ххх

Тахир-хан быстро шел на поправку. Как и обещал, спустя несколько дней я передал шахине через начальника полиции травяной настой, который должен был укрепить силы мальчика и способствовать его скорейшему выздоровлению.

Исцеление принца назвали чудом, и правитель по этому поводу устроил недельные празднества. Несколько узников, приговоренных к смерти, его приказом даже были помилованы. Седовласые имамы важно кивали головами и говорили, что Тахир-хана уберег Аллах, благоволящий великому Наср-эд-дин-шаху. Но о том, кто действительно спас ребенка от смерти, знали лишь два человека, а еще один, Рашид, подменивший меня в ту памятную ночь, наверняка догадался, для какой цели я тайно покидал свой дом.

Я проводил долгие часы во дворце, развлекая принца рассказами или читая ему книги. Он был еще слаб, чтобы выезжать на любимые им конные прогулки, и мы вместе не спеша бродили по дорожкам сада,  причем ребенок настоял на том, чтобы нам не мешал никто из придворных, и теперь даже охрана не мозолила глаза своим присутствием и находилась поодаль.

Однажды, когда мы сидели в саду в беседке, мальчик потянулся к моему уху и прошептал:

- Ты был в моем сне, Эрик. - Увидев, что я никак не отреагировал на его слова, принц продолжил: - Он приснился мне, когда я болел…Там было темно и страшно, и я видел огонь. Он горел во мне и везде вокруг.  Мне было так больно… я очень хотел проснуться, но у  меня не получалось, а потом я увидел, как появился ты. Я позвал тебя, и ты подошел ко мне… черный и не такой, как всегда. Но я все равно не испугался. Ты положил мне на лоб руку и ласково сказал, что я поправлюсь… и тогда огонь, который я видел, потух. А боль… она ушла, - он посопел, а потом, повернувшись ко мне, серьезно спросил: - Скажи, ты действительно волшебник?

Я не знал, что ответить. Как ребенок мог видеть меня? Неужели он ненадолго пришел в сознание и стал свидетелем того, как я разговариваю с его матерью? Сейчас он уверен, что это сон, но если об этом узнает еще кто-нибудь, мне может не поздоровиться. Заинтересованные люди моментально сумеют сложить два и два, а потом догадаются, что в словах Тахир-хана правды больше, чем вымысла.

- Нет, ваше высочество, я самый обычный человек, - ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно. – Но я был очень опечален, когда узнал о том, что произошло. И вместе со всеми молился о том, чтобы вы поскорее поправились. Я верил, что вы найдете силы и победите болезнь.

- А разве Аллах может услышать молитву неверного? – недоверчиво спросил принц.

- Мне кажется, что он способен услышать любого, если человек чего-то желает всем сердцем.

- Значит, ты скучал по мне? – сразу оживился ребенок.

- Больше, чем можно было представить, ваше высочество. И я счастлив, что вы вновь здоровы.

Тахир-хан рассмеялся, болтая ногами.

- И все равно ты волшебник. Я сейчас это точно знаю. Ты не похож на других людей здесь, во дворце. Они не умеют делать то, что умеешь ты. И еще они все… - он задумался на мгновение, подыскивая подходящее слово, - трусливые. И говорят совсем не то, о чем думают. Я это сразу вижу. А тебе я верю. И моя мать тоже верит.

Ого! Я не мог опомниться от изумления. Однако, этот мальчик наблюдателен не по годам, и это качество он явно унаследовал от ханум.

- Вы оказываете мне большую честь, говоря об этом.

- Знаешь, чего бы я хотел, Эрик?

- Чего же, мой господин?

- А ты никому не скажешь? – помолчав, тихо спросил он. Потом вздернул острый подбородок и посмотрел на меня проницательным взглядом своей матери. - Учителя постоянно наставляют меня, говорят о величии, о том, что я должен вырасти мудрым, чтобы  исполнять волю Аллаха и помогать правителю заботиться о благоденствии страны. А я не хочу их слушать. Мне так скучно от их уроков. Я бы хотел, - он закусил нижнюю губу, и в его пронзительно ярких глазах появилась мечтательность, - путешествовать, как ты. Побывать в разных странах, увидеть то, что ты видел… разговаривать с людьми, чтобы они не боялись меня… чтобы рядом не было стражи и придворных.

- Я никому про это не скажу. Клянусь, - торжественно сказал я, чувствуя острую признательность мальчишке. 

- Ты бы взял меня с собой, Эрик? Мы могли бы путешествовать вдвоем.

- К сожалению, мой господин, это невозможно.

- Никогда не произноси при мне это слово! – он соскочил со скамейки и стоял передо мной, сжав кулаки. – Я его ненавижу!

Я молча склонил голову. Вспышка раздражения принца скоро прошла, и он взял меня за руку.

- Когда-нибудь я обязательно стану взрослым, как ты… И тогда я попрошу отца отпустить меня с тобой. Так будет. Будет! - В детском голосе звучала необычайная уверенность. – Ты ведь подождешь, пока я вырасту?

Я улыбнулся и кивнул, не желая расстраивать ребенка.  Больше мы на эту тему с ним не говорили, но принц всегда с горячим любопытством слушал рассказы о моих странствиях. Для него я был путеводителем по неизведанному миру, который он, в отличие от своих властительных предков, мечтал однажды покорить силой не меча, а своего пытливого разума.   

ххх

Шахиншах намеревался дать прием для нового английского посла, мистера Кемпбелла, недавно прибывшего в Персию. На эту встречу обе стороны возлагали большие надежды.

Дипломат, прекрасно осведомленный о том, что государственная казна испытывает серьезный недостаток в средствах, надеялся дать понять Наср-эд-дину, что английские  банкиры к его услугам, и будут счастливы предоставить правителю Персии любой заем на самых выгодных условиях. В свою очередь, шахиншах не хотел торопить события, решив сначала поближе узнать нового руководителя английской дипломатической миссии, прежде чем приступать к делам. Просьба о финансовой помощи должна была выглядеть так, словно шахиншах оказывает большую услугу англичанам, согласившись взять у них деньги. В роли просителя гордого владыку представить было невозможно.

Устроенный им прием был неофициальным, призванным пустить заморским гостям пыль в глаза и продемонстрировать им значительность персидского владыки.

Прибывший во дворец посол выглядел очень самоуверенным. Он разговаривал с шахиншахом любезно, как того требовал этикет, но в то же время независимо, как должен был себя вести представитель могущественной державы. Кемпбелла сопровождал пожилой соотечественник, входивший в Англии в число крупнейших промышленников и рассчитывавший в беседе при удобном случае поднять вопрос о концессиях.

Наср-эд-дин был в черном мундире, который походил, скорее, на оперение диковинной птицы: ткани почти не было видно из-за многочисленных бриллиантовых украшений. На его боку красовалась сабля с золотым эфесом, увенчанным головой льва; клинок покоился в серебряных ножнах, сплошь покрытых самоцветными камнями. На голове шахиншаха была белоснежная чалма, украшенная крупным изумрудом. Правитель выглядел столь пышно и значительно, что казался выше ростом, а его переваливающаяся, как у жирной утки, походка смотрелась степенной поступью человека, облаченного огромной властью.   

Кроме того, Наср-эд-дин-шах нарушил традицию, позволив своей любимой жене  сопровождать его на прием. Ханум была закутана по самые глаза в легкую зеленую ткань, искусно затканную золотыми звездами. Она сидела, опустив взгляд, как полагалось восточной женщине, но ее присутствие сыграло свою роль: к вежливости и учтивости англичан прибавилась еще и галантность. Говорить о делах при шахине никто из них не решился.

Я тоже должен был явиться во дворец. Но, разумеется, с определенной целью. Шахиншах хотел показать своим влиятельным гостям, что при его дворе находится фокусник-европеец, который, несмотря на свою образованность и различные таланты, служит исключительно для увеселения правителя и его любимой жены, исполняя роль старательного шута.

К указанному часу я был на месте, хотя чувствовал себя неважно: меня бросало то в жар, то в холод, а все тело то и дело покрывалось «гусиной кожей». С большим удовольствием я бы остался дома, но я должен был выполнить приказ шахиншаха. Ослушаться его мог только самоубийца.

Англичане, расслабленные обильной едой и напитками, готовились увидеть обещанный сюрприз. Накануне мне дали понять, что я должен удивить гостей, поразить их. Поэтому специально для приема я приготовил несколько фокусов.

Для последнего трюка я подошел к послу и попросил его вытянуть вперед руку ладонью вверх. Англичанин, переглянувшись с соотечественником, предвкушающе улыбнулся и выполнил нужное действие. Я опустил ему в руку одну за другой четыре пустые карты. Когда я говорил «волшебное» слово, дипломат видел, как на бумажной поверхности каждой из них возникает рисунок паутины. Но изюминка фокуса заключалась не в этом. Когда посол довольно рассмеялся, я попросил его поводить ладонью над картами. Через несколько секунд на тыльной стороне его руки появился здоровенный живой паук. Дипломат инстинктивно отпрянул, а его товарищ изменился в лице. А  мохноногая тварь исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Я успел заметить, как дрогнули в улыбке губы Наср-эд-дина при виде испуга англичан, и он благосклонно склонил голову, дав понять, что доволен моим мастерством. Он предложил гостям посмотреть еще что-нибудь, но они вежливо отказались и попросили удивить их как-нибудь иначе.

Поклонившись, я направился к столику, где лежала моя скрипка, как вдруг острая резь в животе заставила меня согнулся пополам. Я рухнул на колени, задыхаясь. Перед глазами все поплыло. Лица ханум, шахиншаха и англичан я видел, словно в тумане. Я почувствовал, что мои пальцы немеют и теряют чувствительность. Новый приступ заставил меня упасть на пол. Боль в животе была такой силы, что я закричал. Перед тем, как впасть в беспамятство, я успел услышать вопль одного из англичан: «Убийство!»

Несколько дней я провел между жизнью и смертью. Меня рвало желчью, а тело, налитое свинцовой тяжестью, отказывалось слушаться. Я слышал голоса. Чьи-то руки касались меня,  то обтирали мокрой тряпкой, то накрывали меня одеялами, то  приподнимали мою голову и насильно вталкивали в рот ложку с лекарством или из небольшого чайничка поили меня подсоленной водой. Я мучился не только от боли, но и от постоянных галлюцинаций. Видел бессмысленные и жестокие картины, и когда в редкие моменты приходил в себя, мне казалось, что мой мозг умирает, а видения, не отпускавшие меня, есть не что иное, как агония. Меня колотила дрожь. Было так холодно, словно меня по самую шею закопали в снег. Один раз, очнувшись после очередного кошмара, я с трудом разлепил веки и сквозь пелену увидел над собой лицо ханум, окруженное почему-то желто-зеленым ореолом. Она протянула руку, увешанную браслетами, и осторожно коснулась моего лба. Ее ладонь была мягкой и теплой. Выражение глаз ханум было обеспокоенным, и она выглядела усталой. Потом шахиня выпрямилась и что-то резко сказала сопровождавшим ее женщинам, а я вновь потерял сознание.

Как я узнал позднее, английский посол, ставший невольным свидетелем происшедшего со мной несчастья, предложил прислать своего врача, чтобы тот осмотрел меня и сообщил, в чем причина моего плачевного состояния. Шахиншах дал свое согласие, и меня перенесли в помещение для дворцовой прислуги.

Поразительно, как я выжил тогда. Доктор выяснил, что меня отравили вытяжкой из корней аконита – смертельным ядом, который был в бутылке с коньяком, найденной в моем доме. В тот роковой день перед поездкой во дворец я выпил только одну небольшую рюмку, и это едва не отправило меня на тот свет. Кем бы ни был мой тайный враг, он знал, к какому яду лучше прибегнуть, и был осведомлен о моих привычках и пристрастиях. Он знал, что в последнее время я отдавал предпочтение именно коньяку.  Крепкий напиток не позволил почувствовать горьковатый привкус отравы, и поэтому я ничего не заподозрил.  Единственное, чего мой тайный враг не учел, - что во дворце успеют оказать необходимую помощь, и это спасет мою жизнь.

О том, что меня отравили, сообщили шахиншаху. Он всегда был вспыльчивым, но тут пришел в настоящее бешенство. Ведь неизвестный преступник не только посягнул на его собственность (меня он рассматривал именно в этом качестве), но и сорвал важный прием, выставив его, Каджара, в невыгодном свете перед иностранными гостями. Наср-эд-дин-шах вызвал к себе начальника полиции и  распорядился в кратчайшие сроки найти преступника.

И дарога не оплошал.

ххх

На Востоке знают толк в изощренном коварстве. Недаром прославленный поэт и мудрец Саади, столь почитаемый в Персии, в свое время писал: «Власть над людьми принадлежит ловкости и хитрости. Целуй руку, которую не можешь укусить. Расточай ласки своему врагу в ожидании случая, чтобы снять с него, живого, кожу. Бойся ударов даже от самого смирного противника».

Через несколько дней, когда ко мне вернулось сознание, я узнал, что взят под стражу не кто-нибудь, а главный лекарь Абу Хатим, который на протяжении последних лет  десяти заботился о здоровье правителя, его жен и детей.

Лекарь невзлюбил меня сразу, как увидел во дворце ханум. Меня не смогли обмануть ни его благообразный вид, ни тихий голос, ни по-восточному яркая и насыщенная эпитетами приветственная речь. Как зверь чует опасность, так и я ощутил ледяное презрение, которым окатили меня улыбающиеся карие глаза Абу Хатима. Позже мы с ним нередко сталкивались,  но на людях он вел себя с большим достоинством, а со мной был вежлив. Однако я видел, что, несмотря на свою кажущуюся невозмутимость и благожелательность, он постоянно наблюдает за мной. В нем проснулся интерес врача и естествоиспытателя, сравнимый с охотничьим азартом. Я был для него сколь желанным, столь и недостижимым трофеем, во внутренностях которого он покопался бы с огромным удовольствием, а потом заспиртовал бы диковинку. На память.

Но я  все равно не мог поверить в то, что это он отравил меня. Неприязнь – неприязнью, презрение – презрением, но ведь за это не убивают. Причина должна заключаться в чем-то другом и быть весомой. Чем мог я настолько ему насолить, что он решил от меня избавиться? Потом, поразмыслив, я пришел к выводу, что виной всему недавняя болезнь сына шахиншаха и мое непосредственное участие в спасении мальчика. Мои опасения полностью подтвердились.

Лекарь был реалистом и обладал большим жизненным опытом. Он наверняка не поверил в историю о том,  что ребенка спасло от верной гибели вмешательство высших сил. А если так, значит, мальчика мог поставить на ноги только тот, кто имел хорошие познания в медицине. Абу Хатим был уверен, что из  двоих его учеников, младших лекарей, которым он доверял несложные случаи, никто не сумел бы справиться с болезнью, поразившей принца. Да они и не посмели бы тайно обойти своего наставника. И тогда подозрения Абу Хатима пали на меня, что было неудивительно, если учесть мою репутацию при дворе шахиншаха, многочисленные слухи, ходившие о моих умениях, а также особое отношения ко мне ханум.

Не исключено, что его уверенность о моей причастности к истории с исцелением принца окрепла после того, как мальчик, едва поднявшись с постели, пожелал видеть меня рядом с собой.

Если бы ребенок умер, то Абу Хатима, как не оправдавшего доверия, могли бы запросто отдать в руки палача. Зная крутой нрав властителя, можно с большой долей вероятности предполагать, что все прежние заслуги врача в этом случае были бы забыты. Как я потом узнал, именно главный лекарь был инициатором слухов о том, что я наслал на мальчика порчу. Видимо, таким способом он надеялся отвести от себя гнев шахиншаха в случае трагического исхода болезни принца. И этот подлый план вполне мог себя оправдать.

Когда угроза для жизни Тахир-хана миновала, Абу Хатим был щедро вознагражден Наср-эд-дином, а его положение при дворе не только упрочилось, но и стало предметом зависти для многих. Но он не успокоился. Знающий о хитросплетениях интриг и не верящий в мою незаинтересованность, лекарь  убедил самого себя в том, что я стал метить на его место и делаю все возможное, чтобы лишить его выгодной должности.

Полагаю, что именно тогда он испугался и решил действовать. Он хорошо разбирался в травах и знал, что некоторые из них являются ядовитыми настолько, что убить с их помощью человека ничего не стоит. Он выбрал аконит, свойства которого были хорошо известны отравителям древности. Не зря это растение называли «матерью всех ядов». 

Абу Хатим подкупил или запугал (а скорее всего, использовал оба способа «убеждения») приставленного ко мне слугу, и Масуд стал следить за мной. Именно он подмешал в напиток настойку аконита и проследил за тем, чтобы бутылка в нужный момент оказалась у меня на столе. Если бы не прием во дворце, на который я должен был обязательно явиться, чтобы развлекать  гостей правителя, я бы остался дома и провел вечер в обществе коньяка. И тогда уже никакой врач не смог бы спасти мою жизнь. Вызванный ко мне лекарь констатировал бы смерть, например, от сердечного приступа. А мой слуга  подтвердил бы все, что потребовалось.

Масуда взяли под стражу первым. Как только он оказался в тюрьме, у него от страха мгновенно развязался язык, и он рассказал, кто дал ему яд и приказал отравить «факира Эрика». Глупец надеялся раскаянием вымолить прощение и избежать смерти, но его сгоряча казнили в тот же день. Он умер под плетью палача, который славился умением с нескольких ударов рассекать кожу своей жертвы до костей.

Абу Хатима в отличие от Масуда не подвергли пыткам. По распоряжению шахиншаха он должен был находиться в тюрьме до тех пор, пока я не поправлюсь. Наср-эд-дин-шах замыслил устроить допрос главному лекарю в моем присутствии, чтобы лично выяснить причины, толкнувшие его на убийство. 

Отредактировано Nemon (2007-09-04 09:09:43)

Да действительно! Подумаешь, "шестерка"! Таких не жалко. Да? ))

Маска из шелка. Платком ему закрывал лицо дарога, когда они ездили во дворец для встречи с ханум. А реакция доктора-европейца и не должна быть иной. Он же врач, а следовательно, видевший и изучавший различные человеческие уродства и понимающий, что бренная человеческая плоть - всего лишь оболочка, данная от рождения, и в этом нет никакой дьвольщины.   

Добрый лекарь, само собой, попытается сдать Эрика. Но ведь у него нет никаких фактов, только предположения. Вопрос в том, как поведет себя ханум. Ведь признаться и подтвердить его слова - значит выставить напоказ свою вину. Эта женщина гораздо хитрее, чем вы думаете. Гораздо.

Мышь, про Турцию будет сказано, но совсем немного. Ибо это еще один глобальный промежуток, для которого пришлось бы значительно растягивать  рамки повествования. Турция - сама по себе тема для отдельного фика.

У каждого мальчика тут своя роль. И Виктор вовсе не пропал. Он еще появится.

Он пока и есть шут. Для развлечения. А делать ноги, откровенно-то говоря, ему рано. Он сможет выйти из сложившейся ситуации, пусть и не совсем сухим из воды, но сможет. В том числе благодаря ханум. А потом все вам будет. И  дворец, и комната с описанием тонкостей действия.  Уже скоро. Вот вернусь с отдыха с заветной тетрадочкой, и в начале сентября уже что-нибудь глобальное начнется.

Что касается возраста, то эта ханум постарше будет. Но ее возраст напрямую зависит от замысла, что она была матерью наследника престола. И, кстати, она вовсе не султанша, а именно шахиня.

И - спасибо вам. Очень приятно видеть вас среди читателей "Реквиема". Это вдохновляет.

Отредактировано Nemon (2007-07-30 03:14:56)

Про это очень хорошо Кей написала. Мне с ней не тягаться. Если рассказывать все моменты жизни героя, то получится, что Крис нашла в подвале многотомную энциклопедию, а не две толстые тетради.

Он упомянет о том, что произошло, но не станет останавливаться подробно. Однако о самых травмирующих событиях своей жизни он все-таки расскажет.

А вообще, знаете, меня служба Эрика султану Турции всегда очень смущала. Этот эпизод вызывает у меня сомнения. Слишком приметным Эрик был человеком, чтобы о нем не услышали в Персии после его побега. А ведь он смог инсценировать свою гибель, и именно поэтому "упустившего" его дарогу не казнили, а всего лишь отправили в ссылку. Если бы дознались о том, что факир жив и процветает в Турции, начальнику полиции бы не поздоровилось.

Отредактировано Nemon (2007-07-30 15:57:45)

Мышь, насколько я помню, вроде бы ничего не строил. При дворе султана он был кем-то вроде наемного убийцы и организовывал заговоры и покушения, чем и "прославился". Потом его самого захотели убить, но он снова сбежал, на этот раз - во Францию.

Бинго! Вот и я о том же. Не могли о нем не прознать. И наемных убийц наверняка бы к нему подослали, а потом еще и дарогу порешили бы, как пить дать. 

Просто Леру хотелось создать образ, уникальный и экстраординарный во всем. И он несколько перестарался в своем стремлении.

Мышь, отличное пожелание, но все это разрулить чертовски сложно. Потом, может быть. Отдельным мрачным рассказом.