равно.
Не стоит лгать самому себе.
Ему интересно. Неожиданно интересно, кто эта девушка.
Эрик открыл дверь в ложу – в пустом коридоре не было необходимости использовать потайной проход, - зачем-то постоял секунду на пороге и вошел, быстро и аккуратно прикрыв за собою дверь.
Сел он как всегда в правый угол ложи, чтобы в случае необходимости можно было быстро спуститься в секретный коридор.
Вместо того, чтобы обратить свою взор на сцену, он стал искать глазами Блэки…Да вот она…В одной из центральных лож открылась дверь и вошла она со своим молодым человеком. Села. Что-то сказала на ухо юноше. Достала бинокль…
И направила свой взгляд в сторону его ложи.
Ах, ей интересно, там ли он?
У Эрика появилось сильнейшее желание выйти из тени портьер, чтобы она, как и вся остальная Опера, заметили, что легендарная ложа не пуста. В душе появилось раздражение: он чувствовал себя как экспонат на выставке. Пусть даже Блэки была единственной зрительницей.
Он метнул яростный взгляд на сцену. Только что из-за кулис выплыла Карлотта в каком-то необъятном розовом платье. Сейчас откроет рот и начнется пение.
Эрик перевел взгляд на Блэки. Она уже не смотрела в его сторону, устремив слишком уж, как ему показалось, внимательный взгляд на сцену – даже глаза сузила, как будто от желания лучше разглядеть действо, и придала лицу нарочито сосредоточенное выражение.

Эрик резко встал и вышел вон из ложи. Смотреть оперу у него отпало всякое желание. Это мерзко – когда за тобой наблюдают. Наблюдают, не имея на это никакого права.
Он надеялся, что тот инцидент в подвалах исчерпал себе, что все это забудется – и непонятная девушка, и ее помощь ему, Эрику, и их следующая встреча. Но вот он в третий раз сталкивается с этой девицей – что за насмешка судьбы, пославшей ему столь неприятное знакомство? Еще немного и он начнет ненавидеть ее. Она интересуется им? О, конечно, как это интересно – странный человек, живущий – подумать только! – в подвалах Парижской Оперы. Хотя ее появление там еще более удивительно и необъяснимо, как и ее поведение. Он бы не удивился, если бы обнаружилось, что она на самом деле какая-то аферистка, прикидывающаяся девушкой из высших кругов общества и выколачивающая деньги из своих богатых поклонников, а потом проматывающая их в картах.
Не хватала еще, чтобы Блэки начала расспрашивать Мадам Жири о нем. Жаль, у него не было с собой бумаги – он оставил бы записку Антуаннете, чтобы та помалкивала. Но, подумав немного, Эрик решил, что это и не нужно – мадам Жири вряд ли бы рассказала девушке что-либо вразумительное, ведь стоило лишь затронуть тему о Призраке Оперы, как на эту женщину находило странное возбуждение, она начинала рассказывать байки столь удивительные, что даже ему иногда было интересно их слушать.
Эрик покачал головой. Женское воображение искренне восхищало его.
К тому же он вспомнил об одной книге, которую давно хотел начать, и, без всякого сожаления, устремился по коридору прочь от ложи.
------
Интересно, весьма интересно. Мсье, вы ведь заметили, что я на вас смотрю. Ах, вы даже ушли! Вам не нравится, когда за вами наблюдают. «Загадка Ложи №5!», «Призрак Оперы!» – это ведь все про вас. Но не волнуйтесь, Эрик, я не стану за вами следить, то было просто вялое желание развеять минутную скуку. Вы и ваша история мне не к чему, у меня есть своя и пока она меня устраивает.
---------
- За нас, дорогая, - приятный звон бокалов прорезался сквозь ровный гул антракта.
- За неожиданные и приятные знакомства! – звонко добавила девушка и изящно отпила из бокала немного шампанского.
Жан-Жак бросил на свою спутницу пылающий любовью взгляд, а та в притворной скромности опустила голову, хотя по ее улыбке, которую юноша видеть не мог, можно было сделать вывод, что она скорее довольна, нежели смущена.
Вот уже неделю он пребывал в счастливо-любовном состоянии. Удивительно, как быстро развивались их отношения – все, как в рассказах его друзей, которые покоряли прекрасных столичных дам всего за несколько дней. А его Адриана была прекрасной. Чего стоила одна только ее улыбка – чуть насмешливая, но от этого загадочная – как хотелось понять, над чем она смеется! И было в ней нечто непредсказуемое, что еще больше притягивало его – даже эти странные расспросы про Призрака Оперы – байки, которыми парижские газеты не уставали кормить своих читателей. С какой трогательной наивностью она поверила в них! Он старался скрывать улыбку, когда она расспрашивала про этого «призрака» прислугу ложи. И что за очаровательная по своей быстроте смена настроений – только что ее глаза горели огнем любопытства, а через секунду она еже тащит его прочь от той ложи, словно ей уже наскучило разыскивать фантомов в коридорах оперы.
Он решил ничему не удивляться в Адриане, а просто наслаждаться ею…ее обществом. Ломать голову над всеми ее многочисленными мелкими причудами у него не было ровно никакого желания. Впрочем, как и над этой девушкой в целом – он даже и не пытался узнать, кто она, откуда, есть ли у нее родственники, жених, наконец…Пусть она будет таинственной незнакомкой, загадочно ворвавшейся в его жизнь…и исчезнувшей так же загадочно…Ему очень нравилось это слово: «загадочно». Оно придавало и Адриане, и всему происходящему особый шарм приключения.
Знал Жан-Жак про нее только что она баснословно богата – неприлично большие чаевые в ресторанах, тоже необычайно дорогих, роскошные платья, один из самых дорогих номеров в отеле…Иногда она даже в ресторан его водила за свой счет – он позволял ей это только потому, что иначе девушка страшно обижалась, уходила к себе в номер, садилась в кресло, делала мрачное лицо и сидела молча, смотря в одну точку, пока он не уступал ей.
Она очень много пила – за один вечер могла выпить несколько бутылок вина. В первый раз он удивился и даже восхитился: ни намека на опьянение после такого количества алкоголя!
Еще она постоянно носила на шее серебряный медальон, снимая его только на ночь. Медальон был красивый, хотя он и был большого размера, но благодаря искусной резьбе на крышке казался очень легким, словно воздушным. Адриана однажды показала на него и произнесла с улыбкой: «Мое единственное богатство». Он не нашелся, что ответить, и она, почему-то покраснев и смутившись, постаралась поскорее спрятать украшение под одежду.
То, что у нее не было служанки, он заметил еще давно – оставалось только изумляться, как у нее получается одеваться самой.
И, наконец, она пропадала иногда куда-то. На той неделе, что они провели вместе, она исчезла на полтора дня – ушла в среду вечером и пришла лишь в четверг вечером, бодрая и счастливая.
«Не смей меня ни о чем спрашивать!» – сказала она тогда, перед этим поцеловав его.
А еще она не желала фотографироваться – когда он спросил, не хотел ли она сделать их фотографическую карточку(он хотел показать Адриану своим друзьям), ее охватил какой-то суеверный страх, и она начала нести какую-то чепуху про то, что фотографии отнимают часть души…При всем ее уме и образованности, которые он обнаружил за их, пусть и недолгое, общение, она была удивительно суеверна. А еще она иногда просыпалась среди ночи, начинала звать его по имени и успокаивалась лишь тогда, когда он отзывался.
Но не смотря на все это, он любил ее. Как удивительно так сблизиться с человеком за какую-то неделю! Да, встреча их была предрешена Судьбой!
-------------
- Какая удивительно голосистая дама пела сегодня в опере, - проворчала Адриана, поправляя складки на плече.
- Карлотта? Да, она великолепна, - немного отрешенно произнес Жан-Жак, внимательно наблюдая из окна экипажа за зданиями, которые они проезжали он боялся пропустить ресторан, не полагаясь на внимательность кучера.
- Да, да, великолепна, как попугай какаду. Я почти оглохла.
Эта реплика осталась без ответа – они приехали. Экипаж резко остановился, кучер спрыгнул с козел, открыл дверцу, юноша тут же выскочил наружу и самым учтивым образом подал руку своей даме.
Адриана аккуратно выбралась из экипажа, опираясь о руку своего кавалера, Жан-Жак заплатил кучеру и они направились в ресторан, как раз напротив которого и остановился экипаж.
- Как замечательно! Я тут еще не была, - радостно воскликнула девушка на входе, - Он недавно открылся?
- Два года назад, - чуть удивленно отозвался юноша.
- Я давно не была в Париже, - оправдалась она.
Их встретил служащий ресторана. Наметанным глазом определив состоятельность посетителей, он учтиво поинтересовался, пожелают ли они отдельный кабинет, или же сядут в общий зал.
- Общий зал, - решила Адриана, - после Оперы тишина кабинета больно бы резала мои многострадательные ушки, - прощебетала она.
- Как дама пожелает, - шутливо покачал головой Жан-Жак, словно говоря «ну а что же поделаешь!»
- Тогда попрошу за мной, - и служащий ресторана повел их сквозь ряды сверкающих серебром и белизной посуды столов, где богачи наслаждались своими изысканными блюдами.
Они сели за небольшой, но очень уютный столик в углу, откуда отлично просматривался весь зал. Адриана пожелала сесть именно так, чтобы наблюдать за всеми и вся, тогда как ему пришлось удовольствоваться лишь видом своей подруги, что, надо сказать, его не сильно расстроило.
Все было хорошо.
Им принесли меню. Девушка погрузилась в чтение, изредка с усмешкой произнося вслух наиболее вычурные и длинные названия. Он время от времени поднимал на нее глаза. Но вот юноша заметил, что она как-то уж чересчур пристально смотрит на него…нет, через него, смотрит на кого-то в зале.
- Что такое, Адри? – спросил он.
Она не ответила, только внезапно странно побледнела, как будто ее кто-то испугал или сильно расстроил.
- Все в порядке? – обеспокоено спросил он и обернулся.
Ничего интересного. Обычные люди в обычном порядке едят обычные блюда. Какая-то старушка, вся обвешанная маленькими искусственными розочками, что-то говорила своему не менее старому соседу, мужчина лет тридцати, держа сидевшую напротив него женщину за руку, что-то с ласковой улыбкой шептал ей на ухо…
- Да что с тобой? – повернулся он назад.
Внезапно Адриана вскочила с места. Она тяжело дышала, как будто задыхаясь, побледнела, дрожала.
- Мне надо идти, - кинула она ему, - и не смей идти за мной.
- Что?.. Но…Адри!..Куда?.. – он не знал, что сказать.
- До свидания. Счастливо провести вечер, - и выбежала прочь из зала, как будто за ней гнались.
А он остался сидеть на месте. Она ведь сказала.

Отредактировано Blacky (2007-08-21 18:13:47)

Газеты около Оперы вот уже год продавал шустрый мальчишка с копной светлых волос и звонким чистым голосом. Ему так и хотелось подкинуть несколько монет даже не за газету, а за ласкающие слух выкрики первых газетных заголовков и очаровательный образ неунывающего сорванца. Эрик всегда покупал у него газеты, и мальчик уже привык при виде странной фигуры в шляпе и плаще, появляющейся обычно рано утром, с вежливым приветствием протягивать ему свежую газету и получать за это удивительно щедрую плату.
Так было и в тот день. Очень интересный номер, как раз про Оперу, вернее, про оперную певицу Кристину Даэ, исчезновение которой наделало столько шуму месяц назад. Хотя мальчику было куда интереснее статья про раскопки английских археологов в Индии, он перечитал ее три раза и все никак не мог отвести взгляд от фотографии стоящих в глубоком котловане людей, один из которых с ликующем лицом держал над собой в руках что-то, напоминающее большой кувшин, а что точно - ему никак не удавалось рассмотреть: качество фотографии было очень плохим.
И тут из переулка показался тот самый таинственный человек, лица которого мальчик все никак не мог рассмотреть. Но мальчик знал, что он ужасно не любил шума и не хотел привлекать к себе внимание – он до сих пор не мог забыть, как, подскочив однажды к господину в плаще и радостно прокричав ему один из заголовков газет, так что вся улица обернулась к ним, он почувствовал прикосновение его руки на своих губах и услышал тихий шепот: «Потише, мальчик». Голос был удивительно красив, но в нем звучала угроза, так что больше проявлять активность в отношении к непонятному мсье он не решился. Только изредка, если номер был уж настолько интересен, что его прямо разрывало от желания поделиться с каждым всеми подробностями и разделить свой лихорадочный интерес, мальчик подходил к господину и с горящими глазами шептал ему содержание первой полосы, пока тот отсчитывал деньги. Ему почему-то всегда казалось, что странный человек улыбался…по крайней мере ему бы очень этого хотелось…
Вот и сегодня, раздираемый впечатлениями от новостей мировой археологии и последними сплетнями парижского высшего общества, он побежал навстречу господину в плаще и тут же протянул ему газету.
- Мсье! Потрясающие новости!
- Действительно? – нараспев произнес господин и высыпал из кошелька на ладонь несколько монет, от вида которых энтузиазм мальчика возрос в несколько раз.
- О да! Удивительные открытия английских археологов!.. Свадьба оперной певицы Кристины Даэ и богача графа де Шаньи!..
Рука господина странно дрогнула.
- Действительно любопытно, - тихо сказал он и потянул на себя газету, насыпав в ладонь мальчика монеты, - очень, очень интересно… - пробормотал он вновь, хотя особого пыла в его голосе мальчик не услышал. Мужчина спрятал газету под плащом, потом зачем-то потрепал мальчика по голове и, резко развернувшись, направился прочь от него, через несколько шагов скрывшись в переулке.
Мальчик развернул газету и решил перечитать статью про певичку. На первой странице были две большие фотографии: Кристины Даэ и этого графа, Рауля де Шаньи. Видел он этого юношу, и Кристину тоже, на фотографиях они были совсем другие: более основательные, неприступные, холодные. Сама статья гласила:
«Загадка исчезновения оперной певицы Кристины Даэ раскрыта! Призрак Оперы оказался парижским аристократом графом Раулем де Шаньи, похитившим свою любимую прямо под венец. Полиция обнаружила следы пары в Нормандии, где они, как выяснилось, скрепили свой неравный союз узами брака и купили дом, и проживают и ныне, счастливые своим побегом и освобождением. Без сомнения, эта трогательная любовная история найдет большой возмущенный отклик в высшем свете: брак графа и певицы вещь до банального понятная, хоть и не лишенная некоторой прелести той таинственности, что сопровождала их побег. Но, как бы там не было, тайна раскрыта, призраки исчезли и на их месте оказалась обычная история любви…»
«Слащаво. Коротко. С претензией на иронию. Жалкая статья» – подумал мальчик и решил, что, придя домой, к маленькой сестренке и матери, которая работала с утра до ночи, чтобы прокормить их семью, он обязательно напишет свою статью на тех обрывках бумаги, что доставались ему с газетной макулатуры. У него-то получше выйдет…
---------
Жизнь была бы прекрасна, если бы не эти кошмары. Я кричу так сильно, что однажды пришла соседка спросить, все ли в порядке. В порядке? Как у меня может быть что-то в порядке? Интересно, она во сне когда-нибудь пробовала проходить через все круги Ада разом?.. Вряд ли. Хотя мои кошмары менее поэтичны, чем фантазии Данте, и более отвратительны и грязны .Кошмары из воспоминаний, из каждого моего проступка, из всей той дряни, что встречалась но моем пути. И самое отвратительное - это страх от чувства того, что все это может из снов превратиться в реальность. Спать я стараюсь как можно меньше, от этого у меня появились такие синяки под глазами, что никакая косметика не в состоянии их скрыть. Вид у меня…ужасный. Эпитетов можно было бы подобрать много и весьма красивых, но этот наиболее полно отражает всю картину разрушения, коснувшуюся моего лица. Но мне, кажется, уже почти и все равно, настолько я вымотана и устала.
Но, зато, вернулся Александр. Он, как всегда, появился неоткуда, в своем неизменном мундире, невозмутимый, напыщенный, хотя я-то видела ту смешинку, притаившуюся в уголках его глаз…После страстных приветствий с моей стороны и звенящего смеха радости с его я начала расспросы. Он вальяжно развалился на кровати, подперев голову руками, и лениво, словно нехотя, отвечал на них, так что мне захотелось, как всегда, его побить. Раздражающие привычки имеют свойство с течением времени не исчезать, а, наоборот, прогрессировать и изощряться. На мой вопрос где он пропадал столько времени Александр ответил, что, отчего-то, очень долго не мог найти мое месторасположение, на что я обозвала его дилетантом. Он не обиделся, признав некоторую свою несостоятельность в роли моего помощника и внимательно выслушал мой рассказ обо всем, что произошло в его отсутствие. Согласился, что быстрый разрыв с тем мальчиком был решением правильным, как и переезд в новую квартиру, подальше от Бесси и всей моей старой компании.
- Но я люблю Бесси…и всю эту компанию, - вздохнула я, - хоть и понимаю…
- …что решила начать новую жизнь. И, значит, к старой надо забыть любую жалость, иначе ничего не выйдет. Знакомство с Бесси и ей подобными - весьма полезно и может однажды пригодиться, но не стоит начинать все опять…
- Этого не будет, - жестко ответила я, - ты же знаешь. Ничего этого больше не будет. Ни воровства, ни убийств.
- Вот и чудно. А теперь вернемся к тому мужчине…
- Эрик, - он усмехнулся, услышав оживление в моем голосе.
- Да…Эрик. Думаю, ты так страдала из-за моего отсутствия, желая от меня выведать все о нем?
- Ты очень, очень проницателен, ваше высочество.
- Да, мне говорили. Неоднократно, - Александр встал, – ну так что? Выведать всю его подноготную, кто он, откуда, его прошлое и настоящее, чем живет, о чем страдает? Не боишься разочароваться?
- Я и так разочарована в своей слишком долгой жизни, позволь мне заинтересоваться хоть чем-то. Не протянув руку к огню, не обожжешься…а может, и согреешься.
- Выпей чаю. Согреет лучше, чем любой человек. К тому же, насколько я смог выяснить из твоего разговора, он быть обогретым явно не жаждет, - Александр лукаво подмигнул. Не слишком приятно, когда кто-то знает все твои мысли и желания, но я свыклась…по крайней мере не приходиться тратить время на изнурительные объяснения.
- Пока я не знаю о нем всего мое желание общения является лишь непременным интересом женщины, испытываемым по отношению к любому объекту мужского пола.
- Даже такому? – он жестом дал понять, что говорит о лице Эрика.
Я равнодушно передернула плечами.
- Ты ведь знаешь, что внешность давно перестала играть для меня роль в отношениях. Конечно, для недолгого знакомства и получения удовольствия я предпочитаю молодых красивых юношей, но ведь и любой человек, желая полюбоваться произведениями искусства, пойдет в музей, а не на выставку какой-нибудь бездарности. Так и внешность – где-то Господь постарался, где-то схалтурил, ну а где-то, видно, решил отдохнуть и дал поработать своим неумелым подмастерьям. И так уж получилось, что один их брак оказался не устранен и проживает сейчас под именем Эрика в подвалах Парижской Оперы. И мне интересно, как же он смог выжить. Просто интересно, как смог человек с подобной внешностью остаться человеком. Я впервые сталкиваюсь с подобным.
- Не боишься привязаться? - словно змей-искуситель тихо спросил Александр мне на ухо.
Я отвернулась.
- Нет. Может быть даже хочу, – я обняла себя руками, внезапно почувствовав, как же мне хочется быть обнятой и утешенной, почувствовать защиту. Александр через мгновение исчез, я поняла это не оборачиваясь.
Опять одна.
И вино закончилось.
Все это было чертовски паршиво.
--------------
Дождь выстукивал мелодию на окне. Я сидела, прижавшись лбом к стеку и смотрела на стекающие вниз ручейки воды. Одна из створок окна была чуть приоткрыта и на меня дул освежающий ветерок. Я так любила эту погоду: легкий дождь, от которого так легко дышится и мир становится таким чистым и сверкающим. Надо будет пойти гулять.
Внезапно рядом со мной на подоконнике оказался Александр. Я вздрогнула от неожиданности.
- Сколько раз я просила оставить эти театральные появления?
- За те неисчислимые года, что мы знакомы? Я, право, не считал, - он сложил руки на груди.
- А стоило бы. Ну так что? Тебя не было два дня, ты хоть что-нибудь выяснил?
- Ну…кое-что…все, - он с какой-то горделиво-высокомерной улыбкой посмотрел на меня.
- Раньше тебе на то, чтобы получить всю информацию, требовалось не два дня, а несколько мгновений, - ехидно заметила я.
- Это было в старые времена, когда ты не была так упряма и Мастер помогал нам. Теперь же мне приходиться выяснять все самому, мотаться по времени и измерениям…ты все еще не желаешь с ним мириться?
- Я не ссорилась, - с наигранным добродушием парировала я, - я просто отказалась с ним разговаривать. Мне кажется, это несправедливо: после всего, что он со мной сделал, играть по его правилам и давать ему все, что он хочет. Это нечестно. И не надо говорить, что я сама согласила тогда…я слышала это много раз и от тебя, и от него. Он обманул меня тогда, не дал, фактически, никакого выбора, я была больна. А он этим воспользовался. И тебя. Между прочим, тоже никто в эту историю насильно не затаскивал.
- Но я и не жалуюсь, - заметил он.
- А я жалуюсь! И не желаю более продолжать служить его больному любопытству. Пусть сам, если ему надо, путешествует, а мне все это надоело. Я буду просто жить. Все. Прошу, хватит об этом. Расскажи, что тебе удалось узнать.
- Как хочешь. Но я еще раз повторю: если ты с ним не помиришься, однажды это…навредит тебе. И мне. Нам.
- Он не посмеет нас разлучить, - я понимала, что это не так. Что Мастер действительно способен мне так отомстить за мою непокорность. Но как я могла прийти к нему с повинной, как я могла вновь согласиться на все его возмутительные условия?.. Но если он отнимет у меня Александра…Нет, о всякой проблеме лучше думать, когда она придет и только тогда. Пока все хорошо.
- Посмеет или не посмеет – увидим…Ладно. Ты права, не стоит нервировать друг друга. Так о чем мы?.. Ах да, о твоем Эрике. Но рассказ получится очень долгим.
- Ты же знаешь, я готова слушать тебя годами. И ты так же знаешь, что это отнюдь не вычурный оборот речи, а истина.
- Да уж, я помню…Тогда, в Индии… - мы оба рассмеялись. Как удивительно, когда все твое прошлое связано с одним человеком, что он знает про тебя абсолютно все…
- Тогда я предлагаю разбить рассказ на три части. Первую ты расскажешь мне здесь и сейчас, на этом самом подоконнике под романтичный аккомпанемент дождя, вторую я выслушаю на кухне вместе с бутылкой отменного вина, третью – в креслах у камина, и слух наш будет ласкать уютных треск поленьев, а вкусовые ощущения – черный чай.
Он сделал задумчивое лицо, словно обдумывал мое предложение.
- Что ж. Разумно. Милостиво к моим голосовым связкам. Я согласен.
- Ну тогда начинай! – я ерзала на месте от нетерпения.
Александр откашлялся.
- Ну-с…начнем с самого начала…

И начался рассказ настолько удивительный, что я забыла и про вино, и про чай, и про камин и про все остальное на свете. Мягкий, хорошо поставленный голос Александра – а это он научил меня говорить так, что слушатели забывали обо всем, кроме меня и моих слов – сдобренный небольшим количеством волшебства рисовал передо мной удивительные картины жизни одного человека, больше похожей на выдумку изощренного ума моего друга, чем на правду. Но Александр мне не врал, не фантазировал, а лишь рассказывал про все то, что пережил тот удивительный человек, случайно оказавшийся на моем жизненном пути. Или это я оказалась на его. И, возможно, не случайно. Эта дикая мысль появилась у меня уже тогда, когда Александр посвятил меня в удивительные приключения Эрика в России. Мои собственные воспоминания возникли из памяти и переплелись с услышанной мною историей, и пережитое Эриком показалось мне настолько близким пережитому мной, что мне захотелось тут же сорваться с места, найти этого удивительного человека и говорить, говорить, говорить, пока не получится прорвать ту плотину отчуждения между ним и всем остальным миром, пока он не поймет, что мне можно рассказать все на свете, что я…
Но я сидела и слушала, глупо приоткрыв рот и смотря прямо в остекленевшие глаза Александра – он был сосредоточен и поглощен повествованием, ведь, хоть на секунду отвлекись он на меня, то вся магия его слов исчезла бы и они превратились в обыкновенные звуки, не имеющие никакой власти над человеком.
Он закончил уже поздним вечером, когда в окнах на противоположной стороне улице уже зажглись огни, а мы все так и сидели в темноте. Он замолк, внимательно смотря на меня, а я все также сидела, пытаясь разобраться в том хаосе мыслей, что бушевал в моей голове, и в том хаосе чувств, что был в душе. Он не стал меня беспокоить, просто встал с подоконника, зажег все свечи в комнате, разжег камин, потом взял меня на руки, усадил в кресло перед огнем, сел в соседнее. Мы молчали долго.
- Что теперь будешь делать? – наконец спросил он, - я так и знал, что не стоило тебе этого рассказывать, ты слишком впечатлилась…
Я покачала головой и тихо ответила:
- Вовсе нет. Я не впечатлилась. Я удивлена, поражена и сбита с толку и пытаюсь понять, что мне делать. Не может быть, что я оказалась здесь случайно, что я возникла в его доме вот просто так, по странной прихоти Мастера.
- Адри, - мягко запротестовал он, - те времена, когда мы вмешивались в судьбы людей, давно прошли…да их и не было, ты сама знаешь, что все наши теории «а-давай-спасем-мир» оказались лишь наивным самообманом.
- Знаю, знаю…но ведь… - я сцепила пальцы рук в замок, - но ведь не может быть, чтобы я познакомилась с этим человеком только для того, чтобы пройти мимо его жизни, чтобы забыть о нем. Я никогда не сталкивалась с подобным. С таким…Неужели ты не понимаешь?! – я вскочила, не в силах совладать с волнением, - ведь его никто не поймет. Да и как можно понять?
- А ты поймешь, обнимешь и обогреешь? – как я ненавидела эту иронию в его голосе, о которую ломались самые мои возвышенные порывы. Да, возможно, я была слишком импульсивна, но разве это хуже того холодного прагматизма, который столь часто обнаруживался в характере моего Александра? О да, он-то никогда не пустился бы в ту авантюру, в которую готова была ввязаться я, наверное поэтому я здесь, а он там, коротает дни на своем заброшенном острове в одиночестве.
- По крайней мере я могу понять, что он чувствует и какое бремя несет. Хотя мое тяжелее.
- Хм…Думаю, если ты расскажешь ему все о себе, то сделаешь абсолютно счастливым человеком: его неприятности по сравнению с твоими покажутся просто ничтожными.
- Ну нет. Рассказывать о себе все я не собираюсь. Он и так считает меня непонятно чем с непонятно каким местом в обществе.
- И он прав. По-своему. И вообще: с чего ты решила, что ему нужно твое общество? Мне кажется, он вполне счастлив, его никто не трогает.
- Он никому не нужен. А мне пригодится.
- Зачем? Искупить старые грехи? Вряд ли минутное счастье какого-то отвергнутого миром урода искупить хоть часть из них.
- А вдруг искупит? К тому же мне настолько скучно и одиноко, что я готова заняться даже столь бесперспективным случаем, как Эрик.
- Ты говоришь как врач, который хочет проверить новый метод на умирающем пациенте. Объясни мне все-таки что ты намерена делать и зачем.
- Хорошо, - я собралась с мыслями, – меня поразила, удивила, даже восхитила личность Эрика. За все десять столетий моей жизни я не встречала подобного существа. И я нахожу, что мы чем-то с ним похожи. Да, масштабы наших несчастий несколько разняться, но его внешность вполне перевешивает то количественное преимущество моих горестей, что успело накопиться за мою длительную жизнь. Я так же нахожу, что ему довольно трудно контактировать с обществом вследствие внешних недостатков, играющих для меня весьма незначительную роль. Это второе. Третье: ему очень трудно общаться так же потому, что груз его прошлого сделал из него психованного дерганного мрачного язвительного и в общем-то нестерпимого собеседника. И никто не понимает почему он такой, поскольку не знает всей его жизни. Я же знаю и понимаю. Он не может никому рассказать о себе, поскольку количество его грехов отпугнуло бы и самого невозмутимого исповедника. Меня же его преступления не задевают. Жестокость Господа, давшего Эрику подобное лицо, мне кажется более возмутительной, чем любой его проступок.
- То есть ты ведешь меня к тому, что ты должна вмешаться в жизнь этого психа и привнести в нее щепотку столь любимого тобою счастья. А ты не подумала, что случиться, если он не захочет этого. Не броситься к тебе с распростертыми объятьями и счастливым смехом оттого, что кто-то снизошел до общения с ним? А ведь так и будет. И что случиться, когда ты уйдешь? Оставишь его в его одиночестве?
- А что случиться, если я так и буду сидеть здесь, поглощать литрами вино и думать о бездарно потраченном мною времени?
- Хватит спасать мир, Адриана, если он этого не хочет, - устало и раздраженно произнес он.
- Я не хочу спасти мир, он не достоин моих усилий. Но он…так похож на меня. Ты не понимаешь…Мы постоянно сталкиваемся, кто-то словно сводит нас вместе, хоть мы и стараемся разбежаться в разные стороны.
- Делай что хочешь! Я в этом участвовать не собираюсь. Ты дала обещание не вмешиваться в жизни людей.
- А если я не вмешиваюсь, а просто играю свою роль? Как раньше?
- Опять хочешь стать исторически важной личностью? – желчно вставил Александр.
- Нет. Я просто хочу сделать хоть что-то.
- Ладно, - он поднял руки, сдаваясь, - это твое дело. Если ты опять решила поиграть жизнью человека, то и вся ответственность – твоя.
Я устало опустилась в кресло.
- Да, я знаю…но это не может быть простым совпадением. От меня что-то хотят.
- Они хотели, чтобы он остался жив. И ты помогла ему выжить.
- А для чего? Для чего ему жить?
- А ты решила дать ему цель в жизни? Как щедро с твоей стороны.
- Почему ты издеваешься надо мной?
- Потому что это глупо. Все, что ты задумала. Ты сделаешь только хуже.
- Посмотрим, - прошептала я, - хуже все равно вряд ли будет…
Между креслами стоял небольшой круглый столик, на котором я складировала газеты. Я читала все, что выходило в печать. На самом верху внушительной стопки лежали непрочитанные еще мною сегодняшние номера. Взгляд скользнул по тексту первой полосы и вдруг зацепился за знакомое имя. Я внимательно вчиталась.
Точно. Кристина Даэ и Рауль де Шаньи, герои сегодняшнего рассказа Александра.
Я схватила газету и быстро прочитала небольшую статью. Закрыла глаза, обдумывая свои последующие действия и то, что должен был почувствовать Эрик, прочитав заметку о любимой.
- Александр… - позвала я, - ты бы не мог мне помочь? Найди Эрика. Я хочу знать, где он.
 

Увы, Леночка, ухожу в гости...завтра, возможно.....))))
ну нравится хоть?)

Ну, Карлотты в фике не будет, но описать оперные дела надо было как-то...
да он всем...и веслами, и шестом...по настроению :tease:
Про убийство Блэки - сочла за самый главный комплимент, ибо я именно этого и добивалась
ЗЫ: а еще я прикупила себе "Квантовый скачок" - сижу, пересматриваю :tease: и вообще: не рассказывай всем о Блэки, пусть хоть для кого-то это будет загадкой;)

Проснулась я оттого, что кто-то отчаянно тряс меня, весьма ощутимо сжав мои плечи. Я вскрикнула от боли и попыталась вывернуться из железной хватки, но моих усилий и не понадобилось – лишь я издала свой вопль, как пальцы разжались и я упала на кровать, тяжело дыша спросонья.
- Господи…Эрик, это вы?
- Блэки? – раздался в темноте его немного удивленный возглас, - это все-таки вы?
- Разумеется я, - я села на кровати, потирая плечи, - что значит «все-таки»? Я кричала во сне, верно?
- Д-да… - я различила во тьме, как он приложил руку ко лбу, - но…то есть…это вы. Вы так кричали, что я испугался…а где я?
- Где? У меня дома.
Он молчал с минуту, вспоминая, наверное, прошлый день.
- Но как я оказался здесь? – в его голосе было недоверие и неуверенность.
- Пришли по моему приглашению. Точнее, приехали. В экипаже. Со мной. Не припоминаете? Хотя это совершенно не важно.
- Неважно? Как это неважно? Я каким-то образом оказался у вас в доме, в вашей гостиной…
- …перед моим камином, в моем кресле…довольно притяжательных местоимений, - я вздохнула и растрепала руками волосы, - хорошо вы хоть очнулись. Оказывается, для этого надо было кричать погромче. Спасибо, что разбудили… - я попыталась вспомнить свой сон и с радостью убедилась что все забыла. Одним ужасом в моей голове меньше.
- Мне надо идти…я  ведь не могу оставаться здесь…это невозможно, - он отступил на несколько шагов от меня.
- Ну куда вы пойдете сейчас, ночью? К чему такая спешка? Идите, поспите, наберитесь сил, а завтра и решим, куда вы пойдете. Да, к тому же, ваш плащ и шляпа едва ли высохли после вчерашнего дождя, а ведь не в сорочке же вы пойдете. На улице так холодно… - я встала и шагнула ему навстречу, - не знаю, как вы, но я точно сегодня больше не засну…не хотите чаю?
- Что?
- Чаю. Ч-а-й. Черный, зеленый, жасминовый, ромашковый, фруктовый, с молоком – какой пожелаете. Или вы предпочитаете кофе?
- Нет…то есть кофе люблю, но и чай тоже…вернее… - он странно жестикулировал, чувствуя себя явно неуютно и неуверенно.
- То есть вы будете чай.
- Но зачем?
- Что «зачем»?
- Зачем нам пить чай?
- Лично я просто хочу скоротать то время, что осталось до рассвета, и немного взбодрить себя, а что до вас – то вы можете проигнорировать мое предложение и вернуться в свое кресло. Но мы бы могли, думается мне, провести несколько замечательных часов в задушевном разговоре за чашечкой отменного черного чая. Разве не соблазнительно?
Я понимала, как странно он себя чувствовал, и я пыталась заболтать его, не дать уйти, завязать хоть какое-то общение.
К моему облегчению Эрик кивнул. Наверное, ему очень хотелось узнать от меня, как же он все-таки очутился в моем доме…
Я что-то радостно воскликнула и побежала на кухню готовить чай.
--------
Эрик сосредоточенно наблюдал, как девушка разливает чай, рассматривал ее пальцы, которыми она, четкими, точно выверенными движениями, открывала бесчисленное количество пакетиков с заваркой и отсыпала в чайник из каждого понемногу. Некрасивые пальцы…нет, не то, чтобы некрасивые, но самые обыкновенные – довольно короткие, лишенные какого-либо изящества, с коротко стриженными маленькими ногтями…таким пальцам нужны перчатки, чтобы придать им полагающуюся женщинам тонкость и хрупкость.
Все это он отмечал чисто автоматически, как человек, обожающий наблюдать за другими и выносить приговор их внешности и поведению.
Эрик поднял глаза на лицо девушки. Она не смотрела на него, отдав все свое внимание приготовлению чая. Кажется, она пыталась ему угодить. Смешно.
От масляной лампы и пары свечей в кухне была уютная полутьма. Подобное освещение, как он уже давно подметил, придает лицам людей особую приятность и мягкость черт, и Блэки даже показалась ему несколько привлекательной: ушла раздражающая резкость, ломанность ее губ и бровей, и лицо, статичное, не искаженное ее постоянными гримасами, оказалось довольно приятным, хотя и несколько необычным.
- Вы итальянка? – вдруг спросил он.
Девушка замерла, потом улыбнулась и взглянула на него.
- Да, вы угадали.
- Я не угадывал. У вас типичная для итальянки внешность. Причем итальянка не из высшего света.
Она сжала губы.
- А вот тут вы не правы. Моя мать – потомственная аристократка. Хотя отец, да, не высокого происхождения. Он русский. Из разбогатевшей крестьянской семьи. Занимается торговлей.
- Какое смешение кровей. Любопытно. И что, родители вашей матери не помешали дочери выйти замуж за человека, стоящего ниже их на общественной лестнице, да еще и иностранца, да еще и другой религии? – он скептически хмыкнул.
- Родителей моей матери к тому времени не было в живых, а она была единственной наследницей их состояния, и, к тому же, особой с крутым решительным характером, так что она, забыв про все сословные предрассудки, вышла за того, кого любила, - без запинки, словно выученный урок, ответила девушка.
- Ну что ж, замечательная история, - подвел он итог их краткому экскурсу в семейную историю Блэки в надежде на то, что от него не потребуют ответной откровенности. Но ему пришел в голову еще один вопрос, и он просто не смог удержаться от того, чтобы его не задать.
- А можно узнать, что же столь обеспеченная, как я понимаю, девушка, с такими замечательными родителями, делает в маленькой комнатушке на три комнаты в Париже одна?
Блэки замялась.
- Отдыхаю от праздности высшего света, - буркнула она и плеснула кипятка в чашку.
- Ясно. Вас, видимо, попытались выдать замуж за богатого старика и вы сбежали из родительского дома… - насмешливо предположил он, но Блэки вздрогнула и устремила на него полный удивления взгляд, так широко раскрыв глаза, что стала похожа на разбуженную сову-дистрофика.
- Откуда вы все знаете? Вернее…ну, почти все. Да, я сбежала. Да, меня хотели выдать замуж, хотя и не за старика, но за того, кто мне был не мил, и я ушла из дома.
- Жестоко по отношению к любящим родителям. Но это обычная история, в которую попадают молодые решительные леди вроде вас. А разрешите еще один каверзный вопрос: откуда же у вас появились средства на дорогой отель, оперу, эту квартиру? Прихватили с собой чемодан денег, смею предположить ваш ответ?
- Мне нечего сказать на вашу сообразительность, - сухо ответила девушка и поставила перед ним дымящуюся кружку, - можете добавить молока, - она кивнула на молочник необычной формы в виде ушастого зайца, - вкус получится довольно специфическим, но мне нравится. А если вы все-таки не любитель необычного чая, то пейте так, - и она взяла молочник за ручку, прикрепленную к спине зайца и налила себе немного молока, - хотите?
- Нет, благодарю. Я не люблю экспериментировать во всем, касающегося того, что отправится в мой желудок, - он вдохнул приятный аромат чая – словно внезапно оказался на индийском рынке около лавки со специями, и сделал глоток.
- Чудесно! – не похвалить этот напиток Эрик счел невозможным для своей чести, - никогда не пил ничего подобного…
- Благодарю, - Блэки скромно опустила глаза, - мой собственный рецепт. Немного от каждого из лучших чайных сортов, все перемешать, добавить немного желания угодить гостю и индийские специи.
- Тогда у меня точно не получится. Желания угождать никогда не имел, - Эрик откинулся на спинку стула, - а все-таки как вы затащили меня в свой дом? Могу поклясться, что никогда бы не пришел сюда, пребывая в здравом уме и твердой памяти. Хотя стойте…Не говорите ничего, ладно? Я понимаю сам…вы воспользовались моим расстроенным настроением, а я не решился вам сопротивляться. Не стоит вдаваться в подробности, я все отлично помню.

Да, он отлично помнил, хоть и не хотел вспоминать. Пошел дождь, а он все так и стоял около решетки на улице Скриба, сжимая в руках купленную газету, не в силах отвести взгляда от фотографии Кристины. Он повторял про себя ее имя на все лады, разговаривал с ней, спрашивал, зачем она вышла замуж и зачем про это написали в газете. Зачем напомнили ему, ведь он так хотел это  забыть. А она смотрел на него  и смеялась. Спрашивала, неужели он думал, что ему позволят забыть ее, говорила, что он должен умереть, говорила, какой он жалкий, мерзкий, отвратительный и как она счастлива. А он пытался убедить ее что совсем не хочет умирать. А Кристина спросила, как он смеет говорить, что любит ее, если он не умер. Он ответил, что умер, что у него нет больше сердца, что она забрала его с собой.  А она расхохоталась и сказала, что ей его сердце не к чему, пусть забирает назад. Она была так красива на этой фотографии, так поводила плечами и улыбалась…истинная царица.
Но ему отчего-то стало так страшно, так жутко смотреть на нее, что он отшвырнул от себя газету и побежал прочь от Оперы, словно за ним гнались все черти ада.
Он не понимал, за что Кристина так жестока с ним, он не понимал, что же он сотворил такого, что все его жизнь изначально обречена была стать одним долгим ночным кошмаром, не понимал, почему он жив, зачем он жив. И откуда в нем с понимаем всей обреченности своего существования живет дикая, ничем не оправданная, невозможная вера в то, что однажды ему воздастся за все его страдания. Эта вера, в которой он не хотел признаваться и самому себе, не давала ему умереть.
Но лучше бы он умер тогда, в тот момент, когда она ушла. Швы, которыми была неловко зашита рана в его сердце, ослабли и только чудо не давало им разойтись.
«Господи, что ты хочешь от меня?» – в диком исступлении повторял он снова и снова, шагая по бесчисленным улочкам Парижа.
Так он пришел к Люксембургскому саду и, видимо, на чисто подсознательном уровне, выбрал одно из самых безлюдных мест, где и уединился со своей болью. Он не видел ничего: ни проходящих мимо людей, ни дождя, ни того, что он сидел на скамейке так долго, что утро сменилось днем, а день – ночью.
Он не понимал и пытался понять, за что ему все это. Он пытался не думать о Кристине, но теперь забросить воспоминания о ней в самую глубину памяти у него не вышло.
Ведь она…она была его единственным шансом. Она заставила его поверить в то, что для него возможно счастье и любовь, что у него будет семья и обычная жизнь. Хотя разум тогда пытался вернуть его к реальности, но он не слушал, он искренне верил, что все будет хорошо, что она поймет, примет его таким, какой он есть. Но нет, он глупо обманулся…
…и сейчас задал себе вопрос, от которого в сердце появилась неприятная тянущая боль: а что он любил – Кристину или же возможность быть любимым? Любил ли он ее саму или веру в то, что она его счастье?.. нет, он любил ее, все в ней – ее прелестные глаза, ее улыбку, ее ангельский голос…но почему же он тогда не умер? Как смог выжить без нее?
Ему захотелось с силой сжать виски и закричать так громко, чтобы его услышал весь мир, каждый маленький человечек, занятый своими делами и безразличный к его горю.
Но вместо этого он просто сидел под дождем и чувствовал, как что-то огромное и красивое только что ушло от него, что он сам отказался от этого…но от чего?.. он пытался найти ответ, но, одновременно боясь его найти, так и остался в неизвестности…
А потом кто-то поднял его со скамейки и он, не видя и не воспринимая ничего, пошел за этим человеком. То, что он помнил потом – тепло огня, неприятное липкое прикосновение чьей-то руки и истошный крик поблизости, заставивший его очнуться…

- Эрик, все хорошо? – о, она заботиться о нем, маленькая любопытная девочка, но не расспрашивает ни о чем, спасибо ей…но как она нашла его? Неужели просто наткнулась на него во время ночной прогулки по парку? Пусть будет так, он не желает сейчас расспрашивать ее ни о чем…

Хм....Мне кажется, или про сову-дистрофика было лишним?))))