***

«Клеман заразил меня своей страстью к архитектуре. Все началось с рассказов и впечатлений, которыми он щедро делился со мной. Мой интерес к его любимому делу льстил старику. Он как бы невзначай оставлял во флигеле книги из своей библиотеки, по которым когда-то занимался сам. И словно ждал чего-то.

Я знал, что обладаю хорошими способностями к обучению. Все люди, которые когда-либо становились моими учителями, отмечали пытливость моего ума и усердие. Я накапливал в себе знания и умения, будто складывал их до поры в чулан: неизвестно, что со мной произойдет в будущем; возможно, кое-что из навыков и пригодится.

И однажды во время очередной нашей беседы Клеман вдруг спросил меня, не хочу ли я попробовать свои силы в архитектуре. Неужели кто-то возьмется обучать меня, спросил я своего наставника. На что Клеман, странно блестя глазами, ответил, что он лично готов это сделать. Признаться, я очень сомневался, что архитектура наравне с музыкой сможет войти в мою жизнь.

Мне казалось, что рвение Клемана быстро иссякнет, а у меня ничего не получится. Но занятия неожиданно захватили меня. Вскоре все полки во флигеле были завалены учебниками, монографиями известных архитекторов, многие из которых Клеман привозил из своих поездок специально для меня.

Я почувствовал, что архитектуру очень многое роднит с музыкой. Размер, точность, гармония, композиция. Дерзость замысла, который поглощает тебя целиком, вдохновение. Если мелодию можно услышать и прочувствовать, то архитектура давала возможность воплотить свои фантазии зримо.

Клеман знакомил меня с Парижем, и это было частью наших занятий. Город открывался мне постепенно, не уставая удивлять своими перевоплощениями. Он представал передо мной то веселым шаловливым ребенком, то разодетым франтом, то художником в бархатной блузе, покрытой масляными пятнами засохшей краски, то седым, умудренным годами старцем. Оживление Монмартра с его крутыми узкими улочками и лестницами, запахом абсента и кофе, мастерскими и картинами, выставленными прямо на мостовой, сменялось чуть обветшалой, но все же поразительной роскошью квартала Марэ, тишиной и умиротворенностью Тюильри, обособленностью Сен-Жермен де Пре и величественной, неприступной громадой Собора Парижской Богоматери.

Я изучал великий город с помощью человека, который подобно дантовскому Вергилию был моим проводником по неизведанному миру. Часто, отпустив экипаж, мы неторопливо прогуливались по городским кварталам, останавливаясь возле зданий, история создания которых казалась Клеману любопытной, а для меня представляла живой интерес.

Лувр, Сорбонна, Пантеон, Дом Инвалидов с гробницей императора-изгнанника и церковью Сан-Луи, Триумфальная Арка - для меня все это переставало быть только словами. Я собственными глазами видел великолепие знаменитых сооружений и не стеснялся эмоций.

Но больше всего мне нравились храмы, построенные в готическом стиле. В них была загадка, влекущая, завораживающая фантазию тайна. Кружева и ажурные узоры из камня на внушительных фасадах обманывали глаза и заставляли поверить в то, что огромные здания на самом деле хрупки и легки. Башни церквей, их острые высокие шпили, филигранной отделки пинакли напоминали протянутые в молитвенном упоении руки паломника, стоящего на коленях. Огромные - до самых сводов - витражи из очень дорогого цветного стекла блестели под солнцем, пропускали сквозь себя лучи, раскрашивая и отбрасывая их на плиты пола разноцветной мозаикой. Любой, в ком есть хоть капля воображения, не мог остаться равнодушным к такому грандиозному зрелищу.

Внутри храма - свет и тьма почти мистического свойства. Порталы, украшенные статуями святых, великомучеников, королей. Человек, наделенный живой и болезненной фантазией, мог увидеть здесь пугающие образы ада, клубящиеся под темными сводами, и светлые лики ангелов, ослепляющие взор неземным сиянием. Мощные, величественные, а подчас и жуткие звуки органа обрушивались во время мессы на головы прихожан, заставляя их склоняться в молитве.

Я восхищался талантом старых мастеров. Они возводили здания, используя примитивные в сравнении с нынешними механизмы, но обладали удивительным художественным чутьем и той самой дерзостью предвидения, о которой мне так часто говорил Клеман. Изумительная, скрупулезная отделка и шлифовка камня - один из многочисленных секретов прежних строителей.

Мы часто приходили к церкви Сен-Шапель, на пышном фасаде которой было много царского пурпура, мозаик, таинственного света и каббалистических знаков. Изящная капелла, построенная для хранения тернового венца Спасителя, производила впечатление парящей легкости. Вместо монолитных стен - витражи, попарно соединенные с круглыми окнами-розами. Синие и красные колонны, расписанные золотыми звездами и белоснежными королевскими лилиями. А неподалеку от капеллы - мрачное здание, протянувшееся вдоль набережной Орлок. Консьержери. Дворец, ставший тюрьмой…

Совместные с Клеманом экскурсии доставляли мне подлинное наслаждение. Он будто читал увлекательную лекцию. Показывал здания, объясняя, в каком стиле построено то или иное, и просил меня сказать, что я чувствую при взгляде на них. Бывало, что постройки не производили на меня ровным счетом никакого впечатления. Я сравнивал их с корявыми мелодиями, в которых совсем не было души, и говорил об этом Клеману. Он удовлетворенно кивал и объяснял, что самое простое деревянное здание может быть безупречным. И, наоборот, иной дворец, построенный из самого редкого мрамора, будет всего лишь бесполезным нагромождением материалов, удручая взор своим безобразием. Ответственность за конечный результат всегда несет тот, кто проектировал сооружение, и зависит от его мастерства, знаний и таланта.

***

Наши занятия чередовались с поездками в Оперу. Глядя из полумрака ложи на господ, пришедших на спектакль, я не чувствовал собственной ущербности. В отличие от них я мог не только слушать, но и слышать музыку, понимать ее лучше, чем кто-либо из зрителей.

Первый визит в «Опера комик» стал для меня настоящим шоком. Сбылась моя детская мечта попасть в театр. Кроме нас с Клеманом в затемненной ложе второго яруса никого не было. Архитектор откинулся на спинку кресла и зашуршал программкой. Я же сидел, как истукан, боясь пошевелиться и коснуться бортика ложи, обтянутого нежной тканью. Отклонившись к портьере, чтобы не привлекать лишнего внимания своей маской, я почти не мог дышать. Мне чудилось, что я вижу сон - настолько происходящее было для меня нереальным.

…Дирижер взмахнул палочкой, и оркестр заиграл вступление. Тяжелый бархатный занавес открыл сцену.

Давали "Эрнани" Джузеппе Верди.

Сюжет оперы был запутанным, грешащим логическими несостыковками и целиком построенным на эмоциях. Итак, трое мужчин, среди которых будущий король Испании, влюблены в юную девушку, которая отдает предпочтение только одному из них - Эрнани. Соперники оспаривают возлюбленную друг у друга, и в результате история заканчивается драматически.

Впрочем,  я не обращал внимания на погрешности сюжета и весь, до кончиков пальцев, обратился в слух. Музыка и голоса - вот что было важно.

В ложе напротив скучали расфранченные господа. Какая-то пожилая дама с двойным подбородком и высокомерным взглядом, увешанная жемчугами, смотревшимися на ней подделкой из дешевой лавки, закрылась веером, пытаясь скрыть зевоту. Молодой длинноволосый щеголь то и дело подносил к своим глазам изящный бинокль и томно вздыхал, разглядывая понравившуюся певицу. Толстяк во фраке, прислонившись к колонне, дремал, сложив пухлые руки на животе.

...Нежное сопрано Эльвиры и яркий драматический тенор Эрнани произвели на меня неизгладимое впечатление. Время от времени я закрывал глаза и только слушал, стараясь ничего не упустить.

Когда мы вернулись из театра, я был точно пьяный и находился в каком-то оцепенении. Происшедшее поразило меня.

В моем воображении, как уже бывало ранее, стали возникать картины, которые быстро сменяли друг друга. Мне казалось, что я слышу аккорды поразительной  по красоте мелодии. И вдруг понял, что хочу увидеть, как оркестр начнет исполнять увертюру к другой опере. К той, которую однажды напишу я сам.

Я видел сцены из ненаписанного произведения, декорации, людей в ярких костюмах и гриме. Не в силах сдержать чувств, я достал несколько листов бумаги и взялся за карандаш, решив доверить образы бумаге. Музыка звучала в моей голове разрозненными отрывками, помогая воплощать возникающие образы.

…Стоящая в свете рампы молодая красивая женщина в испанском платье и черной мантилье; на ее лице написаны скорбь и решимость; завороженные лица зрителей в зале; хор, создающий атмосферу приближающейся беды; мужчина в черной маске и широкополой шляпе, гибкий и опасный, как хищное животное...

Я делал эскизы до глубокой ночи, пока у меня от напряжения не начали слезиться глаза.

***

Походы в театр благодаря Клеману сделались неотъемлемой частью моей жизни. Он очень любил оперу и умел ее ценить. Как-то раз он приехал в приподнятом настроении, позвал меня и сказал, что мы пойдем в «Опера лирик» на премьеру оперы, которая обещает стать главным событием сезона. «Еще бы, такой материал! Со стороны Гуно будет преступлением его  испортить его», - задумчиво протянул он.

В тот вечер я впервые увидел «Фауста». Декорации и костюмы были выше всяких похвал. Но если бы даже они были никудышными, то музыка - МУЗЫКА! - сгладила бы все.

Она была исполинского размаха и бросала зрителей от света к тьме. Она насмехалась над каждым из сидящих в зале, проникала в души и переворачивала их.

Певцы, исполнявшие главные мужские партии, прекрасно справились со своей задачей. А вот Маргарита показалась мне недостаточно готовой к сложной партии. Ее игре не хватало наивности, а сильному сопрано - чистоты и экзальтированности, хрустальных нот юности. Без этого последнего, но очень важного штриха нельзя было постичь всей глубины трагедии героини.

Я думал о том, что если бы постановщиком «Фауста» был я, то партию Маргариты доверил бы певице, не известной широкой публике. Я искал бы ту, которая отвечала  бы моим представлением о роли. Юную, красивую, невинную. Талантливую и способную к полному перевоплощению. Познавшую душевную боль. Обладающую великолепным голосом, способным одинаково точно выражать любовь и отчаяние, горе и надежду. И если бы нашел ее… о,  я тогда явил бы потрясенному миру подлинную Маргариту!

***

Я пробыл в поместье Клемана без малого четыре года. Он мечтал, что сумеет передать мне все, что знал и умел. Совместные занятия очень сблизили нас. Он был наставником, критиком и другом, способным поддержать в любых начинаниях. Перспектива провести остаток своих дней под покровительством влиятельного и богатого человека не пугала меня. Напротив, - я думал, что мне наконец-то повезло. И с каждым днем все больше убеждался в этом.

Видя, как ценит меня благодетель и восхищается моими способностями, я чувствовал себя способным перевернуть мир. Клеман считал, что мой творческий потенциал неисчерпаем. Все время, свободное от служебных обязанностей, я посвящал музыке, занятиям с архитектором, книгам, размышлениям. Я находился в полной гармонии со своим "я", не заглядывал в будущее и жил только настоящим, которое казалось мне безоблачным.

Однажды Клеман позвал меня к себе в кабинет. Я заметил, что он очень взволнован и, одновременно, раздосадован. И предположил, что причиной его нервозности может быть недавняя поездка в Англию, где он виделся с дочерью и сыном.

- Я хочу с тобой очень серьезно поговорить, Эрик, - сказал он, закуривая трубку.

- Хорошо, месье.

- Садись. - Он махнул рукой, показывая на кресло напротив. - Я не знаю, как ты к этому отнесешься, но я прошу внимательно выслушать все до конца. Я очень долго думал над тем, что сейчас собираюсь сказать

Такое вступление меня насторожило. Неужели Клеман сердится? Но чем я мог вызвать его недовольство?

Он сделал такую глубокую затяжку, что поперхнулся и сильно закашлялся; на его глаза от натуги навернулись слезы.

- Прошу прощения. Крепкий табак. Итак, на чем я остановился… - Клеман встал с кресла и отошел к камину. Потом обернулся ко мне и произнес: - Последние годы я рисковал, скупал акции, недвижимость. Делал хорошие деньги. - Он сделал паузу. - Я богат, Эрик. Очень богат. Даже мои собственные дети не догадываются об истинных размерах моего состояния.

Интонация его голоса была странной.

- Вы делали это ради своей семьи. Ваши дети будут благодарны вам за такую заботу.

- Благодарны? - презрительно переспросил Клеман. - Как бы не так! Конечно, они мечтают заполучить эти миллионы. Вот только я не хочу, чтобы деньги, заработанные мной, были спущены на карты, продажных женщин и еще более продажных мужчин. - Он посмотрел мне в глаза. - Что ты скажешь, если я… если сделаю тебя своим единственным наследником? – Архитектор весь подобрался, ожидая ответа.

- Меня?! - Я опешил. – Вы шутите, месье? Я не ваш сын. У вас есть собственные дети.

- О них не беспокойся. - Он раздраженно махнул рукой. - Каждому из них отойдет значительная сумма, которой хватит до конца жизни. Но основной капитал, управление предприятиями со временем я завещаю тебе. - Клеман стал нервно мерить шагами комнату. - Только представь, какие возможности откроются! Ты будешь избавлен от необходимости зарабатывать на жизнь. Люди, которые служат у меня, примут тебя как своего хозяина. Они будут выполнять всю работу, тебе останется лишь контролировать процесс. Ты сможешь выбирать, чем заняться. Будет ли это музыка, архитектура или что-то еще. А я буду знать, что мое дело перешло в надежные руки. Я уверен, что ты справишься.

Я наблюдал за ним и потрясенно молчал. Уж не сплю ли я? Предложение Клемана походило на розыгрыш.

- Я не могу, месье, - жалко выдавил я из себя, изо всех сил желая, чтобы мой покровитель отказался от своей бредовой затеи. - Вы не должны говорить мне этого. Пожалуйста!

Клеман выбил табак из трубки и криво усмехнулся.

- Знаешь, любой другой сейчас валялся бы у меня в ногах и благодарил за милость. Сколько юношей пошли бы на что угодно, лишь бы мой выбор пал на них, - задумчиво протянул он. - А ты отказываешься. Отталкиваешь от себя возможность попасть на самый верх. Я не могу понять твоего отказа. Почему?

- Если бы вы позволили жить подле вас, быть вашим помощником… Мне этого было бы довольно, поверьте!

- Ложь! Есть другие причины! - загрохотал он. - Я знаю, что ты честолюбив. Вижу, как ты втайне лелеешь мысль стать кем-то большим, чем являешься сейчас.

- Это не более чем мечты, - честно сказал я. – Вы что-то разглядели во мне и не побоялись взять на службу, но другие люди... там, за пределами поместья… они никогда не примут меня.

- Они будут лебезить перед тобой, когда ты станешь богатым, - убеждал Клеман. - Не ты, а они будут искать твоего общества. Большие деньги, мой друг, способны заткнуть самый недовольный рот. Люди - это всего лишь глупое, алчное стадо, Эрик. Они будут вечно поклоняться золотому тельцу и раболепствовать перед тем, кто силен и богат. -Архитектор подошел ко мне и дружески встряхнул меня за плечи. - Ну что же ты? Право слово, я чувствую себя неловко. Словно мое предложение ты считаешь неприличным.

- Я не могу взять того, что принадлежит вашим детям, месье, - упрямо стоял я на своем и чувствовал, как пылает  лицо под маской. - Они - ваша семья. Но не я.

- Семья… - с непередаваемым сарказмом протянул он. - А что такое семья, Эрик? Мои дети грезят о том моменте, когда нотариус зачитает над моими костями завещание. Для Эдуарда и Элеоноры наследство - синоним вседозволенности. Если бы ты только видел их, ты бы меня понял. Когда они были еще малютками, у меня часто не хватало на них времени. Их воспитанием занимались все эти няньки, гувернантки. Я пропустил момент, когда мои дети выросли и вместо игрушек им понадобились дорогие развлечения. И деньги. Мои деньги. Мне больно сознавать, что годы напряженного труда, риска и отказа от собственных радостей, от призвания, пойдут прахом. И созданное состояние будет растрачено на пошлые удовольствия и прихоти.

- Но вы можете заняться благотворительностью, месье, - сказал я только ради того, чтобы хоть что-то ответить.

- Что? Вздор. Тогда мои деньги осядут в карманах тех, кто громче остальных кричит о том, как важно помогать ближнему  - Он посмотрел на меня. - Ты, наверное, думаешь, что я - сварливый старик, который сам не знает, чего хочет? Но это не так. Подумай над предложением, мальчик. Ты сделаешь мне большое одолжение, если примешь его. А теперь оставь меня, пожалуйста. Я устал и хочу отдохнуть.

…Я вышел из кабинет и тихо прикрыл за собой дверь. Я был раздавлен предложением Клемана.

Как было заманчиво сказать "да" и в одночасье сделаться наследником его миллионов! Мой благодетель выступал в роли Мефистофеля, он предлагал мне блестящее будущее, но что-то во мне отчаянно сопротивлялось соблазну. Взять то, что причиталось детям Клемана по праву рождения, мне казалось кощунственным. Ведь его дочь и сын остались без матери. Почему же родной отец так несправедлив к ним?

Я вспомнил собственную мать. То, как тщетно добивался ее любви, как умолял ее обратить на меня внимание. То, каким счастьем было знать, что родной человек рядом.
Меня охватило раскаяние.

Я так и не пришел к какому-либо решению и был готов возненавидеть Клемана за то, что он поставил меня перед дилеммой: совесть или благополучие.

Однако архитектор то ли увидел мои сомнения, то ли почувствовал неуверенность, исходившую от меня. Больше он не заводил разговора о наследстве. Через какое-то время я почти успокоился, решив, что он сам понял абсурдность своего предложения".

Отредактировано Nemon (2008-04-30 17:10:38)