Жизнь этой женщины оборвалась больше 100 лет назад, но она навсегда вошла в литерутурных и кинематографический мировой фонд. Бланш д’Антиньи (1840- 1874) французская куртизанка, натурщица, певица и актриса времен Второй империи. А мы ее больше знаем под именем Нана- героиня романа Эмиля Золя.
Она родилась в 1840 году в Мартизе, неподалеку от Буржа, и ее псевдоним не был полностью вымышленным, потому что на самом деле ее звали Мари-Эрнестиной Антиньи и она только изменила ими и добавила к фамилии частицу "д".
Как и большая часть девушек ее происхождения, она начала с того, что стала продавщицей в магазине, но, насмотревшись на богатых и элегантных покупательниц, загорелась вполне понятным желанием стать такой же, как они.
Она была свеженькая, аппетитная, смешливая... Больше ничего и не понадобилось, чтобы соблазнить Мезенцева, префекта полиции Его Величества императора Всея Руси. Мезенцев безумно влюбился в нее, едва увидев, и увез с собой в Санкт-Петербург.
И началась настоящая волшебная сказка: живущая в роскошной обстановке, сверкающая драгоценностями, принимающая у себя самых важных из придворных, Бланш скоро сделалась любимицей всего города.
Но успех в обществе не помешал ей сохранить свою природную насмешливость, и по городу ходило множество легкомысленных, а то и не вполне приличных куплетов, которым она обучала своих поклонников за бокалом шампанского.
Однако ничто не могло заменить ей Парижа, и время от времени она сбегала во Францию, чтобы заказать туалеты и драгоценности, а главное - чтобы окунуться в неповторимую атмосферу этого города.
К тому же ею владело честолюбивое стремление, которого не могли заглушить все брошенные к ее ногам богатства: она мечтала играть на сцене, а артистическая карьера была для нее возможна только в Париже.
Ей понадобилась лишь пара улыбок, чтобы добиться от редактора одной петербургской газеты Иосифа Каппельмана рекомендательного письма к Анри Пену, которому принадлежала парижская "Газетт дез Этранже". Каппельман просил коллегу помочь "мадемуазель д'Антиньи как можно быстрее получить дебют в оперетте на сцене "Пале-Рояля".
Сначала Анри Пен попытался ее отговорить, что "ей придется променять свою богатую и спокойную жизнь на бобовую похлебку жизни театральной"; но все уговоры оказались тщетными.
Сидя напротив него, она объясняла, что хочет всего лишь затмить славу Ортанс Шнайдер; тогда, в 1868 году, это было верхом наглости.
Впрочем, его визави была на редкость хороша собой. "Молочно-белая кожа, золотистые, как сжатая пшеница или как шампанское, волосы, угольно-черные ресницы, бросающие легкую тень на щеки, зеленые глаза, искрящиеся лукавством", - роскошное создание, вполне в теле, как любили тогда, - создание, в котором так и кипело заразительное жизнелюбие. Умеет ли она петь?.. Сможет ли держаться на сцене?.. Да какая разница в конце концов! Важно то, что она понравится публике, а в этом Анри Пен был уверен.
Пришлось ему пойти ей навстречу, и вскоре директора "Пале-Рояля", Планкетт и Дормей, сообщили, что "будут иметь честь и удовольствие представить мадемуазель д'Антиньи парижской публике". Нам не известно, какие причины - финансовые или какие-либо иные - способствовали столь быстрому согласию.
В ожидании своего дебюта Бланш каждый вечер показывалась в театре в компании Нестора Рокеплана, одного из столпов парижского общества. Она произвела сенсацию... о ней заговорили... ее принимали как свою
Betinet "Blanche d'Antigny (1840-74) and her Velocipede"
Поэтому, когда 6 июля она впервые вышла на сцену в опереттах "Данэ и его служанка" и "Замок в Тото", зал был настроен весьма доброжелательно.
Это единодушное одобрение - даже дамы не ревновали - основывалось на том, что все были убеждены: происходящее - всего лишь фантазия пресыщенной молодой женщины, которая, осуществив свой мимолетный каприз, вернется к себе в Санкт-Петербург.
Ко всеобщему удивлению, она на редкость хорошо справилась с обеими ролями. Никто ведь не знал, сколько сил и старания она вложила в работу над ними, потому что для нее речь шла об истинном призвании, и она собиралась трудиться настолько серьезно, насколько только сможет, чтобы стать настоящей артисткой.
Видя, какой успех имеет начинающая актриса, Плэнкетт предложил ей контракт на три года по 12 тысяч в год. Но Бланш обещала Мезенцеву вернуться в Санкт-Петербург - и честно отправилась на встречу с ним в Бад. Он был тронут ее поступком и, чувствуя, что ничто не сможет доставить ей большего удовольствия, разрешил еще разок "сыграть комедию"... Он и не подозревал, что теряет ее навсегда... Бланш никогда уже не вернется в Санкт-Петербург.
Она не обманывала Мезенцева, обещая вскоре приехать, - но разве могла она предвидеть, что произойдет встреча, которая окончательно и бесповоротно решит ее судьбу: встреча с Эрве (Эрве (Флоримон Ронже; 1825-1892) - французский композитор и дирижер, один из создателей жанра оперетты-буфф).
Эрве был тогда модным композитором, который только что встал в один ряд с Оффенбахом, написав "Простреленный глаз". А теперь он репетировал в "Фоли Драматик" спектакль "Шильперик III", в котором, следуя обычному своему правилу, оставил за собой главную роль. Но он поссорился с партнершей, Джулией Барон, и пришлось срочно подыскивать актрису на роль Фредегонды.
Премьера стала ее триумфом. Фредегонда была увешана бриллиантами на триста тысяч франков и одета в костюм, который едва прикрывал ее прекрасное тело. Когда занавес опустился, ее наградили такими овациями, каких в этом театре и не слыхивали. Бланш стала знаменитостью.
Но в особенности об успехе примадонны говорил занимаемый ею особняк - дом No.11 по улице Фридланд, арендная плата за который составляла 15 тысяч франков в год, - двухэтажное здание с полуподвалом и помещениями под самой крышей для слуг...
Вестибюль был украшен коврами, стены вдоль лестницы декорированы золочеными решетками, увитыми белой сиренью, спальня обита бледно-лиловым атласом, а мебель, кружева и шелк в ней стоили 55 тысяч франков. В будуаре на самом видном месте красовались два забавно смотрящихся вместе сувенира, которыми она особенно дорожила: пастырское послание Папы Римского "Filiae mae optimae Bianca d'Antigny" ("Возлюбленной моей дочери Бланш д'Антиньи" - лат.), отправленное им в благодарность за сбор пожертвований на нужды собора Святого Петра, и массивный серебряный ночной горшок с надписью: "Клуб "Риголо" в знак признательности Бланш д'Антиньи, Санкт-Петербург, 6/18 июня 1865 года".
Невозможно описать здесь всю роскошь ее апартаментов; отметим только, что газета "Фигаро" посвятила отдельную статью рассказу об одних лишь залах для приемов...
Каких бы покровителей она ни имела, невозможно отнести ее к разряду содержанок.
У нее было ремесло, которым она занималась со всей серьезностью и добросовестностью. Она работала над ролями, занималась голосом, училась актерскому мастерству, не желая довольствоваться лишь славой обольстительной красотки.
Что же до остального, то если здоровье позволяло ей безрассудно расходовать себя, - какое право имеем мы ее судить?
Во всяком случае, очевидно одно: если Бланш и имела столько (а то и больше) любовников, сколько ей приписывают, то она никогда не делала это ради денег. Она не понимала, почему надо отказывать понравившемуся ей мужчине в такой малости, даже если от этого не будет никакой прибыли. Единственным исключением был граф Бишоффшайм, которого она не любила, но который щедро снабжал ее средствами к существованию. Этого ей было достаточно; за излишествами она не гналась.
Отныне ее имя не сходит с афиш: она играет и в "Маленьком Фаусте" Эрве, и в "Жизни в замке" Шиво и Дюрю, в новой постановке "Простреленного глаза"... Из "Пале-Рояля" она едет в "Фоли Драматик", а оттуда в "Пале-Рояль".
Ее верным рыцарем, выражаясь высокопарным стилем, был Теодор де Банвиль (Банвиль, Теодор де (1823-1891) - французский поэт). Он был от нее без ума и писал ей прелестные стихи.
Бланш стала одной из королев Парижа, но это не слишком ее трогало. Ее забавляли все эти преследующие ее взгляды, грохот аплодисментов... Успех пьянил ее, как шампанское - то самое шампанское, которым она, как рассказывают, заполняла свою ванну, чтобы искупаться.
Иногда она получала письма от Мезенцева: эхо ее триумфов докатывалось даже до далекой России. Мезенцев радовался за нее: должно быть, он все еще ее любил...
Жизнь была прекрасна, и Бланш была счастлива. Вот и исполнилась мечта ее юности...
Но 19 июля 1870 года началась война. Праздник кончился...
Париж опустел - те, кто устраивал шумные празднества, покинули его. Одни сбежали к родственникам в провинцию или в собственные поместья, другие - их было больше - отправились на военную службу, и многие франты сражались и умирали как герои, - они, которые, казалось, умели только помирать со смеху от удачной остроты или млеть при виде красивой девушки.
А сами красотки? Что стало с ними?
Что ж, они просто выполняли свой долг теми средствами, которые были им доступны. Они устраивали представления в пользу госпиталей, разносили шампанское на частных благотворительных спектаклях и назначали свои поцелуи выигрышами в лотереях, средства от которых шли в пользу раненых.
Бланш, чья доброта была общеизвестна, открыла для раненых свой особняк на авеню Фридланд и, чтобы послужить общему делу, устраивала там вечера, куда собиралось около пятисот человек, только и составлявших в то время "весь Париж".
Но светские репортеры, которым в это грустное время почти нечего было описывать, жадно набросились на эту информацию - и вывернули ее наизнанку, крича на всех углах, что за "так называемыми благотворительными праздниками" у Бланш в действительности скрывались оргии и вакханалии.
У дверей особняка собралась толпа, в окна летели камни... Бланш успокоила нападавших, предложив реквизировать своих двух лошадей, но люстры, на которых ее грозились повесить, загасила.
Она не понимала, за что ее поносят и почему осуждают за то, за что других женщин возносят до небес. Она не отдавала себе отчета в том, что это ее прошлое породило весь этот поток клеветы. Если бы она принадлежала к "свету", ее поведение во время войны не просто ценили бы, но и прославляли.
Но наконец трудная зима окончилась, осада была снята и мир подписан.
С возвращением парижан домой началась обычная парижская жизнь с ее прекрасными вечерами и разноцветными огнями.
17 марта 1871 года Бланш снова вышла на сцену: это был спектакль "Белая кошечка" в театре "Гэтэ". Поклонники встретили ее овацией.
Увы, вскоре разразилась Коммуна, и правительство "эмигрировало" в Версаль - переждать, пока в столице дела пойдут получше.
И все-таки - плохо ли, хорошо ли - жизнь возвращалась на круги своя, и Бланш вышла на подмостки "Фоли Драматик" в одной из своих самых удачных ролей - Маргариты в "Маленьком Фаусте". Она вновь обрела свою прежнюю публику, потому что люди теперь приходили в театр, ища в Бланш и ее песенках отзвуки эпохи, вместе с которой ушла их молодость. Может быть, именно в этом и заключалась причина того, что сборы возросли.
Один памфлетист, по фамилии Освальд, избрал Бланш объектом своих нападок. А Бланш лишь посмеивалась над наскоками Освальда: она-то понимала, что публика приходит ради нее. К тому же она знала, что еще способна разбивать сердца: в нее всерьез влюбился молодой тенор, исполнявший роль Валентина.
Он не признавался ей в своем чувстве, но страшно краснел каждый раз, когда к ней обращался, и эта застенчивость забавляла и трогала ее.
Его звали Люс.
Для нее он был поначалу лишь второстепенным актером, ничем особо не выделявшимся, кроме разве что чудесной улыбки.
Их история могла бы здесь и закончиться, не начавшись, так как Бланш, у которой был контракт с "Пале-Роялем", должна была там играть в "Трикош и Каколе", новом водевиле Мейлака и Галеви
Но это не устраивало директора "Фоли Драматик": ему необходима была звезда, которая привлекала бы публику, и он решительно настаивал, чтобы Бланш участвовала в ближайшей премьере - "Ящике Пандоры" и Литоффа и Теодора Баррьера, пародии в стиле "Орфея в аду".
Чтобы переманить примадонну, были использованы все средства: ей предлагался столь же выгодный контракт, как в "Пале-Рояле", было обещано уплатить неустойку, но главный аргумент был такой: артистке сделают для роли Минервы не один, а целых два комплекта доспехов, которые выгодно подчеркнут ее формы и оставят открытыми ноги, являвшиеся - и не без основания! - предметом особой гордости Бланш.
Мадемуазель д'Антиньи в роли богини мудрости... Вот уж действительно анекдот! Но эта актриса должна была придать особый вес будущей премьере.
Нечего удивляться тому, что Люс, который пел в спектакле вместе со своей возлюбленной, совсем потерял голову.
Спектакль между тем провалился, быстро сошел с афиши и был благополучно забыт - но Бланш Люса не забыла...
жилище Люса представляло собой убогую темную комнату на втором этаже с окнами во двор... Очевидно, обстановка там была бедной, но опрятной... В разнице их жилищ, как в зеркале, отразилась вся драма этой связи. Люс ли приходил к Бланш или наоборот? Как хотелось бы найти ответ на этот вопрос - ведь это многое бы объяснило...
Но как бы там ни было, они больше не расставались, к величайшему сожалению завсегдатаев особняка на авеню Фридланд.
Когда 7 сентября 1872 года они вместе сыграли "Мазепу" Шабрийа и Дюпена, он ее все еще обожал, а она... она его больше не любила.
Она находила многочисленные предлоги, чтобы пропускать свидания, и немного нервничала из-за того, что Люс, казалось, не понимал: все между ними кончено. Она была слишком добра и не могла объясниться напрямую, но ей очень хотелось, чтобы он сам, как другие, смирился с неизбежным и "удовольствовался тем, что она ему уже дала".
Он ни разу не позволил себе даже жеста, который можно было бы принять за мольбу или угрозу... Не двигаясь с места, он молча смотрел, как удаляется карета, увозящая его любимую и ее покровителя туда, где в то время модно было ужинать.
А он - он останется без ужина... Да и обедал ли он сегодня? Его заработков хватало лишь на то, чтобы поддерживать весьма скромное существование, однако же он ухитрялся даже из этих небольших доходов выкраивать деньги на букеты для Бланш. Обнаруживая присланные им цветы у себя в гримерной или у дверей своего особняка, она смеялась и, чуть растроганная, говорила своему сегодняшнему избраннику, чтобы возбудить в нем ревность: "Бедняга Люс... Вот кто действительно меня любит!.."
Потом, заговорившись, она забывала позвонить прислуге, чтобы та поставила цветы в воду.
С ее стороны это было не безразличие - это было непонимание. Ей даже в голову не приходило, что человек, так хорошо знающий ее, ее образ жизни, ее отношение к любви, которую она воспринимала лишь как способ приятно провести время, - что этот человек может питать к ней такую романтичную и мучительную страсть. Для нее он был только одним из многих, и хотя его верность ее трогала, но одновременно и немного раздражала: надо же быть таким дуралеем!
Но вскоре комедия обернулась драмой: Люс в конце концов простудился и заболел.
Узнав о болезни своего бывшего любовника, Бланш примчалась на бульвар Мажента и заняла место у его изголовья.
Она хотела быть единственной его сиделкой и оставляла его только вечером, уходя на спектакль. Как только занавес опускался, она возвращалась к нему и, отказываясь от всякой посторонней помощи, выполняла самую черную, самую грязную работу, не брезгуя ничем. Часто ее губы прижимались к горящим в лихорадке губам Люса в нежном поцелуе.
Наконец, 28 января, лицо Люса исказила предсмертная судорога; Бланш наклонилась к нему и в последний раз поцеловала побледневшие губы. Было девять часов вечера...
Бланш еще никогда так не нуждалась в успехе: ей наступали на пятки кредиторы, она задолжала и каретному мастеру, и торговцу париками...
Она не впервые оказалась в подобной ситуации, но прежде у нее были богатые поручители, да и сама ее слава обеспечивала ей солидный кредит. Теперь же, что греха таить, она вышла из моды: кто-то еще приходил взглянуть на нее, привлеченный отголосками былой известности, но в целом юная Республика воспринимала ее как представительницу отжившей эпохи Второй империи. А поскольку содержать гаснущую звезду считалось дурным тоном, некому было обеспечить ей ту роскошь, к какой она привыкла. К тому же ей ведь было уже за сорок...
К счастью, в этот момент ей предложили турне по Египту. Она сразу же вообразила себе арабского пашу, несметные богатства, сокровища Голконды...
1 ноября поднялся занавес в александрийском театре "Зизиния". Французскую диву приветствовали восхищенными выкриками и бурными овациями. Но вдруг в зале раздался свист, топот, улюлюканье... Все это безобразие было, по всей видимости, организовано артисткой Флорой Руссо, позавидовавшей успеху Бланш, и осуществилось под руководством ее любовника - некоего Эбеда, именовавшего себя Абетом. Началась жуткая потасовка, зал разделился на два лагеря, которые осыпали друг друга бранью и тумаками. Представление было прервано, пришлось спешно опустить занавес.
Пришлось Бланш вернуться в Париж - вернуться такой же бедной, как уезжала, потому что, несмотря на щедрость хедива, оплата только самых неотложных долгов поглотила всю прибыль, какую она извлекла из этой поездки.
А на самом деле - она умирала. Умирала от той же болезни, что и Люс, чьи лихорадочные поцелуи стали для нее роковыми.
Худая, глаза обведены свинцовыми кругами... Она не строила никаких иллюзий по поводу своего состояния.
Все, чего она хотела, это испустить последний вздох в особняке, который сняла на бульваре Осман и в котором мечтала устроить потрясающее новоселье.
Из отеля дю Лувр, где она жила в ожидании окончания работ в особняке, ее везли туда медленно, придерживая лошадей. Она лежала на носилках.
Едва успев добраться до места, Бланш умерла. Это случилось 27 июня в 11 часов вечера. Причина смерти - вызванное туберкулезом внутреннее кровотечение. Рядом с ней находился священник...
Весь Париж шел за ее гробом: завсегдатаи с галерки и публика из первых рядов партера, модники и артисты, уличные девки и светские львы...
Целых два дня в городе только и было разговоров, что о ней: для многих ее смерть стала прощанием с молодостью.
О ней еще долго судачили, преувеличивая и перевирая каждую мелочь... Можно сказать, что она вошла в легенду.
Банвиль оказался единственным парижанином, верным ей и после смерти:
"Я не из тех, кто говорит: "Это пустяки..."
На 13 февраля 1875 года в отеле "Друо" были назначены торги "после кончины покойной мадемуазель Бланш д'Антиньи", и обычные стервятники - завсегдатаи подобных распродаж - растащили по кусочкам все, что осталось после нее...
А несколько лет спустя один человек сделал ей самый драгоценный подарок: он преподнес ей бессмертие... потому что именно Бланш д'Антиньи послужила основным прототипом главной героини романа Эмиля Золя "Нана".
Так что она не исчезла бесследно - та, о которой верный Банвиль писал:
"Она была парижанкой в полном смысле этого слова, она была частью нашей жизни, и мы не скоро позабудем эту прелестную живую розу, которую она горделиво прикалывала к своим волосам..."
Эдуар Мане Haнa
Отредактировано Hand$ome (2011-07-19 10:48:09)
.
Вообще Золя приветствовал любые даже связи, если они на природе и в единении с ней-с цветами, кустами, птицами и т.д. Всюду жизнь... )))
