Вот люди! Рассказ Шольца завершается, чему я, признаться, очень рада! Сама устала от мрачной атмо-сферы. Получилось похоже на Лавкрафта, которого я не слишком люблю… Местами бред, но постаралась сделать бред интересным  :126: 

Я молча, словно в ступоре, наблюдал за его потугами. Вскоре он вновь лишился чувств.
Надо было что-то делать.
Сняв халат, я вытер им еще не успевшие засохнуть следы крови и швырнул его в угол.
Передо мной лежало два трупа. Куда мне было их девать? Лишь одно представлялось возможным.

Помимо двери, расположение которой было мне не известно, в доме имелось еще два канала сообщения с внешним миром. Первый – окошко подъемника, через который в дом попадала еда. Второй – слив мусоро-сборника, ведущий в подземные пустоты.
Оставить мертвецов в доме я не мог. Выйти и похоронить их по-христиански было невозможно. Как это не отвратительно, мне пришлось избавиться от них, как от мусора.
Сначала я избавился от лакея, тогда рука моя не дрогнула. Но затем настала очередь несчастного юноши. И тогда, должен признаться, я заплакал. Я сидел на окровавленном полу и рыдал. Как  же так вышло? Я  убил уже двоих за последние несколько часов!
На единое мгновение меня посетила горестная мысль о собственной скорой смерти. Почему бы и нет? Так было бы легче всего, проще. Одним разом избавиться от боли, от грязи и крови, в которые я вдруг окунулся с головой.
К реальности меня вернуло осознание того, что у меня все еще есть пациент, о котором нужно позаботить-ся.
Но сначала предстояло убрать отсюда его брата. Встав на ноги и увидев мертвое тело свежим взглядом, я почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Мозг был виден через громадную дыру в черепе… Господи, слава тебе, что в этом доме не было мух!..
Я все-таки наложил повязку на мертвую голову, обернул тело чистой простыней и только тогда…

…Шольц долго молчал, вновь набивая табаком давно погасшую трубку…

Родерик шел на поправку удивительно быстро. И столь же удивительным было то, что он не разговаривал. Представьте,  как я испугался, что немота явилась последствием моих действий.
Жутко мне было и при мысли, что в любой момент дверь дома, наконец, откроется и на неведомом ранее пороге появится Его Светлость.
Время тянулось сплошной пеленой, еда продолжала появляться все в том же окошке. Но однажды мне  воистину пришлось столкнуться с последствиями моей работы…
Я имел обыкновение, поменяв Родерику повязки и накормив его, включать негромко граммофон – что-нибудь из Моцарта. Это его как-будто успокаивало. Однако, я все чаще стал замечать, что он иногда смотрит на меня внимательно, совершенно осознанно. И молча.
Вот, однажды, вновь поймав на себе подобный взгляд, я удалился в гостиную, оставив в одной из комнат переливаться светлую увертюру «Волшебной флейты».
Я сел возле камина и стал перелистывать один из фолиантов, из тех, что оставил мне лорд. Постепенно, я задремал, но и сквозь дремоту продолжал внимать Амадею…
Проснулся я от тишины. Музыка вдруг прекратилась.
Я мог поклясться, что ее остановили намеренно.
Остатки дремоты, как рукой сняло. Поднявшись, я вышел в коридор.
На другом его конце, против меня стоял на пороге комнаты Родерик. Свет падал на него сзади, поэтому я не мог видеть его лица, только черный силуэт с непомерно большой от повязок головой.
– Где Фредерик? – медленно спросил он.
– Мне очень жаль, но его больше нет. Только ты выжил.
Мой голос дрожал.
– Это ведь не просто так, - он медленно, очень медленно, пошел в мою сторону. – Это Вы сдела-ли, доктор. Та красная жижа, что у человека внутри – Вы были тогда в ней с ног до головы. Я видел, я – запомнил… Вы зачем-то вылили ее из моего брата.
Он шел прямо на меня, а я стал медленно отступать назад, в гостиную.
– За что, доктор? Куда Вы его спрятали? Я расскажу папе…
В его голосе стали слышны плаксивые нотки. Вот, он оказался в гостиной. К счастью, тут был вто-рой выход. Если бы – нет, то я бы сошел с ума. Да, верно, и не сидел бы здесь, перед вами.
Но от чего у меня волосы встали дыбом – так от того, что он постоянно поводил левой рукой, буд-то искал что-то. Или кого-то.
– Вы плохой, доктор! Вы обещали нас вылечить, но Вы… Вы!..
Он не знал слова «убить».
– А мы не хотели, чтобы нас лечили! Нам было хорошо. А теперь нам больно. Пусть и Вам будет больно! Я вылью красное из Вас…
И он убыстрил шаг, отчего его стало качать из стороны в сторону.
Тут я не выдержал, кинулся прочь. Одна мысль билась тогда в моем мозгу: бежать отсюда.
Но как?
Что же, раз мертвые ушли через выход, живой уйдет через вход. Я решился попытать счастья в шахте подъемника.
Уже почти добежав до заветного окошка, я сообразил, что там меня, скорее всего, ждет какой-то механизм. А значит, хоть какие-то инструменты, пусть даже мои медицинские, раз нет других, взять надо, если я не хочу оказаться замурованным заживо.
К счастью, комната моя была недалеко. Я схватил там чемоданчик с инструментами и подбежал к окошку. Уже видя приближающуюся фигуру Родерика, я распахнул створки и прыгнул в черную не-известность.
Платформа подъемника находилась значительно ниже, чем я ожидал, так что приземление вышло весьма болезненным. Я чуть не вывихнул ногу и разодрал плечо о механизмы. На секунду сознание помутилось от боли, но затем я принялся искать выход. Вскоре я нащупал такие же створки, как и наверху. Открыть их удалось безо всякого труда. Зато впереди меня ждал длинный, темный кори-дор. Я шел по нему вперед на ощупь, затаив дыхание. Откуда-то сверху доносились гневные воз-гласы Родерика.
Наткнувшись на дверь, я принялся за ее замок. Вначале  – осторожно действуя своими инстру-ментами, но затем, едва почувствовал, что замок поддается, – настойчивей. Руки мои дрожали от нетерпения и я несколько раз глубоко порезался. Наконец, внутри замка что-то громко щелкнуло, дверь распахнулась и я выпал в солнечное, яркое утро. Прямо от порога начиналась тропа, веду-щая через лес…
Я мчался так быстро, как никогда до, и ни разу после. С трудом я могу вспомнить, как выбежал на дорогу, упал без сил на обочине.
Меня подобрали какие-то господа, проезжавшие мимо. Все что я смог произнести тогда – был ад-рес профессора Спенсера.

После мне показалось, что все произошедшее – не более, чем дурной сон. Но мне остались напо-минания – громадный шрам на плече и (уж не знаю, как попавшая ко мне во внутренний карман жи-лета) фотопластинка. Когда я проявил снимок, передо мной предстало лицо умирающего Фредери-ка.

…Итак, мое объявление в розыск началось именно с Британии. Меня искали, как убийцу. А по-скольку Британия имеет весьма значительное влияние на другие страны Европы… Итог вам извес-тен.
Про Родерика начали писать в газетах еще до моего спешного отбытия с Альбиона. Он, видимо, бежал тем же путем, что и я. Дверь-то осталась открытой. Он искал меня, но на пути его попадались ни в чем не повинные люди. Особенно ему были ненавистны все, кто хотя бы произносил слово «доктор».
Из меня вышел прямо какой-то Современный Прометей Шелли…

Отредактировано Leo (2006-10-16 19:13:38)

Дальнейшее более напоминает некую зарисовку, нежели содержательную главу романа в полном смысле этого слова. Но зато тут «реабилитируется» образ Эрика-музыканта, которого так не хватало.  :musik:
И, на самом деле, эта зарисовка имеет свой смысл в развитии сюжетной линии…
____________________________________________________________________________

То была музыка Эрика.
Дарога стал нерешительно подниматься по лестнице. Чем лучше он слышал мелодию, тем яснее понимал - история Шольца поразила Эрика. Смычок, казалось, резал душу больнее, чем скальпель – плоть.
Музыка полнилась криками, стонами. Эрик вновь упивался болью и смертью, не своей – так хоть чужой – и черпал в ней вдохновение, заставляя сердце болеть еще больше.
Это была музыка-самобичевание.
Оказавшись на этаже Эрика, Перс почувствовал дрожь в ногах, но все равно пошел дальше.
Дверь в комнату в мансарде была открыта, но внутри никого не было. В пустой комнате только ка-чались на сквозняке ставни и метались по полу белые листы бумаги.
Музыка доносилась из другой, большой комнаты, в самом конце коридора.
Перс бывал там всего несколько раз, когда они с Игорем меняли прогнивший деревянный настил на новый. Комната не была никем и ничем не занята. Там были только пустота, стены, три из кото-рых почти целиком состояли из витражных окон, и запах дерева.
Сейчас двери и все окна были распахнуты, в комнате царила настоящая роза ветров. И музыка.
Будь она кровью, Эрик стал бы сердцем, дарующим ей жизнь.
… Он уже не был похож на себя: ни на прежнего, ни на нынешнего. Таким дарога своего старого друга никогда не видел. Если в роковую ночь в подземельях, он был подобен Громовержцу, то те-перь стал самим Аполлоном.
Но Аполлоном огненным, яростным, страстным.
Эрик босиком стоял в центре комнаты, ветер терзал его одежды и волосы. Расстегнутая рубашка то обвивала его стан, то взвивалась за спиной  белоснежными крыльями.
А музыка…
Оказавшись от ее эпицентра так близко, Перс не смог устоять и опустился на колени.
Она и рождалась, и жила здесь и сейчас. Она постоянно менялась. Она то затихала, то взрыва-лась бурей, сущим Везувием.
Эрик раскачивался в такт своей музыке, будто сам был ею заворожен. Он представлял собою  огонь под порывами ветра, кобру, одурманенную заклинателем.
Глаза его были закрыты, он полностью отрешился от окружающего мира и вновь жил, умирал и воскресал в своем собственном. Так он играл для самого себя и ни для кого более.
Дарога вдруг понял, что наблюдает то, что ему видеть не положено: нечто глубоко сокровенное.
Держи он за руку умирающего, подсмотри за чужой любовью, подслушай чужую исповедь, все-равно не переступил бы ту грань, что переступил сейчас.
Но теперь он просто не мог уйти, а просто сидел и слушал…
Постепенно музыка изменилась вовсе. Она вдруг обрела нежность, тихую грусть. Шторм и буря сменились туманом, брызги крови – лепестками роз на водной глади.
Эрик упал на колени, по его щекам побежали слезы. Скрипка звучала все тише, будто умирала в его ласковых, трепетных руках.
Нет, дарога не мог этого более выносить! Его дух чувствовал то же, что чувствует тело после дол-гого бега на холодном воздухе, когда сердце бьется о ребра, легкие судорожно расширяются, желая сделать вдох, который в этот момент невозможен.
Перс приблизился к Эрику, так и не заметившему незваного гостя, и схватил его за запястье.

Ангулема, я не волшебник, я только учусь.
Что-то вы меня захвалили. Не прикалываетесь?
________________________________________________________

Перс приблизился к Эрику, так и не заметившему незваного гостя, и схватил его за запястье.
Смычок резанул по струнам, издав визгливый крик.
– Что ты здесь делаешь? – прошептал Эрик, открыв, наконец, глаза и встретившись взглядом с Персом.
Тот не знал что ответить.
– Прости. Я услышал, как ты играешь и…
Эрик поднялся, прижимая к груди скрипку.
– И что, хорошо вышло?
Персу показалось весьма странным, что Эрик, похоже, вовсе не собирается впадать в ярость.
– У тебя по-другому и не бывает.
– Бывает.
– Не сегодня.  Я же говорил, что музыка вернется.
– Но все по-иному теперь: музыка не такая, как прежде.
– Знаешь, друг мой, ведь и ты изменился. Раньше боль не оставляла тебя.
– Но смогу ли я писать без этой боли?
– Этого  я не знаю.
Эрик усмехнулся:
– Откуда тебе знать!..
Он оглянулся на одно из окон. На горизонте, над горами, словно очерченная чьей-то нетвердой рукой, рдела ярко-розовая полоса.
– Смотри-ка, и ночь кончается.
Тут он опустил взгляд на свои руки, истертые в кровь, и усмехнулся собственным мыслям – как всегда невесело.
А Перс засмотрелся на рассвет, который разгорался все ярче над вершинами, и, когда оглянулся, Эрика уже здесь не было.
Новый порыв ветра пронесся через комнату и лишь тогда Перс почувствовал, что продрог до кос-тей.
Закрыв все окна, он поспешил к себе.
Дверь Эрика была заперта.
У себя, забравшись в теплую постель, он задумался вдруг: что если Эрик позволил ему подойти? Иначе, с чего он так спокойно воспринял его присутствие? Вопрос – «что ты здесь делаешь?» – мог ровным счетом ничего не значить. Можно подумать, он бы открыто ему явил свое дозволение.
Уже засыпая, дарога подивился, с чего это Эрик оказал ему такое доверие и честь?..

А Эрик сидел на крыше за окном своей мансарды и забинтовывал руки.
Здесь были только он и бесконечное, светлеющее небо.
Он любил такие моменты, ибо лишь в них мог быть самим собой. Не магом, не убийцей, не Анге-лом, не Призраком, не уродом, не шедевром доктора Шольца, а просто – Эриком.
… Ветер нес дыхание поздней осени.

Каждый обитатель замка по-своему встретил в то утро рассвет.
Доктор Шольц проснувшись после всего нескольких часов сна, перечитывал письмо, дошедшее до замка через пятерых посредников.
Лейла, лишь взглянув на часы, снова зарылась в перину.
Игорь же все еще сидел в подвале. И с грустью думал о том, что лишен аппетита на ближайшую неделю.

Ну вот вам! :na:

– Игорь, тебе эта безобидная вещица мешает?
– Нисколько. С чего мне, после лет проведенных с Шольцем, будет мешать недоразвитый носовой хрящ. Еще и засушенный.
– Сумасшедшие оба! – вынес вердикт Перс.
– Да, но ведь и ты давно с нами, дарога!
Когда время уже близилось к часу по полудни, они вышли наружу и их внимание привлекла толпа, собравшаяся неподалеку. Протиснувшись сквозь нее, они увидели лежащий на мостовой труп муж-чины. Судя по сбивчивым речам очевидцев, никто так и не понял, как человека  могли убить прямо посреди улицы. Да, кто-то как будто видел, как проходящий мимо покойного (то есть, тогда еще жи-вого) господин украдкой доставал из кармана нож. Или изогнутый, восточный кинжал. Или длинную спицу, но непременно смазанную страшнейшим ядом.
Но, сколько бы не было красочных предположений, итог оставался один: убийца исчез, а тело не-счастного остывало на мостовой, под взглядами зевак.
Окинув его еще раз взглядом, Игорь горестно проронил:
– Сдается мне, с господином Аланом Дж нам поговорить не удастся.
– Почему же? Поговорить можно, только вряд ли он тебе ответит, – добавил Эрик. – Пойдемте от-сюда.

Они сидели на покатом, покрытом галькой берегу.
– Чертовщина какая-то! – бормотал Игорь. – Первый раз такое выходит. Что же нам делать те-перь?
– Вернуться обратно в замок, – предложил Эрик. – Шольц ничего не говорил нам про то, как мы должны действовать в подобных обстоятельствах.
– А может, подождать на набережной?
– Кого?!
– Ну не мог же только один человек знать про нас.
– А я вот буду счастлив, если это так! – взорвался Эрик. – Шольц отправил нас, а сам не поехал. Да будь я проклят, если это не связано с его бурной юностью! Мы в Англии, смею напомнить!
– Он не мог просто так взять и отправить нас разбираться с его проблемами.
– Ты так в этом уверен?!
– Да, уверен!
– Тогда, мне тебя искренне жаль!..
– Прекратите! – не выдержал Перс. – Право слово, уже невыносимо… У меня есть мысль.
– Выкладывай.
- Надо ехать в Лондон.
Лицо Эрика недовольно вытянулось.
– Зачем тебе в Лондон?
– Если заходила речь о том, что это наша конечная цель…
– Какая цель? Опомнитесь! Вас не впечатлило начало этого дела? Или, быть может, вы решили, что это – случайность? Помяните мое слово, мы ввязались во что-то очень нехорошее. Это Я вам говорю!
– Но, если мы сейчас вернемся в замок, то можем привести за собой туда тех, кому там быть не нужно.
– Что мне с замка?
– Что тебе с замка?! – Перс потянул Эрика за нос, за что и получил по руке.
– А я согласен, – сказал Игорь. – Надо ехать в Лондон.
– Мы не знаем, что там делать, – усмехнулся Эрик.
– Пошлем Шольцу письмо.
– Оно дойдет через год.
– Я знаю, как отправить, чтоб дошло за неделю.
– И черт с вами! Поехали в Лондон! Отлично. Только за последствия я не ручаюсь.
– Никто не ручается, – вздохнул дарога. – Ну давайте, пойдем раз решили.
…Далеко-далеко, на самом горизонте, над морем собиралась гроза.

Ангулема, смотри на здоровье 

_______________________________________________

Итак, отправив Шольцу целый трактат, они отправились в путь.

По счастью, компания в дилижансе подобралась спокойная и эта часть путеше-ствия прошла без инцидентов. Через несколько дней они оказались в Лондоне. Прибыв вечером, они до утра сняли трехместный номер, а, выспавшись – устрои-ли небольшой совет, на котором решали: что же делать?

Эрик, вдоволь поглумившись над вконец растерявшимся Игорем, предложил единственный разумный план: наведаться к профессору Спенсеру. Ведь, если все это и вправду связано с юностью Шольца, сей джентльмен должен хоть что-то знать или подозревать. Если, конечно, он еще жив и здравствует.
Искать его Эрик отправился в одиночку, сказав, что без них управится быстрее.

Так что Перс с Игорем остались на постоялом дворе. Они вдвоем спустились к завтраку. Затем – к ленчу, к обеду, к ужину…
К финалу последней трапезы Игорь совсем помрачнел и сидел, ожесточенно го-няя по тарелке последний ломтик картофеля. Публика в трактире начинала соби-раться весьма сомнительная.
– Когда же он вернется? – вздохнул Игорь.
Дарога пожал плечами.
– Может, через пять минут. А может – через неделю, две.
– Подлец.
– Что есть – того не отнимешь.
Однако Эрик и вправду появился через пять минут. Ни слова не говоря, взял се-бе ужин и с явным наслаждением съел его, не обращая никакого внимания на во-просы и возмущенные возгласы.
– Нашел я вашего деда, – сообщил он, откинувшись на спинку стула. – Пока еще жив, но почти на ладан дышит.
Игорь облегченно вздохнул.
– Хорошо. Завтра поедем к нему.
– А я бы предложил сегодня.
– Почему сегодня?
– Чем быстрее, тем лучше.
– Да, только дело уже к полуночи.
– Что ж с того? Многие ученые любят писать свои труды по ночам.
– Сам же сказал, что он на ладан дышит.
– Тем более, стоит поторопиться. И я выражался образно.
– А… А Вы-то что думаете? – обратился Игорь за поддержкой к Персу.
– Думаю, идея поехать сегодня не лишена здравого смысла. Бедолаге Алану на хватило четверти часа, чтобы увидеться с нами.

Игорю пришлось сдаться и они отправились к профессору. Собственно говоря, он не сильно сокрушался по этому поводу – уж очень интересно было увидеть че-ловека, которого так уважал сам Шольц…

Вот, они, наконец, прибыли. Перед ними предстал двухэтажный кирпичный  дом на тихой и пустой, в этот час, улочке. В доме горело только одно окно - край-нее, на втором этаже.
В свете газовых фонарей рядом с дверью блестела медная табличка:
«Профессор И.М. Спенсер,
почетный член королевской академии медицины».