Игрушка

1.

Сейчас, когда жизнь утекает из моих вен, а смерть нависла надо мной, я думаю не о прожитых годах, не о моем властительном супруге, не о том, что родила ему троих сыновей, и даже не о том, что мой первенец скоро станет могущественным и, надеюсь, справедливым правителем страны... Я знаю, что все они продолжат свой путь без меня и совершат предначертанное Аллахом, а потому не тревожусь. Мне не о чем жалеть. Я была рождена быть выше других людей, и моя счастливая звезда не подвела, даровав судьбу любимой жены шахиншаха. Женщины с небом под ногами. Я прожила долгую жизнь. Но память отчего-то настойчиво возвращает меня в минувшие дни, когда я была молода, полна желаний и неутоленных страстей…

Перед тем, как мои глаза закроются навсегда, я должна воскресить то, что скрывала в тайниках сердца десятилетиями… Губы слабы, и никто сейчас не сможет разобрать мой шепот… но теперь мне все равно. Воля Всевышнего в том, чтобы я прошла через старую боль и тем очистила совесть. И потому на кроваво-красном небосклоне моего заката отчетливее других проступает одно лицо. Оно принадлежит тому прошлому, которое я хотела бы стереть из своих мыслей, но никак не могу забыть.

Он был моей игрушкой.

Да, именно в этом качестве его доставили в Персию из России. Мой брат лично привез его ко двору. Ему, начальнику полиции цветущего и благодатного Мазендарана, было высочайше приказано не жалеть денег и обещаний и непременно соблазнить фокусника, музыканта, певца, мага и чревовещателя (это все о моей игрушке, обладавшей изворотливостью змеи и способностью ежедневно меняться, не повторяясь и не приедаясь) щедрыми посулами. Золото любого может сделать сговорчивым, и тот, кому предстояло отвлекать меня от дворцовой скуки, оказался так же падок на него, как другие соискатели милостей.

Мой сиятельный супруг, да продлит Аллах его дни, тогда любил диковинки. А потому при шахском дворе в разное время побывали все, кто обладал каким-либо поразительным умением. Но даже самые ловкие трюки со временем наскучивали и теряли свою привлекательность. И в какой-то момент я преисполнилась уверенности, что видела все, и никто уже не сможет удивить меня и завладеть вниманием дольше, чем на несколько минут.

Однако он оказался исключением.

Даже не знаю, с чего начать, чтобы описать этого человека. В нем все было главным, его личность не допускала ничего обычного или, как он любил говорить, - тривиального. Я хорошо запомнила это французское слово. Начать ли с того, что он был уродлив, как все человеческие пороки вместе взятые? Или рассказать о его голосе, который наводил на мысль о бессмертном существе, способном управлять людьми, высасывать из них жизненные соки или, наоборот, даровать им силы и наслаждение? Или же вспомнить его фокусы, которые завораживали любого, кто их видел? Его поразительные в своей подвижности и выразительности руки? Тигриные глаза и полыхающую в них ненависть ко мне? Или мое собственное желание во что бы то ни стало подчинить его себе, не считаясь со средствами? Стремление увидеть его одновременно сломленным и непокоренным?

О, я могу вспоминать долго, очень долго… Особенно сейчас, когда все, наконец, оставили меня в покое… И только боль гнездится там, откуда я извлекаю на свет воспоминания о нем.

Но чтобы стало понятно, что это был за человек, пришлось бы говорить обо всех его талантах и особенностях сразу, а для этого потребовалась бы помощь множества людей.

Очень высокий, нескладный, узкий в кости, но при этом необычайно сильный и ловкий, он любил одежду темных тонов и неизменно появлялся на людях с маской на лице. В зависимости от настроения – в черной или белой.

Он был так невероятно уродлив, что казался насмешкой Аллаха над живущими. Он был не человеком, не демоном. Может быть, ангелом возмездия?

Я любила унижать его, приказывая обнажать передо мной лицо. Он повиновался, скрипя зубами от ярости. Он был моей игрушкой, и я охотно напоминала ему об этом, упиваясь зрелищем его вспыхивающих злобой глаз и стремительно бледнеющего лица. Я знала наверняка, что если бы рядом не было суровой стражи, он набросился бы и растерзал меня, как хищник добычу. Это было восхитительное ощущение, от которого позвоночник и грудь обдавало холодом. Мне хотелось притронуться к нему, чтобы почувствовать, как пульсирует в его теле разрушительная сила, которую он вынужден сдерживать, чтобы не окончить свои дни в руках палача.

Игрушка. Моя любимая игрушка.

Я была вольна сделать с ним что угодно. Он был дерзок и не подозревал, как часто ходил по краю моего терпения. Но именно эту дерзость я и любила в нем. Он не хотел покоряться. Даже будучи униженным мной, находясь под огнем зависти и презрения придворных, он умел сохранять поистине царское достоинство. Он будто делал мне уступку, и это бесило и возбуждало меня. Аллах свидетель, любой другой на его месте давно бы сломался, и его потрохами накормили бы тигров в шахском зверинце. Но ОН не боялся. Ненавидел меня, знал, на что я способна, и - не боялся.

Мою скуку с его появлением во дворце как ветром сдуло. Нет ничего изысканней, чем безмолвный поединок между врагами. А если они – мужчина и женщина, то можно ожидать либо большой любви, либо большой крови. Я не могла подарить ему первую, а потому заставила захлебнуться во второй.

Я подстроила так, что он был вынужден запятнать собственную душу убийством невиновного. Это был какой-то мальчишка, попавший под жернова судьбы, которого и без того бы казнили за преступления отца. Но мне было важно, чтобы это сделала именно моя игрушка. И Эрик (неужели я назвала его имя?) выполнил мою волю, а потом терзался тяжестью совершенного еще очень долго…

Чего я добивалась тогда? Наверное, хотела сбить с него непомерную спесь, показать ему, что он не может быть лучше и выше меня, тем более, с таким- то лицом. Я всего лишь привела в соответствие внешнее и внутреннее, однако, как можно догадаться, он не был мне признателен за это.

Но странное дело: пролитая им по моему приказу кровь связала нас, и прочнее уз я еще не знала. Проклятый, он сделался необходимым для меня. Я пила его ненависть и боль, как сладкий шербет, и не могла утолить жажду. Мне хотелось подвергнуть его самым жестоким пыткам, а потом умертвить за ту власть, что он получил надо мной, но я понимала, что в этом случае ненадолго переживу своего мучителя.

Я забрасывала его подарками, которые он принимал с холодным безразличием. Но когда я уже готова была спустить на него псов уязвленного самолюбия, он вдруг успокаивал меня очередным трюком. Или приносил скрипку (прежде я не знала о существовании подобного инструмента) и своей игрой погружал меня в забвение. Мое сердце начинало биться ровно, и я становилась другой, будто возвращалась под родительский кров, когда еще в моей жизни не было ничего – ни свадьбы с молодым Каджаром, ни шахского дворца, ни моей великолепной неволи… Умиротворяющий сон, иллюзия, на которые так был горазд Эрик. Со стороны, наверное, он напоминал факира-заклинателя, успокаивающего игрой на дудочке королевскую кобру…

...О Аллах, справедливо караешь меня. Боль в груди становится нестерпимой, и нет больше факира, способного ее прогнать… Но погоди, еще рано забирать меня… И если ты позволишь мне… Да, ты позволишь… Благодарю… немного отпустило… Я расскажу, все расскажу… Я хочу облегчить свою душу. А потом пусть боль вернется удесятеренной.

Отредактировано Nemon (2010-08-04 15:04:07)

2.

Конечно, к Эрику приставили слугу, который следил за ним. Глупый, но верный человек подмечал все интересное или необычное, и его записи ежедневно попадали по назначению. Ко мне. Чтобы продлить свою власть над Эриком, я должна была знать о нем абсолютно всё - куда ходит, о чем думает, чем занимается, чего страшится и желает.

Как-то слуга донес, что факир ведет себя странно. По его словам, «неверный» начал сочинять какую-то «оперу», что-то связанное с музыкой. Эрик проводил за роялем (инструментом, заказанным в далекой стране и доставленным в Персию на то золото, что сыпалось на строптивую игрушку из моих рук) почти все свободное время.

Меня заинтриговала такая страсть, и я захотела узнать подробности. Но всего однажды дав пищу своему любопытству, я его еще больше разожгла. В моем представлении поведение Эрика было сродни помешательству. Разве мог нормальный мужчина исступленно отдавать всего себя не служению своему повелителю или объятиям женщины, а музыке? Причем с ревнивым нетерпением влюбленного? Слуга рассказывал, что иногда, проведя несколько часов за инструментом, Эрик вдруг безжалостно рвал бумаги, на которых записывал свою музыку. Потом, разбросав измятые клочки по драгоценным коврам, бегал по комнатам с глухим рычанием, будто запертый в клетку зверь, и крушил все, что попадалось ему на пути. Ночами он почти совсем не спал и долго стоял у открытого окна, не меняя позы, точно грешник, обращенный Аллахом в камень. Или же, наоборот, рвался из дома и до рассвета черной тенью бродил по улицам города, в то время когда все правоверные отдыхали от дневных дел.

Но если у него получалось задуманное, Эрик вел себя, как обрадованный подарком ребенок. Смеялся, совал деньги своему слуге, хотя прекрасно знал, что тот доносит на него. А потом вдруг резко сникал, казался утомленным и больным. В такие минуты он походил на выжатый апельсин, отдавший свой сладкий сок. Он растягивался прямо на ковре и тут же засыпал, как будто все силы в одно мгновение оставляли его. Зная, что после таких трудов ему нужен отдых, как пылкому новобрачному после ночи с молодой женой, я обычно не посылала за ним. Но чем дольше я его не видела, тем острее было предвкушение встречи. Я знала, что он снова чем-нибудь поразит меня, а его дерзость будет провоцировать то мой гнев, то милость.

Однажды я все-таки спросила его о том, что за оперу он пишет. И буквально почувствовала, как Эрик недовольно нахмурился под своей непроницаемой маской. Он сверкнул глазами и ответил, что его произведение посвящено самому знаменитому распутнику. Опешив, я даже не нашлась, что сказать. Удивление мое было безмерно. Как можно рассуждать о вкусе плова, ни разу его не попробовав? Разве может юноша, который никогда не был с женщиной, судить о желании и близости?

Я знала, что Эрик был девственником. Из-за его лица ни одна из девушек или женщин не легла бы с ним по доброй воле. А настаивать или брать без согласия он не хотел. Насилие было противно его утонченной натуре. Однако я не раз замечала, как он бросает жадные взгляды на развлекавших меня полуголых танцовщиц, как резко отводит лицо, каким напряженным становится его жилистое тело. И чем больше он старался скрыть свою неопытность, тем явственней она становилась. Меня развлекали его тщетные усилия сохранять бесстрастность.

И вдруг – история о величайшем соблазнителе, порочном мужчине, завлекающем женщин в силки, как птицелов, и расстающемся с ними без сожаления, когда его желание удовлетворено. Ай да Эрик! Не о своих ли тайных устремлениях ты решил поведать миру?

Я поинтересовалась, почему он выбрал своим героем такого недостойного человека. И Эрик вновь меня удивил, сказав, что восхищается им, его силой, дерзостью, умом, независимостью – теми качествами, что покоряли слабых и доверчивых женщин и влекли их на ложе красавца-соблазнителя. Он посмотрел мне в глаза с вызовом и снисходительно (в ту секунду я ощутила себя собакой, у которой на загривке поднимается от ярости шерсть) произнес, что вообще-то его опера о торжестве любви. Видя, что моя игрушка забыла о своей роли и заигралась сама, я, собрав волю в кулак, спросила, хотел бы Эрик походить на своего героя. Он замялся и буркнул: «Отчасти». И тогда самым невинным тоном я произнесла фразу, которая могла ранить его сильнее, чем меня его снисходительность: «Тебе так досаждает уродство?»

Надо было видеть его в тот момент. Мне показалось, что от негодования на нем вспыхнет одежда. Я уязвила его, нанесла удар в самое незащищенное место и ликовала. Он весь подобрался, как перед прыжком, потом несколько раз глубоко, шумно вздохнул, пытаясь совладать со своим бешенством. Но все-таки ответил, что смирился с уродством, потому что ничего другого ему не оставалось.

Он сказал правду. Я знала, как тяжело ему признаваться в собственном бессилии перед волей судьбы, говорить о своем несчастье, когда его слова слышала не только я, но и десятки придворных, издевательски хмыкающих в усы. Что-то похожее на сострадание шевельнулось в моей груди. Чтобы избавиться от этого неуместного чувства, я быстро сняла с пальца перстень с рубином и бросила Эрику. Он поймал его, сухо поклонился, принимая подарок, и, получив разрешение удалиться, направился к себе.

Этот разговор долго не шел у меня из головы. Эрик сказал, что на создание музыки его вдохновляет только собственная фантазия, но я не поверила ему. Чтобы писать о чувствах, необходимо самому их испытывать. Спроси любого евнуха в шахском гареме, что он думает о женщинах, и такой недочеловек плаксивым тоном скажет, что устал от них и не понимает, что находят в этих созданиях. Евнухи знают толк в золоте и любят мужчин, для которых служат бесплодными самками, готовыми принять дурное семя.

Пусть Эрик невинен и неопытен, но он не евнух. Значит, его вдохновительницей все-таки служит женщина? Но кто она? Я вспомнила, с кем из моих прислужниц он мог видеться во дворце, но призналась самой себе, что ни разу не замечала ни единого взгляда, который бы выдал его затаенное чувство и подтвердил мои подозрения.

А если… Я даже задохнулась от посетившей меня догадки. Что если вдохновение он черпает в наших с ним встречах? Разве я не подхожу на эту роль? Неужели ко мне нельзя воспылать страстью?

...Мои сморщенные старческие губы расползаются в торжествующей улыбке, когда я вспоминаю, какой была в дни моей молодости. О Аллах, как я была красива! Мое лицо, стан, руки, бедра повергали любого в трепет, а в глаза, которые придворные поэты сравнивали с молодой бирюзой, никто не мог взглянуть без благоговения. Меня ценил шахиншах. Ни с одной из своих жен или наложниц он не позволял себе советоваться. Только со мной. Я знала, видела, что незаменима. Не только потому, что моя красота почти каждую ночь приводила его в мою спальню, в то время как другие жены, привыкшие к одиночеству, молча плакали и проклинали меня. Но мой ум, хитрость, умение видеть тайные устремления людей привязывали правителя ко мне сильнее вожделения плоти. Придворные льстили, пресмыкались передо мной, ползали на брюхе, мечтали заслужить милость. Но все их уловки я видела так же ясно, как неподвижные камни в прозрачной воде ручья.

А Эрик… Пусть в его глазах я чаще читала ненависть или презрение, вызванные вынужденной покорностью, но это, с какой стороны ни взгляни, все-таки были чувства. И чувства сильные. Думаю, не ошибусь, если скажу, что и он временами получал удовольствие от наших бесед, колючих, как саксаул. Особенно когда ему удавалось взять верх надо мной. Таких моментов было немного, но они были, и я почему-то допускала возможность проигрыша и смирялась с этим.

В одну из наших встреч я сполна ощутила на себе власть его чар. Этого случая я стыжусь до сих пор, но теперь, когда лгать нет смысла, с замиранием сердца признаюсь, что в тот день он овладел мной так, как это может сделать только мужчина. На виду у придворных и слуг, на виду у стражи, без единого прикосновения он заставил меня подчиниться ему, признать покорность и словно в награду испытать небывалое наслаждение.

Всему виной был его голос. Очень красивый, необычный, глубокий, пленительный. Я знала, что Эрик превосходно поет, но ни разу не слышала его. А тут вдруг задумала восполнить упущение.

Когда он начал исполнять песню, я ничего особенно не ощутила. Но как только голос начал набирать силу, подниматься до заоблачных высот, а потом рваться оттуда вниз, чтобы снова воспарить, со мной стало происходить неладное.

Мое тело напряглось, кожа покрылась испариной. Меня будто пригвоздили к месту, связали невидимыми ремнями, и тысячи рук начали бесстыдно ласкать меня с головы до ступней. Я ничего не могла с этим поделать, и не было сил крикнуть Эрику, чтобы он заткнул свое проклятое горло и убрался подальше от моего дворца. Казалось, что еще немного, и я потеряю сознание. Я вцепилась в подлокотники кресла. Жар, скопившийся в моей готовой разорваться голове, огненным потоком хлынул вниз. И только выдержка, понимание того, что на нас смотрит множество глаз, не дали мне сорваться на крик. Мой тихий стон услышал один лишь Эрик, который недоуменно округлил глаза и поспешил закончить свое выступление.

Не знаю, догадался ли он, что его присутствие и мастерство сделали со мной. Но больше я его петь не просила. Только один раз, спустя несколько лет, я сделала себе такую уступку… И не раскаялась…

О Аллах, я согрешила… Накажи меня, но ответь, почему ты послал его ко мне, за что терзал искушением, заставляя избавляться от него все новой и новой кровью? Я была хорошей женой моему супругу, а детям – нежной и любящей матерью… Но почему я готова была поддаться чарам, бросить все из-за голоса, темного притяжения и власти приезжего факира? Зачем ты терзаешь меня, заставляя на пороге смерти сознавать собственную никчемность?..

(продолжение следует...)

Отредактировано Nemon (2010-08-04 15:06:06)

Спасибо большое, Пандора. Радуюсь новым читателям. Вообще "Игрушка" - это прямая отсылка к моему "Реквиему". Персидские события те же, но только глазами не Эрика, а шахини (не понимаю, почему Леру назвал ее султаншей?) , и в сжатом варианте.

Понравившийся вам эпизод с реакцией шахини на пение Эрика в "Реквиеме" выглядел так:

Как приятно слышать... Но психологией профессионально не увлекаюсь. Может быть, дело в том, что меня всегда живо интересовала мотивировка поступков обычных людей и книжных героев. И еще я очень люблю читать.

И как раз европейская дама была бы более нервной и больше думала о своем муже. В 19 веке замужняя женщина была тепличным цветком, о котором надлежало заботиться. А шахиня если и цветок, то какая-нибудь росянка, привлекающая своих жертв, чтобы потом их переварить. ))

Лен, это не дневник ни в коей мере. Просто перед мысленным взором отжившей свое женщины, ожидающей смерть, проходят самые яркие эпизоды встреч с Эриком.

Душа ханум погублена? Погублена, конечно. Ханум не была добродетельной, в ней было очень много жестокости. Она провоцировала на преступления, пусть и иноверца, но все же человека. Она своими кознями погубила великого визиря, если вспомнить "Реквием". Она тайком от мужа пригласила Эрика к умирающему сыну. Что было бы, если бы об этом поступке узнали? Но она вывернулась и отвела от себя и Эрика подозрения, послав на заклание шахского лекаря.

Ханум еще тогда была своевольной и принимала решения, не думая о том, что нужно оповестить о них шахиншаха. А история с побегом Эрика из Персии? Снова неповиновение, да еще какое! Она и только она обеспечила побег преступника из тюрьмы и его переправку в Россию. Все остальные были только исполнителями ее воли. Неужели ты думаешь, что для нее шахиншах - центр вселенной? Насмешила. Со своим непокорным характером она должна была родиться мужчиной. Это личность, которая не задумывается о душе, а на всех парах несется в пропасть. Есть такие любители саморазрушения, которые невероятно притягательны для остальных.

Размазывать сопли и слезы - не для шахини. Но это не значит, что терзаний нет. Она их по-иному выражает.

Отредактировано Nemon (2010-07-11 16:23:26)

Донна, я всего лишь пытаюсь сохранить характер, заданный в "Реквиеме". И снова в оправдание займусь самоцитированием.

И вот очень важный момент:

Словом, ханум - не только умелый манипулятор, но и прирожденный психолог. А это качество как раз зиждется на аналитическом складе ума и умении все раскладывать по полочкам, будь то чужие поступки или собственные чувства.

Надо. )))) У меня каждый читатель, который высказывается по тексту, на вес золота.

Отредактировано Nemon (2010-07-12 13:22:03)

Hand$ome, спасибо большое за такой содержательный и теплый отзыв. :give:

Мне тоже не встречались ф-ки с таким пейрингом. Тем интереснее поставленная задача. Хотя в какой-то степени и легче, поскольку я описываю события, которые ранее уже были мною воплощены в "Реквиеме".

Отличная ассоциация! Примерно так и было в самом начале. Изучение не человека, но СУЩЕСТВА, в котором всего СЛИШКОМ - и уродлив, и талантлив, и образован, и горазд на выдумки, и непокорен. Интересно же наблюдать за реакцией на раздражители извне. Но тем опаснее притяжение такой неординарной личности. Как женщина, привыкшая противостоять многим и знающая цену в коварстве, ханум не могла не оценить свою новую "игрушку" по достоинству.   

Все правильно. Они действительно похожи. Для шахини встреча с Эриком тоже не прошла бесследно. Хотя он так и не понял природы ее чувств к нему. Уж очень она была осторожна, а ее привязанность к нему граничила с садизмом. Но зато он ее принял как свою идеальную слушательницу. Ханум оказалась восприимчивой к не только к его пению, но и к исполнительскому мастерству. Открыта для чужой культуры, что лишний раз подчеркивает ее неординарность.

Скорее всего, выложу завтра продолжение. Еще будет два или три кусочка.

Отредактировано Nemon (2010-07-13 16:41:39)

Вы сказали ровно то, что мне и хотелось услышать. Спасибо за понимание. Отрывок недаром начался с рассуждения о судьбе. У христиан нет понятия предопределенности, человек сам творит свою жизнь. У мусульман, наоборот, понятие судьбы равнозначно воле Аллаха: все, что тебе послано, смиренно прими. То есть в ф-ке присутствуют в наличии активный (Эрик) и вроде бы пассивный (ханум) подход к жизни. Но в том-то, ИМХО, и весь и фокус, что эта женщина по своему мироощущению, характеру, уму далека от ряда основополагающих доктрин мусульманства. В ней ни на йоту нет покорности. Она идет против своей судьбы. Не хочет ее принимать, а потому борется с ней всеми доступными способами.

Приятно, что определение характера Эрика так зацепило читателей. Специально ничего не придумывалось. Фраза возникла сама собой.
Спасибо, amargo, за ваши теплые слова.

Алмазная Донна, впереди будет и то, что вас заставит изменить свою точку зрения. Не скажу, что вы резко повеселеете, но все-таки... Отношение ханум к Эрику развивалось постепенно, медленно набирая обороты. Он был ее роком, и она узнала его гораздо лучше Кристины (Эрик провел в Персии около 7 лет). У нее к нему не просто банальное влечение или страсть. Все  гораздо сложнее. Впрочем, не буду забегать вперед. Скоро сами все увидите. Надеюсь, авторская задумка вас все-таки настигнет. ))

Сложно сохранять бесстрастность рядом с таким уникумом. В отношениях близко общающихся друг с другом мужчины и женщины всегда присутствует сексуальный подтекст, как бы ни пытались его отрицать обе стороны. А чем сильнее эмоции (пусть даже негативные), тем выше вероятность зарождения чувства.

Отредактировано Nemon (2010-07-15 17:47:50)