*****

«Дорогой Эрик,

в последнее время я думала о вашем лице. Я знаю, что это странная тема для размышлений, ведь даже самые близкие ваши друзья не смогли бы сказать, что вы красивы. Сколько у вас было друзей, Эрик, близких или нет? Я вдруг поняла, что очень многого о вас не знаю. Ваши истории о том, как вы путешествовали в Персию и в другие места, всегда просто завораживали меня, но я знаю, что вы никогда ни с кем не делились даже половиной из этих воспоминаний.

Иногда я мечтаю о том, как могла бы путешествовать с вами...

Но я завела речь о вашем лице. Я как-то раз упомянула в разговоре с врачом (который, на самом деле, оказался не таким уж плохим человеком, когда я узнала его получше), что я знала кое-кого с врождённым дефектом лица, и он сказал мне, что подобные явления встречаются намного чаще, чем думают люди. Он рассказал мне о человеке, которого он знал в молодости: тот родился вообще без носа - на том месте, где должен был быть нос, у него находилась просто дыра. И наставник моего врача сделал этому мужчине фальшивый нос, который выглядел, как обычный.

Я знаю, ваше уродство заключалось, скорее, в определённых чертах внешности... ладно, в том, что вы были похожи на труп (а ваша худоба только ещё больше ухудшала ситуацию - Эрик, мне явно следовало оставлять вам всё, что вы мне готовили, когда я была вашей гостьей! Я тогда смогла бы хоть немного откормить вас!), к которым не сразу привыкаешь, но меня огорчает то, что, возможно, для вас существовала какая-то надежда получить удовольствие от нормального общения с людьми, а вы так и не узнали об этом.

И я должна признаться в недостойных мыслях. Если бы мы с вами поженились, не передалось ли бы ваше уродство нашим детям? Я говорила об этом (гипотетически, конечно!) со своим врачом, и он так не считает. Он говорит, что такого рода случаи, как правило, являются единичными и не обязательно передаются детям. От этого у меня на душе стало немного легче, хотя я понятия не имею, почему. И почему я вообще должна думать о красоте или уродстве других, когда я сама похожа на выброшенного на берег кита - вот этого я точно не понимаю. Врач говорит, что примерно две трети срока беременности позади. Надо же, какая радость. Я несчастна: спина болит, я распухла, моя обувь стала мне мала, и я теперь похожа на большого розового моржа. Если бы вы могли увидеть меня сейчас, вы бы больше не считали меня красивой! И я не знаю, как я выживу в ближайшие три месяца, если я уже такая огромная!

Ваша, к сожалению, необъятная
Кристина.»

Кристина заперла письмо и встала, потянувшись, чтобы хоть немного облегчить боль в спине. Она задавалась вопросом, действительно ли она должна быть настолько большой, когда оставалось ещё три месяца до родов, но доктор заверил её, что у некоторых женщин так и происходит, и что всё в порядке. Она вызвала горничную, Аннеке, чтобы та помогла ей раздеться.

Для того, кто вырос в бедности и независимости, как Кристина, необходимость использовать горничную, чтобы та помогала ей одеваться и раздеваться, казалась странной. В Опере она уже пользовалась её услугами, но по-прежнему отдавала предпочтение простым нарядам, которые носила, будучи юной девушкой - нарядам, на которых не было такого количества крючков и шнурков. Однако теперь, когда её тело приняло такие формы, она просто-напросто не могла достать до застёжек. Аннеке пришла, чтобы помочь ей раздеться и облачиться в ночную сорочку. Затем девушке пришлось крепко схватиться за столбик кровати, чтобы помочь Кристине улечься в постель. Кристина потеряла всю свою природную грацию, она ненавидела тот факт, что даже лечь в постель самостоятельно она не может.

- Мне погасить свет, госпожа? - спросила Аннеке.

Кристина задумалась на минуту. Для сна было слишком рано; она бы лучше почитала, но тогда потом придётся либо вставать и тушить свет самой, либо заставлять горничную бодрствовать до тех пор, пока она сама не будет готова уснуть. Из уважения к молодой женщине, она кивнула:

- Да, пожалуйста, а потом можешь быть свободна. Ты мне сегодня больше не понадобишься.

Горничная с благодарностью присела в реверансе и, потушив огни, ушла. Кристина вздохнула и легла на спину, приготовившись провести несколько часов без сна. Лёжа таким образом, она по своей привычке соскользнула в мечты. Она думала об Эрике и о том, на что это было бы похоже, если бы она выбрала его по любви и вышла бы за него замуж. Она призналась себе, что, если бы лицо Эрика не было таким уродливым, и если бы на сцене в тот момент не появился Рауль, это было бы вполне возможным. Разумеется, она никак не могла дать Раулю честный ответ - в тот раз, на крыше, когда он спросил её, любила бы она его по-прежнему, если бы Эрик был красив? Она лишь спросила его в ответ, зачем ему знать о чувствах, сокрытых в глубине души, "как прячут грех", - а затем сменила тему. Однако теперь, лёжа в темноте на протяжении нескольких часов, когда ей нечем было заняться, кроме размышлений, она была вынуждена признаться в пустоту, что да, она бы любила Эрика, если бы он был красив.

Покраснев от стыда за свою легкомысленность, она осторожно перевернулась на бок и всхлипнула. Это просто позор, что она позволила своим чувствам быть столь зависимыми от чьего-то внешнего вида. Вдруг она вспомнила отрывок из Библии, о котором говорил несколько недель назад отец Фиск: человек смотрит на внешность, а Бог смотрит в сердце.

Кристина была очень набожной, и ей было стыдно, что она показала себя не с лучшей стороны и оказалась не ближе к Богу, чем кто-либо другой из тех, что оскорбляли Эрика на протяжении всей его жизни.

Она даже не почувствовала, как слёзы потекли по её лицу, когда она лежала там, думая о нём. Беременность сделала её эмоциональной, и этот раз не стал исключением. Подумав о том, какой была её жизнь, и какой она могла бы быть с Эриком, она расплакалась, уже не стесняясь.

Засыпая, она думала о нём.

*****

«Дорогой Эрик,

после смерти матушки Валериус я очень много думаю о вас. Поскольку, в первую очередь, именно она внушила мне мысль о том, что таинственный голос в моей комнате принадлежит Ангелу Музыки, то мысли о ней неизменно приводят меня к размышлениям о вас. Хотя всё же довольно странно, какое огромное место вы занимаете в моей душе. Я и так обычно думаю о вас довольно часто, но это уже становится похоже на навязчивую идею! Вы теперь появляетесь в моих снах почти каждую ночь.

Я даже одно время начала беспокоиться о своём психическом здоровье, потому что мои сны были настолько яркими, что, когда я просыпалась, реальный мир казался мне похожим на сон. Правда, потом я успокоилась на этот счёт, о чём рада вам сообщить. К моей горничной, Аннеке, вчера приехала её замужняя сестра. Ее зовут Шарлотта, и я приятно удивилась, услышав, как Аннеке называет её "Лотти". Это напомнило мне старые сказки, которые отец рассказывал мне и Раулю, когда мы были детьми. Тем не менее, у Лотти уже трое детей, и когда она узнала, что я в положении, она смогла успокоить меня по целому ряду вопросов - включая тот факт, что беременных женщин довольно часто преследуют чрезвычайно яркие повторяющиеся сны.

Если бы Рауль узнал, что я так прекрасно провела время в гостях у сестры своей горничной, он бы меня отругал. Он считает, что я, как графиня, недостаточно хорошо поддерживаю свой статус. Однако он не понимает, как мне нужны другие женщины для того, чтобы обсудить с ними подобные вещи. Если я на что-то жалуюсь, он просто посылает за доктором. Но поскольку многое из того, что происходит со мной, на самом деле является совершенно нормальным для беременной женщины, то я ненавижу, когда мне приходится вызывать врача, хотя меня могут успокоить всего лишь 20 минут разговора с другой женщиной!

Но я говорила о своих снах. Обычно это просто сны-воспоминания, воспоминания о различных вещах, которые мы делали вместе - пели, выезжали на прогулки, читали - но этой ночью мне приснилось о том, как мы впервые лично встретились. Хотя в моём сне всё было по-другому: мы с вами почему-то оказались женаты и находились у меня в гримёрной, после чего вы провели меня через зеркало. Когда вы держали меня перед собой на Цезаре, вы делали это как мой муж, а когда вы целовали меня, вы целовали свою жену. Вы были без маски, но для меня это не имело значения.

Там были некоторые подробности, о которых я стесняюсь даже думать, не то что писать. Достаточно сказать, что в моём сне мы вели себя... совсем как муж и жена. Однако потом вы заплакали и сказали мне, что это было замечательно, но это было не на самом деле.

Проснувшись и обнаружив, что вы были правы, я сама не смогла сдержать слёз.

Более того, этот сон был наполнен столь яркими и страстными подробностями, что пробуждение в моём холодном, одиноком доме, без музыки, было больше похоже на пробуждение в кошмаре. Мне пришлось напомнить себе о том, что случилось на самом деле: что вы похитили меня, запугали меня и чем-то одурманили, и что наша поездка по подвалам была сопряжена для меня скорее с ужасом, чем с романтикой. Несмотря на это, меня не покидало чувство, что мой сон показывал то, что на самом деле должно было произойти между нами - вместо того, что произошло в действительности. Я не смогла удержаться от того, чтобы не вспомнить снова в подробностях свой сон, и этим расстроила себя на всю оставшуюся часть дня.

Я буду рада, когда этот ребёнок родится и я снова смогу совладать со своим разумом.

Всегда ваша,
Кристина.»

Кристина сложила это письмо и убрала его в маленькую шкатулку. Во сне были некоторые эпизоды, о которых она не упомянула в письме Эрику, и которые заставили её проснуться, задыхаясь. Во сне её ощущения от поездки на Цезаре, когда за её спиной сидел Эрик, который крепко прижимал её к своему жилистому телу, были весьма реальными и сильными. На самом деле, во время той поездки она была почти без чувств - но теперь, во сне, её чувства были напряжены до предела. Она чувствовала каждый сантиметр его поджарого тела, прижимающегося к её телу, его тонкие руки, обнимающие её за талию и удерживающие её прямо, несмотря на лёгкое покачивание идущего шагом Цезаря.

Наклонив голову, она покраснела ещё сильнее, вспомнив некоторые подробности, которые она никогда, никогда в жизни не разгласит - нет, даже в письме к умершему человеку.

Утром, когда она проснулась и обнаружила, что это был всего лишь сон, она не смогла остановить поток слёз. Перестала она плакать лишь тогда, когда миновало обеденное время.

За ужином она была в дурном настроении, а когда Рауль спросил, в чём её проблема, она только огрызнулась. Когда той же ночью он пришёл к ней в комнату, она его прогнала. Принимать Рауля в своей комнате казалось ей предательством по отношению к Эрику.

Ей потребовалось немало времени для того, чтобы снова почувствовать себя нормально.

*****

«Дорогой Эрик,

Рауль - крыса и чёртов ублюдок, и я жалею, что вообще вышла за него замуж! Я, понимаешь ли, через месяц подарю ему ребёнка, а он имеет наглость называть меня дурочкой и говорить со мной свысока! Всё, чего я хотела, это всего лишь немного клубники - я что, прошу слишком многого? - а он не только отказался достать её для меня, но ещё и взял на себя наглость прочитать мне лекцию о сезонности в сельском хозяйстве!

Я сказала ему, что он, несомненно, достаточно богат, чтобы купить жене немного клубники вне сезона, поскольку он, кажется, в состоянии позволить себе все остальные капризы. Он очень рассердился на меня и выбежал. Я всё ещё была зла, мне хотелось метаться по комнате, кричать и ломать всё вокруг, но вместо этого всё, что я могла сделать, - это плакать, и меня ещё больше взбесило то, что я не могла излить свой гнев так, как мне хотелось!

Простите, Эрик. Я в последнее время настолько ужасно капризна и противоречива, что сама себя не узнаю. Врач сказал, что это не моя вина, всё дело в ребёнке. Он говорит, что многие женщины в положении "сходят с ума", как он несколько бесчувственно выразился. И Рауль тут тоже не виноват; ему ничего не остаётся, кроме как удовлетворять большинство моих неразумных (должна признать) требований.

Но, боже ты мой, как же я буду рада, когда этот ребёнок родится и я смогу вернуться к нормальной жизни! Он толкается и ворочается, представляете, Эрик! Я чувствую, как он двигается внутри меня! Я даже не знала, что дети могут так делать. И мне очень хочется, чтобы рядом со мной по-прежнему была матушка Валериус или ещё какие-нибудь женщины, с которыми я могла бы поговорить. Мне не хватает подруг.

Мне не хватает друзей.

И больше всего мне не хватает вас. Я ежедневно молюсь за вашу душу, мой дорогой, чтобы наш Отец Небесный сжалился над вами и впустил вас в рай, несмотря на ваши грехи. Если я не могу больше радоваться вашему обществу здесь, на земле, то, может быть, Он ещё позволит нам быть вместе в мире ином.

Я слышала, что можно достичь очищения грехов через мученичество. Если это так, мой дорогой друг, то вы, безусловно, получили это право.

Мне только жаль, что всё так сложилось. Я определённо не стóю чьей-либо жизни.

Ваша Кристина.»

Кристина сделала глубокий вдох, успокаиваясь. Она действительно немного перегнула палку с бедным Раулем! Она велела служанке немедленно дать ей знать, как только он вернётся; она должна будет извиниться перед ним за некоторые вещи, которые она высказала ему в пылу гнева. Немного грустно улыбнувшись собственной глупости, она сложила письмо и положила его в шкатулку вместе с другими, после чего убрала шкатулку в ящик своего туалетного столика.

Перевод © Мышь_полевая.

Отредактировано Мышь_полевая (2014-05-01 08:09:21)

Глава 4

«Дорогой Эрик,

я не думаю, что Рауль счастлив здесь – ни в Швеции, ни в нашем доме, ни со мной. Я не знаю, как ему помочь, поскольку он не говорит мне, в чём дело. Когда я его спрашиваю, он отвечает, что всё в порядке. Но холодность воскресных дней теперь распространяется и на остальную часть недели, хотя я вообще не пела с тех пор, так как мы потеряли маленького Филиппа. Большую часть времени Рауль проводит в одиночестве в своём кабинете, а я – в одиночестве в своей комнате. Он жалуется, что у него здесь нет друзей, потому что он не говорит по-шведски; что ж, я могла бы научить его, если бы он захотел (а он не хочет), однако это не поможет. Он не понимает, что у меня здесь тоже нет друзей. Ни одному из моих старых приятелей не хочется общаться с графиней.

Я уже почти год не пела в церкви – с тех пор, как мы потеряли нашего малыша. Я пытаюсь петь сейчас, но у меня перехватывает горло. Уверена, вы бы рассердились на меня, Эрик, если бы могли услышать те слабые жалкие трели, которые я издаю сейчас. Мне кажется, что я подвела вас – даже больше, чем прежде, я имею в виду. Я знаю, что не сумела отплатить вам любовью, пока вы были живы, но по какой-то причине потеря голоса кажется мне куда большим предательством по отношению к вам. Простите меня, Эрик. Простите за всё. Жаль, что не в моей власти вернуться назад во времени и кое-что изменить в нашей жизни.

Я начинаю задаваться вопросом, хотела бы я изменить своё решение выйти замуж за Рауля? Определённо, наш брак и наша жизнь здесь оказались совсем не такими, как я рисовала в своём воображении. Возможно, было бы лучше, если бы у нас родился ещё один ребенок, но я не представляю, как это возможно, учитывая, что Рауль не навещал мою спальню уже несколько месяцев. Мы обедаем вместе, ведём за столом вежливую беседу, а затем он возвращается к себе в кабинет, а я – в свою гостиную. Единственный примечательный разговор, который у нас состоялся с тех пор, как умер Филипп, – это когда Рауль спросил меня о подаренной вами шкатулке для ювелирных изделий, где я храню эти письма. Он спросил, что такое особенное я храню в запертом ящичке, коль оно стоит гораздо больше, чем драгоценности (незапертые), которые он мне подарил. Я ответила, что ящичек содержит моё прошлое, и что оно касается только меня. Кажется, такой ответ его удовлетворил – по крайней мере, он был рад сменить тему.

Конечно, он был не слишком-то доволен, когда я прочитала ваше объявление в газете и вернулась в Оперу, чтобы вас похоронить! Думаю, он хотел лишь одного – увезти меня подальше и заставить навсегда забыть о вас. Но это невозможно, мой дорогой учитель и друг. На протяжении долгого времени вы очень многое значили в моей жизни, а Раулю довелось увидеть лишь плохую сторону наших отношений.

Я часто думаю, не потому ли так изменились мои чувства к вам за годы, прошедшие со дня вашей смерти, что мой разум невольно забыл все пугающие обстоятельства нашего с вами общения и сосредоточился лишь на хорошем? А может быть, это потому, что меня с детства учили не говорить плохо о мертвых, ибо это невежливо? Даже если покойный был убийцей, похитителем и сумасшедшим? Простите меня за грубость, но вряд ли вы сможете отрицать, что именно такое впечатление вы и производили – по крайней мере, иногда.

Были ли вы на самом деле сумасшедшим, Эрик? Иногда вы казались таким здравомыслящим и спокойным, что мне даже не было неприятно думать о том, что я могу жить там с вами и вести хозяйство как ваша жена. Но порой вы производили впечатление абсолютно помешанного, особенно когда угрожали всех взорвать этим дурацким кузнечиком. Я хотела бы вас понять, но подозреваю, что для этого мне пришлось бы спуститься глубже в ту темноту, которая вас наполняла. У меня нет желания это делать. Жаль, что я так и не смогла повести вас за собой к свету.

Нет, я не считаю, что мои чувства изменились потому, что я забыла «не самые хорошие» стороны наших отношений. Думаю, дело в том, что я просто повзрослела. Я была так молода и наивна, когда вы меня знали; я понятия не имела, что именно подразумевали многие ваши разговоры, и все скрытые нюансы ваших действий и жестов прошли мимо меня. Однако я запомнила большинство из них – и лишь тогда, когда созрела, я наконец поняла тонкий смысл многих из них.

Вы были очень сложным человеком, Эрик!

Я словно вижу сейчас, как вы слегка пожимаете плечами и со сдержанным весельем в голосе отвечаете, что это вам и так прекрасно известно. Эрик, простите, но я не могу не спросить: почему вы убили тех людей? Я до некоторой степени могу понять и то, что вы защищали себя, и то, что хотели развлечься, когда дурачили директоров и кордебалет. Но камера пыток? За что вы убили Жозефа Бюке? Или даже Филиппа де Шаньи? Когда мы узнали, что его нашли мёртвым на берегу вашего озера, я сразу вспомнила, как вы ушли, чтобы открыть дверь, а затем вернулись мокрым с ног до головы.

Это кажется таким бессмысленным, мой дорогой, если только вы действительно не сошли с ума.

Даже сейчас, спустя более чем два года, я всё ещё думаю о вас, Эрик. Вы по-прежнему преследуете меня, даже не будучи больше "le fantôme". Теперь вы стали настоящим призраком, мой дорогой? И более дурных людей посещали призраки. Возможно, теперь вы стали ангелом-хранителем.

Это приятная мысль.

Всегда ваша
Кристина.»

Услышав шаги в коридоре, Кристина быстро заперла письмо. Однако на этот раз у неё не было возможности убрать шкатулку прежде, чем раздался тихий стук в дверь. Рауль толкнул створку и просунул голову внутрь:

- Можно войти?

Она кивнула, тайком заправляя ключ, привязанный к чёрный бархатной ленточке, под корсаж.

Рауль вошёл в комнату, присел на край кровати и вздохнул.

- Кристина, я решил всё изменить, – сказал он.

- Что именно изменить?

- Я получил известие, что сейчас готовится очередная экспедиция на север, возможно, даже снова до Северного полюса. Так или иначе, я собираюсь вернуться в военно-морской флот и на этот раз отправиться с ними, – он старательно избегал её взгляда.

- Рауль! Я думала, ты покончил с флотом! Северный полюс? Это слишком опасно!

Рауль словно взорвался, как резко отпущенная сжатая пружина. Вскочив на ноги, он принялся бегать мелкими кругами по комнате.

- В таком случае, возможно, просто пришло время для некоторой опасности! Наше нынешнее существование определённо является слишком «безопасным» на мой вкус! Я не могу так больше – чужак в чужом краю, чужак даже в собственном доме!

- Надеюсь, это не я сделала тебя чужаком, – произнесла Кристина, чувствуя, как колотится её сердце. Она никогда раньше не видела Рауля в таком состоянии.

Он усмехнулся.

- Ты ничего не смогла бы сделать, Кристина, всё равно это не имеет значения. Я постоянно чувствовал себя так, будто вынужден соревноваться за твоё внимание, которое ты делишь поровну между мной и твоим дорогим покойником.

Кристина побледнела. Он что, имеет в виду Эрика?

Слегка успокоившись, Рауль снова опустился на её кровать и продолжил:

- Я знаю, что ты любила своего отца – я тоже его любил, –  но нельзя жить, полностью подчиняя себя и свои взгляды влиянию мертвеца.

- Кто бы говорил! – воскликнула Кристина. – Твоё собственное отношение к жизни тоже было отравлено ревностью к мертвецу – Эрику! Иначе почему тебе не хотелось больше слушать, как я пою?

Рауль застыл.

- Я думал, это была всего лишь часть твоей жизни с ним! Я не представлял, что ты перетащишь это с собой и в нашу жизнь тоже!

- Что, музыку? Рауль, музыка – такая же часть меня, как руки или лицо. Ты думал, что я могу бросить её, выйдя за тебя замуж? Ты ведь заметил меня именно благодаря пению!

- Своим пением ты сперва поделилась с ним, – процедил Рауль сквозь стиснутые зубы.

- А до этого – с моим отцом. Ну и что? – Кристина гневно поджала губы.

Рауль вздохнул.

- Ладно, не бери в голову. Веришь или нет, но я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой, а чтобы сообщить, что я возвращаюсь на флот.

- Когда?

- Я уезжаю на следующей неделе.

*****

«Дорогой Эрик,

итак, Рауль уехал. Мы сильно поспорили перед его отъездом, однако в детали я вдаваться не буду. Достаточно сказать лишь то, что он считает, будто я сама оттолкнула его из-за чрезмерной привязанности к моему отцу. Я до сих пор скучаю по папе, это правда, но он больше не является путеводной звездой в моей жизни. Вы блестяще приняли на себя эту роль, когда мы с вами встретились, и даже сейчас я всё ещё тоскую по вам столь сильно, как никогда не тосковала по отцу.

Рауль ещё один раз навестил мою спальню перед отъездом. Откровенно говоря, я не знаю, почему он вообще стал утруждать себя этим. Он почти не разговаривал и не прикасался ко мне большую часть года, а тут вдруг в ночь перед отъездом решил позволить себе "amour".

Откровенно говоря, мы с ним даже поссорились той ночью. Вместо того чтобы вызвать горничную и позволить ей раздеть меня, как он всегда делал раньше, на сей раз он решил сам побыть моей горничной. Мне было очень странно и неприятно, особенно позже, когда он увидел у меня на туалетном столике ключ от шкатулки.

Он вспомнил, что я носила этот ключ на шее, и потребовал ответа, не является ли он тем самым ключом от секретного отделения. Когда я подтвердила, что это так, он взял его и подошёл к шкатулке.

- Не открывай его, пожалуйста. Это личное, – сказала я ему. Рауль только приподнял бровь и вставил ключ. – Рауль, пожалуйста! Это тебя не касается!

Я попыталась вырвать шкатулку из его рук, сказав ему то единственное, что пришло мне в голову, что всегда заставляло его делать то, что я хочу:

- Во имя нашей любви, Рауль, не открывай шкатулку!

Это заставило его лишь на секунду остановиться и недоверчиво посмотреть на меня. А затем он просто издевательски мне усмехнулся и открыл шкатулку прежде, чем я успела его остановить. Он посмотрел на стопку писем с довольно озадаченным видом и спросил, что это такое.

- Письма, – ответила я. – К покойному.

Он взял одно письмо и начал раскрывать, но я выхватила его у него из рук и вернула в шкатулку.

- Ты не должен их читать, Рауль, – сказала я. – Они тебя не касаются. Я отказалась от всего ради тебя, и тебе придётся уважать моё право на личную жизнь хотя бы в этом.

Он фыркнул.

- Как насчет всего, от чего я отказался ради тебя, моя дорогая? – Его голос звучал издевательски ласково, однако шкатулку он положил. – В любом случае, не знаю, с какой стати бы мне захотелось читать плаксивые излияния юной девушки к её покойному отцу, – проворчал он. Это прозвучало очень жестоко, особенно после того, что было между нами несколько минут назад.

Пару мгновений я боролась с искушением сказать ему, кому на самом деле адресованы эти письма, но здравый смысл победил гордость, и я придержала язык. Эта новость ему бы не понравилась – и он наверняка настоял бы на том, чтобы их прочитать.

Но теперь он уехал, и его не будет, по меньшей мере, год. И я в этом доме стала ещё более одинокой, чем тогда, когда Рауль был здесь. А как он презрительно усмехнулся, когда я упомянула о нашей любви! Он очень сильно изменился, мой друг детства, тот пылкий, добрый мальчик, в которого я влюбилась.

В последнее время я стала подумывать о том, чтобы вернуться в Париж – по крайней мере, на тот период, пока Рауля не будет дома. Мне теперь совершенно очевидно, что этот город – город, в котором я родилась, – больше не является моим домом. О, как было бы замечательно снова увидеть Оперу и всех моих старых друзей!

Я жалею лишь об одном – что не смогу увидеть там ещё и вас, мой дорогой. Наверное, мне следует разыскать Перса и узнать, где находится ваша могила, чтобы я могла посетить её.

Может быть, Рауль прав, и я на самом деле зациклилась на мертвецах!

Не важно. Живой вы или мёртвый, я всё равно отчаянно по вам скучаю.

Однако есть во всём этом и светлая сторона – после отъезда Рауля я снова могу немного петь. Совсем немного, но это только начало.

Ваша любимая, но вышедшая-из-строя маленькая певчая птичка
Кристина.»

Кристина спрятала письмо и вызвала горничную.

- Аннеке, пошли за адвокатом моего мужа. Я хотела бы обсудить временный переезд.

- Да, госпожа, – ответила горничная.

- Аннеке... ты когда-нибудь мечтала о путешествиях? Если бы я, например, захотела временно пожить во Франции, пока не вернётся мой муж, ты бы согласилась продолжать работать на меня и там?

- О да, госпожа! – воскликнула горничная, её глаза засияли.

Кристина улыбнулась.

- Что ж, прекрасно. Пошли за адвокатом, мне надо кое-что уладить.

Отредактировано Мышь_полевая (2014-05-01 08:08:45)

Глава 6.

Предательство

«Уважаемая мадам де Шаньи,

с глубоким прискорбием сообщаю, что ваш муж, Рауль де Шаньи, погиб в море 23 ноября. В Северной Атлантике корабль столкнулся с айсбергом, и при ударе вашего супруга выбросило за борт. Мы также потеряли ещё несколько хороших моряков.

Выражаю вам свои искренние соболезнования. Также высылаю личные вещи господина де Шаньи, которые он хотел отправить домой, к вам. Если я могу что-нибудь ещё для вас сделать, мадам, пожалуйста, дайте мне знать.

С уважением, капитан
Этьен де Жардан.»

Кристина ещё раз перечитала письмо, стыдясь того, что первым охватившим её ощущением было облегчение, смешанное с потрясением. Вскоре оно сменилось горем, а затем слезами, которые она глотала, складывая письмо. Действуя совершенно механически, она открыла шкатулку и положила его среди своих писем к Эрику, после чего отставила шкатулку в сторону и потянулась к коробке с вещами Рауля, которая сопровождала письмо.

Рауль взял с собой в море совсем немного личных вещей. Кристина достала старую оперную программку, откуда выпала горстка засушенных фиалок. У неё слёзы навернулись на глаза, когда она вспомнила их «обеды» из портвейна и пирожных, с букетом фиалок в вазе на столе – в то лето, когда они играли в помолвку. Рауль сохранил несколько фиалок.

Капитан также отправил ей парадную форму Рауля, несколько книг, ленту для волос, какие-то сложенные документы и его последнее письмо к жене. Чувствуя, как комок подкатывает к горлу, Кристина открыла письмо.

«Дорогая Кристина,

Спасибо за ваше письмо и за присланные вами новости. Оно открыло мне глаза и помогло ясно осознать, в чём состоит мой долг.

Теперь я понял, что присоединиться к военно-морскому флоту было правильным решением с моей стороны. Определённо, я не мог остаться с вами в Швеции, учитывая, как всё обстояло между нами. Я женился на вас, зная, что люблю вас, и думая, что вы тоже меня любите. Но, прожив в одном доме с вами столько лет, я понял, что одного меня не достаточно для того, чтобы сделать вас счастливой.

Я прошу прощения, что подвёл вас.

Должен признаться, что в конце концов я стал ревновать из-за вашей привязанности к умершему, которая словно исключала из вашей жизни того, кто жив. Хотя теперь, судя по всему, вы нашли кого-то живого, кому смогли отдать себя целиком. Я надеюсь, что он стоит потери вашей репутации, поскольку мне прекрасно известно, что единственной нашей любовной связи перед отъездом было бы недостаточно, чтобы зачать ребенка.

Я надеюсь, что тот, кого вы нашли на роль своего нового спутника, сумеет сделать вас счастливой, а я желаю вам радости в новой жизни с новым ребёнком. Я бы никогда не подумал, что вы относитесь к тому типу женщин, которые ищут замену мужу в его отсутствие, но когда я размышлял об этом, то понял, что это должно быть вполне естественно, учитывая, что ваша мораль во многом формировалась под влиянием оперного мира. Я прощаю вас и надеюсь, что вы исповедуете свой грех и попросите прощения также у Бога. Если уж вы берёте примеры с оперы, то я надеюсь, что вы доверите себя в руки ангелов, как Маргарита, и будете прощены.

Я надеюсь, что в конечном итоге вы раскаетесь в своём преступлении, хоть вам и придётся всю жизнь нести его последствия в виде внебрачного ребёнка. Я надеюсь, что вы всё-таки вернётесь к нравственности и чистоте сердца, которые ваш отец прививал вам в детстве. Когда это произойдет, я хотел бы предложить вам поговорить об этом с отцом Арно, священником нашей семьи, и во всём ему исповедаться. Мой адвокат должен знать, как с ним связаться.

В любом случае, знайте, что у вас есть моя любовь, прощение и наилучшие пожелания здоровья и счастья.

Домой я больше не вернусь.

Ваш старый друг детства,
Рауль.»

От дерзости этого письма Кристина задохнулась и залилась новыми слезами горя – и гнева. Мало того, что она теперь вдова, вдобавок её муж умер, считая её изменницей!

Негодуя из-за несправедливости его предположений, она достала обратно свою шкатулку и положила письмо туда. Какая наглость – милостиво прощать её из-за собственного невежества! Она знала, что одной брачной ночи вполне достаточно, чтобы зачать ребёнка, если условия для этого благоприятны: тот коренастый шведский врач, который принимал Филиппа, рассказал ей об этом! Жаль, что он не донёс эти сведения и до Рауля тоже. Как вообще мог её муж предположить, что она была с другим мужчиной? Она любила лишь двоих мужчин в своей жизни, а теперь они оба мертвы.

*****

«Дорогой Эрик,

Ох, как я зла! Я получила последнее письмо Рауля и письмо от его капитана, в котором сообщалось о его смерти, и теперь я поочерёдно испытываю то злость, то печаль. Как он мог подумать такое про меня? Я одновременно и лишилась его, и была им предана. Любовь моя, как бы мне хотелось, чтобы вы были здесь и высказали в его адрес всё, что нельзя произносить мне как воспитанной даме, и в то же время я рада, что вас здесь нет, потому что говорить плохое о мёртвых неприлично.

Ох уж эти приличия! Я лучше буду говорить о нём дурно, пока не смогу оправиться от его обвинений в неверности, а потом пойду на исповедь и покаюсь. Он утверждает, что любил меня, но если это так, то почему он никогда не уделял мне внимания, пока мы жили вместе у меня на родине? Почему он снова бросил меня ради флота? И почему, ну почему он не поверил, что ребёнок, которого я ношу, от него? Он решил, что я не более чем оперная кокетка, чья мораль воспитана операми, которые я исполняла на сцене. Рауль, с которым мы вместе выросли и который три года жил со мной как мой муж, подумал обо мне такое! Эрик, как он мог? Особенно учитывая, что вы, его единственный настоящий соперник, умерли ещё до того, как мы с ним поженились.

А теперь его нет, и вместе с ним исчезла любая возможность для меня доказать свою верность.

О, Эрик, если вам доведётся увидеть его там, куда вы оба ушли, не забудьте устроить ему хорошую взбучку за меня. Я не заслужила такого обращения с его стороны. Он должен был знать меня лучше.

Хотя есть у меня и более счастливое известие: эта беременность протекает намного лучше, чем первая. Я становлюсь толще, но определённо не настолько, как в прошлый раз на этом же сроке! Мой французский врач говорит, что всё будет нормально, он уже начал учить меня некоторым способам, благодаря которым я смогу слегка облегчить боль, когда настанет срок. Я рассказала ему о том, как всё проходило с маленьким Филиппом. Он считает, что сильная боль, которую я испытывала в тот раз, была неестественна и возникла из-за врождённых дефектов Филиппа и что эти роды наверняка будут намного более нормальными. Какое облегчение: я боялась, что подобное повторится.

Я даже с нетерпением жду рождения этого ребёнка, хотя он и будет расти без отца. Быть вдовой очень странно, Эрик. В чём-то это сильно похоже на то время, когда Рауль только-только отбыл на флот, но во многом отличия сильно заметны. До тех пор, пока люди думали, что Рауль должен вернуться ко мне, я была желанным гостем в домах его титулованных знакомых. Однако теперь, когда я стала всего лишь вдовой и бывшей примадонной оперы, многие из этих дверей для меня закрылись.

Это не имеет значения. У меня есть несколько хороших друзей. Я больше не обременена отсутствующим мужем, который думает, что я ему изменила. И всего через несколько недель у меня будет ребёнок.

Единственное отрицательное проявление беременности состоит в том (и снова простите за то, что делюсь с вами такими личными подробностями, милый Эрик, – вы же знаете, я никогда бы не осмелилась на это, будь вы живы), что ребёнок давит на мои лёгкие и диафрагму, и мне трудно сделать хороший, глубокий вдох. Я продолжаю петь как можно чаще, но мне трудно долго удерживать ноту, потому что внутри не осталось места для расширения лёгких! Опора дыхания, увы, осталась в прошлом.

Что ж, после родов мои лёгкие снова окажутся в моём полном распоряжении, и я с нетерпением жду того момента, когда смогу петь своему малышу.

Жаль, что я не смогу петь для вас, мой дорогой.
Кристина.»

Кристина задумчиво подула на чернила. Она получила известие о смерти Рауля и его письмо более чем неделю назад, однако до сих пор не знала, как к нему относиться. Отвлечённо она скучала по Раулю; но правда состояла в том, что он стал для неё чужим за тот последний год, который они прожили в Швеции. Присутствуя в доме физически, он был очень далёк от неё. Его отъезд во флот вообще на неё никак не повлиял, если не считать того, чтобы благодаря этому она вернулась в Париж – и была здесь намного счастливее, в чём физическое отсутствие Рауля не играло никакой роли.

Хотя внутренне она по-прежнему кипела от негодования из-за его предположений о её измене. «Глупец, просто глупец, – пробормотала она про себя, складывая и убирая последнее письмо к Эрику. – Как можно было подумать обо мне такое, если единственный мужчина, которого я любила кроме тебя, уже давно мёртв».

*****

«Дорогой Эрик,

с огромной радостью сообщаю вам, что у меня родился сын. Роды были ужасно болезненными, но всё же не такими, как в прошлый раз. И – самая большая радость – с ребёнком всё в порядке! Повитуха (да благословит Господь Сорелли за то, что она отправила её работать ко мне!) тщательно его осмотрела и сказала, что мальчик здоровый и очень славный. Я беспокоилась из-за того, что случилось с маленьким Филиппом, но у этого малыша не оказалось никаких проблем ни с глотанием, ни с аппетитом. Проблема лишь в том, как заставить его остановиться!

Разумеется, у него голубые глаза – мне сказали, что у большинства новорождённых детей глаза голубые, – но волосы у него темнее, чем были у Филиппа. Темнее, чем мои или Рауля, больше похожи на волосы моей матери. Как было бы чудесно, если бы он стал темноволосым! Это может произойти – у Филиппа де Шаньи волосы были гораздо темнее, чем у Рауля, а значит, эта черта есть в обеих наших семьях.

А это должно вас порадовать, мой дорогой: я назвала его в вашу честь.

Надеюсь, вы не обидитесь на меня за то, что я дала ребёнку Шаньи ваше имя, но если вас это задевает, то можете считать, как и все остальные, что я выбрала имя Эрик, потому что оно скандинавское. Но на самом деле малыш Эрик-Дааэ де Шаньи назван в вашу честь. Это будет нашим с вами секретом, хотя я совершенно уверена: вряд ли люди догадываются, что у «Призрака Оперы» вообще было имя, а тем более знают, каким оно было.

Вскоре после рождения ребёнка меня пришли навестить обе сестры Рауля. Это была моя первая встреча с ними после их краткого визита в Швеции – сразу после того, как мы с Раулем поженились. На протяжении тех десяти или около того минут, что мы находились в одной комнате, они вели себя холодно-учтиво по отношению к Раулю и едва сохраняли вежливость по отношению ко мне. Но как только я оттуда ушла, сразу начались крики!

На этот раз, однако, они сами пришли в гости и оставались у меня почти полчаса! Мартина, кажется, стала немножко дружелюбнее, но Клеманс осталась такой же неприветливой, как и раньше. Они с удовольствием поворковали над Эриком-Дааэ, хотя дали мне понять, что не одобряют его имя. Кажется, у них был дядя Эрик, которого они недолюбливали, а что касается Дааэ – что ж, с чего им радоваться тому, что новорожденный граф де Шаньи назван в честь шведского крестьянина (даже если он и был величайшим в мире скрипачом, не считая вас)?

Этот визит был намного лучше предыдущего, но всё же я испытала облегчение, когда они ушли. Я никогда не смогу стать полноценной частью семейства Шаньи, да и не хочу этого.

Я уже год живу в Париже, но до сих пор так и не решилась посетить подвалы под Оперой. Каждый раз, когда я прихожу в театр, мне хочется спуститься вниз, но я никак не могу решиться. Если я остаюсь наверху, то всё ещё могу притворяться, что вы где-то здесь, неподалёку, и эта мысль утешает и согревает меня. Я знаю, что если я решусь спуститься туда в одиночку, то вид вашего пустого, покрытого пылью дома заставит меня окончательно признать тот факт, что я никогда больше не увижу вас живым, а это значит как будто потерять вас снова.

Конечно, частично на моё решение влияет и практическая точка зрения: если я там поскользнусь и упаду, повредив себе что-нибудь тремя этажами ниже уровня земли, то пройдут месяцы, прежде чем меня найдут! Ваша легенда всё ещё живёт: я слышала, как маленькие девочки-балерины шёпотом поминают оперного призрака всякий раз, когда кто-то падает или теряет свою перчатку. Рабочие сцены по-прежнему боятся спускаться в подвалы в одиночку, даже спустя годы после вашей смерти! Они стараются ходить там бесшумно, парами, с широко раскрытыми глазами, шёпотом разговаривая друг с другом и подпрыгивая каждый раз, когда слышат какой-нибудь шум. Мне кажется, это очень забавно. Мне прямо хочется пойти туда и крикнуть: «Послушайте, Призрак умер! Он мёртв уже целых пять лет!». Но я знаю, что никакой пользы от этого не будет. Люди есть люди, и у них должны быть свои маленькие суеверия.

Мои дни заняты делами Оперы (я смогла немного их спонсировать благодаря тому, что мне оставил Рауль в своём завещании), визитами друзей (не передать, как я рада таким изменениям в жизни после одиночества в Швеции) и, конечно, маленьким Эриком-Дааэ. Он такой прелестный! Как бы я хотела, чтобы вы могли его увидеть. И он тоже будет великим певцом, я уже сейчас могу это сказать. Клянусь, даже его крики музыкальны. Они звучат уж точно не хуже арий Дездемоны в исполнении Ла Карлотты.

Это очень забавно – после стольких лет выступлений на сцене сидеть в зрительном зале и просто слушать оперу. Однажды мадам Жири принесла мне в ложу веер и застала меня смеющейся во время печальной сцены в начале «Орфея и Эвридики». Когда она спросила, что меня так насмешило, я ответила, что бутафор выдал Амуру неправильные стрелы и лук. Мадам Жири только улыбнулась и сказала, что она уверена – никто из сидящих в зале никогда не заметит такой мелочи. Она рассказала об этом Мэг, и в следующий раз, придя ко мне в гости, Мэг беспощадно дразнила меня за то, что я заметила ошибку: «Вы можете убрать певицу из театра, – сказала она , – но вы не сможете убрать театр из певицы!»

Боюсь, это правда. Я люблю театр и люблю петь. Ничего не могу с собой поделать, но каждый раз, направляясь в Оперу, я всей душой желаю вновь вернуться на эту сцену. Мне бы очень хотелось, чтобы для графини считалось приличным петь на публике – о, как же мне этого не хватает!

И всё-таки я удивляюсь, как остальные могли этого не заметить! Вместо крошечного лука и стрел, которыми Амур стреляет во влюблённых, он расхаживал по сцене с массивным военным луком и стрелами Улисса из «Возвращения Улисса на родину», это было так смешно! Сомневаюсь, что даже вы смогли бы удержаться от смеха при виде такой оплошности! Особенно если учесть символизм лука Улисса – ведь его «вдова» поклялась выйти замуж только за того из женихов, кто сможет его согнуть, и единственным человеком, который смог это сделать, был сам Улисс в чужой личине. Я невольно задалась вопросом, сможет ли вообще его согнуть наш «бог любви»: Фонта с возрастом становится всё более щуплым.

Если не считать того, что я не могу выступать и сильно скучаю по вам, то в остальном я вполне удовлетворена жизнью в Париже, с моими друзьями и маленьким сыном.

Возможно, когда-нибудь я найду силы, чтобы спуститься и увидеть ваш старый дом. Но пока ещё не время, мой дорогой, ещё не время; я всё ещё скучаю по вам слишком сильно.

Преданная вам
Кристина.»

*****

«Дорогой Эрик,

кажется, чем старше я становлюсь, тем незаметнее летит время. Маленькому Эрику-Дааэ уже почти год. Его волосы потемнели, как я и надеялась, но глаза по-прежнему остались синими. Не бледно-голубыми, как у Рауля, а насыщенного тёмно-синего цвета, как у моего отца. Он очень красивый малыш, и я была права насчёт его музыкального будущего! Настоящий музыкальный слух у него пока ещё не проявился, но когда я ему пою, он пытается голосом повторять за мной и немножко следует мелодии.

Я снова пою, любовь моя. Ещё не на публике – о, нет! – но я планирую это! Я наконец решила, что не хочу весь остаток жизни просидеть в зрительном зале, с меня достаточно. Я собираюсь на прослушивание в оперный хор. Меня больше не волнуют приличия и «положение» в обществе. Всё равно никто из титулованных знакомых не уважает меня из-за моего прошлого, поэтому я решила сделать его моим будущим. Терять мне нечего, и мне это нравится.

Не уверена, что мой голос полностью восстановился до прежнего состояния, но он, по крайней мере, так же хорош, как в ту пору, когда я дебютировала в роли Маргариты. Думаю, меня должны принять в хор без каких-либо проблем. Единственной проблемой будет примириться с воплями Карлотты, когда она узнает, что меня снова зачислили в хор! Что ж, если я снова смогу вернуться в Оперу, оно будет того стоить.

Откровенно говоря, я сомневаюсь, что без вашего руководства мой голос когда-либо сможет взлететь до тех же высот, что и раньше. Последние пару лет я искала преподавателей по вокалу, но разочаровалась во всех. Я буквально слышала ваш презрительный голос, как вы отвергаете их в лучшем случае за бездарность, в худшем – за то, что они вредны для меня. Один из них дошёл до того, что порекомендовал мне «не дышать так глубоко» или открыть рот пошире. По правде говоря, я думаю, что он слишком отвлёкся на разглядывание моего декольте во время всех этих глубоких вдохов, чтобы вообще понимать, что он говорит. Не бойтесь: я прогнала его через две минуты после этого. Другой посоветовал мне свернуть язык таким образом, что я поняла – у таких педагогов, как этот, ученики вряд ли смогут издать хоть один нормальный звук.

Может быть, мне стоит начать самой давать уроки вокала. Даже если всё, чему я смогу научить их, – это то немногое, что я помню из ваших уроков, всё равно это наверняка будет лучше, чем те инструкции, которые они получают сейчас! И это даст мне хоть какое-то занятие. Маленький Эрик-Дааэ очарователен и восхитителен, но он пока всего лишь ребёнок. Боюсь, мой мозг вскоре притупится из-за недостаточного использования (эта участь, как я подозреваю, уже постигла большинство титулованных женщин в этом городе).

Я знаю, что вы не особо уважали глупых женщин, которые интересуются лишь распространением сплетен и тем, как они будут смотреться в своих новых шляпках. У меня нет никакого желания становиться одной из них.

Видите, любовь моя? Вы влияете на меня даже из могилы. И если уж говорить о могилах, то хотела бы я знать, где находится ваша. Перс так и не сказал мне об этом, когда я встретилась с ним в подвале в тот раз. Я бы хотела навестить её и, возможно, оставить вам цветы, чтобы показать миру, что хотя бы один человек во Франции грустит о том, что Призрак Оперы мёртв.

Хотя на самом деле я такая не одна! Я нечаянно услышала на днях, как господа Ришар и Моншармен жаловались на скуку. «Каждый сезон одно и то же, – говорил Моншармен. – Не знаю, зачем мы вообще утруждаем себя репетициями. Даже я уже знаю эти оперы наизусть, а я вовсе не музыкант!»

На что господин Ришар ответил, вы не поверите: «Я иногда задаюсь вопросом, а может, оно действительно того стоило – платить двадцать тысяч франков в месяц за то, чтобы здесь было так интересно! По крайней мере, в те дни, когда здесь обитал призрак, всегда что-нибудь происходило».

...В ответ на что господин Моншармен содрогнулся и тут же поспешил изменить тему. А я просто ушла, смеясь про себя и думая, что я не единственная, кто скучает по вам!

Вы изрядно оживляли этот мир, мой дорогой Эрик.
Кристина.»

Глава 7

Отдать дань уважения усопшему

«Дорогой Эрик,

Я виделась с ним! Я наконец-то нашла Перса! Вчера вечером он был в Опере, в зрительном зале (они сейчас дают «Норму» с Ла Карлоттой в главной роли – совершенно не впечатляюще), и он вспомнил меня. В антракте я даже смогла поговорить с ним несколько минут. Я поняла, к своему стыду, что никогда не знала его имени! Все в Париже называют его просто «Перс», и когда я ему в этом призналась, он был столь любезен, что представился: Кавех Таллис, бывший дарога Мазендерана. Я сказала месье Таллису, что хотела бы поговорить с ним о вас, и он согласился встретиться со мной здесь же, в Опере, сегодня после моего последнего урока.

Сейчас я жду свою последнюю ученицу, Эрик. Видите ли, до тех пор, пока я не сочту свой голос достаточно хорошим для прослушивания на ведущие роли, я решила не связываться с пением в хоре. Вы не для того потратили столько времени и усилий, вытаскивая меня из хора, чтобы сейчас я вернулась туда. Так что я потихоньку работаю над улучшением своего голоса, и одновременно я всё-таки решила преподавать вокал. Я нашла достаточно учеников прямо здесь, в Опере, так что работой я теперь обеспечена надолго. Но, Боже, как я жалею, что нашла именно эту ученицу, потому что если бы не она, я могла бы встретиться с месье Таллисом прямо сейчас! Мне так не терпится поговорить с ним, что у меня дрожат руки! Хорошо, что вы не будете читать это письмо, потому что почерк мой, я уверена, от этого заметно страдает. Как же хорошо будет поговорить о вас с кем-то из моего окружения, кто действительно вас знал.

Сейчас уже вечер. Я встречалась с месье Таллисом сегодня днем. Всё было так странно; мне показалось, что он нервничал ещё сильнее, чем я! Он сообщил, что последние несколько лет жил в Провансе для поправки своего здоровья. Это объясняет, почему я не видела его в Париже в последнее время. И вернулся он сюда лишь ненадолго, по делам. Я так рада, что мне довелось увидеть его вчера вечером!

Мы немного поговорили о вас... и очень много обо мне, что меня удивило. Он задавал много вопросов обо мне, о моей жизни, чем я занимаюсь, что случилось с моим мужем – по правде говоря, некоторые из этих вопросов были слегка дерзкими, но он был столь учтив и обходителен, что я не сочла уместным уклоняться от ответов.

Кажется, больше всего его интересовало всё, что связано с моим сыном. Он очень странно улыбнулся, когда я сообщила ему имя Эрика-Дааэ, и пробормотал что-то о том, как польщены были бы вы, а я сказала, что сильно в этом сомневаюсь, поскольку это ребёнок Шаньи! Это заставило его рассмеяться.

Самое странное было вот что: когда я попросила его показать мне местоположение вашей могилы, он притворился, что не знает, о чём я говорю. Я напомнила ему о нашей последней встрече на берегу подземного озера, когда он сказал мне, что уже позаботился о вашем теле. Я спросила его, где он вас похоронил, поскольку я бы хотела посетить вашу могилу и проститься с вами, однако он мне не ответил. Вместо этого он взял с меня обещание встретиться с ним снова завтра на том же месте, и тогда он мне всё расскажет.

Я сбита с толку. Что в этом может быть настолько секретного? Единственное, что мне пришло в голову, – это что он, возможно, незаконно похоронил вас в освященной земле, хотя у него не было подтверждения, что вы католик, или что-то в этом роде.

Были ли вы крещёным католиком, Эрик? Я знаю, что ваша вера... мягко говоря, «потеряла силу», но я никогда не знала о вашем истинном отношении к Всевышнему и Церкви. Однако Он должен простить ваш маскарад (простите за каламбур), когда вы притворялись моим ангелом. В конце концов, я ведь вас простила.

Так что завтра я встречусь с месье Таллисом и открою великую тайну вашего захоронения.
По правде говоря, Эрик, даже после смерти вы ухитряетесь создавать для меня сложности!
Меньшего я и не ожидала, любовь моя.

Ваша слегка раздражённая
Кристина.»

Кристина отложила письмо в сторону, тихонько посмеиваясь про себя. Её невероятно порадовал сегодняшний разговор с месье Таллисом. До чего же замечательно было просто произносить имя «Эрик» и видеть, что собеседник точно знает, о ком она говорит! Они дружески посмеялись, когда Кристина упомянула характер Эрика; месье Таллис согласился с ней, заметив, что он тоже видел проявления этого характера бесчисленное множество раз. «Я был начальником полиции, мадам, и не из пугливых, но от одного взгляда сверкающих глаз Эрика мне хотелось бежать!» Кристина кивнула, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

Он очень сильно интересовался тем, что случилось с ней после отъезда из Парижа, и задавал множество вопросов. Кристина вспомнила, как загорелись и засверкали его нефритово-зелёные глаза, когда она сказала ему, что назвала своего второго сына в честь Эрика. А звук его смеха после её самоуничижительного комментария о родословной Шаньи громко прозвучал в маленьком кафе, куда они пришли.

А перед тем, как они расстались, Перс задал ей один вопрос. Это был очень личный вопрос, и Перс принёс извинения за это, но всё равно задал его.

Любила ли она когда-нибудь Эрика? Если бы Рауль никогда не появился на горизонте, как она считает, могла бы она быть счастлива с Призраком Оперы?

Одна лишь мысль об этом моментально её отрезвила. Когда он задал этот вопрос, она побледнела и замолчала, и весь уличный шум и суета как будто стихли, когда она размышляла над ответом. Месье Таллис ничего не говорил; просто спокойно ждал её ответа, его сверкающие глаза неотрывно смотрели на неё.

– Да, – смогла она наконец выдавить. А затем продолжила, словно не в силах остановить поток слов: – Я была слишком молода и наивна, месье Таллис, чтобы осознать, что предлагает мне Эрик и чего  собирается лишить меня Рауль. Я любила своего мужа, сударь, но мы оба были очень, очень молоды! И моя жизнь без музыки не стоила того, чтобы жить. Я знаю, что была эгоистичным, неуверенным в себе маленьким созданием – я любила Эрика, но не имела возможности оценить его, пока он был жив. Однако после своей смерти он стал мне намного дороже. Воспоминания об Эрике так же близки моему сердцу, как и сама музыка.

При этих словах на лице Кавеха Таллиса засияла искренняя улыбка, он поблагодарил её за честность, поклонился на прощание и, что-то насвистывая, зашагал вверх по улице.

Кристина смотрела ему вслед, а на глазах у неё блестели слёзы от всех давно похороненных эмоций, которые всколыхнули его слова.

Отредактировано Мышь_полевая (2014-06-04 18:38:20)

* * * * *

На следующее утро Кристина написала своё последнее письмо Эрику и вздохнула, закрывая чернильницу. Она чувствовала растерянность и совершенно необъяснимое волнение. Ей хотелось остаться дома и обдумать свои чувства к Эрику – чувства, которые Перс разбередил глубоко в её сердце. Однако пора было ехать в Оперу, её ждали занятия. Кристина сложила письмо и поместила его в шкатулку поверх предыдущих, а затем осторожно убрала шкатулку в сумку с нотными папками. Она снова вздохнула, задаваясь вопросом, как же она сможет вытерпеть целый день.

Ученики на этот раз отметили её необычную рассеянность.

Месье Таллис появился ровно в три, когда уходила последняя студентка Кристины.

– Вы готовы, мадам?

– Да, сударь. Только позвольте мне собрать вещи. – Кристина набросила на плечи накидку, собрала ноты и взяла небольшую деревянную шкатулку. Кавех обратил внимание на украшенную ручной резьбой крышку и несколько маленьких потайных ящичков. Он уже видел такую – очень давно, в Персии, и теперь слегка улыбнулся про себя. Он и не знал, что Эрик сделал ещё одну и подарил её Кристине.

– Его могила находится в небольшой укромной пещере рядом с озером, мадам, – объяснял Кавех, ведя Кристину по длинному пустому коридору к её старой гримёрной. – Мне показалось, что лучше будет не беспокоить священника этими похоронами, так как я не знал, в каком состоянии была духовность Эрика.

– Он погребён без заупокойной мессы? – Кристина была слегка шокирована.

Кавех печально покачал головой.

– Он этого и не просил, а я, как мусульманин, в любом случае для этого не годился.

– В таком случае, я должна для него спеть, – решила Кристина. Они дошли до её гримёрной, и она попыталась открыть дверь. Но та была заперта. Кристина вопросительно взглянула на своего спутника, и тот покачал головой.

– Её не используют, мадам. Говорят, здесь водится привидение.

Кристина кивнула, её это явно позабавило.

– Может быть, так...

Она повернула ручку наполовину, слегка приподняла дверь и ударила по ней бедром. Дверь распахнулась. Кристина с улыбкой повернулась к месье Таллису, довольная тем, что до сих пор помнит этот фокус. Кавех усмехнулся.

«Изобретения Эрика превосходны», – подумал Кавех, нажимая на кнопку, открывающую зеркало. Смазанный механизм открылся без единого звука, и они ступили на Дорогу Коммунаров. Кавех зажёг один из двух взятых с собой фонарей, а Кристина тем временем закрыла зеркало.

Фонарь отбрасывал на дорогу колеблющийся свет, но этого было достаточно – оба прекрасно знали путь. Не произнося ни слова, они спустились через четыре уровня подвалов и наконец добрались до самого нижнего. Кавех был слегка удивлен тем, что Кристина не закричала и не упала в обморок, увидев крыс. Она лишь поджала губы и сильнее зашуршала юбками, чтобы напугать грызунов.

Кавех провёл её мимо дома Эрика. Не желая брать лодку из опасения, что Кристина может заметить следы её недавнего использования, он провел её через камни и полуобрушенные стены к небольшой естественный пещере, которую Эрик выбрал в качестве места своего последнего упокоения. Именно здесь они установили сегодня утром мраморную плиту.

– Вот она, мадам, – Кавех поднял фонарь повыше, а затем поставил его на вершину могильного камня.

Кристина медленно прошла вперед и положила руку на камень. Опустившись на колени, она провела пальцами по крупным высеченным буквам, читая надпись.

– Эрик. – Она грустно улыбнулась. – Это даже похоже на его почерк.

Стоявший за её спиной Кавех бросил нервный взгляд в дальнюю часть пещеры, в темноте которой, как он знал, прятался Эрик.

Кристина оглянулась на месье Таллиса.

– Сударь, не могли бы вы оставить меня на несколько минут?

– Конечно, мадам.

Он зажёг для себя второй фонарь и вышел из пещеры.

Кристина снова повернулась к камню. Опустившись на колени, она осторожно положила шкатулку у его основания. Когда она заговорила, её голос во мраке прозвучал тихо и приглушённо.

– Эрик, любовь моя... что ещё я могу вам сказать кроме того, что уже сказала в своих письмах? Вот, я оставляю их вам. Сохраните их ради меня, мой дорогой. Не позволяйте никому их читать, хорошо?

Прячущийся в затенённой арке пещеры Эрик торжественно кивнул головой. Она написала ему письма?

Кристина наклонилась вперед и прижалась к прохладному мрамору щекой, потом губами. И тут наконец пришли слёзы. Она плакала несколько минут; Эрик, наблюдая за ней из своего укрытия, с трудом удерживался, чтобы не подойти к ней. Она что, действительно назвал его «любовь моя»? Она на самом деле только что поцеловала его надгробие? Это был довольно противоестественный жест, особенно для неё, но он это оценил.

Наконец она успокоилась и поднялась. Утерев платком слёзы, она отступила на несколько шагов и запела. Эрик узнал «Valedicto», финальную часть заупокойной мессы.

In paradisum deducant te Angeli:
in tuo adventu suscipiant te Martyres,
et perducant te in civitatem sanctam Jerusalem.
Chrous Angelorum te suscipiant,
et cum Lazaro quondam paupere
aeternam habeas requiem.*

____________________________
*В рай приведут тебя ангелы:
когда придешь ты, примут тебя мученики
и проводят в святой город Иерусалим.
Сонм ангельский тебя примет
и с Лазарем, некогда бедным,
вечный обретешь покой.

Голос Кристины звучал как колокол, эхом отражаясь в просторных пустых пещерах. Эрик критически отметил, что техника у неё в основном хороша, однако диапазон явно страдает из-за отсутствия практики. Ноты, которые раньше взлетали и опускались мягко, как голубь, теперь звучали с едва уловимым напряжением. Он сомневался, что кто-либо другой это заметит, однако это вызывало у него непреодолимое желание снова вернуться к своей педагогической роли и позаниматься с ней. Двух или трёх хороших уроков должно хватить, он это знал.

Он уже собирался заговорить, когда Кристина вдруг улыбнулась. От красоты её улыбки сердце у него замерло. Кристина положила руку на камень, словно лаская, и тихонько произнесла:

– До свидания, любовь моя.

После чего развернулась и пошла прочь, зовя месье Таллиса.

Едва она скрылась за поворотом, как Эрик схватил шкатулку и прижал её к груди.

Кавех и Кристина ничего не говорили друг другу, идя обратно по Дороге Коммунаров. Так в тишине они подошли к маленькому фонтанчику, куда Эрик однажды принёс Кристину и смачивал водой её виски, пока она находилась в обмороке. Кристина захотела на минутку остановиться, и Кавех, воспользовавшись её задумчивостью, отошёл на несколько шагов в сторону – посмотреть, лежит ли там по-прежнему скелет.

Когда пять лет назад они с Дариусом принесли из Оперы умирающего Эрика, тот потребовал, чтобы где-нибудь в подвалах они оставили тело, которое впоследствии должно быть найдено. «Если я не умру, – сказал он, – то они продолжат искать меня и, может быть, найдут мой дом, дарога. Я прошу тебя, позаботься, чтобы они нашли тело, хорошо?

Кавех и Дариус принесли труп недавно умершего человека, найдённый в переулке, и оставили его там у фонтанчика. Человек этот при жизни явно был нищим и бездомным, и Кавех в приступе макабрической иронии надел на палец трупа одно из старых колец Эрика. Это было то самое кольцо, которое Эрик приготовил для Кристины и которое оказалось для неё слишком большим; теперь оно идеально сидело на костяшке покойника, объявляя всему миру, что возлюбленный некой "К. Д." уже никогда больше не будет по ней тосковать. Кавех находил мрачное удовлетворение в том, что этот нищий обрёл после смерти такое богатство, которого, скорее всего, никогда не видел при жизни.

Скелет всё ещё лежал там – судя по всему, его так никто и не обнаружил. Никто, кроме крыс. Кавех поморщился при виде обглоданных костей. Услышав всхлипывания Кристины, он вспомнил о своём долге и вернулся к ней.

– Мадам? – мягко произнёс он. – Идём?

Кристина кивнула, и Кавех снова вывел её на Дорогу Коммунаров прежде, чем она смогла увидеть скелет.
Когда они вернулись в её бывшую гримёрную, он легонько коснулся её руки, останавливая.

– Мадам, могу ли я спросить... – он замялся.

Кристина слегка фыркнула.

– Ну, сударь, вы и так не постеснялись спросить меня, зачем же останавливаться?

– Мне любопытно, что было в шкатулке, мадам.

Кристина пожала плечами.

– Письма. – Она потянулась к рычагу, открывающему зеркало, через которое можно было попасть в комнату.

– Письма?

– Письма к Эрику, которые я писала все эти годы. Почему вас это интересует?

На лице Кавеха появилось выражение тревоги.

– А что... что говорится в этих письмах?

Кристина нахмурилась.

– А вот теперь, сударь, вы зашли слишком далеко. Эти личные письма, они находятся в запертой шкатулке, которая лежит на могиле на пятом подвальном этаже, в скрытой от посторонних глаз пещере. У меня – единственный ключ от шкатулки. Никто и никогда не сможет их найти, так с какой стати вы должны узнать, о чём в них говорится?

Его парижские манеры уже вернулись на место, подавив персидское любопытство, и Кавех поклонился.

– Как скажете, мадам. Это было невежливо с моей стороны. Приношу свои извинения.

Кристина кивнула, и они вместе вышли через зеркало в заброшенную гримёрную. Выйдя в холл, Кристина подала ему руку.

– Спасибо, сударь. Большое вам спасибо за доброту, которую вы проявили – и ко мне, и к Эрику. Я знаю, вы ему были очень дороги.

Кавех кивнул.

– К вам он тоже испытывал нечто больше, чем мимолётное увлечение, мадам.

Кристина рассмеялась.

– И я к нему тоже. Увы, это я поняла слишком поздно. Что ж, сударь, прощайте.

И она вышла, освещаемая закатным солнцем.

– До свидания, мадам, – пробормотал Кавех в её удаляющуюся спину. Почему-то он чувствовал, что они видятся не последний раз. Хотя это зависело от писем. Что именно она писала Эрику на протяжении стольких лет? На мгновение ему захотелось снова спуститься вниз, но он вовремя спохватился. Либо Эрик решит оставить шкатулку в покое – либо он будет не слишком-то доволен, если ему помешают читать всё то, что Кристина написала ему за последние пять лет.

Кавех вздохнул и, подозвав экипаж, отправился домой. Уже скоро он всё узнает.

Отредактировано Мышь_полевая (2014-07-27 20:32:03)

Автор очень забавно делит текст на главы: предыдущие занимали от силы 3-4 листа, зато следующая глава растянута на... 62 страницы. Да-да, я не опечаталась. 62 страницы сплошного розового сиропа! Поэтому переводить я её буду небольшими порциями, не обессудьте.

Глава 10

У музыки свои чары

Рано утром, едва только Кавех сел завтракать, вернулся Эрик – изменившийся настолько, что Кавех его не узнал.  Манеры Эрика и так уже стали значительно мягче с тех пор, как они переехали на солнечный юг Франции, но сегодня утром улетучились последние остатки резкости и цинизма. Его жёлтые глаза больше не горели, а лишь тихо светились – от счастья.

– Доброе утро, Кавех! – поприветствовал он. Его маска была испачкана, а одежда носила на себе следы пребывания в подвалах.

Кавех встал со стула.

– Судя по всему, в тех письмах было что-то очень хорошее, – заметил он.

Эрик улыбнулся – Кавех видел, как искривилась губа под нижним краем маски.

– Она рассказала тебе о письмах?

– Она упомянула об их существовании, но не о содержании. – Чрезмерное оживление Эрика слегка встревожило Кавеха. Это было подозрительно.

Эрик быстро намазал маслом свой тост и указал на стул:

– Садись, дарога. Я счастлив, да, но на этот раз никто не пострадал. Ты знал, что мадам де Шаньи стала вдовой?

Кавех кивнул.

– А ты знал, что у неё есть маленький сын?

Ещё один кивок.

Эрик отложил тост и откинулся на спинку стула, порывисто закинув руки за голову.

– А ты знал, что она назвала этого маленького бедолагу в мою честь?

Кавех снова кивнул, начиная улыбаться при виде этой странной, чрезмерно радостной версии его обычно едкого и циничного друга.

– Так скажи же мне, друг мой, как ты мог, зная всё это, ничего мне не сказать?! – голос Эрика звучал совершенно невинно, словно днём раньше он сам не отказывался слушать новости Кавеха, причём с потрясающим упорством.

Кавех застыл, несколько секунд серьёзно обдумывая возможность поддаться соблазну и швырнуть маслёнку прямо в голову Эрика. Но мудро воздержался от этого, довольствуясь тем, что, глубоко дыша, досчитал до десяти на фарси. Он намеренно сделал это вслух – к вящему удовольствию Эрика.

Тот широко улыбался. По блеску в его глазах Кавех видел, что Эрик просто наслаждается ситуацией.

– Ты смеёшься надо мной, – обвинил его Кавех. – Не пытайся скрыть это, Эрик! Ты смеёшься надо мной под этой своей маской!

Эрик запрокинул голову и громко расхохотался.

– Ангелы на небесах сегодня смеются, дарога. Почему я не могу принять участие в их радости и веселье? Кристина любит меня. Она любит меня!

– Да, я знаю, – спокойно сказал Кавех. – И что ты собираешься делать?

– Делать? По-моему, я должен пойти к ней.

– И испугать её до потери сознания? – многозначительно спросил Кавех. – Она только что навсегда простилась с тобой у твоей могилы. И как ты собираешься сообщить ей, что на самом деле не умер?

Эрик нахмурился. Купаясь в волнах собственного восторга, он даже не подумал о дальнейших шагах.

– Написать письмо?

Кавех покачал головой.

– Позволь, я сам скажу ей об этом, – предложил он. – Ведь именно я солгал ей впервые, ещё тогда, пять лет назад. Пусть лучше она сердится на меня, а не на тебя. – Он вызвал Дариуса. – Я пошлю ей записку, в которой напишу, что у меня есть ещё кое-какая информация о тебе, и попрошу, чтобы она приехала сюда после обеда. Я скажу ей правду, и если она будет не слишком сильно потрясена, только тогда ты сможешь войти в комнату.

– И тогда ты должен будешь уйти, – многозначительно сказал Эрик.

Кавех улыбнулся.

– Как пожелаешь. Но лишь после того, как я удостоверюсь, что мадам де Шаньи не угрожает потеря сознания.

Эрик улыбнулся, встал и встряхнул салфетку.

– Не бойся. Если она упадёт в обморок, я её поймаю. – Он отодвинул стул и, напевая, вышел из комнаты.

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Кавех в пустоту. – С твоим-то опытом... – Он глотнул кофе, так и не закончив предложение. Насколько он помнил, Кристина всегда была девушкой меланхоличной.

После завтрака он написал ей письмо.

«Уважаемая мадам де Шаньи,

после долгих раздумий над последними разговорами касательно одного нашего общего друга, я решил сделать признание. К сожалению, я не был полностью честным с Вами в тот раз, когда мы встретились в подвалах Оперы пять лет назад. Простите меня. В то время я думал лишь о том, чтобы защитить Вас от знаний, которые могут принести Вам несчастье. После этого одна ложь потянула за собой другую, и я ничего не мог с этим поделать. Поверьте, я думал, что так будет лучше для вас обоих – и для Вас, и для него.

Если Вы пожелаете прийти ко мне домой после уроков во второй половине дня, я расскажу Вам всю правду. Пожалуйста, пришлите подтверждение вместе с моим слугой, и я с нетерпением буду ждать встречи с Вами.

Искренне раскаивающийся,
Кавех Таллис»

Он отправил письмо с Дариусом, и тот уже менее чем через полчаса привёз ответ. Записка Кристины гласила следующее:

«Уважаемый месье Таллис,

конечно, я приеду. Я очень хочу услышать всю правду, даже если это причинит мне боль. Надеюсь быть у Вас после трёх.

С уважением,
Кристина Дааэ де Шаньи»

В десять минут четвёртого Кристина вышла из экипажа и позвонила в колокольчик у двери дома по адресу, который сообщил ей месье Таллис. Дариус провёл её в дом и принес чаю, после чего в комнату вошёл Кавех.

Он выглядел встревоженным – сев, он продолжал всё время нервно поглядывать куда-то над плечом Кристины.

– Спасибо, что пришли, мадам. И я заранее прошу прощения за то, что не был честен с вами.

– И в чём именно вы мне солгали? – спросила Кристина. Поведение Кавеха слегка её раздражало, однако он выглядел таким несчастным и виноватым, что долго сердиться на него было невозможно.

– Ну... во всём, – признался он. – Простите, мадам. Позвольте мне рассказать всё с самого начала.

Он рассказал ей о том, как пять лет назад получил сообщение Эрика – тот давал понять, что собирается умереть в ближайшие пару дней. Кавех поместил объявление о смерти Эрика в газету, но вместо того чтобы дожидаться, когда тот умрёт, сразу же направился в Оперу. Эрик действительно был уже почти мёртв; однако, увидев своего бывшего друга лежащим, словно живой труп, и вспомнив всю многолетнюю историю их отношений, Кавех не смог заставить себя уйти, оставив Эрика умирать. Вместе со слугой они дождались, пока стемнеет, после чего перенесли бессознательное тело Эрика в свою квартиру. Кавех вызвал врача, который осмотрел Эрика и заявил, что тот страдает не столько от разбитого сердца, сколько от прогрессирующего туберкулёза и заболевания мозга. Он тщательно пролечил Эрика, однако при этом порекомендовал немедленно увезти его в более тёплый и солнечный климат. Спокойное, тихое местечко – например, возле моря – было бы идеально для Эрика, отметил доктор. В таком климате он смог бы поправить и психическое, и физическое здоровье.

Кавех устал от Парижа, а поскольку Эрик теперь оказался у него на попечении, то и оставаться в городе, чтобы следить за деятельностью «оперного привидения», не было необходимости. Он сразу же поручил Дариусу найти им небольшой, но уютный домик на юге Франции, предпочтительно в уединении и неподалёку от берега.

Он вернулся в дом Эрика, чтобы собрать его вещи, и как раз тогда встретил Кристину. Эрик хотел, чтобы она считала его мёртвым, это Кавех знал – поэтому объяснил ей, что уже сам позаботился о теле Эрика, и пожелал ей удачи в новой жизни.

Дариус вернулся через две недели, привезя с собой документы на элегантный коттедж на берегу моря неподалеку от Сета, в отдалённом районе Прованса. Эрик к тому времени уже пришёл в себя и жутко злился на Кавеха за спасение своей жизни, однако он был ещё слишком слаб, чтобы сопротивляться, когда Кавех насильно перевёз его в Прованс.

– Вот и вся история, мадам, – закончил Кавех своё повествование. – И я снова прошу у вас прощения за то, что солгал вам, однако так хотел Эрик.

Кристина сидела, нахмурившись, несколько секунд.

– Но... могила, которую мы вчера посетили. Там ведь было надгробие?

Кавех поджал губы.

– Оно появилось там лишь вчера утром. Настоящей могилы под ним нет.

– Тогда где же он похоронен? – упорствовала Кристина.

Кавех приподнял брови.

– Он не похоронен, сударыня. Именно это я и пытаюсь вам сказать. Эрик жив.

Кристина широко распахнула глаза, у неё перехватило дыхание.

– Эрик... Он жив?!

Кавех кивнул, снова бросив быстрый взгляд куда-то поверх её плеча.

– Да, мадам. Хотите его увидеть?

Выражение лица Кристины говорило само за себя, и Кавех кивнул в сторону окна за её спиной. Она повернулась, прикрывая глаза от полуденного солнца.

На фоне окна виднелся мужской силуэт. Элегантно одетый, высокий и худой, но совсем не похожий на того тощего, как скелет, человека, которого она помнила. Кристина встала и подошла к нему. Робко подняв руку, она положила ладонь ему на грудь. Мужчина судорожно вздохнул. Она посмотрела на его лицо.

На нём была белая шёлковая маска, закрывавшая лицо почти до самого подбородка. Из-под края маски едва виднелась нижняя губа. Кристина погладила рукой по его плечу, другой рукой проведя по туловищу и по груди. Руки мужчины, напряжённые и крепко сжатые в кулаки, начали дрожать.

Кавех только-только начал задаваться вопросом, стоит ли ему уйти, когда Кристина вдруг резко убрала руки от тела мужчины и сердито повернулась к нему.

– Это какая-то злая шутка, сударь, – процедила она. – Это не Эрик.

Кавех перехватил испуганный взгляд Эрика и заморгал. Такого результата они не ожидали!

– Кристина, – мягко позвал её Эрик.

Она обернулась к нему и прищурилась.

– Хорошая работа, месье Таллис, – холодно сказала она. – У него даже голос слегка похож. Но эта фигура – не Эрика. Лицо, я подозреваю, тоже не его.

Из-под белой маски послышался гортанный смешок.

– К сожалению, моё, – ответил Эрик, криво усмехаясь.

Кристина проигнорировала его, повернувшись к Персу.

– Месье Таллис, телосложение этого человека совершенно не похоже на Эрика, ни капельки. Как вы могли упустить такую деталь? Он гораздо более плотный, чем был Эрик, а поскольку его лицо закрыто маской, оно ни о чём мне не говорит.

– Мадам, – попытался объяснить Кавех, – когда вы впервые встретились с Эриком, он уже был серьёзно болен, несколько лет не утруждая себя лечением. Сейчас он восстанавливается, и вполне естественно, что его фигура выглядит более плотной, чем раньше.

Кристина снова нахмурилась, внимательно изучая человека в маске. Она придвинулась к нему вплотную.

– Сударь, если вы Эрик, то докажите это. Позвольте мне увидеть ваше лицо. – Она приподняла бровь в безмолвном вызове.

Мужчина застыл. Кристина стояла, скрестив руки и подняв подбородок, ожидая его дальнейших действий. Мужчина медленно протянул руку к затылку, собираясь развязать маску. Он бросил предупреждающий взгляд на своего друга.

– Можешь отвернуться, если хочешь, дарога. Ты видел меня и раньше, но всё же...

Кавех не смог бы пошевелить ни одним мускулом, даже если бы от этого зависела его жизнь. Его нефритовые глаза были прикованы к разворачивающейся перед ним сцене.

Эрик пожал плечами, снова переводя внимание на Кристину, и бросил маску на пол.

Перед ней стоял Эрик. Такое уродство невозможно было подделать. Отвратительное, похожее на череп лицо было точно таким, как она его помнила: выступающие брови делали ещё более тёмными впавшие глазницы, откуда сверкали жёлтые глаза; кожа плотно обтягивала скулы; носа практически не было, лишь две крупные ноздри, похожие на дыры, красовались по центру лица. Волос стало чуть больше, чем раньше, но они всё ещё были очень тонкими и редкими.

При виде любимого безобразия Кристина издала глубокий восторженный вздох и... упала в обморок – прямо в объятья Эрика.

– Удачно подхватил, – пробормотал Кавех себе под нос, но Эрик услышал его и усмехнулся.

– Я ведь говорил тебе, что поймаю, не так ли? – ответил он, поднимая Кристину и осторожно укладывая её на диван. – А ты ещё говоришь, что мне нельзя доверять.

Кристина поспешила домой и извинилась перед горничной и поваром за то, что опоздала.

– Я встретила своего старого друга, и мы весь день проболтали, навёрстывая упущенное, – пояснила она. – Где мой маленький Эрик-Дааэ?

– Он в детской, госпожа, – ответила Аннеке.

Кристина кивнула.

– Тогда я сегодня вечером поужинаю вместе с ним, – сказала она. Она чувствовала себя немного виноватой за то, что не провела этот день с ним, как обычно, но ей настолько не терпелось рассказать ему об Эрике, что ждать до следующего дня она не захотела.

Горничная приподняла брови, услышав столь необычную просьбу, однако кивнула, ничего не сказав.

Кристина поспешила наверх, в детскую. Она легонько приоткрыла дверь и посмотрела на своего маленького сына, гадая, что подумает о нём Эрик, когда они встретятся. Сильно ли он похож на де Шаньи? Будет ли Эрику неприятно от этого живого напоминания о её браке с Раулем?

Эрик-Дааэ де Шаньи был маленьким и хрупким для своего возраста, копна тёмно-каштановых волнистых волос оттеняла пару живых тёмно-синих глаз. Он всегда гораздо больше напоминал Кристине её отца, нежели Рауля, и на этот раз она эгоистично порадовалась этому факту. Ему только-только исполнилось два, и он был ласковым и счастливым ребёнком – по крайней мере, до тех пор, пока всё делалось так, как он того хотел. Кроме того, он был очень стеснительным и замкнутым, решительно и упрямо отказываясь разговаривать с новыми людьми до тех пор, пока не узнает их как следует на протяжении нескольких недель.

Однако со знакомыми людьми он был невероятно ласков. Оторвавшись от своих кубиков, он увидел её.

– Маман! – воскликнул он, вскакивая и обхватывая её ноги. – Где вы были?

– Прости, дорогой, – сказала Кристина, поднимая его на руки и обнимая. – Я пропустила наши послеобеденные игры, да? Но ты не переживай, сейчас няня принесёт прямо сюда наш ужин, и пока мы будем есть, я расскажу тебе кое-что очень интересное! – Она коротко кивнула, отпуская няню.

Этого обещания оказалось достаточно, чтобы отвлечь мальчика от жалоб на её отсутствие. Компания матери за ужином в детской была очень редким удовольствием, и малыш был доволен.

– Ты обещала историю, – напомнил Эрик-Дааэ, садясь за свой легкий ужин, состоящий из супа и крекеров.

– Когда-то я знала одного человека, – начала Кристина. – Очень умного человека и великого учителя. Он научил меня петь в опере так, как поют ангелы. Он был моим хорошим другом, и я его очень любила, однако он был болен. Он думал, что умирает, и поэтому заставил меня уйти и выйти замуж за твоего папу.

– И он умер? – спросил мальчик, широко раскрыв синие глаза.

– Я думала, что да, – произнесла Кристина. – Я думала, что он мёртв, и хотя я была счастлива с твоим папой, я всё равно грустила, потому что очень сильно скучала по своему учителю. Но знаешь, что случилось?

– Что?

– Оказывается, он всё-таки не умер, и я снова увидела его сегодня. Вот где я была, когда я не пришла домой после занятий, – с ним. И он придёт сюда завтра, и ты сможешь с ним встретиться.

– О, – юный Эрик-Дааэ заметно приуныл. Кристина подумала, что знает, почему: его всегда пугала встреча с незнакомцами. Она наклонилась и с улыбкой прошептала: – А знаешь, мой друг владеет волшебством.

– Волшебством?

Она кивнула.

– Волшебством. Он может творить чудеса своим голосом; подожди – и сам увидишь. И у него есть особый секрет. И у меня тоже есть для тебя секрет, родной. Хочешь узнать, как его зовут?

Эрик-Дааэ кивнул.

– Его зовут Эрик, как и тебя. Видишь ли, когда ты родился, я полюбила тебя так сильно, что решила назвать тебя в честь моего друга и учителя, которого я тоже очень любила. Он мой самый любимый большой человек во всём мире. А ты – мой самый любимый маленький человек.

– И нас обоих зовут Эрик, – с удовольствием произнёс мальчик.

– Верно. И, может быть, когда-нибудь, если ты будешь очень хорошим мальчиком и не будешь так сильно дразнить няню, Эрик и тебя научит петь, как ангел. Ты хочешь завтра встретиться с месье Эриком?

Мальчик с нетерпением кивнул и зачерпнул ложкой побольше супа. Внезапно он о чём-то задумался, и ложка замерла на полпути ко рту.

– Вы сказали, что у большого Эрика есть секрет.

– Да, есть, – сказала Кристина. – Но об этом ты никому больше не должен рассказывать. Я тебе завтра скажу. А теперь – давай готовиться ко сну.

Кристина наслаждалась новизной ощущений – ей было непривычно самостоятельно готовить своего сына к укладыванию: как правило, всем этим занималась няня, после чего подавала ей накормленного, умытого и сонного малыша лишь для того, чтобы поцеловать перед сном. Однако сегодня она сама накормила, помыла и сама уложила в постель уже засыпающего ребёнка.

Юный Эрик-Дааэ был рассудителен не по годам, однако во всех остальных отношениях он оставался совсем ещё малышом. Сейчас, лежа в кровати, он был похож на куклу с большими синими глазами и растрёпанными волосами.

– Маман, вы мне споёте?

– Что бы ты хотел услышать?

Он расплылся в улыбке:

– Спойте мне песню про бой быков!

Кристина рассмеялась.

– Хорошо, мой кровожадный маленький сын.

Она всегда надеялась привить сыну любовь к своей любимой опере, «Фауст», но он куда больше предпочитал волнующую жизнь матадора из «Кармен». Она пела эту арию тихо и намного медленнее, чем нужно, в надежде, что мальчик под неё уснёт.

Тореадор, смелее,
Тореадор, Тореадор!
Знай, что испанок жгучие глаза
В час борьбы блестят живей!
И ждет тебя любовь, тореадор,
Да, ждет тебя любовь!

Почти засыпая, Эрик приоткрыл один глаз – блеснула синяя щёлочка.

– Завтра побыстрее, маман, – попросил он.

Кристина усмехнулась. Его не обманешь.

– Да, дорогой. Завтра я спою её побыстрее. Спокойной ночи.

На следующий день в Опере Кристина была настолько радостной и оживлённой, что мадам Жири, проходя мимо репетиционного класса, где распевалась Кристина, окинула девушку оценивающим взглядом, после чего засунула голову в класс:

– Что сделало вас сегодня настолько счастливой, мадам де Шаньи? – спросила она с поддразнивающей беззубой улыбкой.

– Я встретила старого друга, мадам Жири, – ответила Кристина.  – Кое-кого, кого я уже давно считала мёртвым, и вчера у нас состоялась очень приятная встреча.

– Да? И кто же это, мадам? – спросила мадам Жири, горя любопытством: она водила близкое знакомство с Кристиной почти все эти два года – с тех самых пор, как молодая графиня вернулась в Париж, – и не знала никаких «старых друзей», которых та могла бы иметь.

Кристина уже открыла рот, собираясь ответить (хотя не имела ни малейшего представления о том, что она собирается сказать), но была прервана громким тройным стуком.

Она нахмурилась. Мадам Жири с подозрением огляделась по сторонам.

– Здесь с вами кто-нибудь есть, мадам? – спросила она.

– Никого, насколько мне известно, – ответила Кристина.

Мадам Жири усмехнулась.

– Должно быть, это танцоры. Я на секунду даже вспомнила о Призраке Оперы! Он всегда именно так случал в дверь своей ложи, когда чего-нибудь хотел от меня.

– Вот как... – тихо сказала Кристина. Неужели Эрик прячется где-то в Опере? – Может быть, он вернулся, чтобы развлечься парочкой трюков – просто по старой памяти? От него этого вполне можно ожидать, зная нашего Призрака Оперы...

Мадам Жири хохотнула:

– Ну уж нет! Он всегда был причиной каких-нибудь неприятностей, этот субъект. Так, однажды, я помню... –  тут она остановилась и посмотрела на Кристину. Та, в свою очередь, изумлённо смотрела на неё.

– Вы знаете Призрака Оперы? – одновременно спросили они друг друга.

– Будьте уверены, уж я-то знаю. Кто, по-вашему, был смотрительницей его ложи все эти годы, когда он появлялся в нашей Опере? – сказала мадам Жири. – Разве не я принесла ему скамеечку для ног его дамы – тогда, несколько лет назад? А откуда вы знаете Призрака Оперы, мадам?

Кристина покраснела.

– Можете ли вы сохранить тайну, мадам Жири? Даже от директоров?

Мадам Жири кивнула:

– Конечно, мадам. Это будет далеко не в первый раз.

– Это я была дамой Призрака.

– Ах, я всегда это знала! – старушка восторженно улыбнулась. – Я с самого начала думала, что это были вы, особенно когда вы уехали с месье виконтом и Призрак исчез в то же самое время. Вы забрали его с собой, мадам?

Кристина покачала головой.

– Нет. Я думала, что Призрак покинул нас навсегда, однако вчера он неожиданно навестил меня.

– Ах, вот, значит, почему вы сегодня такая счастливая, – правильно догадалась мадам Жири.

Кристина покраснела.

– Да, поэтому. Только, пожалуйста, вы никому не должны об этом говорить, мадам. Даже малышке Мег.

Мадам Жири пренебрежительно отмахнулась:

– Тем, что я знаю об этом месте, но чего не знает моя дочь, можно заполнить книгу. Вы можете положиться на меня, мадам, я буду хранить ваши секреты так же, как много лет хранила секреты Призрака.

– Спасибо вам.

Мадам Жири ушла, и Кристина на несколько минут, пока не пришёл её ученик, оказалась предоставлена самой себе. Она вытащила нотный лист и только начала распеваться, как вдруг снова услышала стук. Резко замолчав, она посмотрела на потолок.

– Вы здесь, мой дорогой? – спросила она, улыбаясь. – Вы пришли, чтобы подслушивать, как я даю уроки?

Лёгкий и насмешливый голос Эрика прозвучал откуда-то из-под рояля:

– Я не смог устоять перед желанием приехать и посмотреть на ваши попытки научить эти маленьких жаб всему, чему я учил вас.

Улыбнувшись его играм с чревовещанием, Кристин нагнулась, заглядывая под рояль. Разумеется, там никого не оказалось. На этот раз голос Эрика прозвучал из её сумки с нотами:

– Конечно, если вы предпочитаете проводить свои уроки приватно, я всегда могу найти другие места в Опере, которые стоило бы навестить.

Кристина рассмеялась.

– Нет, нет, всё в порядке! Я лучше подержу вас рядом с собой, чтобы убедиться, что
вы не начнете снова наводить ужас на дирекцию театра!

– Они этого заслуживают, – заметил Эрик, его голос прозвучал прямо за спиной Кристины. Она невольно обернулась, но никого не увидела. – Они по-прежнему не замечают природного таланта у себя под носом, отдавая предпочтение певцам настолько переученным, что от их природных голосов мало что осталось. У таких певцов, как Ла Карлотта и Каролюс Фонта, осталась лишь репутация, благодаря которой их и рекомендуют. Директора предпочитают назначать на главные роли знаменитых певцов, а не тех, кто на самом деле умеет петь, – с отвращением произнёс он.

Кристина кивнула.

– Некоторые мои ученики подают определённые надежды, – сказала она. – Особенно тот, который придёт сейчас. Я рада, что вы здесь, Эрик; я бы хотела услышать ваше мнение о нём. Кажется, мы с ним зашли в тупик, я не знаю, как помочь ему подняться на следующий уровень.

– Я к вашим услугам, моя дорогая. И в этом, и во всём остальном, – бархатный голос Эрика прозвучал прямо возле её левого уха. Кристина быстро обернулась – и обнаружила рядом его самого. Эрик взял её руку и склонился, прижимая её к губам.

Она испуганно засмеялась, прижав руку к груди и унимая бешено бьющееся сердце.

– Очень бесцеремонно с вашей стороны – пугать меня вот так, – пожурила она его.

Он в ответ просто приподнял своё закрытое маской лицо и кивнул в сторону двери. Кристина обернулась к двери, но никого не увидел, а когда она повернулась обратно, Эрик уже исчез.

– Очень бесцеремонно, – пробормотала она, улыбаясь.

– Мадам де Шаньи? – спросила юноша, появившийся в дверях. – Вы что-то сказали?

– Э-э... Нет, Жан-Мишель. Заходите.

Урок пошёл как обычно, однако Кристина чувствовала разочарование Жана-Мишеля из-за отсутствия какого-либо прогресса с момента их последней встречи. Она применила все хитрости, которые помнила из собственных уроков – как с отцом, так и с Эриком, – но проблемы Жана-Мишеля отличались от того, с чем приходилось сталкиваться ей, и она не знала, как помочь ему выйти из этого тупика.

Вздохнув, она отослала его к хормейстеру за другими нотами и, как только он вышел, обернулась к молчащей стене.

– Ну что? Вы видите проблему. Есть какие-нибудь предложения?

– Да, – ответил Эрик, его голос снова раздавался из её сумочки. – Достаньте отсюда верёвку.

Верёвку? У неё в сумке не было никакой верёвки. Нахмурившись, она засунула руку в сумку, вытащила оттуда короткую верёвку и вздохнула, покачав головой в притворном осуждении.

– Когда вы её сюда положи... ладно, не важно. И что мне делать с этой верёвкой?

Верёвка была длиной чуть меньше метра, её концы были связаны друг с другом так, что образовался круг.

– Пусть он во время пения растягивает её изо всех сил, – предложил голос Эрика из рояля.

Когда она обернулась к роялю, там никого не было, но тут в дверях снова появился Жан-Мишель. Она объяснила ему, что нужно делать с верёвкой, а затем начала играть одну из новых композиций, которые он принёс.

Разница была удивительна. Если раньше его голос имел приятный тембр, но был поверхностным, то теперь он звучал невероятно глубоко. Удовлетворённый и своей учительницей, и уроком, Жан-Мишель ушёл, широко улыбаясь.

– А теперь – откуда вы это знаете? – обратилась Кристина к потолку, ожидая прихода следующей ученицы.

– Ничего сложного, – произнёс невидимый Эрик из дверного проёма. – Голос певца является отражением его души. Месье Жан-Мишель – очень конфликтный молодой человек, как и большинство из них в его возрасте. Если вы дадите ему осязаемый символ конфликта, с которым он может бороться, пока поёт, это поможет ему очистить разум, и его голос тут же отразит эти изменения.

– Если голос певца является отражением его души, то это, безусловно, объясняет ваш голос, – поддразнила его Кристина. – Глубокий, многоуровневый, разносторонний, изменчивый, порой искажающийся...

Эрик хохотнул, звук исходил из дальнего угла комнаты:

– Осторожно, любовь моя, вы заставляете меня краснеть.

Остаток дня прошёл довольно сдержанно. Пару раз Эрик шептал кое-какие предложения на ухо Кристине, неслышимый её учениками, однако больше не появлялся до тех пор, пока последний из учеников не ушёл.

Ужин вышел ужасно неловким. Из-за присутствия Аннеке, прислуживающей им за столом, Эрик не мог снять маску. Он осторожно приподнимал её нижний край для каждого глотка, стараясь во время еды не показывать слишком большой участок лица.

Хотя Аннеке, судя по всему, хотела загладить своё поведение при знакомстве и была к нему очень предупредительна. «Ещё вина, сударь?», «Не хотите ли побольше картофеля, сударь?». Кристина была довольна служанкой и с трудом скрывала улыбку.

После ужина они вернулись в гостиную, и Кристина спросила:

– Вы многое обо мне знаете, поскольку читали мои письма, но я очень мало знаю о вас – совсем чуть-чуть о вашей жизни до нашего знакомства и вообще ничего после того, как мы расстались. Вы не расскажете мне?

Тогда Эрик рассказал ей о своём детстве, которое он провёл в одиночестве, в компании лишь наёмной служанки, будучи заточённым в дальнем крыле дома родителей неподалёку от Руана. Мать навещала его один раз в неделю или около того, а отец вообще никогда не появлялся.

Когда ему было девять лет, рассказывал Эрик, его мать умерла, и даже тогда к нему никто не пришёл. Единственным человеком, которого он видел, была служанка, которая всегда была в ужасе от его демонической внешности; Эрик провёл с ней наедине почти год. Но однажды она сделала ошибку, использовав плеть, чтобы попытаться изгнать демона из его плоти, и он оттолкнул её от себя. К сожалению, в этот момент они находились на верхней ступени лестницы; старая служанка упала вниз и погибла.

Испугавшись, Эрик убежал. В город пришли цыгане, и он, очарованный их музыкой и лёгкими нравами, сбежал с ними. Показывая себя за деньги, он путешествовал с ними четыре года, обучаясь их трюкам, языку и музыке.

А потом цыгане поехали назад, в район Руана, и Эрик, опасающийся показывать своё лицо так близко от места своего рождения (где, он был уверен, ходило про него много слухов), вновь сбежал и направился на восток.

Весь следующий год он провёл, скитаясь с места на место. Сначала он бродил от ярмарки к ярмарке, показывая лицо за деньги и приобретая все полезные навыки, какие только мог. Как только он слышал о ком-либо, кто обладал выдающимся мастерством архитектора, каменщика или музыканта, так сразу же отправлялся в нужный город. Он находил особое удовольствие, изучая мастерство каменщика, поскольку в детстве ему сказали, что его отец был каменщиком по профессии. Получив новые навыки, он отправлялся дальше. Некоторое время спустя он прекратил показывать себя за деньги и начал зарабатывать уже своими талантами.

Будучи подростком, он оказался в России, где его схватили несколько беглых английских солдат. Они его истязали, как зверя. Эрик не стал подробно рассказывать об этом происшествии Кристине, упомянув лишь, что случившееся оставило шрамы и на его теле, и в его душе. Спасли его цыгане: услышав, как он напевает под нос цыганские песни, они поняли, кто он такой.

Предводитель цыган, предками которого были вожди кланов из индийского Пенджаба, оказался экспертом в использовании пенджабского лассо. Он научил Эрика обращаться с ним. Эрик оставался с цыганами столько, сколько потребовалось, чтобы как следует освоить лассо, после чего отыскал каждого из той восьмёрки солдат и задушил их.

Лассо стало его излюбленным оружием, и вскоре в искусстве владения им он опередил своего учителя.

Рассказывая об этом, он старался не встречаться со взглядом Кристины, и его ровный, низкий голос ни разу не дрогнул. Он чувствовал странное облегчение, рассказывая ей об ужасах своего прошлого, которое держал внутри себя на протяжении стольких лет. Он начал понимать, почему религиозные люди ходили на исповедь.

Кристина крепко держала его за руку даже тогда, когда он рассказывал об удушениях.

Вместе с цыганами он путешествовал по Индии, а ближе к двадцати годам оказался в Персии. И вот там он быстро покатился по наклонной. В первый раз он убил не одного человека, а сразу восемь, поэтому для него не составило никаких затруднений убить и девятого... а там и десятого, и следующих. В Персии он занимал высокое положение, став – помимо всего прочего – ещё и придворным архитектором. Именно тогда он познакомился с Кавехом. Он подружился – настолько, насколько это было разрешено мужчине, – с любимой дочерью султана. Она была обручена, но ещё не вышла замуж и всё ещё жила во дворце отца. Ей было скучно. Эрик развлекал её беседами (при этом оба они всегда закрывали свои лица, а рядом присутствовали гигантские евнухи-телохранители), а когда ей и это наскучило, он показал ей свои навыки по умерщвлению людей. Когда эти его таланты обнаружил шах, Эрик стал убивать за деньги. Именно тогда, по настоянию кровожадной маленькой султанши, он впервые начал убивать ради развлечения. К этому моменту последние угрызения совести уже давно перестали его мучить.

Эрик рассказал о том, как Кавех спас его жизнь, когда дворец был закончен и шах приказал казнить архитектора, и о своём последующем побеге в Константинополь. Находясь в Константинополе, он стал сильно тосковать по Франции и в конце концов отправился обратно на родину. Там он почти год работал обычным строительным подрядчиком, пока одно из его сооружений не попалось на глаза молодому архитектору, который выиграл конкурс на строительство нового оперного театра.

Став помощником Гарнье, Эрик помог спроектировать и построить Парижскую оперу. Когда Париж оказался во власти Коммуны, он ухитрился внедриться в руководство коммунаров, что дало ему возможность продолжить работу над своей любимой Оперой. Он построил себе дом на пятом подвальном этаже, и, когда Коммуна распалась, а коммунаров начали арестовывать, он укрылся там. В своём подземном доме он тихо сидел несколько лет, зная, что за связь с коммунарами его немедленно арестуют, если только найдут. Жандармов не волновало, что он не верил в дело Коммуны и использовал коммунаров лишь для собственной выгоды, – если бы его нашли, его бы казнили вместе с ними.

Эрик планировал провести остаток своей жизни там, в подвалах Парижской оперы. Он не хотел, чтобы его снова увидели, он больше не хотел иметь ничего общего с другими людьми. Лишь одно он хотел испытать в своей жизни, наполненной болью: один раз – лишь один раз! – он мечтал побыть с женщиной.

Он путешествовал по всей Европе, но самое близкое его общение с женщиной заключалось в том, чтобы демонстрировать трюки чревовещания маленькой султанше, и при этом между ними всегда стоял массивный евнух. У него не было иллюзий относительно своей способности привлекать женское внимание; несколько раз он пытался – но безуспешно. Его постоянно окружала аура угрозы и опасности, которая пугала всех женщин, подходящих к нему ближе, чем на два метра. Обычно они тут же отстранялись от него с испуганными взглядами.

Однако в кошельке у него были деньги – и он жил в Париже, в конце концов. Эрик решил, что без проблем сможет просто-напросто купить женскую благосклонность, о которой давно мечтал, но всё вышло совершенно не так, как он планировал.

Его голос дрожал от стыда, когда он открывал Кристине ту часть своего прошлого, которой стыдился больше всего и которая привела его и без того пошатнувшийся разум в состояние полного безумия. Он уже выжег дотла свою совесть всеми совершёнными убийствами, но в остальном он оставался относительно здоровым. Однако после первого и единственного опыта с женщиной его и без того слабые связи с реальностью порвались за пару лет.

Первая женщина, к которой он подошёл, вначале согласилась, но затем потребовала, чтобы он показал своё лицо, прежде чем оказать ему свои услуги. Эрик отказался и нашёл другую женщину.

Вторая согласилась. Дождавшись, пока он окажется в беззащитном состоянии, она сорвала маску с его лица. Эрик в ярости впечатал её в стену. Она в страхе отступала от него, называя его дьяволом, и бросила в него свои чётки. Эрик ловко перехватил их в воздухе и начал приближаться к ней, всё ещё рыча от ярости. Тогда она набросилась на него – его лицо до сих пор носило на себе следы её ногтей. Наконец, придя в полное исступление от унижения и кровожадного бешенства, Эрик задушил женщину её же чётками.

Эта смерть мучила его больше, чем любая другая, поскольку ему пришлось убить женщину при помощи её же собственного символа веры, а не своим лассо. Эрик избавился от её тела и сам был близок к тому, чтобы присоединиться к ней в Сене. Однако в последний момент решил, что жить дальше будет куда более страшным и вполне заслуженным наказанием. Поэтому он побыстрее завершил последние дела, которые удерживали его наверху.

После чего скрылся под землёй, как животное.

Больше он никогда не осмеливался подойти к женщине. Он кричал, изливая свои страдания Всемогущему, но раскаяние не помогало ему выбраться из чёрной ямы депрессии. Эрик боялся, что Бог, даже если Он существует, не станет обращать внимание на угрызения совести человека, который убил женщину её же чётками. Со временем стыд Эрика по поводу этого поступка постепенно угас, сменившись горечью.

Он изливал свои чувства в любимую оперу "Дон Жуан Торжествующий", вкладывал туда всю свою жизнь, наполненную болью – болью, которую причиняли ему те, кто ненавидел его за вещи, над которыми он был не властен, – и десятилетиями горечи, греха и отчаяния.

У него осталось мало чётких воспоминаний о том времени, спокойно сказал он Кристине. Ему не хотелось вспоминать чудовище, как называл его даже лучший друг Кавех. Сейчас всё это казалось каким-то расплывчатым пятном – все эти убийства, угрозы, шантаж... Он терпеть не мог вспоминать о том, как он обращался с Кристиной, – ложь, запугивания, похищения и манипулирование. Если бы он мог что-нибудь изменить в последних двенадцати годах своей жизни, он бы оставил Кристину в покое и никогда не обращал на неё внимания. Он не принёс ей ничего, кроме страданий, и осквернил любимую частью той темноты, что заполняла его душу.

– Во всей этой тьме вы были для меня единственным лучиком света. Я забыл многое из тех лет, но я помню каждую нашу встречу, каждый разговор. Даже те, которых стыжусь больше всего. Поверьте, я не хотел причинить вам никакого вреда, но с моим образом жизни и характером это было, наверное, неизбежно.

Сидевшая рядом Кристина серьёзно слушала его рассказ и молча держала его за руку.

Эрик решил, что сейчас она снова его оттолкнёт и предаст, его голос стал более жёстким:

– Так что же вы думаете обо мне сейчас, моя дорогая?

Кристина догадывалась, что прошлое Эрика было наполнено насилием, но до какой степени – этого она не знала. Она вдруг осознала, как ей невероятно, несказанно повезло, что он не убил её в тот момент, когда она впервые сорвала с него маску. Все эти его загадочные ремарки и наполненные горечью предупреждения о «любопытных женщинах» лишь сейчас обрели смысл в свете того, что он рассказал ей о проститутке. Даже то, как он царапал своё лицо её ногтями – одно из наиболее ужасающих воспоминаний о том времени, – теперь легко объяснялось его прошлым опытом, потому что именно это с ним и сделала та проститутка. Его история была самым мрачным и ужасным из всего, что она когда-либо слышала, но теперь благодаря ей Кристина могла отчётливо увидеть его боль, стыд и почти осязаемое горе из-за того, что она с ним сделала... как и его отчаянное желание быть прощённым. Если уж она смогла простить ему те преступления, которые он совершил по отношению к ней, то сможет простить и другие злодеяния – и ту женщину, и других людей, которых он убил.

Глаза Кристины наполнились слезами, скрыть которые она и не пыталась. Она ответила:

– Эрик, как я уже сказала вам много лет назад, я считаю, что вы самый несчастный и самый благородный из мужчин.

– Но вы до сих пор не сказали, что любите меня, – с горечью заметил он.

– Я люблю вас, Эрик, и сейчас, пожалуй, даже больше, чем когда-либо, потому что вы позволили мне лучше вас узнать.

– Но как? – спросил он. – Как вы можете любить вора? Чудовище? Убийцу женщин?

Она беспомощно пожала плечами.

– Любовь моя, я не имею права судить вас за прошлое, и я никогда не считала вас чудовищем. То есть, по крайней мере, – добавила она, заставляя себя быть до конца честной, – не очень долго.

Да, она была в ужасе после того, как сорвала с него маску, но этот страх продолжался лишь до тех пор, пока Эрик не начал играть своего «Дон Жуана Торжествующего». Его музыка, наполненная болью и мукой, заставила её сделать первый шаг на пути к пониманию. Так же, как и услышанное сегодня рациональное объяснение той мрачной реке безумия, которое охватило его после всех совершённых преступлений.

Эрик заплакал. Он соскользнул с дивана и встал на колени перед Кристиной, зарывшись лицом в её юбки. Кристина развязала его маску, чтобы гладить его по редким волосам, пока он рыдал у неё на коленях, оплакивая долгие годы своих страданий. Она легонько погладила его по плечам, рассеянно отметив, что они стали намного более мускулистыми, не такими, какими она их запомнила: тонкими и костлявыми, как птичьи крылышки.

Наконец Эрик успокоился и вытер слезящиеся глаза, используя маску вместо носового платка.

– Сможете ли вы простить меня за то, что я сделал?

– Это не я должна вас прощать, Эрик. Возможно, вам следует как-нибудь сходить к священнику и исповедоваться ему; мне же вас прощать не за что.

– Все священники – алчное вороньё. Мне нужно знать, сможете ли вы простить меня! – Всё ещё стоя на коленях, он поднял к ней своё обнажённое лицо. – Сможете ли вы посмотреть Эрику в лицо и сказать ему, что вы прощаете его за прошлое? – спросил он дрожащим от рыданий голосом. Эрик по старой привычке называл себя в третьем лице, когда чувствовал, что недостоин называться настоящим человеком.

– Да, мой дорогой. Я вас прощаю. – Она стойко выдержала его взгляд.

– Можете ли вы сказать ему, что любите его? – спросил Эрик, отчаянно сжимая её руки.

Кристина печально улыбнулась тому, что он снова использовал обращение в третьем лице, прекрасно зная, что таким образом он пытается дистанцироваться от своей человечности. Она протянула руку и погладила его по впалой щеке.

– Я люблю вас, Эрик.

Он закрыл глаза и, не смея дышать, задал следующий вопрос:

– Можете ли вы сказать ему... – но тут он покачал головой и умолк. – Нет, не то.

– Что, любовь моя?

Он снова покачал головой.

– Нет... нет, не надо. Я слишком многого прошу. – Он снова опустил голову, словно стыдясь.

– Эрик, пожалуйста, не закрывайся от меня. Что ты хотел спросить? – настаивала Кристина.

Он расправил свои худые плечи, как будто пытался приободриться, откашлялся и снова посмотрел на неё.

– Скажи, что ты выйдешь за меня, – сказал он. Теперь он уже не говорил о себе в третьем лице.

Это был уже не столько вопрос, сколько требование, вызов. Никаких обращений  в третьем лице, никакой дистанции – только лишь мужчина, делающий предложение любимой женщине...

Лицо Кристины засветилось от радости, когда она приняла вызов:
– Я выйду за тебя замуж, Эрик.

... и принимающий её ответ.

Даже не став тратить время на то, чтобы подняться с колен, Эрик стащил Кристину с дивана прямо в свои объятья. Стоя на коленях, они цеплялись друг за друга и плакали вместе, смешивая слёзы и поцелуи – как уже делали когда-то раньше. Однако на этот раз не было обещаний умереть, не было душераздирающего расставания; была только уверенность в жизни, которую они проведут вместе.

Поскольку фик всё равно никто не обсуждает, выскажу своё впечатление от последних глав.

Меня бесит то, что делает с Эриком автор. По сути, она не оставила от оригинального персонажа ни-че-го.

Дооооо, конечно, если бы он сам не парился по поводу своей маски, то интеллигентные и воспитанные парижане XIX века ни за что не обращали бы на это внимания, чтобы случайно не ранить его нежную душу. Все проблемы были только у него в голове, ага! Исправился - и опа-на, всё как по маслу пошло. Тьфу, блин!

И гроб ему теперь не нравится... Shame on you, автор, испоганила такого персонажа! Заменила его каким-то чужим мужиком, который живёт у неё в голове. Верните мне Эрика!