Никому не дано знать, когда любовь настигнет его. …
Эрик
Мадлен
1831 – 1840
Ребенок шел ягодицами вперед; и потому, вплоть до последнего момента счастливого неведенья, я слушалась шумливых и грубоватых ободрений повитухи.
- Ну вот, теперь головка, дорогуша… уже почти… ваш сын почти родился. Но теперь мы должны быть очень осторожны. Делайте все точно, как я говорю – слышите меня, мадам? – все как я скажу.
Я кивнула, задержала рвущееся дыхание и вцепилась в полотенце, висевшее на деревянном изголовье. От страшной боли я начала бредить. В мерцании свечей я видела огромные до потолка тени, странные зловещие призраки, что как будто грозили мне. В тот последний миг, наполненный пронзительной болью, мне почудилось, что во всем мире не осталось ни единой живой души и я одна навеки брошена в эту мрачную темницу страданий.
Что-то во мне разорвалось, вырвалось наружу, а потом покой… и тишина. Мертвая тишина оглушающего неверия. Я открыла глаза, чтобы посмотреть на лицо повитухи. Румяное от напряжения еще секунду назад, теперь оно медленно теряло свои краски. Симонетта, моя служанка, пятилась прочь от кровати, прижав ладонь ко рту.
Помню, как я подумала: Должно быть, он мертв. Но уже в тот момент всеобщего замешательства я сознавала, что истина намного страшнее этого… намного страшнее.
С трудом поднявшись с сырой подушки, я глянула на окровавленные простыни под собой и увидела то, что уже видели они.
Я не закричала, никто не кричал. Даже когда мы заметили вялое шевеление и поняли, что оно все-таки живое. Вид того, что лежало на простыне, был столь невероятен, что звуки просто застывали в горле. Мы только смотрели на это в упор, все трое, будто ожидая, что наш общий ужас прогонит это жуткое создание обратно в обитель кошмаров, откуда, несомненно, оно появилось.
Первой из оцепенения вышла акушерка. Она бросилась вперед, чтобы перерезать пуповину. При этом рука ее так тряслась, что она едва могла удержать ножницы.
- Боже, смилуйся! – инстинктивно крестясь, бормотала она. – Господи Иисусе!
С отстраненным спокойствием я наблюдала за тем, как она завернула существо в платок и кинула в колыбель, стоявшую возле кровати.
- Сбегай и приведи отца Мансара, - дрожащим голосом сказала она Симонетте. – Передай, что лучше бы ему прийти побыстрее.
Симонетта резко распахнула дверь и унеслась вниз по темной лестнице, даже не оглянувшись на меня. Она стала последней прислугой, что жила в моем доме. Я больше никогда не видела ее с той самой ужасной ночи. Она даже не вернулась забрать свое имущество из спальни на чердаке. Отец Мансар пришел в одиночестве.
Повитуха с нетерпением ожидала его у дверей. Она выполнила все, что от нее требовалось, и теперь рвалась уйти, чтобы забыть о той роли, которую ей пришлось исполнить в этом жутком спектакле. Я отрешенно отметила себе пересмотреть вопрос об оплате.
- А где девушка? - с порога недовольно спросила она. – Служанка, отец… разве она не с вами?
Священник отрицательно качнул седеющей головой.
- Юная мадмуазель отказалась сопровождать меня сюда. Она была совершенно вне себя от страха, и мне не удалось ее переубедить.
- Хмм… это меня совсем не удивляет, - мрачно заявила повитуха. А она вам сказала, что ребенок родился чудовищем? Я в жизни ничего подобного не видела, за все годы работы… Кое-что я повидала, уж вы-то знаете. Но чтобы такое! Благо, сильным он не выглядит…
Я не могла поверить своим ушам. Они беседовали так, как будто меня там не было вовсе. Словно этот ужасный кошмар превратил меня саму в глухую и безмозглую идиотку, с которой никто не считается. Как и существо в колыбели я превратилась в предмет этого страшного разговора; человеком я больше не была…
Повитуха запахнулась в шаль и подобрала свою корзину.
- Думаю, он помрет. Слава Богу, так обычно и бывает. Он даже не заплакал, и это дает надежду.…Конечно, к утру его уже не будет. Но, как бы то ни было, не мое это уже дело. Я свою работу сделала. Так что, уж вы простите меня, святой отец, мне пора идти. Меня ждет еще одна роженица. Мадам Леско – ее третий, ну вы знаете…
Голос ее стих, стоило ей скрыться в темноте лестничной площадки. Отец Мансар закрыл за ней дверь, поставил фонарь на комод, и повесил свой плащ на стул, чтобы тот просох.
Его лицо, загорелое и обветренное от частого хождения в любую погоду, являло собой само спокойствие и самодостаточность. Полагаю, тогда ему было около пятидесяти. Я знала, что за долгое время своего пастырского служения он повидал множество страшных вещей. Но, заглянув в колыбель, он невольно отпрянул, одной рукой сжав распятье на груди, а другой поспешно перекрестившись. Преклонив колени, он сотворил краткую молитву, а затем, поднявшись, приблизился к моей кровати.
- Дитя мое! – участливо обратился он ко мне. – Не думай, что Господь покинул тебя. Людям не дано понять причины подобных несчастий, но я прошу тебя не забывать, что любое Божье деяние имеет свою цель.
Я вздрогнула. - Он еще жив… правда?
Священник кивнул, закусив полную нижнюю губу и печально глядя в колыбель.
- Святой отец… - от страха я запнулась, и мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы продолжить. – Если я не прикоснусь к нему… если не дам ему грудь…
Он сурово покачал головой. – В таких делах, Мадлен, позиция Церкви непреклонна. – То, что ты предлагаешь – есть убийство.
- В данном случае - скорее уж милосердие.
- Это будет грех, - строго произнес он, - … смертный грех! Заклинаю тебя, оставь эти богопротивные помышления. Твой долг теперь оказать поддержку живой душе. Корми же этого ребенка и заботься о нем, как стала бы о любом другом.
Отредактировано Century Child (2005-06-06 00:49:31)