ЧАСТЬ 1. ЯЩИК ПАНДОРЫ
Казанова
(вне себя)
Пари - или нежность?
Анри
(смеясь)
Какое бесстыдство!
Ни то, ни другое. В страшнейший огонь
Гусаров и женщин ведет - любопытство.
М.Цветаева "Приключение"
Глава 1. Farewell
Темная вода. Как много воды между ними. Не смотри, не оборачивайся, чтобы увидеть слезы мужчины, которого ты убиваешь. Он идет следом за тобой, как ходил всегда, забывшись, и останавливается у самой кромки озера, вспоминая, что идти за тобой больше нельзя …
Нет в мире того пути, по которому вы прошли бы вместе.
С присущим ему мрачным юмором он называл свое озеро Авернским, хотя, по счастью, серой оно не пахло – где бы еще могло поселиться дитя дьявола – разве что на берегу Стикса – и сегодня для него оно было темнее преисподней. Ледяная вода, ведь на дворе стояла зима, она достала до самого сердца – он не чувствовал этого ледяного холода в пылу, пока боролся, пока двигался, пока – жил. Но жизнь уходила вместе с мерным плеском весел. Нельзя остановить это плавное скольженье в будущее, где ему нет места, нет зеркала, чтобы подглядывать за чужим сбывшимся счастьем.
Ему не выпить этой воды, не удержать уплывающей лодки и последних мгновений, пока она еще рядом – он сам, сам дал ей свободу.
Он дрожал, будто в лихорадке, до последнего провожая ее взглядом, зная, что никогда ее больше не увидит. Холодно, ледяная темная вода – а на ней лишь один невесомый венчальный наряд, нездешней белизной сияющий во мраке – ничего больше … Хоть в чем-то он был ей полезен – позаботился о чужой невесте. Он надеялся, что у виконта хватит ума, чтобы накинуть ей на улице на плечи теплый плащ. Так легко схватить пневмонию сейчас на ночном морозе. Пусть она не сможет петь – зачем это уменье виконтессе де Шаньи – лишь бы могла жить…
Вот и закончилось все – они ушли, уплыли, исчез последний отсвет и звук, который настороженно ловил его чуткий слух. Он мог зарыдать теперь – громко, не стыдясь, что его услышат, не считая свои слезы недостойной мужчины слабостью. Как он мог до конца … до последнего мига надеяться на то, что она вернется? В Библии было так – если ты приносишь жертву, которая превыше твоих сил, то получаешь воздаяние от Господа. И ему казалось, что Кристина, которой дали действительную свободу выбора – без угроз и лжи, она поймет, как сильна его любовь. А она лишь смотрела на него глазами виноватого ребенка.
О, она вернулась – лишь для того, чтобы верней скрепить разлуку прощальным даром, который был таким же сомнительным, как само их обручение. Что он мог символизировать – свободу для нее от обязательств перед ним, а для него – вечную память и рабство? Он держал кольцо в дрожащей руке, зажав его до боли, так, чтобы острые камни впились в ладонь. Боль отрезвила его, привела в чувство. Сквозь туман и мучительный звон в голове, он расслышал новые звуки – голоса спускавшихся в его подземелье преследователей.
И только преданность Ей заставила его подняться и идти в сторону противоположную, той, куда уплыли они. Он достаточно ее скомпрометировал - теперь его не должны поймать. Пусть слухи останутся слухами, домыслы домыслами, тени тенями, а Призрак призраком. Не должны видеть живого мужчины, с которым мадмуазель Дааэ так долго находилась наедине.
Ему только это и суждено – остаться легендой, скрытой во мраке. Через несколько лет Кристина будет думать, что ничего этого не было – не было его любви и нежности, его тоски и отчаяния, его незримых подвигов и очевидных преступлений. Не было его музыки.
Он найдет себе другое место, чтобы подохнуть, как собаке без хозяина.
Он не помнил, как выбрался из подземелья, ощущая только боль в груди, такую сильную, будто его переехал экипаж, и желание забиться в какой-нибудь угол и забыться, заснуть, исчезнуть с лица земли. Ему необходимо было пережить горечь поражения и боль потери, захлебнуться отчаянием, забившим горло и легкие. Да хоть бы в обморок упасть, как какой-нибудь манерной девице, лишь бы отключилось безжалостное сознание, повторяющее рефреном, что Она ушла!
Он истратил все свои душевные силы на тот спектакль, который устроил у себя в пещере и не понимал, как случилось, что он до сих пор жив. Он ждал еще на сцене, поднимаясь по лестнице наверх, слушая, как она поет свою партию, что его жизнь оборвет милосердный выстрел – в тот миг, когда он будет рядом с Кристиной, в роли ее возлюбленного. Так и должно было быть, по сюжету его оперы – черт возьми, он же всем, всем им написал – что нужно сделать с Дон Жуаном!
Но его преследователи соображали слишком медленно, а Кристина подошла к нему слишком близко, под прицел ружей – ее он не хотел увлекать за собой в ад, и пришлось переменить планы, последовать по тому пути, который оставила безумная надежда. О да, он подготовился и к другому развитию событий – если бы она захотела, согласилась сама пойти с ним.
Он делал, то, что должен был сделать, убирая ее из-под пуль, а она сопротивлялась изо всех сил, как будто он мог причинить ей вред, оскорбить ее. Любимая смотрела на него, гневно сжав свои маленькие кулачки, и бросала ему в лицо жестокие слова о разрушенном доверии.
Всю свою жизнь он мечтал о любви – в юности эти мечты были смелыми и до смешного самонадеянными, но после тридцатилетия съежились, как шагреневая кожа. А он нуждался в ней – может быть, больше, чем остальные люди, чья жизнь была настолько благополучна, что они не замечали ее и не ценили. Не обращали внимания на ласковые слова, дружеские прикосновения, на сотню обыденных вещей, которые ему в его вечном уединении казались царской роскошью. Он помнил, как на его голову капали слезы матери. Помнил, как крепко взяла его за руку в цирке Мадлен. Помнил, как Кристина коснулась его лица. И два ее поцелуя тоже не в силах был забыть.
Он привык к своему одиночеству, воспринимал как данность – особенно после того, как дни юности, когда он ощущал его с особенной силой, миновали. Он удержался от продажной любви – из-за внутреннего запрета и романтической надежды, порожденной богатым воображением. Вероятно, ему жилось бы проще, если бы книги не сформировали в нем высоких запросов и потребности в настоящих чувствах. Такие мечты есть и у других юношей, взращенных в нормальных условиях, но их романтические порывы обычно уравновешивают бесстыдные откровения сверстников, в ранние годы развенчивающих возвышенные идеалы любви и приобщающих к пороку. У него таких наперсников не было, зато не было и цинизма по отношению к женщинам.
За годы в театре он привык видеть полуголых девиц – обнаженные руки, ноги и плечи в откровенных одеяниях кордебалета, испокон веку притягивающие взгляды зрителей, и относиться к ним равнодушно, как равнодушно относится к подопечным швейцар в доме терпимости. Балерины и статистики не возбуждали его своей доступностью, хотя он мог бы иметь любую из них и не раз видел, как подвыпившие девушки отдавались случайным кавалерам или даже рабочим театра прямо на декорациях к спектаклям или на полу. Этот убогий разврат выглядел омерзительно и не внушал ему ни малейшей зависти.
Падшая женщина, по его убеждению, была подобна погибшему произведению искусства, и он не мог заставить себя быть причастным к такому варварскому надругательству. Он испытывал к этим несчастным сострадание, на которое, возможно, не имел ни малейшего права, потому что они были полноценными людьми. Не ему было их судить.
Если у мужчины долгие годы нет женщины – с этим смиряется его тело. Воздержание входит в привычку, поэтому монахи в своих обителях способны переносить плотские искусы, не сходя с избранного пути. Он привык и жил спокойно, не терзаясь напрасными сожалениями – в особенности, после того, как у него появился собеседник, к которому он привязался всей душой и отчасти считал приемным ребенком. Кристина …
Она воплощала в себе все то, к чему он стремился – чистоту, доверчивую веру в чудо и поразительную музыкальность, она была безупречна. Она так свято верила в свою сказку, что он был вынужден ей ее подарить.
В самые первые их встречи в часовне Кристина пыталась говорить с ним на родном языке - по-шведски, справедливо, в общем-то, полагая, что для Ангелов не существует языковых преград.
Сначала Эрик добыл словарь, он рассчитывал, что абсолютный слух и хорошие лингвистические навыки помогут справиться. А потом, когда ему не удалось с наскока овладеть языком, махнул рукой и сказал девочке, что на территории Франции для удобства населения работают ангелы, которые говорят по-французски. И еще по-немецки, в приграничных с Германией областях.
Он не строил никаких личных планов, связанных с ней, просто радовался выпавшей на его долю редкой удаче – возможности передавать знания, иметь ученика, освобождать от оков ее голос и придавать ему огранку, как редкому драгоценному камню. В его жизни появилось тепло и нежность, заботы о другом человеке, появилось будущее. Он начал писать музыку специально для ее голоса, превращая в прелестные детские песенки даже уроки математики, которые она не могла заучить иначе, не говоря уже о латинских стихах, которые сам бог велел положить на музыку для лучшего запоминания.
Десять лет пролетели незаметно, и все это время он творил не в пустоту – у него был слушатель и … маленький друг. Он невзначай расспрашивал Мадлен о том, что необходимо для девочек и о том, что может доставить им радость. В отличие от других сирот, у Кристины всегда была неброская, но добротная одежда и обувь, причем своя собственная, не с чужого плеча – и вовсе не стараньями приемной матери, как можно было бы подумать. А на ее детской кроватке появлялись такие чудесные книжки и игрушки, что они могли быть только подарком Ангела. С игрушками было проще всего – Кристина быстро сообразила, что быстрей всего заветную куклу можно получить, если поведать в часовне Ангелу о своем желании. Ее Ангел был в этом смысле куда выгодней и покладистей Пер Ноэля – от него она получала подарки чаще.
Чувственность проснулась позже, когда Кристина выросла и начала созревать. Всего за несколько месяцев она расцвела и похорошела. Она стала вести себя иначе и на уроках в часовне - как взрослая девушка, а не как ребенок, менее непосредственно и более сдержанно. Изменилась ее одежда, ее прически, ее манеры – ее бессознательное кокетство сводило его с ума. Тогда тоже была весна, и у него стали путаться мысли в ее присутствии, он замолкал надолго и смотрел на нее, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди. Кровь так сильно шумела в ушах, что он не слышал ее ответов – в те дни Кристина нередко сетовала на своего оглохшего Ангела Музыки.
«Это происходит потому, что она прекрасна», - утешал он себя, сколько мог.
«Это происходит, потому что я люблю ее», - сказал он себе правду, в конце концов.
Первая любовь, которую другие переживают в период возмужания, застигла его врасплох, когда ему было за тридцать, она сразила его с такой же внезапностью и сокрушительной силой, с которой рыцаря выбивает из седла направленное в грудь копье.
Любовь эта была прекрасна и горька своей безнадежностью. Каким беззащитным чувствовал он себя перед своей ученицей, которая отныне одним своим словом могла его спасти или уничтожить. С каким страхом он смотрел на нее, ведь она в своих руках держала его жизнь, его душу. Ему казалось, что он ступает по краю пропасти и вот-вот сорвется…
Он говорил «Кристина» с такой интонацией, с какой верующие говорят: «Господи Боже».
Он был счастлив, потому что любил ее и несчастен, ибо не смел рассчитывать на взаимность. Ангел, дух, за которого он себя выдавал столько лет, не мог стать избранником юной девы. Будь он для нее даже человеком, - наделенный авторитетом отца, он все равно не мог бы претендовать на место возлюбленного. Ему оставалось уповать лишь на то, что она как можно дольше будет жить в театре, рядом с ним, поэтому он из кожи вон лез, устраивая ее карьеру.
Но эти надежды не оправдались. Его мир рухнул в тот миг, когда с сияющими глазами Кристина шагнула виконту навстречу в своей гримуборной. Тогда к страданиям неразделенной любви, добавилась разъедающая сердце и разум ревность.
После того, как между ним и Кристиной встал Рауль де Шаньи, он превратился в опасного безумца, в монстра. Он перестал управлять своею жизнью, в его душе воцарился хаос. Он совершал поступки, которые после ужасали его самого, заставляя неделями не выходить из своего убежища, он делал ошибку за ошибкой, отпугивая возлюбленную вместо того, чтобы привлечь ее.
Нет, он не сдался так просто, он не мог отступиться от той, что составляла смысл его существования – он попытался завоевать ее, как мужчина. Он сделал все, чтобы потрясти воображение Кристины, явившись в романтическом образе, неотразимом для мечтательной девушки. У музыки ночи были свои соблазны – он знал власть своего голоса и силу своей страсти.
Он горел в огне. Пламя, что он годами сдерживал в себе, тлевшее под спудом, вспыхнуло, подобно сухому хворосту. Он был темпераментным сильным мужчиной и терпел по вине своей ученицы не только душевные, но и жесточайшие телесные муки.
Разгорающаяся страсть изменила его музыку – Кристина прислушивалась к ней, широко распахнув глаза от удивления. Он не смог лицемерить и сделать ее менее чувственной, менее пылкой, менее дерзновенной – эта музыка была точным отражением состояния его души. Для него полет любви был также смертельно опасен, как для Икара полет к солнцу.
Несомненно, ему удалось пробудить в ней чувственный отклик, зажечь огонь от своего огня, но, в отличие от его страсти, ее страсть не питалась глубокой любовью, она пугала и тяготила ее. После недолгих колебаний она предпочла отдать свой пыл другому, тому, кого выбрало ее сердце.
Кристина не разделила его чувств и перестала понимать его музыку. Подобно всем влюбленным, она сделалась глухой и равнодушной ко всему, что не было предметом ее увлечения.
С той же силой, с какой он стремился к ней, она сама стремилась к другому, - к тому, кто был для нее воплощением света. Она так любила своего виконта, что готова была отдаться чудовищу, лишь бы спасти его.
В пещере она смотрела на Призрака с мольбой и надеждой, с жалостью, с какой, наверное, первые христиане смотрели на своих мучителей - язычников. Таких жертв от нее он принять не мог. У жалкого создания тьмы даже искушения не возникло воспользоваться положением - что бы она о нем не думала.
Это он и пытался ей сказать своим признанием – что он любил ее, а не собирался увести во мрак и вовлечь в грех.
Он объяснился с Кристиной – в последний миг, когда она уходила, потому что ему необходимо было произнести слова любви хотя бы раз в жизни. Он хотел, чтобы она знала, чтобы поняла, что у того безумия, которое творилось в театре в последние месяцы, была причина, пусть недостаточно веская, но естественная. Он не был кровожадным маниаком, просто впервые в жизни он полюбил и не совладал с собой, теряя возлюбленную, мучительно отрывая ее от себя. Он один знал, чего ему это стоило.
Он думал, что умрет, когда Кристина покинет его.
Но он не только не умер, он изменил ей. Изменил ей первым – едва ли его соперник так … торопился.
Отредактировано Hell (2011-07-07 11:58:12)
(тихо так, терпеливо...)
Эпик. Даже план пришлось составить, чтоб самой не потеряться в бурных событиях. 
. 
Увы.
