Холмс толкает речь о прогрессе и противопожарной безопасности, а также приводится подробное руководство по устройству, принципу действия и зажиганию известковых ламп. ЭТОТ КУСОК МОЖЕТЕ НЕ ЧИТАТЬ. Разве только из сочувствия к труду переводчика 
В первый день нашим проводником был месье Боссюэ. Он был моих лет, около тридцати, но уже заведовал техническим оснащением Оперы: светильным газом, сценическими машинами и тому подобным. Будучи опытным и образованным инженером, он немедленно подружился с Холмсом.
Мы начали обход со сцены, которая, насчитывая тысячу футов в ширину, была самой большой в мире. Плотники, монтировавшие декорации, изображавшие деревню, устроили короткий перерыв, и пока мы втроем шли по сцене, наши шаги негромким эхом отдавались в тишине. Огромные размеры сцены подавляли меня. Над головой я неясно различал бесчисленные веревки и висящие горизонтально брусья, а над ними – непроницаемый мрак. Невозможно было сказать, насколько высока крыша. Перед нами был зрительный зал, весь в пурпуре и золоте. Над основной частью зала располагались пять балконов первого яруса в виде буквы U. Колонны, поднимавшиеся к куполу, были позолочены, наружные части лож отделаны бархатом и золотом.
Я остановился, потом сделал несколько нерешительных шагов в сторону рампы. Мне быстро представилась публика, заполнившая балконы и партер, глаза всех были устремлены на меня. Певица должна стоять лицом к целой толпе, да еще суметь открыть рот и заполнить этот зал звуками. С того места, где я стоял, это казалось невозможным, вне человеческих сил, но я знал, что так и делается. Тем не менее, одна только мысль обо всех этих пристальных взглядах заставляла чувствовать себя неуютно. Что-то, похожее на дрожь, пробежало по моей спине.
- Не бойся, Генри. Тебя не приглашают на роль ни в одном готовящемся спектакле.
- Благодарение небесам за это.
- «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!» - громко продекламировал Холмс, его голос затерялся в обширном пространстве над нашими головами.
- Браво, месье Холмс, - зааплодировал Боссюэ. – Я вижу, у вас есть задатки трагика. Сам я разделяю чувства вашего кузена. Для меня загадка, как кто-то может выступать на этой сцене, перед таким количеством людей. Так вот, как я говорил, для осветительных установок мы до сих пор применяем газ, но не за горами время, когда ведущую роль станет играть электричество. Много лет мы использовали электрическую угольную дугу в дополнение к светильникам рампы, но со следующего года начнем заменять все обычные газовые лампы электрическими лампами накаливания. Рампа и многоламповые софиты по бокам будут в числе первых. – Огни рампы были потушены, но софиты, представлявшие собой лампочки, прикрепленные на рейках выше и сбоку, горели. Можно было видеть подходящие к ним резиновые шланги, за защитными металлическими экранами горело синее пламя.
Холмс указал пальцем вверх и в сторону зала.
- А что насчет люстры?
- Она тоже будет переоснащена. Когда работа будет завершена, нашим постоянным зрителям на верхнем ярусе будет гораздо удобнее. Там дьявольски жарко, и воздух такой спертый, что нечем дышать. Такое множество газовых ламп потребляют огромное количество кислорода.
Я видел люстру, смутно блистающую хрусталем и позолотой, она висела в тени под потолком, походя на мерцающее создание из морских глубин. Я уже предвкушал, какова она будет зажженной. Еще выше был потолок, роспись на котором я не мог разглядеть, но которая, без сомнения, соответствовала окружавшему нас вычурному стилю и включала многочисленные женственно-героические аллегории Свободы, Искусства, Музыки и т.д.
- Эта люстра также самая большая в мире, не правда ли?
- Да, месье Холмс.
- Должно быть, ее устройство весьма сложно, нужно обеспечивать доступ кислорода к огню.
- Да, фонарь, как мы ее называем, имеет несколько окон и вообще довольно впечатляющ. Купол над зрительным залом медный, но кронштейны люстры и лепные маски из золота. Гарнье хотел позолотить почти все и на крыше, но, увы, средства иссякли. Вам понравится путешествие на крышу, господа. Это поможет вам уяснить расположение Оперы, к тому же оттуда открывается замечательный вид.
Ноги у меня подкосились, я остановился и медленно, глубоко вздохнул.
- Вам нездоровится, доктор Вернье? – Боссюэ был неподдельно встревожен. – Вы так бледны.
- Боюсь, - сказал Холмс, - что моему кузену придется воздержаться от похода на крышу. Он страдает от головокружений.
- О, как жаль, но я понимаю. Колосники с каждой стороны сцены подняты на большую высоту, и с самого верха актеры внизу кажутся крошечными, как муравьи. Даже я чувствую себя несколько неуютно, так что будет лучше для месье остаться внизу.
- Да, - кивнул я, - я останусь здесь.
- Впрочем, возможно, мы сумеем убедить вас подняться на один - два уровня. Там расположены первые друммондовы лампы. Случалось ли вам видеть такую лампу вблизи, docteur?
- Нет, но…
- О, но вы должны позволить мне показать вам! – Он с энтузиазмом направился в сторону кулис. – Пьер, Пьер, можете найти для нас старого дю Бёфа? Скажите ему, что мы хотим показать лампы гостям.
Я с беспокойством посмотрел на Холмса, но он лишь улыбнулся.
- Только одно предостережение, джентльмены. Не говорите ни слова об электрическом свете в присутствии дю Бёфа. Он старый человек и весьма упрямый в некоторых вещах. Для него электрический свет – изобретение дьявола. Сказать по чести, друммондовы лампы уникальны, и некоторые их эффекты невозможно повторить. Мы не будем заменять их все.
- Печально думать, - сказал я, - что газовое освещение исчезнет. Надеюсь, это не просто причуда, дань современной моде.
Холмс резко развернулся ко мне.
- Приходилось ли тебе когда-нибудь лечить пациента с массивными ожогами?
- Да, я вспоминаю одного маленького ребенка… - меня передернуло. – Ужас в том, что ты почти ничего не можешь сделать, чтобы спасти их, когда ожоги покрывают почти все тело. Все, что ты можешь, - это дать им морфин, чтобы облегчить боль, да и это не слишком помогает.
- Тогда ты поймешь, - сказал Холмс, - почему я рад тому, что дьявольская эра газового света заканчивается. За последние десять лет от пожаров пострадали несколько театров, и даже если от огня здания и не обрушиваются полностью, все равно ежегодно погибает множество людей. Я видел танцовщицу, чей костюм был объят пламенем, и мне никогда не забыть этого зрелища. Это будет благословенный день, когда из театра будет вынесена последняя газовая лампа.
- Я не думал об этом, - растерянно сказал я.
- К тому же воздух становится жарким и пыльным, - добавил месье Боссюэ. – Как бы то ни было, забота о безопасности – главная причина будущих переделок. Эта тема всегда много обсуждалась, но только после того, как выгорела Комическая Опера, решение было, наконец, принято. Мы не хотим, чтобы подобное случилось в нашем замечательном Palais-Garnier.
- Вы когда-нибудь были в d’Oily Carte's Savoy Theatre в Лондоне? – спросил Холмс Боссюэ. – Он был закончен в 81 году для представлений Гилберта и Салливана и в нем полностью используется электрическое освещение. Свет гораздо ярче, а в театре приятная прохлада.
- Я присутствовал на одном из первых представлений, месье Холмс, и я также видел «Иоланту», в которой электрические лампочки на батареях были частью костюмов фей. А, вот и вы, месье дю Бёф. Эти два господина хотели бы видеть одну из ваших ламп в действии. Вы можете сделать нам такое одолжение?
- С радостью, месье.
Дю Бёф был согнут годами, лицо его было покрыто морщинами, кожа свисала со щек на воротник рубашки. У него были аккуратно расчесанные длинные седые волосы и огромнейшие седые усы. Несмотря не свой возраст, он схватился за металлические перила лестницы и легко пошел наверх. Я поколебался, потом осторожно взялся за холодный металл и стал подниматься.
- Смелее, - прошептал сзади Холмс.
- Вот мы и на месте, господа.
Мы были всего футах в десяти над сценой, под нашими ногами была решетка, через которую можно было смотреть вниз. Я тут же возмечтал выйти на воздух. Посмотрев вверх, я увидел такую же решетку, дальше и выше первой. Я вздрогнул. Бог знает, как высоко они уходили. Десять футов я мог выдержать, стоя за перилами, но я не осмелился бы подняться выше.
Дю Бёф указал на деревянный ящик размером примерно в квадратный фут, прикрученный к перилам. К нему подходили два тонких резиновых шланга, тянувшихся со стороны театрального склада.
- Вот она, старая добрая друммондова лампа. Изнутри она обита металлом, но сделана из дерева, поэтому не слишком горячая, если брать ее в руки. Из отверстия здесь, спереди, выходит свет, а эти стопорные краны сзади регулируют подачу водорода и кислорода. Зажечь ее, месье Боссюэ? – голос пожилого дю Бёфа звенел мальчишеским энтузиазмом.
- Конечно, месье дю Бёф.
Дю Бёф вытащил из кармана своего кожаного фартука веревочку с нанизанными на нее тонкими белыми цилиндрами.
- А вот и известь, господа. Их надо просверлить точно в центре, а то свет будет неровным. Сверху они облиты воском, чтобы не развалились, но все равно лучше их не трогать. Они могут обжечь вас. – Он снял цилиндр со связки. Задняя стенка ящика была открыта, и он с величайшей осторожностью насадил однодюймовый цилиндр на штырек внутри, около переднего отверстия.
- Известь, обычная негашеная известь, - сказал Боссюэ, - как вы оба, господа, конечно, знаете, представляет собою окись кальция.
- Припоминаю это из университетского курса химии, - ответил я. Холмс дернул ртом.
- Да, да. Ее получают, как правило, путем нагревания известняка, то есть карбоната кальция.
Дю Бёф чиркнул спичкой по подошву ботинка, отвернул один из кранов и поднес спичку к струе газа. Со свистом занялось пламя.
- Сначала мы даем ей немного водорода, и пусть нагревается минутку, а потом мы поворачиваем назад вот эту металлическую ручку, а она поворачивает штырек по кругу.
Горящая известь сначала давала желтоватый огонь, но постепенно он менял цвет.
- Ну вот. Подождем, пока она не станет красной.
- Это происходит, когда начинает поглощаться кальций, - заметил Холмс.
- Взгляните! – заулыбался дю Бёф, когда на металле заплясали красные отблески. – А теперь смотрите, что будет, если мы добавим ей немного кислорода, только посмотрите!
Он перестал поворачивать известковый цилиндр. Открыв кран другого шланга, он повернул ящик, так что мы могли заглянуть через смотровое отверстие. Перед штырем находилась скрученная тонкая металлическая трубочка; из нее подавалась струя газа. Характер пламени поменялся, на красном цилиндре появилось люминесцирующее белое пятно. Оно не было большого размера; но интенсивность свечения заставляла его разрастаться, цвет стал блестяще-белым. Из ящика вырвался белый свет, освещая темноту наверху.
- Вот так она работает! – Дю Бёф развернул ящик в сторону сцены, потом повернул небольшую металлическую ручку. – Нужно поворачивать ее иногда. Надо, чтобы известь горела ровно, сгорая понемногу. В старые времена приходилось крутить ее вручную, а это была работенка, скажу я вам. Нужно было все время быть в перчатках, а то без них легко было обжечься. Эта ручка и шестеренки здорово облегчают работу. Красивый свет, правда, господа?
Все мы кивнули, и Холмс сказал:
- Несомненно.
Ящик отбрасывал округлое пятно света на сцену.
- Да, месье, вот вам верная друммондова лампа. Можете поставить спереди линзу и сделать пучок света более узким. Мы сделаем так на будущем представлении. Дайте мне одно из стеклышек, месье Боссюэ.
- Какого цвета?
- Как насчет приятного оранжевого? – Дю Бёф продолжал все время крутить ручку; он делал это так давно, что это, должно быть, стало для него бессознательным рефлексом. – Вот что мы делаем, когда выходит месье Мефистофель.
Оранжевый кусочек стекла имел металлическую рамку; он задвинул его в отверстие спереди ящика. Свет немедленно стал огненным, красно-оранжевым. Проходивший внизу плотник посмотрел на нас, его синий пиджак стал черным, на кожу легла нереальная тень. Он носил бороду и, когда он ухмыльнулся, его облик стал довольно-таки дьявольским.
Холмс иронически усмехнулся.
- Я вспоминаю одного музыкального критика, сказавшего, что злая судьба приговорила его провести большую часть жизни, наблюдая посредственные постановки «Фауста», в которых дьявол появляется в кроваво-красном свете.
Дю Бёф опустил белые брови, готовый уже нахмуриться.
- В моих лампах нет ничего посредственного.
- Нет, конечно, нет, месье дю Бёф. – Холмс глянул на месье Боссюэ. – Как и в вашем Мефистофеле. – По озадаченному лицу Боссюэ было ясно, что он не так уж быстро понимает намеки.
- Свет, действительно, очень яркий, - сказал я.
- Он был впервые использован для обзора местности, - сказал Холмс. – Лейтенант Томас Друммонд изготовил первую известковую лампу в 1825-м, когда королевские инженеры изучали Ирландию. Свет на вершине горы был виден за шестьдесят миль. Конечно, Друммонд был заинтересован в легкости перевозки, поэтому использовал спирт чаще, чем водород. Приемлемая замена, хотя и немного худшая. Кислородно-водородное пламя – одно из самых жарких, известных человечеству.
Боссюэ все выше и выше поднимал брови в течение этого рассказа, в то время как челюсть дю Бёфа падала все ниже. Наконец старик смог заговорить.
- Вы очень образованны, месье. Не встречал никого, кроме одного-двух старых ламповщиков, как я сам, кто слышал бы о Друммонде. – Ни один священник, наизусть цитирующий хоть всю Библию, удостоился бы такого восторженного взгляда, какой получил Холмс от старого осветителя.
- Меня интересует химия, а также свет и огонь. Нескольких оранжевых стекол достаточно, чтобы изобразить страшный пожар на сцене, не так ли? В прошлом году я видел весьма впечатляющий спектакль, в котором огнем был объят целый дом, и пламя вырывалось через окна и двери.
- Точно, месье! Мне случалось изображать много сцен пожаров. В зале всегда находятся дамы, которые падают в обморок, и многих мужчин бросает в пот.
Холмс отыскал себе еще одного друга, и они втроем с дю Бёфом и Боссюэ, без сомнения, могли бы весь день обсуждать освещение сцены. Тем не менее Холмс в конце концов напомнил им о своем расписании, и они с Боссюэ стали подниматься выше, а я с радостью вернулся на сцену.
Когда, час спустя, они вернулись, Холмс рассказал мне, что они поднялись на самую крышу. На каждом этаже были лампы, и известковые, и с угольной дугой. Примерно шестью этажами выше Холмс натолкнулся на ряд огромных колоколов; они звонили при битвах и победах, а также в церковных сценах. Вид с крыши был замечательный, купол был покрашен в зеленый цвет, статуя Аполлона с золотой лирой располагалась в самой высокой точке Оперы.
Если кому непонятны технические подробности, можете обращаться:)
Ничего, зато вам это читать придется! :0
-0 