Мышь_полевая
Очень рада вас здесь видеть

Да, Феликс сын Николая и Маши.
А Обезьяна... ммм, да он так задуман, чтобы интриговать. У него в дальнейшем очень значимая роль)))

Вечером выложу вторую главу

Deydra
И Вам спасибо, что читаете дальше 

Увы, эксперименты эксперименты завершены, при чем завершены удачно - с точки зрения Джейсона и его сторонником(( В этом вся суть продолжения))

Не сыпьте мне самой соль на рану))

Итак, обещанная вторая главка...

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

2. Домой.

Затаив дыхание, Феликс приник к окну вагона. Это был его любимый участок пути – когда железнодорожное полотно пролегало по самому краю перешейка, соединяющего Новую Падую и Альфа-Вавилон.
Далеко-далеко внизу виднелась земля, плывущая то в тумане, то в дымке, похожей на воду.
Километр промелькнул так, а затем вновь потянулись подсобные здания и бараки рабочих, обслуживающих железную дорогу.

Со вздохом Феликс оторвался от окна.
– Прослеживаешь маршрут своего батюшки? – поинтересовался Джеффри, сидящий напротив.
Феликс улыбнулся.
– Да будет тебе известно, мой батюшка путешествовал по совершенно иной местности по другую сторону от Вавилона. Хотелось бы и мне когда-нибудь спуститься на поверхность Земли.
– Чего ради? Рисковать жизнь из простого любопытства?
– Там ведь все-таки осталась наша родина…
– Если так хочешь поностальгировать по своей Матушке-России, перечитай «Войну и Мир» или мемуары первых переселенцев. Ты – слишком ценный гражданин Вавилона, чтобы рисковать тобой ради прогулки по пустошам.
– Ну, для того, чтобы перечитать «Войну и Мир», я должен ее хотя бы прочитать.
– Какой же ты русский, раз не читаешь Толстого? Ты же еще и водку не пьешь! Ты неправильный русский.
– Я в церковь хожу. На Пасху со всеми целуюсь, даже со слугами.
– Отлично! Приду к тебе на Пасху!
– Иди к черту! – рассмеялся Феликс.

Отбыв из Новой Падуи ранним утром, в Вавилон они прибыли как раз ко времени ланча. Поезд остановился на центральном вокзале – в самом транспортном сердце, из которого разбегались вены и артерии во все концы и окраины колоссального полиса.

На перроне, как всегда, царила суматоха и оживление. Студенты, прибывшие на Рождественские  каникулы, никак не желали растворяться в общей массе народа. Кто-то долго и эмоционально прощался, кто-то отправлялся в привокзальные или близлежащие рестораны в полном составе своих шумных компаний, а кто-то тут же спешил на другой поезд, идущий до нужного ему района города.

Свою лепту в неразбериху вносили и слуги. Многие из них совершенно терялись в подобной обстановке – терялись в прямом и переносном смысле. То тут, то там топтались на месте эти потеряшки в стандартных серо-коричневых одеяниях и с табличками на груди. Кстати, таблички – этот практичный и полезный элемент из древне римского быта – существенно облегчали поиск хозяев.
К счастью, Ганька держался к своему хозяину поближе.
Распрощавшись с Джеффри, Феликс сел в механический экипаж и велел ехать в русский квартал. Экипаж он выбрал побольше, чтоб в него поместились Ганька и багаж, и покомфортнее. В салоне оказались живые цветы, коробка лимонных леденцов и пачка свежих газет.
Феликс взял в руки одну из них и стал не читать, а скорее лениво скользить по страницам взглядом, то и дело отвлекаясь на обзор видов за окном.

Как же он соскучился по Вавилону! В Новой Падуе, все же, слишком тихо. Туда хорошо ездить не только учиться, но и отдыхать от светской жизни. А Вавилон всегда весь кипит, исходясь паром и дымом из миллионов своих труб и щелей.
Что, кстати, в нем происходило за последние недели? Феликс вновь обратился к газете.
«В прошлый четверг при невероятном скоплении публики в синематоргафе «Иллюзион» состоялась премьера первого звукового фильма «Геркулес». Никогда еще история о великом полубоге не пользовалась таким успехом!»
«Двадцать пятого декабря состоится рождественский бал-маскарад во дворце претора…»
Феликс улыбнулся – к него уже был заказан костюм для маскарада.
Он едва успел прочесть еще одну заметку (о том, что Новым Скотленд-Ярдом разыскивается некто А. Шольц за многочисленные медицинские преступления), как они прибыли.

Феликс велел машинисту остановиться не у особняка, а в самом начале улицы, у церкви Андрея Первозванного. Ему хотелось прогуляться. Ганьку с багажом он отправил дальше – не тащить же ему чемоданы за хозяином.
Зашагав по улице, которую знал с детства, Феликс почувствовал себя дома. То и дело кто-то приветствовал его, справлялся о его здоровье.
А когда она наконец-то дошел до дома, на пороге уже стоял вышедший встретить его отец.
Феликс взбежал по ступеням и крепко-крепко обнял его.
Николай Дурново долго не отпускал сына из объятий – чтобы не дать ему заметить слезы, навернувшиеся на глаза.
– А я тебя с утра жду. Видишь, при параде, - Николай на шаг отступил от сына, показывая, что на нем совершенно новый пиджак. – Доволен мной?
– Что за разговоры, папенька? – притворно возмутился Феликс. – Я тобою доволен безусловно и всегда. Но я рад, что наказ мой ты выполнил.
Николай со смехом потрепал сына по голове и оба вошли в дом.

Уже десять лет, минувших после смерти его любимой жены, Николай Дурново жил одиноким вдовцом, не выходя в свет. В последние годы он вообще не покидал пределов русского квартала, бывая лишь в храме и в сквере, и изредка посещая завод, доставшийся в наследство от тестя. Гардероб он не обновлял, как считал, за ненадобностью.
Но терпение Феликса иссякло, когда на самом новом (то есть, пошитом уже на его памяти) костюме отца появилась заплатка. Уезжая в этом году в Падую, он взял с отца слово, что тот купит себе приличную обнову.
Теперь же он на что угодно готов был поспорить, что обнову отец купил в магазине готового платья только вчера.

Deydra

Когда я села перепечатывать текст в комп, тоже обнаружила, что Джеф немного уальдовскогго типа. Но это вышло случайно, честно!))

А то что его никто не перевоспитывает - так господам в Вавилоне позволено все.

:sp:

Мышь_полевая

Не сочтите за спойлер - но приведет.

но тут все зависит не только от автора, но и от его компа (*на который сегодня были сложены все маты). Пока машина-зверь работает, продолжаю выкладывать...

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

4. Родные рабочие.

На следующий день Феликс вместе с отцом отправился на завод, который тот унаследовал после смерти своего тестя.
Вообще-то смотреть они поехали не сам завод, а благотворительный спектакль, который давали в зале для собраний в административном здании завода.

Административное здание было верхушкой, крохотной головкой огромного тела завода, уходящего на многие километры вглубь города. С точки зрения же Верхнего города, оно являлось небольшим, невзрачным домиком на Восточной окраине.

Благотворительный спектакль был устроен для сбора средств для яслей и детских садиков, в которых содержались дети рабочих. В последние годы рабочие (не только их завода, но и многих других) все хуже заботились о своем потомстве. И правительство справедливо рассудило, что разумнее и полезнее будет содержать детей в специализированных учреждениях не временно, как это было раньше, а постоянно.

Играла спектакль небольшая театральная труппа, которую Николаю посоветовал его друг Джереми Блейк. Труппа была из тех, что не имеет собственного театра, и работает на заказ на различных торжествах. Но Джереми Блейк поручился за качество их исполнения.
Поскольку забота о детях – дело благородное, Николай Дурново заказал труппе пьесу с глубоко-духовным сюжетом. Хотя она и была написан альфа-вавилонянином, потомком выходцев из Америки, но повествовала о русском святом старце Григории (к слову, лишь недавно канонизированном вавилонской епархией).
Этот истинно русский старец, молитвенник, был известен тем, что силой, данной ему Господом, исцелял больных. Особенно почитали его за заботу о последнем русском цесаревиче, усопшем еще до становления Альфа-Вавилона.

Народу на спектакль пришло неожиданно много, и далеко не все из них были выходцами из России.
В центре партера разместили дам, по краю – господ, а за специально установленным ограждением – некоторых рабочих, избранных управляющим из общего числа.
Феликс сидел, разумеется, в первом ряду, возле отца, а за ними – госпожа Марта Коллинз, которая сумела-таки приволочь сюда своего непутевого Джеффри. Он, конечно, смиренно пришел, но присутствовал только физически. Каждый раз оглядываясь на него, Феликс с трудом сдерживал смех.
Наконец, свет погас, занавес поднялся и действо началось.
Первая сцена происходила в глухой русской деревне – темный дом с низкими потолками, вечный полумрак за окном и лишь старинная икона с лампадой мерцает золотистым светом. Но уже в следующем явлении действие перенеслось в столицу, в Санкт-Петербург…
Пьеса состояла из одного действия, поэтому все события просто-таки мелькали перед зрителями, как череда прихожан и просителей – перед старцем Григорием. Завершилось же все почти как в античной трагедии: смерть старца осталась за сценой – лишь царице сообщили страшную весть.

Едва опустился занавес, аплодисментами разразились не только господа, но и рабочие, которые, похоже, как цветок к солнцу, потянулись своими хмурыми душами к образу святого.
Актеры, раскланявшись, удалились за кулисы, а на сцену поднялся господин Фридель, управляющий завода. Декорации стояли на прежних местах и он, оглядевшись, рассмеялся:
– Всегда мечтал побывать в Петербурге.
Зал рассмеялся ему в ответ.
– А теперь, господин Дурново, у нас для вас небольшой сюрприз. Вернее, не у нас – нам лишь выпала честь вручить вам эту невозможную прелесть.
Фридель взмахнул рукой и двое рабочих внесли на сцену громоздкий ящик с государственной печатью. Зал затаил дыхание, а управляющий тем временем продолжал:
– Таких вот штучек на весь Альфа-Вавилон всего три. Пока что. Такая есть у самого претора, у почтенного профессора Монро, а теперь будет и у вас.
Рабочие по указанию Фриделя поставили ящик на стол, за которым пару минут назад рыдала императрица. Затем управляющий снял с ящика крышку и откинул боковую стенку.
Взглядам всех присутствующих предстала хитроумная, немного громоздкая, но, в то же время, отчего-то приятная глазу конструкция. Несколько удивленных вздохов пронеслось по залу.
– Кто знает, что это за зверь? – поинтересовался Фридель. Разумеется, ответить не смог никто. – Это новейший аппарат для проигрывания звуковых фильмов! Повторяю, кроме господина Дурново такие аппараты есть лишь у двоих людей. Один из которых сам претор!
Все, кто сидел ближе к Николаю, тут же принялись поздравлять его, выражать свое восхищение, белую зависть и изумление. Сам же обладатель бесценного агрегата выглядел совершенно растерянным, хотя вежливо улыбнулся и благодарил за комплименты.
– Ты что такого натворил, пока меня дома не было? – украдкой спросил Феликс.
Николай пожал плечами.
– Если б я знал! Наверняка, тут какая-то ошибка и аппарат завтра заберут, а меня посадят.
Закончился вечер на весьма забавной ноте. Фридель вывел на сцену невероятно смущенного молодого парня со светлыми волосами.
– Представься, - велел управляющий.
– Никита Петров, рабочий пятьдесят третьего цеха, - пробормотал парень и лицо его зарделось, отчего притихшая было публика принялась посмеиваться.
– Что ты любишь делать?
– Работать. Все рабочие нашего завода любят работать.
Тут уж зал от души рассмеялся.
– А кроме этого? – как бы подсказал Фридель.
– Я петь люблю, - расплылся в улыбке Никита Петров.
– Споешь для дорогого хозяина?
– Да-да! Буду так счастлив.
Управляющий отступил в сторону и публика поспешила поддержать молодого рабочего аплодисментами.
Никита Петров еще несколько секунд потоптался на сцене, основательно взъерошил свои пшеничные волосы и пропустил вступление пианиста. И лишь когда выглянувший из-за кулис Фридель махнул ему рукой, он запел.
Пел он какой-то старинный, очень трогательный романс. Разумеется, слова были простыми, но голос и сам факт того, что простой рабочий может петь (пусть даже, слегка фальшивя) ошеломили гостей. Пожилые дамы вроде тетушки Марты, даже не удержались от слез.
– Ах, мсье Дурново! – зашептала она, едва Никита Петров умолк и стал кланяться. – подарите мне этого прекрасного юношу.
– Сожалею, мадам, - усмехнулся Николай. – Подумайте: что сможет делать простой рабочий в городском доме? Не станет же он лопатой бросать уголь в ваш камин. К тому же, мне так не хочется терять подобный самородок.

Deydra

Как сказал Дракула в исполнении Лесли Нильсена: "Мне нравится направление, в котором вы мыслите, дорогая!"

Они действительно положительные, но все-таки герои своего времени. Существующая ситуация для них нормальна, они не мыслят жизнь иначе. Во всяком случае, Феликс. Во всяком случае, пока.

А на Никиту Петрова у меня большие планы))

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

5. На балу у претора.

Под чудо новейшей техники выделили в доме Дурново отдельную комнату. И, вздохнув, оставили до лучших времен.
Все-таки, единственный существующий звуковой фильм пока имелся лишь в синематографе «Иллюзион». Возможно, еще и у претора, но об этом оставалось лишь гадать.

Тем временем, до традиционного рождественского бала у претора оставалось недолго. Феликс был весь в предвкушении, но никому и словом не обмолвился, какой заказал костюм. Лишь упомянул, что он неким образом связан с мифологией. Впрочем, это было неудивительно и даже не оригинально – весь Альфа-Вавилон в последнее время невероятно увлекся древностью и оккультизмом.

Двадцать четвертого декабря, накануне бала, посыльный от портного наконец-то принес костюм. Феликс тут же отправился его примерять, прихватив Ганьку для помощи. А облачившись, предстал перед папенькой.
– Красиво, - отметил Николай, внимательно оглядев сына. Потом отпил еще глоток чая и уточнил. – Ты – Тутанхамон?
–  Я – Рамзес Великий!
–  Больно хорош и слишком бледный. Но костюм тебе идет. Только ты учти, что на балу будешь единственным южанином.
– Почему же?
– Претор нынче увлекся северной мифологией.
Феликс лишь пожал плечами.
– Не вижу ничего дурного в том, чтобы выделиться из толпы.
Николай, похоже, был отчего-то с сыном не согласен, но предпочел промолчать.

Дворец претора был выстроен около десяти лет назад, сразу после смерти Кристофера МакКлелана, при чем за рекордный срок – в три года. Старый претор довольствовался особняком в престижном районе полиса, но его сын Джейсон славился своей тягой к роскоши и в то же время к некоему монументализму.
Новый дворец казался удивительно похожим на замок, он одновременно и навевал мысли о футуристической архитектуре, и напоминал нечто древнее, наподобие зданий Карнака.
Именно последнее сравнение чаще всего приходило Феликсу в голову, и именно поэтому он выбрал себе костюм египетского царевича.

Едва выйдя из механического экипажа, он понял, насколько был прав отец. Будто он из Альфа-Вавилона попал прямиком в Вальхаллу!
   Нет, он, разумеется, прекрасно знал, что Джейсон МаКлелан увлекается северной мифологией, но никак не мог предположить, что весь цвет вавилонского общества будет выражать свою преданность таким образом. В прошлом году претор, конечно, был на балу в костюме Одина, но все остальные нарядились кто во что горазд. О, вавилоняне на многое были горазды! Но в это Рождество проявили удивительное единодушие.
Все было странно на этом балу. Даже вместо ели посреди зала возвышался ветвистый ясень, украшенный фонариками.
Валькирии и викинги, боги и норны веселились и танцевали вокруг могучего древа и многие то и дело с усмешкой поглядывали на растерянного Рамзеса. В какой-то момент Феликс почувствовал, как кто-то ткнул его в спину. Он обернулся и отнюдь не дивился, увидав Джорджа Дейла. Хлопнув приятеля по плечу, подвыпивший викинг вновь скрылся в толпе.

Бродя по большой зале и окружающим ее анфиладам комнат, Феликс встретил и Джеффри Коллинза, одетого в костюм Бальдра.
– О, да ты Тутанхамон! Смелое решение, - криво усмехнулся он, оглядев друга с ног до головы.
– Я Рамзес! – воскликнул Феликс. – Сколько можно? Папенька меня тоже Тутанхамоном обозвал.
– Ты уж прости, но на Рамзеса ты не слишком-то похож. Вот самую чуточку что-то не то.
Феликс хотел что-то сострить в ответ, но тут пробило половину одиннадцатого – ровно в это время должны были появиться претор с дочерью – Софией МакКлелан. Жена претора уже долгие годы была тяжело больна и не появлялась на людях.
Все собрались в главном зале и вскоре на главной лестнице появились могучий Один и нежная Фрея. Оба выглядели истинными северными божествами – спокойные, величественные, немного уставшие от суетного мира смертных. Но если сорокалетнему Джейсону, как лидеру, даже шла некоторая доля высокомерия, то на юную Софию было немного неприятно смотреть.
С усмешкой претор оглядел зал и произнес:
– Приветствую вас, небожители!
Ответом стали всеобщие смех и овации. Никаких длинных речей не требовалось. Здесь, в высшем круге Альфа-Вавилона все были свои.
Один и Фрея спустились в зал и сделали на освободившемся пространстве круг вальса. В конце круга в танец должны были вступить все остальные и именно в этот момент в Фрея перепорхнула в объятия Рамзеса. Это заметили, разумеется, все, но более всех изумился Рамзес.
– Для меня это большая честь, мисс МакКлелан!
Софи устало поглядела на него.
– Египтянин… Боже мой, хоть какое-то разнообразие.
– Но за что мне оказана такая честь? – Феликс продолжал изображать галантного кавалера.
– Так решил царь богов, - пожала София плечами.
Более за танец они не сказали друг другу ни слова, а после с легкой душой разошлись в разные стороны.
Феликс вновь отправился бродить по соседним залам и стал наблюдать, как небожители проводят время за карточными столами и в неторопливой беседе. Но, где бы он ни появлялся, всюду его сопровождали взоры любопытных и настырный лукавый шепот. Даже несколько молодых людей, которых он знал по Новой Падуе, смерили его оценивающими взглядами, словно так и говоря: «Не прост же ты, приятель!»
«И взбрело же претору в голову испортить мне весь вечер своей дочерью!» - зло подумал Феликс.

В конце-концов он решил выйти на одну из террас, с которых открывался вид на обширный сад претора. Там он встретил Софию МакКлелан. Она стояла возле перил, лениво постукивая веером об руку.
– Ах, вот и вы, - произнесла она, увидев Феликса. – Отец настаивает, чтобы мы побеседовали.
– Я с огромным удовольствием побеседую с вами, мадемуазель. Тем более, раз так хочет претор.
– Тогда извольте сделать даме комплимент.
– Вы обворожительный в образе Фреи. Да и сами по себе хороши собой.
– Благодарю, - кивнула София.
– Но…
– Продолжайте.
– Я просто хотел заметить, что вы удивительно непохожи на своего отца.
– В этом как раз нет ничего удивительного. В нашей семье только мужчины – отцы, сыновья, братья – похожи между собой внешне. Такая уж наследственность. А все женщины выглядят несколько… чуждыми. В ответ на ваш комплимент позволю себе заметить, что вам удивительно идет египетский макияж. Жаль, что он теперь не в моде. Что ж, мсье Дурново, благодарю за беседу.
И, не дав Феликсу более вставить ни слова, она поспешила развернуться и скрыться в саду. По ее тону, взгляду и движениям становилось ясно, что следовать за нею не стоит.

В итоге Феликс решил, что лучше ему убраться с этого странного бала пораньше, не дожидаясь дальнейших божественных милостей. Была уже половина двенадцатого, гости вновь стали стягиваться в большой зал, к подножию колоссального ясеня. А Феликс как раз к выходу, надеясь, что если поторопится, успеет встретить Рождество с отцом.
Однако, пока он ждал перед дворцом свой экипаж, произошло еще кое-что странное.
Феликс остался стоять на ступенях один, погруженный в свои мысли, и вдруг почувствовал грубое прикосновение на своем плече. Он весь внутренне сжался, решив, что это вновь Джордж Дейл, который непременно потащит его обратно и начнет поить. Но оказалось, что это всего лишь лакей. Высокого роста, одетый, как и вся прочая прислуга в этот вечер в холщевые рубаху, штаны и сапоги из кусков шкуры, он просто стоял и сжимал плечо молодого господина и грустно глядя в его глаза.
– Ты что, дурак? – гневно воскликнул Феликс.
Лакей пробормотал что-то невнятное и отошел обратно к колонне у входа.
Феликс какое-то время смотрел на него, но не увидел более никаких странностей. Обычный верзила-лакей, годный лишь для того, чтоб торчать у входа…
Затем подали его личный механический экипаж, на заднем сидении которого, воспользовавшись моментом, дремал старый Ганька. Феликс не стал его будить, тем более, что места еще было предостаточно.
– Куда прикажете везти, сэр? – спросил машинист, едва он устроился.
– Домой, - вздохнул Феликс.

Итак...

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

6. Послание.

Дорогой  Феликс наблюдал за тем, как веселится город. В эти мгновения отчетливо ощущалось, что праздник Рождества приурочен к концу римских Сатурналий. Рестораны, театры, варьете – все сверкало, искрилось, отовсюду гремела музыка.

По одному из проспектов было не проехать из-за толпы: стояли минут пять в надежде, что появится возможность проскользнуть, но дождались только, что какой-то потерянный слуга с разбитой головой подошел к их экипажу, уткнулся лбом в одно из боковых окон и стал просто таращиться на Феликса. Тогда машинист посигналил, чтобы отогнать его прочь и сдал чуть назад.
Пришлось заложить небольшой крюк, но зато они проехали мимо «Сирен». Вот это кабаре выглядело действительно сказочно!
По всему фасаду горели факелы, за окнами мерцал таинственный свет (живой огонь или приглушенное электричество, Феликс так и не понял), и повсюду были сирены! Прекрасные, полунагие девушки сидели в каждом окне, стояли на длинно балконе второго этажа и лучезарно улыбались. Не удержавшись, Феликс открыл окно экипажа и послал им воздушный поцелуй.

Приехав домой, он с изумлением обнаружил, что отец сидит за праздничным столом не в одиночестве.
По правую руку от него сидел… Никита Петров. Перед рабочим, также как и перед господином, стояла тарелка с едой и бокал вина. Но, как и несколько дней назад, на сцене, он был смущен словно ребенок, и не притрагивался еще, похоже, ни к чему.
– Поглядите-ка! Рамзес вернулся, - рассмеялся  Николай. – Ты вовремя – до Рождества пять минут осталось.
– А ты, вижу, гостя позвал, - заметил Феликс, садясь за стол.
– Ну не сидеть же мне в одиночестве. Балы ваши я не люблю…А Никита вот мне спел. Хорошо спел, я даже поплакал. Я и решил его с барского стола прикормить. У него самого сегодня как раз свободный день, а семьи нет. Пусть посидит.
– Пусть. Он вроде бы тихий, - согласился Феликс, мельком подумав о том, что в недрах полиса многие собраться Никиты Петрова и сейчас трудятся на заводах и в котельных – чтобы город мог жить и справлять Рождество.
Тем временем подошел лакей Николая и стал разливать шампанское. Никите налили последним и сразу же раздался бой каминных часов.
- С Рождеством! – провозгласил Николай.
Они с сыном подняли бокалы и, выпив по глотку, отставили. Никита пытался все повторить за ними, но пить некрепкое шипучее вино да еще по чуть-чуть было для него непривычно. Хлебнув хорошенько, он вдруг поперхнулся и зафыркал.
Оба Дурново рассмеялись, а Никита, видя их веселье, благодушно улыбнулся.
- Думаю, много наливать ему не стоит, - заметил Феликс. – Папенька, что же мы в тишине гробовой сидим? Может, хоть радио включим? Не зря же лучшие инженеры Вавилона старались…
Николай поморщился.
- Не хочу. Что я там услышу в Рождество? Только претора и различных святейшеств. Что мне за радость их слушать?
- Тогда, может быть, музыку включим? Или кино? У нас ведь есть несколько пленок.
- Нет, - вновь отмахнулся Николай. – Ты можешь идти смотреть, а я тогда еще Никиту послушаю.
Он договорил фразу до конца, но умолк резко, будто осекся.
Затем поднялся из-за стола и прошел в угол гостиной, к рождественской елке. Из-за нее он достал странный крупный сверток в обычной оберточной бумаге, уже разорванной, со сломанной сургучной печатью.
- Это… тебе прислали. Утром, - проговорил Николай медленно, сосредоточенно.
- Подарок?
- Просто посылка. Какая-то кинопленка.
Феликс рассмеялся.
- Должно быть, что-то пикантное в подарок от Джорджа. Только бы не от Джеффа.
- Это звуковая пленка.
- О, так это замечательно! Давай ее и посмотрим.
- Было вложено письмо. Там сказано, чтобы ты посмотрел пленку один.
- Так ты даже и письмо распечатал?.. Посылка ведь предназначена для меня.
- Прости старика, Рамзес. Не удержался.
Николай в эту минуту и вправду напоминал старика.
- Так мне смотреть это или нет? – осторожно спросил Феликс, уже отчетливо понимая, что это вовсе не подарок от Джорджа.
Николай помедлил.
- Тебе же прислали. Твое дело.
- Ладно, - кивнул Феликс и поднялся из-за стола. – Тогда, пожалуй, пойду посмотрю прямо сейчас.
- Иди.
Феликс посмотрел еще на отца, затем на растерянного Никиту и вышел из столовой.
Николай тяжело вздохнул, глядя, как сын удаляется по анфиладе темных комнат.
- Савва, водки стопку налей, - велел он лакею.

Прежде чем идти в комнату с киноаппаратом, Феликс заглянул в людскую, думая взять с собой Ганьку. Но там творилось что-то невообразимое – праздник шел полным ходом, все немногочисленные слуги уже были пьяны, кроме старшей кухарки. Ганька уже сидел тихий после двух принятых стаканов дешевого портвейна.

Так что Феликс отправился смотреть присланный фильм один, тем более, что именно так и значилось в письме приложенном к посылке.
Установив пленку в аппарат, он щелкнул выключателем (рычажком, покрытым зеленой эмалью) и быстро выключил свет в комнате. И едва успел сесть в кресло, прежде чем белесый, испещренный пятнами и полосами свет сменился изображением.

Феликс увидел очень большую, просторную, почти пустынную комнату с гротескно-крупной мебелью. А в комнате, в кресле с высокой спинкой сидел маленький, старый, лысый человечек. Он был одет в удобные домашние штаны, куртку и тапочки.
- Здравствуй, Феликс, - заговорил человечек и из динамиков в аппарате зазвучал его голос, более чистый, чем записанный на звуковые валики. – Ты никогда меня не видел, но я внимательно следил за твоей судьбой. Уже долгие годы я живу отшельником – один, в этом вот доме. Ты скоро поймешь причину, по которой я не могу выйти на улицу… В свое время был специально распущен слух о бароне Z, обросший в последствии множеством невероятных подробностей и баек. Из тех, что доходили до меня, ни одна не являлась правдой. На самом деле меня зовут Рудольф Беккер. Доктор Рудольф Беккер… В те минуты, когда ты смотришь эту пленку, я уже умер. Ах да! Феликс, как ни жаль мне это говорить, но ты тоже умер. Еще при рождении.

А вот не буду я вас мучить, особенно, после такого перерыва )

7. Рассказ доктора Беккера.

Ты, должно быть, слышал обо мне, Феликс, - о той страшной истории, что приключилась с моим сыном Чарли. Патологии в его поведении явились прямым следствием операции на его мозге – операции, которую провел я сам.
После его гибели меня самого посадили под арест, запретили заниматься медициной… Но только поначалу. Я оказался нужен правительству города. И мне суждено было совершить еще один, более тяжелый и страшный грех.

[Доктор умолк, отведя взор от объектива камеры. Несколько секунд он мучительно подбирал слова для того, чтобы продолжить рассказ]

В какой-то момент ученые Альфа-Вавилона сделали жуткое открытие: оказывается, за те долгие годы, что обитатели Верхнего и Нижнего города живут отдельно друг от друга, они стали, они стали невероятно отличны друг от друга.
Также люди, живущие на изолированном острове или закрытой общиной, сохраняют или приобретают свойства, которых нет у людей на большой земле. Этот процесс начался еще до переселения, а в Альфа-Вавилоне продолжился и закрепился.
Рабочий и господствующий класс постепенно стали разными народами. Но те, кто правит Альфа-Вавилоном, предпочли видеть их разными расами, разными видами.
Могу предположить, что ужасные убийства, которые совершил мой сын сыграли не последнюю роль в этом решении, но ему, как и убийствам, не может быть оправдания.
Они решили ускорить социальное расслоение, создать страты… Да нет, пожалуй, они захотели создать действительно новый вид человека. Не человека, а настоящего раба по праву рождения. Пропаганда тут могла играть только вспомогательную роль, хотя и ею занялись вплотную. Знаменитый «чудесным образом спасенный отрывок записи голоса Эдварда МакКлелана» –  это действительно отрывок записи, сделанной основателем города, но перезаписанный Джейсоном. С нужными ему купюрами, разумеется.
Но изменить людей Нижнего города должна была особая сыворотка, воздействующая на развитие нервной системы, мозга, а самое главное – делающая эти изменения, эти патологии наследственными. И якобы необратимыми. Таковыми их хотели видеть Джейсон и эти мясники, Монро и Тэтч. Но я для того и взялся за создание сыворотки, чтобы оставался хотя бы шанс все исправить.
До сих пор я с ужасом вспоминаю  те месяцы, когда, когда изобретал эту дьявольскую сыворотку, когда ставил эксперименты. Я вынужден был ставить эксперименты на живых людях, животные тут не годились. Несчастные думали, что им вводят какую-то вакцину. Уже тогда рабочие и слуги безропотно верили своим господам! Они сами пришли на бойню.
А потом началась поголовная вакцинация, и все добровольно подставляли свои руки под иглы. Я лично участвовал во многих выездах на наиболее важные объекты. Боже, как мне иногда хотелось умереть! Но я не мог – не имел права. Я оставался единственным, кто был способен дать Вавилону шанс на спасение.
Господа, желая полностью подчинить слуг, обрекли себя на стагнацию и гибель. Нынешнее общество обречено на уничтожение – а значит, должно быть уничтожено, пока не поздно!..

[Тут изображение моргнуло, будто запись была остановлена, а затем пущена вновь]

Хорошо помню свой последний выезд. Я уже предполагал, что буду действовать именно в этот, последний момент, потому что нельзя было рисковать раньше, но тогда вмешалась сама Судьба.
Все происходило в бараке, в прачечном цеху. Дело очень затянулось из-за того, что одна прачка тогда рожала. Она была очень молода… Отцом ребенка был какой-то рабочий, который ремонтировал центрифугу для сушки белья, а затем его перевели на завод. Впрочем, это было неважно, рабочие уже тогда размножались бездумно и хаотично – это очень выгодно и удобно для города.

Знаешь, Феликс, я долгие годы был семейным врачом у Гагариных – у семьи жены твоего отца.
Именно поэтому, полагаю, Николай пришел ко мне, когда его жена оказалась в критическом состоянии. Роды были трудными.
Да-да! В доме Дурново в ту ночь тоже рожала женщина. Символично, не правда ли? Но беда в том, что высший свет слишком подвержен моде. Никак не откажутся от такой мерзости, как корсет.
Мария Дурново, урожденная Гагарина, конечно, была слаба, в крайне тяжелом состоянии, но жива. А вот ее ребенок погиб – испустил дух, едва я пришел. Но молодой матери об это ничего не сказали, опасаясь за ее жизнь и разум.
Вот тогда я и понял, что должен делать. Я спросил Николая Дурново, готов ли он принять в свой дом осиротевшего младенца, скрыв при этом ото всех гибель собственного сына. И он с радостью согласился. Он ведь очень добрый человек.
Своей жене он, правда, ничего не сказал, но, подозреваю, что сердцем она чуяла подмену. Я слышал, что у тебя, Феликс, были с ней на удивление прохладные отношения. Возможно, причина именно в этом.
А прачке подбросили мертвого аристократического младенца. Кстати, она сама не пережила «вакцинации» и погибла.
Николай Дурново взял с меня слово, что я никому не расскажу о том, что мы сделали, пока я жив. Что ж, формально я рассказываю тебе все это, будучи мертвым. Быть может, это жестоко с моей стороны. Быть может, я бы молчал и после смерти, но у меня есть очень серьезная причина для того, чтобы своими словами разрушить весь твой привычный мир, Феликс.
Я уже говорил, что люди Нижнего города имеют особый генофонд, отличающий их от людей города Верхнего. Так вот, чтобы сыворотка была обратимой, чтобы создать противоядие, требуется образец чистой, здоровой, живой крови. Бастарды, прижитые горничными от господ тут не подходят. Но ты, Феликс, совсем другое дело! В твоих жилах сохранилась чистая кровь рабочих во многих поколениях.
Теперь ты все знаешь. Я дал тебе ключи от твоей судьбы и от судьбы всего Вавилона.
Повторюсь, я следил за твоей жизнью. Ты – очень разумный и, мне кажется, добрый юноша. Просто позволь себе принять верное решение. И не бойся будущего – ничего не может быть страшнее того, куда мы сейчас идем. Куда мы почти пришли…
Прощай, Феликс.

Товарищи, ваше обсуждение это такой невыразимо приятный фид-бэк автору я просто мурлычу!

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

8. Сны и толкования.

Феликс отчетливо осознавал, что происходит Апокалипсис. За пределами странного, заброшенного атриума мир рушился. Во всяком случае, небо, видневшееся в отверстии в потолке, было болезненно-багрового цвета, а падавшие звезды оставляли темно-огненные полосы.
Затем раздались шаги – тяжелые, страшные, неотвратимые. Шаги разносились по всему зданию и по всей оставшейся земле не только звуком, но и дрожью. Кто-то шел там, снаружи. Наконец, он, этот кто-то, наступил на дом, в котором сидел Феликс – страшное, тяжелое, огромное копыто пробило потолок следующего за атриумом зала и разбило плиты пола.
И вот, в сам атриум заглянул ужасный, огнедышащий бык.
Бык был медным и наполненным раскаленными углями.
– Что тебе снится? – спросил бык, наклоняясь низко-низко.

– Что тебе снится? – поинтересовался Джеффри Коллинз, заглядывая за край ширмы. – Ты так стонешь, будто это легендарная Хэзер Эйл или сама Венера.
– Мне ничего не снится, - пробормотал Феликс, спросонья дико озираясь кругом.
– Ты так говоришь каждое утро и каждую ночь стонешь, как жертва Дракулы.
– Вчера я не стонал.
– Вчера ты вообще не спал. Что с тобой дома сделали?
– Со мной ничего дома не сделали.
Джеффри махнул на приятеля рукой и отошел от ширмы.

Многие сокурсники Феликса Дурново в Новой Падуе заметили, что после возвращения с Рождественских каникул он стал другим: обидчивым, вспыльчивым, нервным. Больше не бегал на телеграф два раза в неделю слать телеграммы папеньке.

Кое-кто полагал, что решающую роль в такой перемене сыграла София МакКлелан, известная своим непростым характером.
Окончательно репутация безутешного влюбленного закрепилась за Феликсом, когда в студенческом театре, участником коего он был, решено было поставить «Севильского цирюльника». Феликс маньякально желал играть графа Альмавиву.
Все прекрасно помнили, что София МакКлелан иногда посещала крупные студенческие постановки, и мигом смекнули, что Дурново-младшему хочется произнести для нее со сцены слова любви.

Однако в театре давно имелся характерный актер, исполнявший роли героев-любовников – тот самый бессердечный Артур, по которому сох Джеффри. Так что, один скандал и несколько истерик спустя, Феликса все-таки уговорили взяться за роль Фигаро.

После споров о роли Феликс чувствовал себя совершенно вымотанным. По правде говоря, он вовсе не хотел – они ничего не хотел. Как можно желать чего-то, если тебя нет, если ты давно умер?..
Он не одергивал тех, кто шептался за его спиной о Софии МакКлелан, до которой ему вообще не было дела. Он досконально и тщательно выучил роль Фигаро, хотя, пока он ее учил, ему хотелось содрать собственную кожу. Как он мог просто помыслить о том, чтобы рассказать сокурсникам, почему он не хочет играть слугу?

В вечер перед спектаклем Феликс сидел в «висячем саду» – так студенты прозвали многоярусный сквер, весь состоящий из ажурных решеток, лесенок, беседок и, разумеется, всевозможных кадок с цветами и деревцами.

Наступили сумерки. Феликс сидел неподвижно и смотрел на зеркальную гладь бассейна с водяными лилиями. Время от времени он переводил взгляд на свои руки и думал: неужели эти белые, никогда не знавшие труда руки созданы природой и Богом лишь для того, чтобы быть орудием, множащим благодать Альфа-Вавилона? Если бы не слепой случай, он сейчас был бы биологической деталью какого-либо завода. Может быть, даже завода Гагарина-Дурново. Трудился бы в одном цеху с Никитой Петровым.

Всей своей жизнью и окружением он был приучен смотреть на слуг и рабочих, как на вид людей, созданных, чтобы служить, не годящихся ни для чего иного. Да и не желающих!
А получается так, что выбор сделали за них.
Что же с того? Любое правительство направляет свой народ. Рабочие тяжело трудятся, но в их жизни меньше тяжелых решений и волнений. Разве не справедливо?  Мера ответственности равна мере свободы.
А сам Феликс выбрал бы себе такую жизнь? По-честному, выбрал бы? Нет, конечно…

Размышляя так, Феликс не заметил, как к нему подошел некий невысокий господин в шляпе. В следующую секунду рука несомненно более тонка и аристократичная, чем его собственная, осторожно коснулась его пальцев.
Феликс поднял взор, но вздрогнул лишь спустя секунду, когда осознал, кто перед ним. А перед ним стоял «Обеьяна»: в тонком, поношенном пальто, с лицом, до глаз замотанным шарфом, он сейчас напоминал бедного студента старой Европы. Он часто гулял по вечерам, одевшись так. Выглядел он тогда не то чтобы неприметно, но по крайней мере нормально, даже несколько романтично. Юные, только прибывшие в Новую Падую, обитательницы единственного женского колледжа, случалось, даже интересовались, что это за «загадочный красавец». Потом, правда, чрезвычайно конфузились, узнав, что на самом деле это невероятно уродливый библиотекарь. Хотя, в тайне некоторые начинали интересоваться им еще больше.
– Что с вами? Мне показалось, вам нехорошо, - произнес он, старательно выговаривая слова. – Господин Дурново – верно?
– Да, верно. Это я, - растерянно ответил Феликс. И добавил: - Когда в последний раз спрашивали, меня звали именно так.
– Вам плохо? – решил уточнить «Обезьяна», на всякий случай чуть отстраняясь, будто боясь насмешки.
– Нет-нет, я вполне здоров… А позволите спросить, как вас зовут?
– Вы, разве не знаете моего имени?
– Нет. Откровенно говоря, за годы учебы ни разу не интересовался.
– Зачем же оно вам теперь?
Феликс только пожал плечами и впервые открыто и прямо взглянул этому человеку в глаза – глаза оказались светло-зеленого цвета.
– И все-таки, как вас зовут?
– Кристиан Смит. Довольны?
– Да. Простите, если обидел. Пустое любопытство.
«Обезьяна» (вернее, теперь уже Кристиан) чуть нахмурился и отступил на шаг.
– Если вам не здоровится, я могу проводить вас до вашего корпуса…
– Нет, благодарю, Кристиан. Не стоит беспокоиться. Мне бы просто хотелось остаться одному.
Все еще смотря на него с легкой тревогой и недоверием, Кристиан кивнул, отступил еще чуть-чуть и лишь затем развернулся и ушел.