1.

В тот ужасный промозглый день мне казалось, что все горести и несчастья, какие только можно вообразить, избрали меня своей жертвой. Отвратительно разбухшее от избытка влаги небо бесформенной тушей наваливалось на измученный непогодой город. Как я ни старалась увернуться, проезжавшие мимо экипажи каждый раз аккуратно обдавали меня солидной порцией дорожной грязи, словно это было их священным долгом. Мое и без того жалкое платье приобрело совершенно жуткий вид, и по презрительно-надменным взглядам, то и дело, бросаемым в мою сторону, не сложно было догадаться, что меня принимают за нищенку, попрошайку или еще кого похуже. Что ж, пусть так! В любое другое время подобные подозрения оскорбили бы меня до глубины души, но не теперь. Мне было плевать. Я вовсе не являлась одной из тех чахоточно-утомленных барышень, что падают без чувств от малейшего дуновения ветра. От отца мне досталось дьявольское упрямство, мать разумно воспитала в диковатой девчонке достоинство и трудолюбие, а покойный муж научил терпению… Так неужели такая мелочь, как чей-то случайный высокомерный взгляд, способна помешать мне на пути к последней надежде? «Вот уж нет!» - убежденно ответила я сама себе и ядовито улыбнулась проплывшему навстречу пастору.

По большому счету, я не имела ни малейшего понятия, чем закончится вся эта безумная авантюра, я даже не представляла, как следует начать самый важный разговор, быть может, всей моей жизни, с человеком, которого с недавних пор знает в лицо половина Парижа. Но даже если весь мой отчаянный план развеется, как нетопырь с рассветом, отступать некуда. Теперь, когда на кону стояла судьба моего ребенка, я не имела права на слабость.

Холодные липкие струи дождя пропитали мою одежду насквозь и противно стекали по спине. От холода меня передернуло и, неловко подхватив тяжелые юбки, я почти бегом преодолела остаток пути.

Дом, за дверями которого располагалась необходимая мне квартира, производил впечатление чуть менее добротного, чем огромные монолитные особняки, сдавливавшие собой по милости барона Османа бесконечную улицу Риволи. Этот довольно невзрачный двухэтажный дом можно было бы назвать скромным, если бы не роскошный вид, наверняка открывающийся из его окон на прекрасный сад Тюильри, а потому я не обманывалась насчет благосостояния моего скорого собеседника.

Отдышавшись, я попыталась привести себя в порядок, хотя это оказалось совсем не просто и почти ни к чему не привело. Растрепавшиеся намокшие волосы кое-как удалось призвать к порядку, закрепив тремя оставшимися после бега шпильками, платье, увы, оказалось безнадежно испорченным, но делать было нечего, и я, наскоро отряхнувшись, как замерзший воробей, позвонила в блестящий колокольчик. Разумеется, мне отворили не сразу, пару минут я просто топталась у порога, нервно потирая холодные запястья, однако затем явственно заскрипел паркет под чьей-то шаркающей поступью, и я едва успела отскочить, чтобы в довершении всех несчастий не заполучить живописную шишку на лбу.

- Добрый день, - пролепетала я, мгновенно оробев под пристальным взором угольно-черных глаз немолодого араба. – Мне необходимо поговорить с мсье Персом. Пожалуйста, скажите, он дома?

  - Мой господин никого не принимает сегодня, мадам, - не допускающих возражений тоном отрезал слуга и, быстро осмотрев меня с головы до ног, утвердился в своем заявлении.
Я почувствовала, что заливаюсь краской от стыда, унижения и отчаяния, но сдаваться так легко не собиралась. Пожалуй, придется применить мой главный козырь раньше, чем предполагалось, не беда. Главное, чтобы помогло.

- Думаю, вам знакома эта вещь… - сказала я, с несколько театральной медлительностью извлекая из кармана в складках юбки лоскут черного шелка. – Я должна поговорить с вашим хозяином о том, кто некогда был ее владельцем.

Безусловно, я рассчитывала на некоторый эффект, но то, какое впечатление все это произвело на сурового слугу, превзошло все мои ожидания. Едва дыша, он уставился на тканевую маску, мертвой чернильной бабочкой трепещущую в моей руке, и побледнел, будто перед ним предстал сам Дьявол.

- Ну, так что же, можно мне пройти? – набравшись наглости, выпалила я и, дождавшись одобрительного кивка, вполне довольная собой нырнула в полумрак незнакомой квартиры.

Порядочные женщины не приходят в гости без приглашения, порядочные женщины не остаются в комнате наедине с посторонним мужчиной. Да! Но едва ли я могу считаться таковой, после всего, что уже успела натворить в свои неполные тридцать лет. Ожидая аудиенции в маленькой гостиной, куда меня провел взволнованный не на шутку слуга, я несколько раз повторила заученный наизусть текст своей речи. Невозможно было предугадать, как повернется наш разговор с эксцентричным восточным господином, но я хорошо подготовилась к неловким вопросам. Бронзовые часы на низком круглом столике медленно отщелкивали минуты, в то время как хозяин квартиры, по всей видимости, не слишком торопился почтить меня своим присутствием. Воспользовавшись краткой передышкой, я решила получше осмотреться. На первый взгляд комната ничем особенным не отличалась от множества своих близнецов в апартаментах буржуа средней руки, только несколько экзотических безделушек опрометчиво выдавали бурное прошлое своего владельца. «Надеюсь, ему не придет в голову заявить о пропаже какой-нибудь золоченой статуэтки и сдать меня полиции…» - мрачно рассуждала я, прослеживая хаотичное движение дождевых капель по оконному стеклу. Наконец, мой грубоватый слух уловил тихую неразборчивую речь и невнятное проклятье, после чего мягкое шуршание одежд объявило мне о начале переговоров.

- Добрый день, мадемуазель, - приветствовал красивый мужчина лет пятидесяти, и первые же слова, сказанные им вполголоса, расположили меня к нему больше, чем полагалось. Был ли виной тому приятный акцент или лестное обращение «мадемуазель», я не знаю, но в ответ  изобразила довольно изящный книксен и даже мило улыбнулась с давно позабытым смущением девушки на выданье, что, вероятно, выглядело донельзя нелепо.

- Присядьте. Обычно я не принимаю гостей без приглашения, но если уж вы решились прийти совсем одна и в такую погоду, у вас действительно серьезное дело, и я готов его выслушать.

Повинуясь доброжелательному жесту, я опустилась в кресло прямо напротив него и, сочтя, что медлить нет смысла, прерывисто заговорила.

- Мсье… Прежде всего, я хочу извиниться перед вами за вторжение и за то время, которое может занять мой рассказ. Возможно, мой вид вводит вас в заблуждение? Поверьте, пусть я и не самая добродетельная женщина Парижа, но достоинство для меня не пустой звук и на кусок хлеба я всегда зарабатывала честным трудом. Если бы у меня оставалась еще хоть какая-то надежда на собственные силы, я никогда не пришла бы к вам – просто не позволила бы гордость. Но, как видите, я здесь, а значит, иного выхода нет. Меня зовут Инесс Фурнье. Это фамилия моего покойного мужа, он скончался пять лет назад от вспышки холеры в деревушке близ Орлеана. Вместе с ним умерла и наша младшая дочь. Когда мне только исполнилось пятнадцать, я сбежала из дома, чтобы обвенчаться с Анри вопреки воле матери. Это был первый запрет, который я услышала из ее уст за всю свою жизнь. Ему же, увы, суждено было стать последним. С самого рождения я была окружена невиданной заботой и нежностью обоих родителей. Отец, знаменитый в то время врач, баловал меня самыми лучшими подарками, которые только мог достать, иногда позволял сопровождать его в коротких поездках и даже удить рыбу в ближайшем пруду, как мальчишке, отчего я приходила в бешеный восторг и хвасталась перед соседскими детьми. Но все это меркло по сравнению с безоглядным обожанием матери. Она воспитывала меня прилежным ангелочком, и я не представляла, как можно не любить и не слушаться ее во всем, такую справедливую, красивую и печальную. Да, мсье Перс, она всегда была печальна, и чем старше я становилась, тем отчетливее проступала для меня в ее чертах странная печать скорби. Она была необычайно благочестива, но церковь почему-то посещала лишь по воскресениям, и всегда, всегда плакала, когда слышала звуки органа, отраженные готическими сводами. Иногда она просыпалась с криком посреди ночи и слезно молилась перед распятьем до самого рассвета. В такие минуты ничто не могло ее утешить.

Тут я приостановилась, заметив, что Перс бледнеет почти так же, как раньше его слуга при виде черной маски в моей руке. Неужели мои догадки оказались верны?..

- Мсье, вам нехорошо? Что-то не так?

- Нет-нет… Продолжайте, мадам. Это все проклятая погода… - заверил он, потирая виски и прямо-таки вгрызаясь в меня напряженным взглядом.

- Благодарю. Со временем эти приступы стали повторяться все чаще. А между тем, мой характер стал стремительно портиться, что огорчало мать еще больше. В возрасте двенадцати лет внутри меня словно пробудился маленький зловредный демон, толкающий на самые безумные выходки. Я без разрешения проникала в церковь, тайком пробиралась к органу и выжимала из несчастного инструмента совершенно невообразимые аккорды, от которых закладывало уши и скрипело на зубах. Почему-то эта проказа доставляла мне наибольшее удовольствие. Было все – и мелкое воровство, и ослепительные вспышки злости. Каждый раз мать только морщилась, словно от удара хлыстом и шептала: «Прости ей, Господи, это моя вина…» Однажды я, перессорившись с половиной детей в деревне, пришла домой со слезами на глазах и уверенно заявила, что если бы у меня был старший брат, он бы защитил меня, и никто не посмел бы меня обидеть. Это невинное изречение обернулось для нашей семьи началом конца. Моя кроткая мать вдруг схватила меня за руку и потащила в свою комнату, словно дикого котенка. Затем, заперев дверь на ключ, она вытащила из-под кровати небольшой сундучок, покрытый слоем пыли, дрожащими пальцами открыла его, вывалила содержимое на стол и приказала: «Смотри!» Передо мной в беспорядке лежали пожелтевшие листы бумаги, испещренные кривым детским почерком, удивительные, неподвластные моему разуму чертежи и потрясающие графические рисунки. Среди бумаг зло посверкивали осколки разбитого зеркала. «Это все, что осталось от твоего брата, Инесс! Он был чудовищем! Дьявол овладел его душой еще до рождения и проклял всех нас! Дьявол сделал его гением, Дьявол одарил его своим лицом!.. Дьявол! Дьявол!..» - прорыдала она, опускаясь на колени. Хотя от страха у меня кружилась голова, я как завороженная смотрела на сплетение совершенных линий; осторожно касаясь старых листов, я словно бы впитывала всю боль того, кто когда-то трудился над ними… В моем мозгу, наконец, сложилась из множества мелких кусочков полноценная картина, я буквально прозрела и увидела истинное лицо мира. Неожиданно среди бумаг я наткнулась на нечто совсем иное. Траурный лоскут плотного шелка сам скользнул ко мне в руки. Не успела я понять, что это такое, как мать внезапно встала и вытолкала меня за дверь, вопреки моему бессильному визгу и попыткам вырваться. Той же ночью она уничтожила все, что хранила долгие годы – просто сожгла в камине. А у меня появилась своя маленькая тайна. Я плакала в своей постели, прижимая к груди единственную спасенную реликвию – его маску…

С этими словами я повторила свой обезоруживающий прием и положила черную ткань на потертую поверхность полированного столика. «Таких совпадений не бывает! Не бывает!» - упрямо твердила я, тревожно вглядываясь в исказившиеся черты Перса. Осторожно расправив перед собой зловещую маску, он несколько долгих минут молча смотрел сквозь ее пустые глазницы, а потом, не поднимая головы, глухо обратился ко мне:

- Мадам… Не думаю, что вы могли придумать такую историю. Но скажите, зачем вы рассказали все это мне?

- Мсье Перс, пусть я не вращаюсь в высшем свете, и ни разу не была во дворце Гарнье, но весь Париж знает о трагедии семейства де Шаньи и о некоем Призраке, сыгравшем в ней отнюдь не последнюю роль. Вы – известный завсегдатай Оперы и не раз пытались посодействовать следствию, хотя и безуспешно. Я не была уверена ни в чем, когда шла на эту встречу, но реакция вашего слуги подарила мне надежду и теперь, прошу, скажите, может ли быть связь между загадочным Призраком Оперы и несчастным сыном моей матери?

Перс молчал. Сгорбившись в своем кресле, он казался глубоким стариком. Меня же охватило мерзкое тяжелое чувство, которое, наверно, испытывают лишь разорители могил. Похоже, речка, в которую я собиралась войти, на поверку оказалась бездонным океаном, и я невольно разбудила демона, дремавшего в его колоссальных глубинах.

- Встаньте и подойдите к окну, - непривычно властно приказал мой собеседник.
Не желая испытывать судьбу, я беспрекословно подчинилась, и вот тут он учинил прямо-таки научный осмотр вперемешку с допросом прокурора. Его воспаленный взгляд с придирчивостью сыщика скользил по моей щуплой фигуре, рукам и лицу.

- Что еще вы знаете о своем брате, мадам?

- Немного. Знаю, что его отцом был совсем другой человек, кажется, каменщик или что-то вроде того.

- И это все?

- Моя мать неохотно рассказывала о нем. С того дня наши взаимоотношения резко ухудшились, а потом я стала женой Анри и потеряла всякую связь с семьей на долгие десять лет. Когда я вернулась в родную деревню, оказалось, что оба моих родителя уже седьмой год, как отдали души Богу, а все имущество за хорошие деньги выкупил некий господин, пожелавший остаться неизвестным.

- Так вам больше нечего добавить? Может быть, вы знаете хотя бы год его рождения?

- Увы, нет, мсье. Однако некоторые детали позволяют предположить, что он старше меня примерно на пятнадцать лет. То есть, вероятно, если он еще жив, ему должно быть под пятьдесят.

Перс подошел ко мне вплотную и внимательно изучил каждую черточку изможденного лица, словно надеясь прочесть в них какие-то тайные знаки. Болезненная бледность кожи, резкие линии скул и подбородка, тонкие губы, с начала времен считающиеся верным признаком злобной натуры, высокий, отмеченный ранними морщинками лоб, над которым в вызывающем беспорядке путались густые черные волосы – ничего особенно привлекательного, право слово. Но восточного господина мой непритязательный портрет, похоже, более чем устроил.

- Невозможно… Невозможно! – пробормотал он, упав обратно в кресло, а затем вдруг почти прокричал, ударив кулаком по подлокотнику: - Сознайтесь! Скажите, что вы все это придумали! Что вам нужно? Слава? Деньги? Признайтесь! Только не мучайте меня больше!

Я растерялась, совсем не ожидая такого поворота событий. По правде говоря, я бы не отказалась ни от первого, ни от второго, но в виду сложившихся обстоятельств благоразумно решила промолчать и только устало вздохнула.

- Мсье, пожалуйста…

- Вы сами не знаете, куда идете! Вы и представить себе не можете всего того, чему я был свидетелем. Драгоценная жемчужина, втоптанная в грязь… Фантастические лабиринты зеркал, от которых нет спасения… Дворцы, возрожденные из пепла, и надежды, обратившиеся в прах… Молниеносная смертельная петля в безжалостной руке величайшего волшебника мира… Голос бога в порочном вертепе… Кристина Даае… Вы, конечно, слышали о ней, не так ли? Белокурая нимфа с глазами цвета индийских лазуритов… Она убила его… Своей чистотой, своей невинностью… Ангел Музыки не может любить! Ангелы не имеют права на любовь, вы знали об этом? Они могут лишь сострадать и молча стоять у нас за спиной… Но любить и желать – нет, никогда!..

Речь Перса становилась все более спутанной, так что я перепугалась не на шутку – не повредился ли он умом?

- Мсье…

- А еще они могут умирать, Инесс. Да! Ангелы умирают. От любви. Человек может умереть от чего угодно – от простуды или вражеского клинка, от случайной пули или неловко проглоченной ложки супа. Но ангелы умирают только от любви. Или вообще не умирают.

Я и сама не заметила, как слезы покатились по моим щекам… Что-то отравленной иглой вонзилось в сердце и теперь проворачивалось там, как кинжал извращенного убийцы. Я отчего-то вдруг поняла, что Перс вовсе не бредит, что каждое его слово рождено горечью воспоминаний. А потому мне не потребовалось объяснений, когда перед глазами у меня возник последний номер «Эпок», где на странице с некрологами черной рамкой зияла строчка из двух слов: «Эрик скончался».

Еще через четверть часа я сидела в кресле у жарко растопленного камина, закутанная в мягкий шерстяной плед и жадно отхлебывала из объемной кружки крепкий ароматный кофе, вкуснее которого мне, кажется, еще никогда и ничего не приходилось пить. Дариус, периодически сновавший из комнаты в комнату, поглядывал на меня с опаской, но без прежней враждебности, что тоже действовало довольно умиротворяющее.

- Инесс… Вы позволите мне так называть вас?

- Да, если угодно, - легко согласилась я, пожимая плечами. Мне было действительно все равно.

- Инесс, простите меня. Я вел себя с вами ужасно… Но ваше появление – это не просто неожиданность. Это… совершенно невероятно.

- Не нужно оправданий, мсье. Я сама виновата. Лучше скажите мне, точно ли, что Кристина сдержала свое обещание? Она обещала похоронить его, но можно ли верить ее слову? Пусть я никогда не знала этого человека, но мне не по себе от мысли, что его тело достанется на растерзание крысам.

- Кристина – добрая девочка, - уверенно кивнул Перс. -  Она любила своего учителя, пусть даже только в образе бестелесного Ангела.

- Ангел… Дьявол… - рассеянно шептала я, глядя на пляску пламени в камине, и чувствуя, что неумолимо проваливаюсь в сон. – Я только должна вернуть свою дочь… Софи… Моя маленькая Софи… Боже мой…