Miss
Спасибо, теперь всё ясно… Но кто сказал, что после того как Эрика скинули с балкона, мать не могла надеть на него первую маску? 

Прода.
____________

Одиль соскочила с постели и поежилась. В спальне было прохладно, если не сказать – холодно. Камин погас еще ночью, а нерадивая Катрин не торопилась его разжечь. Одиль вообще не была уверена, что служанка проснулась.
Накинув теплый капот, девушка подошла к окну. На улице шел снег. Он медленно падал на крыши домов, на голые ветки деревьев, покрывал пушистым ковром мостовую. Наверное, он шел всю ночь и все утро, потому что городские улицы стали белыми и девственно-чистыми, как платье невесты.
Или как саван мертвеца.
Одиль повела плечами, отгоняя неприятное сравнение, и попрыгала на ковре, пытаясь согреться. Стенные часы пробили десять. Десять часов утра.  Время, когда она должна выходить из дома, чтобы продолжить поиски.
Поиски человека, который спас ей жизнь несколько дней назад во время страшного пожара в Опере. Последние три дня Одиль была занята только этим. Ее спаситель исчез так же таинственно, как появился. 
Кто он и откуда? Может, это один из артистов труппы? Или администратор театра? Или просто заблудившийся зритель? Хотя нет, вряд ли. Зрителям нечего делать на этаже, где находятся административные службы. Значит, это был кто-то из своих. Но кто?!
Одиль не слишком часто посещала Опера Популер, хотя имела к ней самое непосредственное отношение, даже в какой-то мере являлась владелицей, будучи родной племянницей мсье Моншармена, одного из директоров оперы. Она жила в доме у дяди уже восемь месяцев и в последнее время начала опасаться, что останется там навсегда.
Впрочем, не стоит думать о грустном. Теперь все изменилось, и скоро она сможет покинуть ненавистный дом, в последнее время ставший для нее настоящей тюрьмой. А ведь так было не всегда…
Да, Одиль уедет далеко-далеко, и заставит себя забыть о том, что произошло неделю назад. Но прежде надо завершить последнее, самое важное дело – разыскать человека, спасшего ей жизнь. Жаль, что Одиль не запомнила его лица, тогда бы поиски были намного проще. В тот страшный момент она вообще ничего не  видела и слышала, одурманенная угарным газом. Не появись загадочный незнакомец, она, наверное, так и задохнулась бы на полу в кабинете.
Стук в дверь прервал размышления девушки.
- Одиллия, ты проснулась?
- Да, дядя.
Он вошел без стука, бросил взгляд на развороченную постель девушки, потом обратился к ней.
- Десять часов, дорогая. Я ждал тебя за завтраком. Почему ты не вышла к столу?
- Извините, дядя. Я проспала.
- Так я и думал. – Мсье Моншармен покачал головой. – А все эти книги. Признайся, опять читала целую ночь?
Одиль потупилась.
- Да…
Дядюшка снова посмотрел на неубранную кровать.
- Я зашел сказать, что еду к юристам. Нужно уточнить некоторые пункты страхового договора.
- Вам выплатят деньги на восстановление театра?
- Возможно. Конечно, сумма окажется в несколько раз меньше той, которая требуется. Но, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. А чем намерена заняться ты?
- Вы же знаете, дядя.
- Опять поедешь в больницу? – Мсье Моншармен покачал головой. – Вот уж поистине странное занятие для девицы из общества, - помогать сирым и убогим. Лучше б ты занялась музыкой или рисованием.
- У меня нет таких талантов, дядя.
- А талант перевязывать раны и язвы нищих оборванцев есть?
Одиль вздохнула.
- Им хуже, чем нам, дядя, и как добрые христиане, мы должны им помогать.
- Согласен, дорогая племянница. Но вполне достаточно помочь людям материально. Давай договоримся: ты делаешь небольшое пожертвование и впредь не станешь посещать эти очаги заразы.
- Я подумаю, дядя.
Выпроводив его из комнаты, Одиль наскоро оделась,  привела себя в порядок и спустилась в столовую, где на столе ее ждал  остывший омлет и кофейник с холодным кофе - служанка не удосужилась сварить свежий. 
За завтраком девушка наметила новый маршрут поисков: северо-западный сектор Парижа. Она совершала такие поездки ежедневно и уже обследовала больницы, находящиеся в юго-западном и западном районах Парижа. Одиль была уверена, что спасший ее человек жив.
На другой день после пожара в Опере, оправившись от головной боли, девушка поехала на место происшествия. Как она и предполагала, там было полно зевак. Потолкавшись между ними, Одиль узнала немало интересного. Например, многие считали, что пожар произошел чисто случайно: якобы кто-то из артистов курил за кулисами, а потом бросил непотушенную сигару мимо урны, и деревянное убранство театра вспыхнуло как свечка; другие утверждали, что причиной пожара была люстра, которую умышленно сбросили вниз. И сделал это ни кто иной, как Призрак Оперы, который за что-то прогневался на людей.
Одиль не верила вздорным слухам, да они и не слишком ее  интересовали, - главной задачей девушки было найти  отважного спасителя, который не имел к Призраку никакого отношения. Поговорив с  «очевидцами», Одиль выяснила, что они видели человека, мужчину высокого роста и недюжинной силы, который вынес какую-то женщину из огня. Но во время пожара он сильно обгорел, и его увезли в больницу. В какую именно – никто не знал.
Был ли тот человек ее спасителем, девушка могла выяснить  одним способом – найти мужчину и взглянуть на его левый мизинец.
Этому имелось объяснение.
Когда в тот страшный вечер Одиль добралась до дому, она находилась в состоянии, близком к шоковому. Свежий, холодный воздух быстро привел ее в чувство, а поскольку пострадавшие на пожаре все прибывали, девушка поспешила покинуть передвижной  пункт первой помощи, уступив место другому пациенту, а сама на фиакре отправилась домой.
К счастью, мсье Моншармена дома не было – они с компаньоном хлопотали на пожаре. Это позволило девушке беспрепятственно проскользнуть в свою комнату, не опасаясь его вопросов. Умывшись и переодевшись в другую одежду, Одиль свернула пропахшие дымом и гарью платье и белье в узел и сунула к себе под кровать, решив выбросить завтра утром. Затея удалась, так как единственная служанка, она же кухарка, она же горничная, была на редкость ленивой и большой любительницей поспать и не спешила с уборкой комнаты своей хозяйки.
Рано утром, едва дядюшка уехал по делам, Одиль проскользнула на задний двор и выбросила компрометирующие ее вещи в мусорный ящик. Таким образом, следы были уничтожены, и вылазка в Оперу осталась тайной для всех.
Для всех, кроме Одиль и ее спасителя, который исчез неизвестно куда.

Окликнув проезжающий фиакр, девушка направилась в ближайший странноприимный приют при церкви Святого Петра. Там она пробыла около часа, осматривая больных, пострадавших в Опера Популер. Персонал приюта не ставил никаких препон, ибо некая сумма денег, а также слезливая история о пропавшем на пожаре женихе действовали безотказно. Одиль искала мужчину, на пальце которого было ее кольцо.
В тот страшный день, находясь в беспамятстве, она в какой-то момент пришла в себя. Возвращение к жизни было ужасным: треск горящего дерева, гул разгулявшегося огня, истерические крики испуганных людей… Это было похоже на ад, и Одиль в ужасе стала вырываться из рук того, кто ее держал. Но он лишь крепче прижал ее к себе, и Одиль услышала возле своей груди удары его сердца.
Это было странное ощущение, - чувствовать, как бьется сердце другого человека, - близко, сильно и размеренно. И эта спокойная размеренность почему-то вселила в нее веру. Одиль почувствовала, что пока рядом этот мужчина, она может ничего и никого не бояться.
До сих пор в ее жизни  не было такого человека, и чтобы не потерять его среди сотен и тысяч других, девушка сняла колечко и надела ему на палец. Но – странное дело! – вместо того, чтобы принять с благодарностью бесценный дар, спаситель вдруг ударил ее по шее, да так, что Одиль снова потеряла сознание. Когда же  пришла в себя, незнакомца рядом не было.
А позже, придя домой, она обнаружила то, что потрясло ее не меньше собственного спасения: когда она сняла корсет, из кружев вывалилось… золотое кольцо. Маленькое женское колечко, украшенное бриллиантами, собранными в виде цветка.
На глаза невольно навернулись слезы: это был ЕГО подарок! В тот страшный час они не только встретились, но и обменялись кольцами! Это ли не знак свыше, это ли не перст самой Судьбы?!
В больнице Святого Петра мужчины не оказалось, и Одиль продолжила поиски. И хотя следующие вояжи не принесли успеха,  девушка не теряла уверенности, ни минуты не сомневаясь, что рано или поздно найдет своего спасителя.

Спасибо за отзывы, Айрин всё прочитала, вдохновилась и продолжила творить с удвоенной силой.
________________________________________

После ужина Омели посидела еще немного возле больного, потом попрощалась и ушла. Эрик хотел было вздремнуть, но едва прикрыл глаза, как к нему тут же подъехал Эмиль Бедье, до сих пор наблюдавший со своей койки.
- Привет, дружище.
- Здравствуй.   
- Что за представление ты устроил?
- Какое представление?
- Ну как же! С утра шум и гам, люди шныряют туда-сюда, нервничают, ищут…
- Кого ищут?
- Тебя, кого ж еще. Фараоны чуть больницу по кирпичику не разнесли.
Эрик пожал плечами.
- А я тут при чем?
- При чем, говоришь?  - Бедье расхохотался и подъехал ближе. Почему-то он до сих пор ездил на кресле. – А при том, приятель, что не меня, а тебя доктор Марти прятал среди покойничков, чтоб не показывать гостям с набережной Орфевр. Они так усердно искали, словно ты был смыслом их жизни, и очень расстроились, когда никого не нашли. Наверное, ты важная птица, раз вокруг твоей персоны вьется столько народу.
Эрик лениво потянулся и закрыл глаза.
- У тебя богатая фантазия, приятель.
- А у тебя, похоже, целая корзина посетителей.
- Какая корзина?
- А вот. – Бедье отъехал в сторону, открывая обзор. – Твоя, что ли?
Эрик обернулся. К ним уверенной походкой приближалась женщина в строгом черном платье и меховой накидке – мадам   Антуанетта Жири собственной персоной.
- Это мой друг.
Эмиль Бедье хохотнул.
- Мне бы такого друга. Ладно, милуйтесь тут,  я к себе поеду.
Посетительница окинула его холодным взглядом и подошла к Эрику, всматриваясь в забинтованное лицо.
- Это… ты?
Эрик пожал плечами.
- Может, и я.
- Тогда здравствуй. – Антуанетта присела на табурет возле кровати. – Значит, выжил?
- Как видишь.
- Вижу. – Женщина сдернула с плеч черно-бурую пелерину и бросила себе на колени. – Знаешь, у меня мало времени, так что не буду ходить вокруг да около.
Эрик выжидательно смотрел на женщину сквозь прорези в бинтах.
- Не ходи.
- Тогда объясни, зачем ты это сделал?
- Что?
- Уничтожил Опера Популер. 
Эрик отвернулся.
- Не знаю. Это было как наваждение. В меня словно вселился демон.
- Он всегда был в тебе. – Женщина поджала тонкие губы. – Из-за твоего безрассудства произошло несчастье. Сгорел театр, погибли люди. Пока ты тихо сидел в своем подвале, я поддерживала с тобой отношения. Но все изменилось.
- Что именно?
- Я не желаю иметь дела с поджигателем и убийцей.
- Странно, почему-то раньше тебя это не смущало.
- Теперь все иначе. Пожар унес десятки жизней. Они на твоей совести, Эрик.
- Я никого не убивал.
- Нет, убивал! Нам с дочерью повезло, мы остались живы, но потеряли все, что имели.
Эрик с сомнением поглядел на женщину.
- Так-таки все? Не верится, чтобы у такой практичной особы, как ты, не имелось тайника в виде счета в каком-нибудь банке. Признайся, Антуанетта.
Женщина смерила его уничтожающим взглядом.
- А если и так? Но деньги – не самое главное.
- Вот как?
- Ты лишил нас многого другого.
- А именно?
- Мы потеряли жилье и работу. 
Мужчина пренебрежительно махнул рукой.
- Уверен, уж вы-то с Мэг найдете работу без труда. Вас с радостью возьмут в любую труппу. 
- Это все, что ты можешь сказать? – Антуанетта встала и резко оттолкнула табурет, который с грохотом упал. – В таком случае  прощай! – Она быстро пошла прочь, но на полдороге обернулась. – Проклинаю день, который свел нас вместе! Проклинаю тебя, Призрак!
Мужчина с мрачной усмешкой посмотрел ей вслед.
- Благодарю, Антуанетта. Но я был проклят задолго до этого дня, так что ничего нового ты не сказала.     
Едва посетительница скрылась за углом, к Эрику подкатил Эмиль Бедье.
- Горячая штучка. – Он прислушался к затихающему стуку каблучков. – Вы поссорились?
- Нет, просто разошлись. 
- Не страдай, еще помиритесь.
- Не тот случай. – Эрик сделал жест, как бы перечеркивая что-то. – Она не вернется.
- Не беда. Найдешь себе другую, помоложе и поспокойней.    – Бедье подъехал поближе. – Слушай, она тут вещала про призраков. У нее что, бывают видения? Или у тебя?
- Она имела в виду Призрака Оперы.
- Враки это все. Призраков не существует.
- Правда? А что говорил вчера?
Эмиль Бедье ухмыльнулся.
- Во всяком случае, Призрака Оперы точно нет.
- Почему?
- Сам подумай: Опера Популер сгорела дотла. А раз нет Оперы, значит, нет и Призрака.
Такое логическое умозаключение было трудно опровергнуть, но Эрик и не собирался ничего опровергать.

Дамы, спасибо за похвалу.

Sunset, вопрос на пять баллов. Перед публикацией я сама у Айрин об этом спросила. Она отмазалась: типа это не суть важно.
В общем, завтра заставлю авторессу ответить на этот вопрос. В рамках текста, конечно =)

Кстати, впереди нас ждёт продолжение рассказа о детстве Эрика.

Елена, откуда такие мысли? У них же даже имена разные! Да и описания не совпадают (у одной пепельные волосы, а у другой рыжие =)
_________________________________________

Глава 5

Эрик откинулся на подушки и закрыл глаза, наслаждаясь чувством покоя и чистоты. Сиделка только что ушла, сделав все, что от нее требовалось, и даже больше. Она не только проводила Эрика к его койке в коридоре, но и покормила ужином, а потом притащила таз с теплой водой,  кусок душистого мыла и большую желтовато-серую морскую губку, заявив, что сейчас будет его мыть.
Напрасно мужчина отказывался и упирался, ссылаясь на слова доктора, что мыть его нельзя, так как намокнут бинты. Омелия слушала его объяснения и кивала, а потом закатала рукава своего послушнического платьица и вымыла пациента по полной программе, не замочив при этом ни одного бинтика. Когда же дело дошло до интимных мест, Эрик смущенно взял из рук девушки губку и ретировался за высокую спинку больничной кровати, а Омелия скромно отвернулась к окну. Потом девушка ушла, и ее подопечный остался в одиночестве, но в таком блаженном состоянии, какого не испытывал уже давно.
Правда, это чувство пришло потом, после. А сначала был страх, самый взаправдашний, разъедающий душу и разум страх: можно ли допустить, чтобы до него дотронулась женщина?! Чтобы к его отверженному, проклятому богом и людьми телу прикасались женские руки?! Немыслимо! Нет, просто невозможно!
Но, как ни странно, это оказалось возможным. Эрик видел, что послушница тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Должно быть, мытье молодых мужчин не было обычным делом и для нее. Но девушка мужественно довела работу до конца. А потом ушла, взяв его одежду, чтобы постирать, оставив Эрика в совершеннейшей прострации, способного разве что самостоятельно дышать и разглядывать потолок в коридоре с бессмысленной, умиротворенной  улыбкой.
То, что улыбка была бессмысленной, У Эрика не вызывало сомнений.   
- Эй, ты еще не захлебнулся в этом сиропе? – Окликнул все видевший со своего места Эмиль Бедье.
- О чем ты?
- Будто сам не знаешь.
- Не знаю.
- Да ладно тебе. – Резкий голос соседа вывел на время из сказочного небытия. - Можно нанести светский визит?
- Попробуй.
Бедье подкатился поближе.
- Вижу, тебя тут зауважали. Я тут неделю обретаюсь, а мне вот никто за ушами не чешет и пыль со спинки не сдувает… Что, деньжата появились?
- Да нет.
- Значит, монашка влюбилась. – Он кивнул с видом знатока. – Монашки - народ влюбчивый.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю. Чай, не всю жизнь в подвале провел.
Я тоже, подумал Эрик, но вслух говорить не стал.
- У тебя была подруга-монашка?
- Бери выше, сама мать-настоятельница… Между прочим, не одному тебе везет. Меня сегодня тоже навещали.
- Кто, настоятельница?
Эмиль Бедье рассмеялся.
- Нет, с ней все давно кончилось. Приходила хозяйка моего магазина, мадам Ламьер.
- С какой стати? – Пробормотал Эрик, размышляя о своем. Вернее, о своей монашке.
Но Бедье ничего не заметил и снова довольно хохотнул.
- С такой, что это она меня приморила. То есть, случайно отравила.
- Случайно можно надеть чужую шляпу или наступить кому-то на ногу. Случайно отравить человека невозможно. 
- Все верно. Мадам Ламьер послала служанку разложить в подвале отраву для крыс, - они у нее ножки погрызли.
- Крысы погрызли ножки у твоей мадам?!
- У кресел, тупица.
- Ты что же, и ножками питался?
- Да не питался я! Просто съел кусок мяса. – Бедье вздохнул и сладко зажмурился. – Знаешь, она сказала, что я интересный мужчина.   
- Она тебе льстила.
- Ну, не знаю. Обещала придти еще и принести теплую одежду. Хочешь, для тебя тоже попрошу?
- Не надо.
- Почему? На улице зима, а у тебя ничего нет, даже теплого шарфа.
- Сегодня нет – завтра будет.
Бедье скептически хмыкнул.
- Откуда? – И тут же сам ответил на вопрос. – Ах да, у тебя же есть эта девчушка, Омелия…   
- Нет у меня никого, - буркнул мужчина и   отвернулся к стене, чтобы сосед не понял его смущения.
Бедье не понял и продолжал о чем-то громко рассуждать вслух, но Эрик его не слышал, вновь спрятавшись за ширму расслабляющей полудремы. Поговорив еще четверть часа со стенкой, сосед  обиженно умолк на полуслове и отъехал к себе, но Эрик не отреагировал и на это. Он все глубже погружался в сладкое забытье, как когда-то в раннем детстве, когда в жизни не было проблем, более серьезных, чем получить за завтраком лишний кусочек мармелада или уговорить отца сводить его в воскресенье на представление бродячего цирка шапито.
         Когда весь мир казался светло-голубым и нежно-розовым.
Мама…
Эрик запрещал себе думать о матери, обо всем, что было  с ней связано, ибо даже по прошествии многих лет мучительные воспоминания сдавливали душу больнее, чем «испанский сапог» ногу еретика.
Воспоминания о матери были запрещенной темой, «табу». Но сейчас Эрик впервые за долгое время хотел думать о ней. Он пытался видеть ее прекрасной, как ангел, доброй и ласковой, как фея из волшебной сказки.  Он знал, что это не так, но предпочитал верить собственной выдумке. Потому что так было легче жить.
Мать с первых дней баловала его и лелеяла, особенно на глазах у отца, - тогда еще в их семье все было нормально, и Эрик тоже был НОРМАЛЬНЫМ, - и горько рыдала и заламывала руки (исключительно в присутствии знакомых и соседей), когда произошло ЭТО.
Все случилось в конце лета, в одну из темных августовских ночей. Их семья жила в небольшом городке, расположенном в окрестностях Руана. Отец строил дома, похожие на дворцы, - большие и красивые, Эрику они очень нравились, он говорил, что когда вырастет, будет строить такие же, а может быть, даже лучше. Отец  в ответ смеялся и сажал его к себе на плечи. Но в ту страшную ночь отец не смеялся. Он вбежал в комнату к Эрику полуодетый, с рассеченной головой, из которой текла кровь.
- Нас предали, сынок, беги и спрячься!
Но Эрик ничего не соображал спросонья, только испуганно таращился на отца. Потом в комнате появились какие-то люди. Один, с черной окладистой бородой и шрамом на лбу, бросился к раненому и ударил его по голове рукояткой пистолета; отец упал и больше не поднялся.
Потом бородатый  вытащил Эрика из кровати, злобно  прорычал что-то и выбросил его, полусонного,  за окно. Спальня находилась на втором этаже, и Эрик неминуемо разбился бы, упади он на землю. Но разбойники развели внизу костер, в который выбрасывали рулоны каких-то  бумаг из окна отцовского кабинета. Наверное, это были чертежи новых зданий, которые собирался построить отец.
Оцепеневший от ужаса ребенок упал в костер  прямо на них… 
Мать осталась жива, не получила ни единой царапины. Это было странно, потому что обычно грабители не щадят никого из своих жертв. Но после этой страшной ночи ее как будто подменили. Она перестала смеяться на людях и ходила в черных платьях и вуалях. Сына не замечала совсем, полностью доверив его заботам служанки.
        Когда траур по отцу кончился, мать вышла замуж за человека со шрамом на лбу, правда, без бороды. Но Эрик все равно его узнал.
Когда у сына зажило обожженное лицо, мать собственноручно надела на него маску.
- Будешь носить ее постоянно.
- Зачем, мама?
- Затем, что в ней не так заметно твое уродство, - ответила она, - без маски ты просто омерзителен.
Мать больше не ласкала его, не рассказывала на ночь сказок, а в праздничные дни не дарила подарков. Всю ласку и заботу она отдавала теперь мужчине со шрамом, своему новому мужу.
Несколько раз Эрик порывался сказать ей, что этот человек убил отца, но мать резко его обрывала, говоря, что не желает слушать его глупые фантазии. Отчим тоже не питал к пасынку теплых чувств, не скрывая сожаления, что Эрик не умер в ту страшную ночь. Он не раз избивал мальчика до полусмерти, но мать никогда не вставала на защиту сына.
Целый год Эрик терпел их издевательства, но однажды не выдержал. Дождавшись, когда отчим основательно нагрузится вином, - а это случалось довольно часто, - он подпалил сеновал в дальнем конце усадьбы, где тот отсыпался, а потом положил в  узелок кусок хлеба и ушел из дома, в котором родился и вырос, поклявшись никогда туда не возвращаться.
Свое обещание он сдержал. Лишь много лет спустя, став взрослым и самостоятельным мужчиной, Эрик случайно встретил служанку, воспитавшую его в детстве. Это произошло в Орлеане, где Эрик подвизался на строительстве городской больницы.
Старая служанка поведала, что муж его матери, человек со шрамом, остался жив, но сильно обгорел на пожаре, и остаток своей жизни был вынужден прятать лицо под такой же, как у Эрика, маской. Он стал пить еще больше, и жена ему помогала, так что частенько они напивались оба и бродили пьяные по городу, громко ругаясь и поливая друг друга грязью. Судя по всему, семейная жизнь у них не получилась.
А в один из тихих осенних дней их нашли на окраине городка в пруду. Должно быть, супруги, возвращаясь из трактира, решили после обильного возлияния освежиться, но не рассчитали собственных сил и утонули. 
Но это случилось много лет спустя.
А в тот страшный день Эрик не знал, куда пойдет и что будет делать, просто хотел  оказаться подальше от людей, которых считал своей семьей и которые не желали его знать. Но проплутал он недолго. В десяти лье от Руана мальчик повстречал странствующую труппу циркачей. Это произошло на окраине небольшого городка под названием Лувье, где цирк раскинул свой пестрый шатер.
Бродячие циркачи жили вольготной жизнью, много путешествовали, рассказывали массу интересных историй, и мальчик решил остаться с ними. Жизнь цирковых артистов казалась блестящей и увлекательной, похожей на непрекращающийся карнавал, в котором каждый носил свою маску.
Эрик тоже носил маску. А где еще может укрыться человек в маске, как не среди себе подобных?
С тех пор жизнь мальчика была связана с цирком. Хотя он был не по годам высок и крепок, ни в акробаты, ни в воздушные гимнасты его не взяли. Директор цирка решил судьбу  Эрика иначе, отдав его под начало свирепого мистера Дрю. Тот  посадил Эрика на веревку и стал показывать на ярмарках за деньги, заставляя снимать маску и демонстрировать перед  зрителями свое обезображенное ожогами лицо.  Надо сказать, что до Эрика на этой самой веревке мсье Дрю выгуливал карлика по имени Этьен. Карлик был очень смешной, народ над ним потешался и бросал в его шляпу монеты. Но Этьен был давно и тяжело болен и умер за несколько месяцев до появления в цирке Эрика.
Эрик не умел быть смешным, над ним никто не смеялся, и мсье Дрю придумал другой аттракцион: он заставлял Эрик  рычать и корчить страшные гримасы, а также делать вид, что готов броситься на зрителей. Те в испуге отскакивали в сторону и бросались в Эрика всем, что попадалось под руку: гнилыми яблоками, тухлыми яйцами, а иногда даже камнями. А за возможность поиздеваться над безответным уродцем зрители платили мсье Дрю деньги.
Циркачи  тоже звали его выродком и чудищем, гнушались сидеть за одним столом, прикасаться, словно он был прокаженным, а многие даже не разговаривали. Эрик стал замкнутым и угрюмым, в каждом взгляде читал насмешку и презрение, а в любом встречном видел обидчика и врага. 
Маленькая Жюли Орландо была первой, кто проявил внимание к гонимому всеми мальчугану, она стала лучиком света в его темной, безрадостной жизни. Они вместе читали книжки, - Эрика выучил грамоте отец, а он показал буквы Жюли и научил, как складывать из них слова.
Иногда они вдвоем убегали на речку ловить рыбу, и Эрику всегда отчаянно везло, что вызывало неприкрытую зависть его подруги.  Зато в сборе ягод и грибов Жюли не было равных, и часто она возвращалась в цирк с полной корзинкой лесной земляники или луговых шампиньонов, в то время как растительные трофеи Эрика едва прикрывали дно корзины.
Однажды в жаркий полдень они набрели на ручей. Жюли, вспотевшая в своем пышном платьице, изъявила желание искупаться.
- Только ты отойди подальше и не подглядывай.
- Вот еще, - пожал плечами мальчик, - очень мне надо за тобой подглядывать.
Он прошел вверх по ручью, удалившись шагов на двадцать, где русло делало крутой поворот, быстро скинул одежду и маску и с разбегу нырнул в глубину. Вода в этом месте была холодной и очень вкусной, она хорошо освежала и утоляла жажду. Вдоволь наплескавшись в ручье, Эрик собирался выйти на берег, когда неожиданно увидел в трех шагах от себя Жюли.  Девочка стояла по грудь в воде и с интересом разглядывала Эрика.
- Оказывается, ты совсем такой, как мой папа. Я видела в бане, – пояснила девочка, – только он повыше ростом.
В глазах Жюли не было ни капли смущения.
Зато Эрик покраснел как рак. Первый раз в жизни он стоял голым перед девчонкой. И не только голым. С холодным ужасом Эрик вспомнил, что на нем… нет маски!
Он отвернулся.
- Не смотри на меня. Уходи.
- Почему? – Девочка обошла кругом и снова встала перед ним. – Почему я не должна смотреть?
Эрик стиснул зубы так, что они заскрипели.
- Потому что я урод.
-Ты не урод, Эрик. - Она помолчала, подбирая нужное слово. Ты – красивый.
- Красивый?!
- Да. И еще добрый, умный. И сильный. -  Жюли привстала на носки и потрогала пальчиком его обожженную щеку. – Тебе больно?
Эрику казалось, что он сходит с ума, или это происходит не с ним, а с кем-то другим. После смерти отца ни одно живое существо не прикасалось к нему с любовью и нежностью, не говорило таких прекрасных, удивительных слов. Может, ему это только снится?
Эрик попятился, но Жюли взяла его за руку.
- Ты не урод, Эрик. Ты красивый.   – Она помолчала. – И я тебя люблю.
- Ты меня… что?
- Люблю. Я знаю, ты и есть тот самый лягушонок.
- Какой лягушонок?
- Из сказки. Если его поцеловать, он превратится в прекрасного принца. Можно, я тебя поцелую? – И Жюли снова погладила его по щеке.
Мысли в голове у Эрика пошли вскачь. По глазам девочки было видно, что она не шутит. Должно быть, начиталась на ночь сказок и возомнила себя их героиней. Но никакой поцелуй не снимет с Эрика заклятья, не превратит его из урода в красавца. И когда Жюли это поймет…
Он осторожно убрал ее ладонь со своего обезображенного лица.
- Этого нельзя делать, Жюли.
- Почему?
- Потому что ведьмино проклятье можно снять только в день моего шестнадцатилетия.
Она закусила пухлую губку.
- А раньше никак?
- Раньше никак.
Девочка вздохнула.
- Что ж, тогда придется подождать. Только обещай, что не будешь любить никого, кроме меня.
- Клянусь.
- А пока мы будем просто дружить.
- Да, будем просто дружить.
Увы, их дружбе не суждено было стать долговечной. Через несколько месяцев Жюли простудилась и умерла.
С тех пор ни одна женщина не говорила Эрику о любви, не прикасалась к обожженному лицу, называя его красивым.
С годами он понял, что так и должно быть. Ему не суждено познать любовь женщины, стать счастливым мужем и отцом. Его удел – вечное одиночество затворника… Эрик привык к этой мысли, сжился с ней, считая правильной и единственно возможной.

Глава  6

В этот вечер Омели долго не могла уснуть. И не потому, что предавалась прекрасным мечтам.
То есть, мечты, конечно, присутствовали, когда Омели стирала одежду обожженного пациента. Наверное, он страшно мучается от своих ожогов, только этого не показывает, а она – увы! – ничем не может ему помочь. Разве что добрыми словами и добрыми поступками. Но ведь этого мало…
Сегодня Омели видела его почти полностью раздетым, - во всяком случае, то, что находилось выше пояса и ниже бедер. У него были  мускулистые руки,  крепкая спина и длинные ноги.  Такие же длинные и прямые, как у танцовщиц на проволоке, которые выступают по праздникам на ярмарках. Однажды мать-настоятельница взяла Омелию на ярмарку, - нужно было купить серебряную дарохранительницу в подарок на Рождество Его преосвященству аббату Лансере.
На ярмарке было шумно и многолюдно, и Омели, привыкшая за несколько месяцев послушничества к монастырской тишине и покою, слегка растерялась. Она вертела головой по сторонам, шарахаясь от балаганных зазывал и разносчиков сластей, расхваливающих свой товар.  Омели старалась не отставать от настоятельницы, но в какой-то момент их разъединила толпа хохочущих людей.  Они оттеснили Омели в сторону и повлекли куда-то. Девушка оказалась на площади, где было в разгаре веселое представление. Клоуны веселили народ, бродя среди толпы в ярких, разноцветных одеяниях на высоких ходулях; силачи в облегающих трико поднимали на напряженных, со вздувшимися жилами руках неимоверные тяжести, - откормленного борова или даже молодого бычка.
А над всем этим разноцветным, меняющимся, как в калейдоскопе, обилием красок,  лиц, декораций,  на недосягаемой для всех высоте парила танцовщица, отделенная от смерти лишь тонкой полоской своей проволоки. На ней была кокетливая маленькая шапочка с пышным белым пером, ярко-красная газовая пачка и черное трико, туго обтягивающее длинные, стройные ноги. Девушка медленно двигалась по канату, помогая себе веером для равновесия, и при этом еще умудрялась улыбаться зрителям внизу и махать им рукой.  Помнится, у Омели даже похолодело в животе, когда она представила себя на месте воздушной танцовщицы. Ей вдруг захотелось так же легко и изящно танцевать на проволоке,  прыгать и раскачиваться, вызывая изумление и восхищение толпы… Но она знала, что скорее умрет на месте от страха, чем покажется на людях в пышном, ослепительном, но слишком вызывающем костюме, открывающем то, что у женщины должно быть всегда прикрыто, - ее ноги. Мужчины – другое дело, они издавна носят штаны, обтягивающие эту часть тела иногда столь плотно, что при одном взгляде Омелии становилось неловко…       
Наверное, обгоревший на пожаре человек был тоже крепким мужчиной, с сильным телом, сильной волей и крепкими ногами. Должно быть, его любили женщины. Что ждет его теперь, если на лице останутся следы ожогов?
А они обязательно останутся, хоть доктор Марти и кудесник, он не всесилен.
Девушка развесила постиранное белье перед очагом и опять погрузилась в размышления, хотя они потекли в несколько другом направлении.
Да, ей нравились мужчины. Прискорбно, но факт: Омелия Желлен-Пере была неравнодушна к их мужественному обаянию, несмотря на то, что совсем скоро должна поменять платье послушницы на одеяние монахини. Это был великий грех, но Омели ничего не могла с собой поделать.
Особенно ей нравился один человек, она готова была смотреть на него часами. Как он обаятелен и умен! Какие у него красивые руки, - с длинными, чуткими пальцами и ухоженными ногтями. Интересно, женщинам нравятся его руки? Омели отдала бы полжизни, чтобы почувствовать, как они касаются ее волос, ее лица…
Кажется, он еще не женат. Какое же счастье испытает женщина, которая сумеет добиться его любви! Жаль только, что у Омели нет шансов, ни единого. Через несколько недель она примет постриг, станет монахиней, и мирские дела перестанут для нее существовать…
Девушка вздохнула и стала готовиться ко сну.
Тихо лежа в постели под тонким монастырским одеялом, она вдруг с силой ударила по нему кулачком.
- Господи, прости меня за дерзость! Но ведь я не давала еще  обета безбрачия! А это означает…
Это означало многое. Например, то, что Омели еще может распоряжаться своей жизнью, думать о мирском, строить какие-то планы.
И не только строить, но и попытаться их осуществить!

Утро началось для Одиль с неприятностей. Когда она проснулась и, подрожав от холода под одеялом, решила пойти вниз за служанкой, оказалось, что спальня заперта снаружи.
На ее крики к двери подошла Катрин.
- Что желаете, мадмуазель?
- Отопри дверь, Катрин.
- Простите, госпожа, но мсье Моншармен ушел и не оставил ключа.
- Вот как? Что же, мне до вечера сидеть голодной?
- Нет, мадмуазель, ваш завтрак на столе. Может, он немного остыл, но это не моя вина. Хозяин сам отнес еду в вашу комнату, когда вы спали. 
- А обедать я буду в ужин?
- Нет, госпожа, мсье обещал придти сегодня пораньше. Он хочет пообедать вместе с вами, так что я должна бежать на рынок за продуктами, - служанка помолчала, - если, конечно, вам ничего больше не нужно.
- Мне нужно открыть дверь.
- Простите, мадмуазель, но этого я не могу сделать.
- Ладно, ступай.
Служанка ушла, а Одиль осталась наедине со своим раздражением. Итак, дядя выполнил угрозу. Племянница оказалась строптивой, и он решил воздействовать на нее своими собственными методами убеждения.
Одиль мрачно улыбнулась.
- Не обольщайтесь, дядя, еще неизвестно, кто кого.
Девушка быстро оделась и причесалась, затем присела к столу. «Немного» остывший завтрак был ледяным.  Овсянка казалась куском застывшего желе, а содержимое кофейника почти   превратилось в лед.
Поковырявшись в малоаппетитной еде, Одиль ограничилась утренней булочкой с маслом, которая была единственным съедобным продуктом.
Затем девушка забралась с ногами на диванчик возле окна, чтобы как следует обдумать сложившуюся ситуацию. Хотя в разговоре с дядей Одиль гордо заявила, что без труда покинет запертую комнату, четкого плана у нее не было. Спальня расположена на втором этаже, прыгать вниз с такой высоты рискованно, можно без труда сломать ноги, а то и шею.
Ни ног, ни шеи Одиль ломать не хотела, поэтому приступила к разработке более безопасного плана побега. Вскоре он был составлен.

          Эрик проснулся отдохнувшим. Открыв глаза, он некоторое время задумчиво созерцал белый потолок над головой, как делал уже не раз, и прислушался к самому себе. Первое, что он отметил, - обожженное лицо совершенно не болело. Это его обрадовало и  одновременно насторожило. Отсутствие болевых ощущений могло означать, что анестезирующая мазь доктора Марти подействовала в полной мере, но также говорить о том, что лицевые ткани потеряли чувствительность, то есть, произошло их отмирание.
В том и другом случае повлиять на процесс Эрик не мог, следовало дождаться встречи с врачом, которая состоится через несколько часов. 
Правда, кое-что радовало. Сунув руку под одеяло, Эрик с удовлетворением отметил, что раны на боковой поверхности бедер, откуда была взята кожа для пересадки, почти не зудят, щедро смазанные живительным бальзамом доктора Марти, и еще раз мысленно поблагодарил врача за дальновидность. Понимая, что пациенту предстоит провести много дней в постели, хирург произвел взятие «рабочего материала» для операции не… сзади, а с боков. Эрик не мог лежать на животе, так как грудь была обожжена, следовательно, единственно возможным для него было лежание на спине. Итак, придется пока оставаться в позе перевернутого на спину жука, тут уж ничего не поделаешь.
Правда, смущало еще кое-что. Вчера вечером маленькая монашка почти насильно стянула с него нижнее белье, чтобы постирать, оставив в одной полотняной хламиде, подаренной доктором. Хламида оказалась достаточно длинной и скрывала все, что Эрик предпочитал скрывать от посторонних взглядов. Но дефилировать по коридору, сверкая голыми коленками, тоже не хотелось. Поэтому, собрав волю в кулак, он решил лежать в кровати до последней возможности, пока монашка не вернет взятую одежду.     
Приняв это соломоново решение, мужчина погрузился в решение проблемы, которая занимала его в последние дни.
         Куда все-таки исчезло кольцо Кристины и откуда взялось то, что сидит у него на пальце? Поскольку в мистику Эрик не верил, следовало найти логическое объяснение этому феномену.
Кольцо было женское, а единственной женщиной, с которой Эрик входил в контакт после того, как расстался с Кристиной, была                незнакомка в сером платье, встреченная в кабинете директоров. Может, девушка только притворялась бесчувственной, а на самом деле была в полном здравии и выжидала момент, чтобы украсть кольцо?
Но чтобы украсть вещь, надо, по крайней мере, иметь представление, где эта вещь хранится. Незнакомка никоим образом не могла знать, что Эрик зайдет в кабинет и что при нем будет упомянутое кольцо. Кроме того, если хитрая воровка вознамерилась поживиться колечком Кристины, зачем оставила взамен свое?
Эрик попытался по этапам восстановить события того дня.
Итак, он отпустил Кристину и ее избранника, а она в знак бесконечной благодарности поцеловала Эрика и вернула ему кольцо. Она положила кольцо в его ладонь и ушла, уплыла на лодке, а он…
Что же сделал с колечком Эрик?
Спрятал в карман? – Исключено. На нем не было ни сюртука, ни карнавального костюма, где имелись карманы.
Сунул за обшлаг рукава? – Но на его рубашке нет никаких обшлагов.
Может, держал в кулаке? Или надел на палец? Но колечко Кристины не налезало Эрику даже на мизинец.  Кстати, пальчики у неизвестной мадмуазель не такие уж тонкие, ее подарок пришелся  Эрику в самый раз.
От долгого лежания в одной позе занемела шея. Эрик закинул руки за голову и продолжил размышления.
Итак, версия с пальцем не выдерживает никакой критики. Значит, надо искать другой вариант, например: находящийся на гране нервного срыва, удрученный уходом любимой женщины, Эрик услышал крики приближающихся жандармов, машинально сунул кольцо под рубашку и тут же об этом забыл. А позже, в кабинете директоров, увидев бездыханную девушку, нагнулся, и кольцо выкатилось из распахнутого ворота. В этом случае драгоценность могла остаться у неё, запутавшись в складках одежды, или просто упасть на пол.
И получается, что незнакомка ничего не украла.
Мысль о кольце потянула за собой другую: что если деньги также остались у спасенной им девушки?
Эрик помнил, как вернулся за саквояжем и нашел его на лестнице и понес вниз, но рухнувшая балка напрочь отшибла дальнейшие воспоминания. Выбрался он наружу сам или ему помогли? Был ли при нем саквояж, и если был, то куда делся?
Вопросов была масса, ответов – ни одного.
Мысли лениво цеплялись одна за другую, и чем дальше, тем ленивее. Глаза у Эрика сами собой закрылись; вскоре он снова заснул крепким сном возвращающегося к жизни человека.

Одиль поднялась с земли, на которую не слишком мягко приземлилась, и отряхнула платье, потом надела лежавший на снегу плащ и посмотрела на окно своей спальни, откуда спускалась связанная из простынных лоскутьев веревка. Итак, первая часть плана завершена – она выбралась из запертой комнаты, как и обещала дядюшке. Теперь предстояло решить вторую: выйти из сада на улицу, пока служанка не вернулась с рынка.
Обогнув дом, - окно спальни выходило на задний дворик, - девушка поспешила к калитке, ведущей на улицу.
Как и следовало ожидать, садовая калитка оказалась запертой на замок, и ключа у Одиль не было. Правда, чугунные прутья садовой ограды отстояли друг от друга на приличном расстоянии, и если повезет, есть шанс пролезть между ними. На память пришла народная мудрость: если в щель прошла голова, остальное тоже как-нибудь пройдет.
Пролезть с первого раза не удалось. Тогда Одиль сняла плащ и, поколебавшись, вытащила турнюр из-под платья, но и это не помогло: если тело, хоть и с трудом, пролезло, голова этого делать не желала. Даже без шляпки.
Впрочем, девушку это не обескуражило. Она была настроена слишком решительно, чтобы отступать после первой же неудачи. Накинув плащ, - на улице было довольно свежо, - Одиль сунула турнюр в гобеленовую дорожную сумку  и огляделась.
Маленький садик раскинулся перед ней, чаруя глаз белоснежным кружевным одеянием. Голые деревья, еще недавно неприглядные в своей осенней наготе, красовались в пушистом белом уборе, как невесты перед алтарём. Особенно привлекательно казался платан в дальнем уголке сада, - его ветки наклонились к самой ограде, образуя своеобразную лесенку, по которой при определенной ловкости и сноровке можно было выбраться наружу.
До сих пор Одиль по деревьям не лазала, - если не считать детских проказ, давно ушедших в прошлое,  но желание преодолеть преграду было таким сильным, что девушка белкой взлетела на дерево, перекинула через ограду увесистую сумку, а потом спрыгнула сама. 
Оглядевшись и увидев, что ее выходка никем не замечена, девушка поспешила прочь от дома, в котором провела последние восемь месяцев.
На соседней улице Одиль без труда нашла фиакр.
- На улицу Дарю! – Приказала она кучеру и с облегчением откинулась на потёртые подушки сидения.

Эрика вывел из сна знакомый хлюпающий голос соседа.
- Доброе утро, мсье Спящая Красавица. Не изволите проснуться?
- Изволю.
- Тогда доброе тебе утро и с хорошей погодой.
- Тебя тоже.
- Тут твоя монашка приходила.
- И что?
- Принесла шмотье, что брала постирать.
- Где оно?
- Вот, на табурете.
- Наконец-то.
Эрик проворно, насколько позволяло зудящее тело, натянул штаны и сразу почувствовал себя уверенней; свежая рубашка приятно холодила голое тело. Тут же захотелось посетить заведение за углом.
Угадав намерение соседа, Эмиль Бедье поспешно отъехал со своим креслом подальше.
- Шагай, дорога открыта. А я потихоньку за тобой.
На обратном пути Эрик поинтересовался.
- А поесть она, случайно, не принесла?
- Принесла. Вон, на моей табуретке. Твоя-то была штанами занята. – Бедье подъехал к своему месту. – Перекусишь вместе со мной?
- Почему бы нет? – Эрик вдруг осознал, что действительно не прочь поболтать с соседом.
Это было странно, потому что до сих пор он ограничивался обществом только одного человека, - себя самого, не мысля рядом никого другого. Эрик  избегал общения с людьми, опасаясь стать предметом их насмешек и гонения. Долгие годы единственным его другом и ангелом-хранителем была женщина по имени Антуанетта Жири, балетмейстер сгоревшей Опера Популер. Она во многом повлияла на его жизнь, начиная со знакомства много лет назад в цирковом балагане и кончая недавним пожаром.
Правда, теперь Антуанетта Жири в прошлом, она отказалась от дружбы с Эриком, обвинив его в страшных злодеяниях, мнимых и действительных. В чем-то женщина была права, Эрик никогда не претендовал на роль ангела и совершал поступки, которых при других обстоятельствах, возможно, совершать бы не стал. Эрик усмехнулся: впрочем, это еще под вопросом.
- Можно присесть на твою кровать?
Бедье кивнул.
- Можешь даже прилечь, если хочешь, от нее не убудет.
Эрик сел перед табуреткой, на которой был сервирован их завтрак. Сегодня повар потчевал постояльцев больницы гречневой кашей-размазней и фруктовым чаем. Как обычно, в рацион входил кусок грубого хлеба.
Эмиль Бедье поглощал еду вдумчиво, внимательно разглядывая каждую ложку, прежде чем проглотить.
- Что ты там ищешь? – Поинтересовался Эрик. – Если мясо, то могу сказать точно: его там нет.
- А ты откуда знаешь?
- В молочную кашу мясо не кладут.
- На твоем месте я не был бы столь категоричен, - собеседник деловито осмотрел очередную ложку и отправил ее в рот, - иногда мясо лезет в тарелку само, без всякого приглашения.
От неожиданности Эрик поперхнулся кашей и закашлялся.
- Черт! Ты что говоришь-то?!
- Говорю что есть. Бывал на нашей кухоньке?
- Нет; откуда?
- А я бывал. Так вот, тараканы там по стенкам скачут – не тараканы, а лошади на шести ногах. Чуть зазеваешься, - они уже в кастрюле. А наш повар не настолько расторопен, чтобы их отлавливать. Так что, молочная размазня у нас тоже бывает с мясом.
Эрик, съевший почти всю кашу, чуть не вывалил ее обратно, помогло лишь сознание того, что во время поглощения пищи у него на зубах ничего не хрустело.
- Спасибо, друг, умеешь ты скрасить трапезу приятной беседой.
- А что такого я сказал? – Удивился Бедье. – Про тараканов знают все, кроме тебя, теперь узнал и ты. Главное, нас здесь все-таки кормят, и неплохо. А вареные тараканы не ядовиты, можешь мне верить.
Эрик повел плечом.
- Что ж, тебе лучше знать, у тебя в этом деле опыт. Скажи-ка лучше, куда подевалась сиделка?
- Так к доктору пошла. Как только еду принесла, так и убежала. У него там констан… нет, констил…
- Консилиум?
- Во, во, он самый. А наша Омели там вроде его помощницы.
- Жаль. Я хотел с ней поговорить.
- Поговоришь, когда вернется. К обеду этот констиль наверняка кончится.
Эрик доел оставшийся хлеб, запив чуть подслащенным фруктовым чаем.
- Скажи, почему ты до сих пор ездишь в коляске?
С широкого лица Эмиля Бедье сошла улыбка.
- Разве ты не знал? Это осложнение.       
- Какое?
- Понимаешь, отрава, которую я проглотил, убила какие-то нервы в спине, и ноги перестали двигаться. 
- Вот оно что. – Эрик помолчал. – Это навсегда?
- Доктор Марти думает, что нет. Те нервы умерли не совсем, а как будто в обмороке. Вот придут в себя, ноги снова и пойдут. – Бедье вздохнул. – Не хочется становиться калекой, особенно теперь.
- Почему теперь?
- Понимаешь, мадам Ламьер…
- А, хозяйка магазинчика!
- Да. Она явно ко мне тяготеет.
- А ты не обольщаешься?
- Нет. Вот погоди, придет – сам увидишь.
- Что ж, поживем – увидим. – Эрик зевнул и поднялся с кровати. – А сейчас не худо и вздремнуть.
Бедье посмотрел на него с нескрываемым сожалением.
- Приземленный ты человек, Норманн. Нет в тебе ни капли романтичности.
- Какой есть. А насчет романтичности согласен: для меня этого понятия не существует.