***

«…Никогда прежде стены так не давили на меня. Даже когда в Персии я попал в тюрьму, и передо мной замаячила реальная перспектива разделить участь несчастных, прошедших «Врата забвения». Даже сидя в тесной, пропахшей мочой и ужасом камере-клетке, глядя на великолепный и равнодушный лик луны, я не чувствовал такого одиночества, как теперь.

Тишина оглушает меня.

Призраки прошлого воскресли и встали передо мной. Я вижу всех, кого когда-либо знал, кого уважал, любил или ненавидел, кому был обязан; всех тех, кто хотел меня убить и кого уничтожил я сам. Они улыбаются мне и зовут присоединиться к ним. Они знают, что ждать им осталось недолго.

Я закрываю глаза, пытаясь прогнать морок, но ничего не выходит. Мне страшно, хотя я прежде не пасовал ни перед кем. Но я ничего не могу с собой поделать. Тоскливый ужас сдавливает сердце.

Я смеюсь сам над собой, мне кажется, что я схожу с ума… Гулкое эхо многократно отражает мой смех от холодных каменных стен, покрытых испариной. Иногда камни тоже плачут.

Зачем я воскресил прошлое? Зачем потревожил его могильный покой? И теперь оно мстит мне, заставляя переживать вновь те чувства, которые когда-то давно испытывали на прочность и ломали меня.

Кому нужны эти записки конченого человека?

Я лгу себе вновь и вновь, жду, что вот-вот зазвучат легкие, осторожные шаги той, которая лучше всех и для меня дороже жизни. Той, кто спасет меня от самого себя. Спасет от призраков прошлого… подарит покой.

Я вслушиваюсь в тишину до звона в ушах, а потом заставляю себя вернуться к столу, зажечь побольше свечей и продолжить записи.

Боже, как много я хочу тебе сказать, Кристина! Как много собираюсь объяснить… и как жажду оправдаться. Но я расскажу тебе всю правду до конца, как на исповеди, на которой я не был ни разу за всю свою жизнь. Ты для меня - высший суд, и в твои руки я предаю свою душу.

***

Быть начеку - вот правило выживания, которое я усвоил лучше всех остальных. Быть начеку каждый день, каждое мгновение. Знать, что спокойствие в любой момент может обернуться бедой и разочарованием. Этот урок дался мне тяжелее прочих, потому что он заставлял не верить никому. Даже тем, кому симпатизируешь. Стоит только довериться, как ты успокаиваешься, теряешь бдительность. И тогда тебе рано или поздно наносят удар, на который ты уже не можешь ответить, потому что сделался уязвимым.

Со мной это произошло, когда я прожил несколько тихих лет, находясь под покровительством Клемана. И решил, что так будет и впредь.

Наивный глупец.

Клеман подпитывал мое самомнение, убеждал в том, что я - исключителен и значит стою выше остальных людей. Я действительно очень интриговал его. Наверное, в моем наставнике было что-то от коллекционера, который долгие годы охотился за диковинным предметом и вот, наконец, получил его в собственность. Ему льстило, что мои способности, как и моя признательность, безраздельно принадлежали ему. И он счел, что вправе распоряжаться моей судьбой. Я уверен, что он не хотел мне зла и действовал из самых лучших побуждений. Но недаром говорят, что ими вымощена дорога в ад.

Как-то он позвал меня в дом и попросил сыграть что-нибудь для его друга. В гостиной я увидел полного мужчину лет пятидесяти, лысоватого, с тяжелым внимательным взглядом и длинными руками с подвижными гибкими пальцами. Клеман не представил нас, и это было странно. Незнакомец, как мне показалось, бесцеремонно рассматривал меня, потом отвел взгляд и произнес на удивление мелодичным, приятным голосом:

- Мне будет крайне любопытно послушать ваше исполнение, молодой человек. Господин Клеман очень хвалит вас.

- Боюсь, он преувеличивает мои возможности, - сухо произнес я.

Незнакомец улыбнулся одними уголками губ. Клеман незаметно подмигнул мне.

- Ну что же ты, Эрик, доставь нам удовольствие своим мастерством.

Я сел за рояль, гадая, зачем Клеману потребовалось звать меня. Решил покичиться перед гостем, какой талант ему удалось отыскать? Мне отчего-то стало не по себе. Я встряхнул головой, пытаясь отогнать нехорошее предчувствие.

Музыка на время успокоила меня. Я знал, что играю хорошо - гораздо лучше, чем четыре года назад, когда я впервые попал к архитектору. Тысячи часов занятий и совершенствования техники сделали свое дело: мое мастерство стало очевидным. Но это вряд ли мог по достоинству оценить гость Клемана. Я подумало с неприязнью, что это рядовой любитель, который думает, что если он видел несколько популярных опер, то имеет право считаться большим знатоком музыки.

Я сидел в профиль к гостю, но чувствовал, что он внимательно изучает меня, как жука под микроскопом. Это злило меня, и я едва не сбился с ритма, исполняя трудный пассаж. Музыкальное произведение завершалось неистовым presto agitato, но я отыграл его безупречно, несмотря на волнение.

Клеман и незнакомец зааплодировали мне, когда я закончил играть. Лицо архитектора сияло от гордости и удовольствия.

- Я же говорил вам, что он уникален, - произнес он вполголоса, обернувшись к своему гостю.

Тот задумчиво посмотрел на мои руки и медленно, словно нехотя, кивнул.

- Анри, представьте нас, пожалуйста.

- С удовольствием. Позвольте познакомить вас с моим молодым другом и учеником, месье. Как вы могли только что убедиться, Эрик великолепный музыкант. - Он загадочно улыбнулся и обратился ко мне: - Эрик, позволь представить тебе одного из лучших педагогов страны по классу фортепиано. Мой гость - профессор консерватории Франсуа Лярош.

Если бы в этот момент под ногами с грохотом разверзлась бы земля, то это испугало бы меня меньше, чем когда я услышал фамилию незнакомца.

Не может быть! Не может быть, чтобы это был тот самый Лярош, о котором мне когда-то рассказывал Дювалье. Тот, который согласился прослушать одиннадцатилетнего сына оперной дивы; тот, о ком Дювалье написал мне в своем последнем письме: "И если он найдет твои способности изрядными, препятствий к твоему зачислению на курс не возникнет. Я уже предвкушаю изумление этого закоренелого скептика, когда ты произведешь небывалый фурор на прослушивании. У меня нет оснований сомневаться, что ты станешь самым юным слушателем консерватории за всю историю ее существования".

Должно быть, я не смог скрыть своего изумления. Клеман непонимающе нахмурился. Но на лице Ляроша не дрогнул ни единый мускул. Только в его взгляде удивление быстро сменилось подозрением и… пониманием. Он молчал.

- Мне кажется, вам есть о чем поговорить, господа, - сказал Клеман, чтобы разрядить обстановку непонятной ему нервозности.

- Благодарю вас. - Лярош с достоинством поклонился. - Я вам очень признателен. Думаю, нам действительно есть, что обсудить с месье Эриком.

- Беседуйте, господа, а я пока распоряжусь насчет ужина. - Мой наставник вышел из гостиной, оставив нас наедине.

Мне захотелось убежать куда-нибудь, забиться в самую глубокую нору, чтобы только не видеть перед собой умных проницательных глаз профессора консерватории. Я почувствовал, что он узнал меня, хотя мы никогда прежде не встречались. И понял, что он также прочел мои мысли.

- Я не думал, что когда-нибудь встречу вас, Эрик. Хотя это ненастоящее ваше имя, не правда ли? Паоло?.. Так, кажется, вас звали прежде?

В интонации его голоса мне почудилась плохо скрываемая враждебность. Я промолчал.

- Вы не возражаете. Значит, я прав в своих подозрениях. Мне стоило бы обо всем догадаться, когда мне рассказали о вас. Как причудлива игра судьбы! Я познакомился с Клеманом всего неделю назад. Он обратился ко мне за консультацией. Ваш наставник очень хвалил вас, говорил, что вы чрезвычайно эксцентричны и потому никогда не снимаете маску… Что прекрасно играете на фортепиано и скрипке… На старинной скрипке. Он просил прослушать вас. Да, я должен был догадаться, - удрученно, с какой-то непонятной мне тоской проговорил он.

- Что вам угодно, месье? - тихо спросил я, проклиная неприятную ситуацию, в которую попал.

- Я ведь искал вас, юноша.

- Вы? Меня? Но зачем?

- Я делал это по просьбе человека, хорошо известного вам, Эрик… Паоло... Профессор Дювалье не смог смириться с вашим внезапным исчезновением. Он не прекращал разыскивать вас до своих последних дней.

Я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги.

- Профессор Дювалье, он…

- Он умер полтора года назад, - жестко сказал Лярош. - До самой своей смерти он не успокаивался. Ваш учитель верил, что вы живы и однажды подадите ему весточку о себе. Он любил вас, как сына.

Я закрыл лицо руками, не в силах больше выдерживать обвиняющего тона Ляроша. То, что он мне рассказал, было ужасно. Словно я вновь вернулся в день похорон Пилар, когда впервые ощутил, что такое - потерять близкого, дорогого тебе человека.

Мне не хватало воздуха, как будто меня со всей силы ударили кулаком в грудь. Я задыхался.

Дювалье мертв…

Он умер всего полтора года назад. Я мог бы найти его. Если бы захотел… если бы не увяз в нынешнем благополучии... если бы не уверовал в то, что мне исключительно повезло… не загордился бы… Если бы не боялся показаться своему учителю после всего, что испытал…

Если бы…

- Мы направляли запросы в итальянские приюты, пытались навести о вас справки через полицию, - бесстрастно продолжал Лярош. - Но все тщетно. Вы как в воду канули. Я убеждал бедного старика, что вы наверняка погибли, что ему лучше смириться с этим... Но он писал письмо за письмом, отправлял запрос за запросом, хотя уже был очень болен. Ваше исчезновение подкосило его.. А вы, оказывается, были все это время во Франции и даже не дали о себе знать.

- Простите… простите меня, месье… - промямлил я, боясь посмотреть ему в глаза. Я не мог произнести ни слова в свое оправдание.

- Я не знаю, что с вами произошло, но вы поступили жестоко по отношению к старику. Он считал вас гениальным музыкантом. Просил вас прослушать, взять под свое покровительство, говорил, что вы необыкновенно одарены. Он так гордился вами. Что ж, теперь, спустя годы, я могу сказать, что он не ошибался в оценке ваших способностей. Месье Клеман тоже хлопочет о вас. Безусловно, вы можете поступить в консерваторию.  Вам это будет сделать легко. - Его губы презрительно скривились. - Но если говорить откровенно, лично я не хотел бы учить вас. Прошу меня извинить. Я вряд ли останусь на ужин. Всего доброго, молодой человек.

Он напоследок смерил меня холодным взглядом и вышел из комнаты. Я слышал, как он прощался с Клеманом и ссылался на неотложные дела. Потом внизу хлопнула дверь.

Я без сил прислонился к стене. Обличающие слова профессора звучали в моих ушах. Он был уверен, что я - подлец, отплативший своему учителю черной неблагодарностью. Я бы мог многое сказать в свое оправдание, поведать о том, что пришлось пережить за годы, проведенные у цыган и в бродячем цирке, но какое теперь это имело значение? В главном Лярош был прав: я забыл профессора Дювалье, я даже не предположил, что он может искать меня. Я струсил показаться ему на глаза после карьеры уличного музыканта, кумира толпы, обожающей глазеть на урода. Я побоялся рассказать ему обо всем этом и в результате сократил жизнь человеку, которого безмерно уважал и ценил.

- Что случилось, Эрик? - услышал я обеспокоенный голос Клемана. Архитектор подошел ко мне и тряс меня за плечо. - Что произошло между тобой и профессором? Почему он так внезапно уехал?

- Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас ни о чем, месье, - выдавил я из себя. - Простите меня, пожалуйста! Простите!

И опрометью кинулся вон из комнаты. Во флигеле я бросился ничком на кровать и долго лежал так, дрожа. Я вспоминал Дювалье, ощущая, как во мне что-то натягивается до звона и рвется… натягивается и рвется…

Бедный, добрый мой учитель. Разве мог он знать, что все сложится так? Что обстоятельства окажутся сильнее нас? Мог ли я предположить, что Дювалье станет искать меня? И что мне будет легче считать его мертвым, чем найти и все ему объяснить?

Что же я наделал… что наделал!

Меня корежило от бессилия и ненависти к самому себе. Будь я чуть младше, я бы наверняка разрыдался. Слезы, наверное, смогли бы принести облегчение.

Но мои глаза были сухи".

Отредактировано Nemon (2009-01-13 12:17:57)

Как раз возможность у Эрика была. Более того, ему предлагал это сделать Клеман. Но он действительно не хотел показаться перед учителем после всего, что с ним произошло. Стыдился, если хотите. Он получил сильную душевную травму и знает, что большинство людей считает его человеком третьего сорта. Эрик сохранил о Дювалье самые лучшие воспоминания, но убедил самого себя, что никогда больше не увидится с профессором. А получилось, что учитель все эти годы был жив, находился почти под боком. Эрик мог его найти. Мог, но не захотел. Не захотел по разным причинам. В реальной жизни часто происходит, что люди какие-то важные разговоры откладывают на потом, а в результате получается, что тот, с кем нужно было поговорить, кому нужно было сказать что-то очень важное, вдруг умирает. И тогда остается мучительная недоговоренность, сожаление - не успел. И тогда понимаешь, что ты навечно опоздал, и что этого факта уже не изменить.

Разумеется, масштаб личности у Кристины иной. Она обыкновенная женщина, каких миллионы, с той лишь разницей, что наделена талантом к пению и обостренной чувствительностью (так же, как и Эрик, кстати). Но она по определению слабее его, уязвимее. Когда ее поставили перед тяжелым выбором двое отнюдь не безразличных ей мужчин, она была еще девочкой. И ее инфантильность все годы брака с Раулем сохранялась. До встречи с Виктором. Чтобы человек рос в моральном плане, его душе требуется работа. А Рауль поместил Кристину в искусственный кокон праздной жизни. Да, внутри этого кокона комфортно и беспроблемно, но творческой натуре стагнация  противопоказана. Для душевного баланса необходимы сильные эмоции.

Вот именно! Ты сам ответил на свой вопрос. Она действительно как будто спит. Она - тень себя прежней, ибо несчастлива и ей трудно смириться с этим фактом. Но она уже понемногу приходит в себя. Пробуждается к жизни благодаря мальчику. Ну и доктору тоже. )))) Для таких натур, как Кристина, чрезвычайно важна рализация в любви - к мужчине ли, к ребенку.

Отредактировано Nemon (2006-10-27 19:33:28)

Думаешь? А мне кажется, загадочное "что-то" было ни чем иным, как способностью ПОНЯТЬ и простить. И Эрик это интуитивно чувствовал. Как и видел в Кристине отсутствие лжи и детскую доверчивость. Разумная темпераментная девушка вряд ли смогла бы поверить в то, что с ней из-за зеркала разговаривает Ангел музыки. Душа Кристины невинна, девственна, витает в облаках и отрицает реальность. Ей нужен толчок, который ее разбудит. 

И потом, любят ведь не только за темперамент. Готовых рецептов не существует. Можно полюбить Кармен, а можно - Корделию или Дездемону. А уж о том, сколько мужчина может нафантазировать и как способен обожествить любимую женщину, я вообще молчу.

Отредактировано Nemon (2006-10-27 19:36:06)

Все вам будет. И разные краски в образе Кристины тоже. 
Главное, что Эрик пока не производит впечатления однообразного человека. )))