Ну что ж, свершилось. 
Мы с Еленой подготовили перевод.
Отдельно - большое спасибо Rose de l'Opéra и Targhis за то, что проверили нашу работу и поправили ошибки, всё-таки переводить текст с незнакомого языка - задача не из самых простых.
И да - формальность, но всё же. Размещать где-либо этот перевод без нашего с Еленой согласия не разрешается.
"Волшебный конверт"
Глава 11 из первой редакции романа
"Призрак Оперы" Гастона Леру
Мамаша Жири была восстановлена на своём месте. Разумеется, в "Воспоминаниях" господина Моншармена вы не найдёте свидетельств настолько беспомощной капитуляции перед сверхъестественной силой Призрака. Впрочем, полагал ли Моншармен, что был обманут кем-то более хитроумным, нежели он сам — а мы скоро увидим, кого он подозревал как минимум некоторое время, — или же он на самом деле стыдился признать или показать директорскую тревогу, однако он больше не упоминал о Призраке иначе, кроме как в самых расплывчатых, осторожных и зачастую совершенно невнятных выражениях. С другой стороны, не подлежит сомнению, что Ришар и Моншармен, будучи людьми практичными, пытались избавиться от наваждения, которое начало ими овладевать в ложе № 5 в тот роковой вечер. На следующий же день они решили объявить, что в той злополучной ложе они не почувствовали и не услышали ничего экстраординарного, а слова, возвестившие о катастрофе: "Сегодня она поёт так, что может рухнуть люстра!" — следует считать просто следствием их разгулявшейся фантазии. Тем не менее, после бурного визита к несчастной Карлотте, которая слегла в постель, будучи не в силах оправиться после произошедшей с ней трагедии, между директорами состоялась долгая тайная беседа. А затем они целый день провели на верхних технических этажах здания. Тщательно осмотрев подвесную систему люстры, они остались в лёгком недоумении — и в тот же вечер принесли свои извинения мамаше Жири.
Директора попросили её вновь обслуживать ложу № 5. И они решили вступить в переговоры с П. О.
Они посчитали, что нельзя придумать лучшей стратегии для победы над этой загадочной фигурой, чем заставить его поверить, что они наконец уступили откровенной попытке вымогательства, записанной красными чернилами в технических требованиях Оперы. Как мы видим, отношение директоров к происходящему претерпело существенные изменения. Они больше не думали, что имеют дело с любителем глупых шуток, а вместо этого пришли к выводу, что им противостоит необычайной дерзости преступник. И они намеревались поймать его, результатом чего стали несколько происшествий, о которых мне добросовестно поведали мамаша Жири, администратор Мерсье и сам Габриэль, хормейстер и такое же доверенное лицо Ришара, каким Мерсье был у Моншармена.
Мамаша Жири, казалось, не держала обиды на директоров за их досадное поведение по отношению к ней. Или, по крайней мере, с достоинством не показывала этого. Выглядела она по-прежнему: надменное выражение на лице, всё та же шаль и шляпка цвета сажи. Когда она вернулась к исполнению своих обязанностей, Моншармен холодно вручил ей письмо для Призрака. Она взяла конверт и спокойно положила его в свою кошёлку, объявив, что отнесёт это письмо Призраку сегодня же вечером.
Стоит ли говорить, что с того самого дня директора больше не отстаивали ложу у своего невидимого гостя. На следующий же день после того, как они написали письмо, поступил ответ. Он пришёл по почте, в которой не было совершенно ничего сверхъестественного.
"Господа, — писал П. О. — На сегодняшний день я принимаю к сведению ваши предложения. Однако не теряйте терпение. Когда придёт время — а это случится уже скоро, — я дам вам знать, когда и каким образом вы должны заплатить мне двадцать тысяч франков моего нынешнего ежемесячного жалованья. — P.S. Я извещаю вас, что Кристина Дааэ слегка нездорова, поэтому вам нет нужды беспокоиться по поводу её отсутствия в эти дни. Она пошлёт вам весточку, когда ей станет получше. Сей юной особе нужен отдых. Вам это говорю я. С дружеским приветом."
— Наш призрак, я смотрю, компрометирует женщин! — заявил Моншармен.
Но пока что они решили не пытаться проникнуть в тайну этих отношений. Кроме того, они воздерживались от слежки за мадам Жири, поэтому оставались в неведении относительно того, как же она на самом деле поддерживает связь с их новым "другом". Таким образом они избегали всего, что могло бы возбудить его подозрение, ибо намеревались поймать его с поличным.
Всё это происходило до бала. Между тем, одно важное событие произошло утром того дня, когда в Опере давали памятный бал-маскарад. Господа Ришар и Моншармен получили, каждый со своей стороны, письма от П. О. В этих письмах им давались "личные" рекомендации, предостерегающие их друг против друга, и диктовался ряд действий, от которых они не могли отклониться и которые должны были держать в тайне друг от друга…
Содержание обоих писем, однако, было совершенно идентичным:
"Мой дорогой директор!
Я подумал, что будет лучше, если мы станем вести наши маленькие дела напрямую: так нам будет гораздо легче объясниться; и я решил иметь дело лично с вами, хорошо воспитанным человеком, который прекрасно разбирается в своём окружении и обладает редкостным умом — словом, теми весьма ценными качествами, которые я изо всех сил пытался найти в вашем несчастном коллеге. Если же вы хотите, чтобы между нами не происходило ничего предосудительного, то я советую вам держать в строжайшем секрете тот план, который я вам предлагаю. Всё просто. Конечно же, я не стану вам указывать, чтобы вы принесли с собой двадцать тысяч франков. Вы ведь прикажете арестовать меня сразу же, как только деньги окажутся в моём кармане, и тогда ограбленным окажусь уже я. Нет, но я скажу вам лично при встрече, как вы должны будете действовать, чтобы каждый месяц деньги доходили до меня без какого бы то ни было риска — ни для них, ни для меня.
А теперь — условия, в которых мы с вами встретимся. Я собираюсь прийти на бал сегодня вечером, в маске, одетый в серую рясу монаха-капуцина, с капюшоном на голове. Вы должны прийти точно в таком же костюме, в маске. Встреча состоится в промежуток времени от пятнадцати минут после полуночи до половины первого в третьей ложе, расположенной прямо под "ложей слепых". Прибывший первым должен дождаться другого. С дружеским приветом.
P.S. Можете поставить в известность полицию, это будет весело.
П. О."
Господин Моншармен не стал никого оповещать. Господин Ришар поступил точно так же. Если путём такого эксперимента П. О. пытался оценить степень влияния, которое он начал оказывать на умы двух директоров, то он мог быть доволен результатом. Его инструкции были исполнены буквально.
"Ложей слепых" в Опере называлась довольно просторная ложа, которая находилась в верхнем ярусе зрительного зала и из которой ничего не было видно. Однако это обстоятельство вовсе не являлось, как можно было подумать, главной причиной такого названия. Объяснялось же оно тем, что один из предыдущих директоров зарезервировал эту ложу исключительно для использования учреждениями для слепых, чтобы те бесплатно приводили в Оперу своих подопечных, восторженных меломанов с характерными чертами страстных и измождённых любителей опиума, которые прикладывали сложенные чашечкой ладони к своим ушам, словно стремясь лучше впитать звуки оркестра.[1]
Ровно через пятнадцать минут после полуночи Моншармен, укутанный с ног до головы в рясу монаха, в капюшоне и в маске, зашёл в указанную ложу — прямо под "ложей слепых" — и стал ждать. Ришар, также скрытый под рясой с капюшоном, присоединился к нему вскоре после этого. Долгое время они пристально разглядывали друг друга из-под масок, и каждый из них был убеждён, что видит перед собой неуловимого "П. О."… и каждый ждал, пока другой начнёт разговор.
Именно тогда и послышался голос, который произнёс то, о чём мы сообщали в предыдущей главе:
— Наконец-то! Сударь! Вот и вы! Но не кажется ли вам, что лучше будет побеседовать в вашем кабинете? Здесь, сударь, всегда следует опасаться любителей подслушивать! Пройдёмте в ваш кабинет, сударь…[2]
Поскольку в ложе не было никого, кроме двух монахов-капуцинов, то они подумали, что слышат друг друга, и поклонились. Ришар вышел первым, Моншармен последовал за ним. Серьёзные и задумчивые, проходили они через комнаты и коридоры, где веселился бал-маскарад. Вскоре они оказались за сценой и поднялись по лестнице администрации. Ришар, идущий впереди, был убеждён, что показывает другому путь. Идущий за ним Моншармен сказал сам себе: "Он знает дорогу так же, как я, и маневрирует здесь, как у себя дома!"
Таким образом они вошли в директорский кабинет, Моншармен закрыл дверь и стал ждать. Ришар тоже ждал. На этот раз никакой голос, судя по всему, не стал брать на себя инициативу в разговоре.
Более нервный Ришар, потеряв терпение, первым нарушил раздражающее молчание.
— Этому надо положить конец! — воскликнул он.
Узнав голос Ришара, Моншармена испытал такое потрясение, что невольно отступил на шаг. А затем неожиданно расхохотался.
— Ха! Для маскарадного дня, — сказал он, — получилось неплохо.
Узнав голос Моншармена, Ришар подбежал к монаху и сдёрнул с него капюшон. Маска упала. Перед ним стоял его коллега и смеялся до слёз.
— Ты болван! — просто сказал Ришар и с досадой бросил маску на стол.
— Разумеется, я болван! — согласился Моншармен. — Я должен был понять, что вся эта история — лишь очередной придуманный тобой розыгрыш. Впрочем, неплохо, мой дорогой П. О., прими мои поздравления!
— Что? — спросил Ришар.
— Я сказал, прими мои поздравления!
— Да ты что! Ты с ума сошёл? Ты всё ещё продолжаешь издеваться надо мной!.. Предупреждаю, что я сейчас не в настроении…
Столкнувшийся с неподдельным гневом Ришара Моншармен, всё больше и больше изумляясь, казалось, о чём-то задумался; затем он вытащил из кармана письмо и передал его своему коллеге. Тот взял его, бросил взгляд и не смог удержаться от восклицания.
— Это уже слишком! — воскликнул он. — Я получил точно такое же. Нас снова разыграли. Но кто? Клянусь, я это узнаю, и поверь мне, он за это заплатит!..
Моншармен спросил:
— Ты говоришь это серьёзно, Ришар?
— Послушай-ка! Что ты там ещё полагаешь? — разозлился Ришар. — Хочешь увидеть моё письмо? Вот! Держи.
И он тоже вытащил из-под рясы послание, полученное от П. О.
Тем не менее, Моншармен продолжал пристально смотреть на Ришара, и последнему этот взгляд совершенно не нравился. Было заметно, что первый подозревает второго — или, по крайней мере, не доверяет ему. Ришара это привело в раздражение.
Моншармен пояснил свою мысль.
— Мой дорогой друг, кто же тогда говорил в ложе, если это был не ты?
Ришар в ярости замахнулся, но замер на полпути. В тот момент, когда он уже собирался обрушить кулак на свой письменный стол, оттуда — изнутри стола — послышались три коротких удара. Его рука так и осталась висеть в воздухе.
Оба директора посмотрели друг на друга.
— Ты это слышал? — спросил Ришар, голос его звучал неуверенно.
— Да! — Моншармен слегка побледнел.
Они прислушались снова… Им вспомнились три коротких негромких удара, о которых им рассказывала мамаша Жири…
Ведь они хорошо это слышали… Отчётливо слышали… изнутри стола… так как под столом никого не было…
Однако на столе кое-что было!.. Большой конверт, на котором красными чернилами был написан адрес. И им показалось, что три резких коротких удара были нанесены для того, чтобы привлечь их внимание к этому конверту.
Ришар, который — как бы он ни утверждал обратное — вовсе не был так уж лишён суеверий, осторожно протянул руку к конверту, словно боялся, что от прикосновения тот может внезапно его обжечь.
Наконец он поднял его без каких-либо дальнейших инцидентов; конверт казался совсем лёгким в его руках и был поспешно вскрыт после того, как Ришар и склонившийся над его плечом Моншармен прочитали адрес: "Для господ директоров Оперы".
"Мои дорогие друзья, — гласило письмо, — это я говорил в ложе. Я был там. Если вы меня не видели, то только лишь потому, что я с недоверием отношусь к полицейским, которые постоянно допускают ошибки, хотя я принял все необходимые меры, как вы теперь можете убедиться, чтобы, если б вам вздумалось их предупредить, они сперва арестовали бы — на основании ваших же собственных показаний — вас обоих, что, согласитесь, было бы довольно забавно… Пусть эта перспектива, мои дорогие друзья, будет уроком, который вы всегда должны помнить — на тот маловероятный случай, если вы вдруг надумаете вовлечь в наши дела третью сторону.
А теперь — по поводу двадцати тысяч франков.
Вы должны вложить двадцать банкнот по тысяче франков в конверт, который вы найдёте приложенным к данному письму. Вы передадите этот запечатанный конверт — за полчаса до следующего представления — мадам Жири, которая сделает всё необходимое. Искренне ваш,
П. О."
Внутри вскрытого конверта они действительно обнаружили ещё один, точно такой же, сложенный пополам и подписанный красными чернилами: "Господину П. О. Лично".
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Следующим вечером, за полчаса до того, как подняли занавес, появился инспектор и велел мадам Жири, которая уже приступила к выполнению своих обязанностей, немедленно ступать к господину Фирмену Ришару.
Славная старушка как будто вовсе не удивилась и, оставив на время исполнение своих непосредственных обязанностей, состоявших в ожидании первых зрителей, проворно спустилась к входу для абонентов, пересекла сцену, поднялась по лестнице, наткнулась на площадке на собственную дочь Мег, вовсю флиртовавшую с пожарником, отвесила ей пару пощечин и постучалась в кабинет директоров.
— Войдите!
Похоже, мадам Жири не заметила, с каким необычным напряжением во взгляде встретили её директора. Она приняла от них ощутимо тяжёлый конверт и прочитала адрес. Затем убрала письмо в кошёлку, с которой редко расставалась.
— Без сомнения, вы знаете, что это? — спросил Моншармен.
— Разумеется, господин директор! Понять не трудно. Это письмо для Призрака.
— Вы сами передадите ему послание?
— Ну а что ещё с ним делать?
— Вы передадите его из рук в руки?
— Сударь, я никогда не видела рук Призрака, так что не могу сказать, есть ли они у него вообще.
— Но тогда как…
— Я кладу конверт на его сидение в ложе, всего-то навсего! Видимо, он приходит и забирает его, потому что как-то же это происходит!
— Как долго вы служите ему письмоносцем?
— Впервые это случилось ещё при Дебьене и Полиньи, за пару дней до их отставки. Господин Полиньи самолично вручил мне письмо, правда, оно было гораздо тоньше вашего… и я проделала всё, что намерена сделать и теперь. До свидания, господа! При всём уважении к вам, мне надо идти. Посетители уже должны прибыть. Всяк должен зарабатывать на хлеб, как умеет, не правда ли?
Ришар и Моншармен не стали удерживать мамашу Жири. Они не выпускали из виду ни её саму, ни её кошёлку. Не успела она прикрыть за собой дверь, как за ней устремился администратор Мерсье. За каждым жестом консьержки следили. Она вела себя совершенно естественно и не прикасалась к своей кошёлке, пока не дошла до пятой ложи. Здесь мадам Жири спокойно достала драгоценное письмо, оставила кошёлку на стуле и вошла в ложу. Она положила послание на полочку возле подлокотника кресла.
Тем временем Мерсье взял на себя вольность открыть её кошёлку. Там он не обнаружил ничего, кроме кружевного носового платочка с монограммой из переплетённых букв "П" и "О", а кроме того — связку ключей, коробок спичек, двенадцать су и старый номер газеты "Ле Пети Журналь", сложенный на месте главы из романа "Дочь вампира". [3]
Что касается Моншармена и Ришара — вооружённые театральными биноклями, они расположились отдельно друг от друга в ложах верхнего яруса так, что их нельзя было разглядеть из зала. Стараясь, чтобы письмо ни на мгновенье не избежало их пристального взора, они благополучно пропустили весь спектакль, и акты, и антракты.
Они ничего не заметили в ложе и всё время видели конверт на полочке у подлокотника кресла. Они договорились по окончании представления встретиться с Мерсье в пятой ложе, но так, чтобы при этом наблюдение за письмом не прекращалось ни на секунду.
Затем директора в присутствии Мерсье, который не был ни во что посвящён и просто следовал данным ему инструкциям, с улыбкой вскрыли конверт. Они думали, что Призрак, обладавший, несомненно, практическим складом ума, не мог не догадаться, что за ним наблюдают, и не посмел тронуть конверт. И действительно, внутри они обнаружили всё те же двадцать тысяч франков. Довольные собой, они вернулись в административное крыло.
Но в кабинете Ришара, на столе, на том же самом месте, что и в предыдущий раз, их ждал такой же конверт с записочкой следующего содержания:
"Люстры и балюстры! Краткость — душа остроумия; билеты "Sainte Farce" не имеют хождения в моей Империи. На будущее: постарайтесь отнестись ко всему более серьёзно, или я снова рассержусь. Люстры и балюстры! [4] [5]
Ваш слуга,
П. О."
О "дружеских приветах" уже речи не шло. Не приходилось сомневаться, что Призрак был взбешён. Но как он узнал, что вместо настоящих банкнот директора положили в конверт фальшивку, ведь конверт не был вскрыт, и к нему никто не прикасался? И как эта сегодняшняя угроза — люстры и балюстры! — попала в кабинет Ришара, который, немного запоздало, но всё же припомнил рекомендацию прежних директоров и накануне установил в двери замок с секретом, ключ от которого был только у него?
Мне жаль, но я вынужден здесь написать слово, которое академический словарь не рекомендует к употреблению, но которое, однако же, как никакое другое слово в мире, может описать детально и вместе с тем вполне в рамках приличий то душевное состояние, в котором оказался один из директоров, а именно Фирмен Ришар. Он кипел от злости! Никаких восклицаний, проклятий, сердитых жестов. Он молчал, всем своим видом излучая ярость.
И даже более, чем, возможно, абсурдность ситуации с П. О., в бешенство его приводил взгляд Моншармена, смотревшего на коллегу с явной злой иронией.
Ришар понимал, что эта ирония могла возникнуть только по двум причинам: либо Моншармен считал, что П. О. высмеивает в большей степени лично Ришара, либо Моншармен снова начал подозревать своего коллегу! И эта последняя мысль стала вершиной страданий Ришара. Быть обведённым вокруг пальца, когда тебя считают мастером игры!
Неожиданно он крикнул:
— Мерсье! Приведите ко мне Габриэля!
Габриэль, хормейстер, был другом Ришара. Тот во всём ему доверял и зачастую, попав в затруднительную ситуацию, именно у Габриэля находил лучший совет. Когда Мерсье вернулся с Габриэлем, Ришар попросил их обоих сесть и, чтобы быть уверенным, что никто не может услышать то, что будет сказано в этой комнате между четырьмя мужчинами, приказал своему секретарю Реми, который дежурил в соседней комнате, никого к ним не пропускать, после чего рассказал с самого начала все детали этого странного дела. Габриэль и Мерсье слушали в полнейшей тишине. Когда он замолчал, Габриэль встал и сказал:
— Вы должны положить двадцать тысяч франков в конверт, но только настоящие двадцать тысяч франков.
— Я тоже так думаю, — согласился Мерсье и добавил: — И мы должны поставить в известность комиссара полиции!
— Ни за что на свете! — воскликнул Габриэль.
— Почему же, с вашего позволения, господин Габриэль, — спросил Моншармен, — вы не хотите предупредить комиссара полиции? Налицо весьма откровенная попытка вымогательства, и у нас есть доказательства того, что кто-то против нашей воли проникает в наши кабинеты; мы так можем дойти до того, что станем подозревать самых честных сотрудников нашей администрации и обвиним в пособничестве кого-нибудь совершенно невиновного!
— Нет! нет! — повторил Габриэль, — только не комиссару полиции!
— А почему?
— Потому как — что, если это настоящий призрак?
Моншармен улыбнулся — и напрасно.
Габриэль подошёл и встал перед Моншарменом.
— Ну! И что тогда?.. Что, если это настоящий призрак?.. Знаете, тогда не надо с ним хитрить!.. Я однажды его видел, вашего призрака!.. Поверьте, его нельзя назвать смешным!
— И что же вы сделали, когда его увидели?
— Я убежал!
— Очень хорошо!
— Я убежал даже слишком быстро. Целый этаж я пролетел кубарем на спине… Но в конце концов, я допускаю, понимаете, я допускаю, что это может быть фальшивый призрак!.. Что ж, в этом случае тем более мы не должны ничего говорить — ни комиссару полиции, ни кому-либо ещё!
— Почему? — снова спросил Моншармен, пожимая плечами.
— Потому что нас поднимут на смех!
— Габриэль прав! Нас засмеют! — поддержал его Ришар.
— Что ж, если таково ваше мнение, мне больше нечего сказать, — произнёс Моншармен.
— Этот вопрос следует решить между нами! Если это фальшивый призрак и он украдёт у нас двадцать тысяч франков, мы превратимся в посмешище!
— Что скажете, Мерсье?
— Я согласен с Габриэлем, мы должны положить двадцать тысяч франков в этот конверт. Настоящему призраку двадцать тысяч франков совершенно ни к чему. Если деньги будут украдены — значит, мы имеем дело с фальшивым призраком. По крайней мере, мы получим информацию.
— Да, но это будет стоить нам двадцать тысяч франков! — заметил Моншармен.
— Нас здесь четверо!.. — воскликнул Ришар, — четверо, чтобы следить за конвертом и этой слабоумной, мамашей Жири!.. Держу пари, он даже не прикоснётся к конверту! А если и прикоснётся — что ж, нас всё ещё четверо!..
Они договорились встретиться через два дня в кабинете Ришара, за полчаса до спектакля.
Ришар прибыл раньше всех, и первым, что он увидел на своём столе, был конверт — точно такой же, как тот, что они нашли в прошлый раз, адресованный "П. О. — лично". Эта находка его отнюдь не успокоила.
Он метался по комнате, словно лев в клетке. Он ругался, он рвал и метал. Он подозревал всех и каждого. Он встретил своего секретаря Реми, который прибыл в это же время, такими загадочно гневными словами и такими угрозами по отношению к каким-то непонятным "людям, которые могут проходить сквозь стены", что какое-то мгновение, находясь рядом с этим молодым человеком, обладающим уравновешенным рассудком и безупречными манерами, он казался просто безумным! Наконец прибыли Габриэль, Мерсье и Моншармен. Он закрыл за ними дверь на два оборота, после чего показал конверт, не скрывая того факта, что по-прежнему понятия не имеет, каким способом тот к нему попал. А затем он вынул из кармана двадцать банкнот по тысяче франков — на этот раз настоящие, подлинные банкноты — и положил их в конверт. Закрыв конверт, он протянул его Моншармену, говоря:
— Ты сам отнесёшь этот конверт мамаше Жири. Не отдавай его, пока вы не окажетесь на пороге ложи. Не спускай с неё глаз, пока она не войдёт в ложу. А когда она будет внутри, следить за ней будем мы втроём; положитесь на меня.
Моншармен ушёл с конвертом. Ришар, Габриэль и Мерсье уселись в зале таким образом, чтобы конверт просматривался, по возможности, ещё лучше, чем в первый раз. И всё время на конверт смотрели восемь глаз. Эти восемь глаз не видели ничего, ничего кроме конверта!
После спектакля конверт всё ещё находился на том же месте, где его оставила мадам Жири — на полочке возле подлокотника кресла. Когда четверо мужчин собрались вокруг конверта, Ришар поднял его, показал всем, что конверт неповреждён, и сказал:
— Определённо, нашему приятелю придётся найти другую систему, если он хочет завладеть нашими двадцатью тысячами франков.
И распечатал конверт.
Он пересчитал банкноты. Все были на месте.
— Всё, кончилось волшебство! — объявил он.
Неожиданно Моншармен побледнел и сказал:
— Покажи мне его…
Он взял банкноты и посмотрел на них:
— Но ведь это же билеты "Sainte Farce"! — закричал он. — Он забрал настоящие банкноты и заменил их на фальшивки!..
Это была правда. Ришар рухнул в кресло.
— Это не может так закончиться, — вполголоса произнёс Моншармен…
Все четверо переглянулись с подавленным видом.
Ришар проворчал:
— Это стоит подороже, чем фокусы Робер-Удэна![6]
Конец главы.
Примечания переводчиков*:
[1] Эта фраза является почти точной цитатой из введения к французскому переводу 1860 года "Воспоминаний" Лоренцо да Понте. Да Понте — итальянский поэт и либреттист, более всего известен благодаря либретто к самым популярным операм Моцарта: "Так поступают все" (Così fan tutte), "Свадьба Фигаро" (Le nozze di Figaro) и "Дон Жуан" (Don Giovanni). Фраза Леру звучит так: "élevant leurs mains en conque à leurs oreilles, comme pour mieux boire le vent de l’orchestre". Фраза из введения к "Воспоминаниям" да Понте, написанного Альфонсом де Ламартином, звучит так: "élevant ses deux mains en conque à ses oreilles, comme pour mieux boire le vent de l’orchestre". Непонятно, почему Леру решил использовать эту фразу в этом месте. Де Ламартин описывает свои впечатления в тот момент, когда он смотрел, как да Понте слушает итальянскую оперу: "...прикладывал сложенные чашечкой ладони к обоим ушам, словно стремясь лучше впитать звуки оркестра". Леру описывает слепых поклонников оперы, похожих на опиумных наркоманов, которые делают то же самое. Если Леру действительно заимствовал эту фразу у де Ламартина, то не совсем понятно, сделал он это намеренно или нет, поскольку никакой ассоциации с да Понте эта фраза не несёт — кроме разве что общей связи с оперой.
[2] В предыдущей главе фельетона, "На маскараде", Кристина и Рауль прячутся в соседней ложе и случайно подслушивают, как Эрик произносит эти слова, обращаясь к директорам. Эту часть главы Леру впоследствии вырезал, когда готовил книгу к первому изданию.
[3] Тщательное изучение "Le Petit Journal", ежедневной парижской газеты, похожей на "Le Gaulois", с 1863 по 1910 годы, не обнаружило фельетона под названием "La Fille du Vampire" ("Дочь вампира"). Скорее всего, этот роман с продолжением был выдуман Гастоном Леру.
[4] Балюстра (балясина) — фигурный столбик, поддерживающий перила ограждений, лестниц и балконов.
[5] Билеты "Sainte Farce" не являлись настоящими банкнотами, хотя внешне выглядели очень похоже, это было что-то вроде игровых денег.
[6] Жан Эжен Робер-Удэн (Jean Eugene Robert-Houdin) — французский маг и фокусник, живший в 19 веке. Был кумиром венгро-американского иллюзиониста Эрика Вайса, который в его честь взял себе псевдоним Гарри Гудини.
Отредактировано Мышь_полевая (2014-02-20 12:14:27)
