Sinij Zajac, моё почтение. Всё будет. У меня серверную затопило, я пару месяцев кроме железок вообще ни о чём думать не успевала. Но вот и продолжение.

------------------------------------------------------------

Глава 21. Спокойствие

Неделя или около того проходит без происшествий. Эрик держит себя в руках, а у меня слово не расходится с делом.

В первый раз он взрывается, когда я спрашиваю его, не могли бы мы найти жилье где-то повыше Оперного театра. Он мрачнеет и замыкается, и больше до конца вечера я его не вижу. Позже он приходит в мою комнату и говорит, что его поведение было неподобающим. Мне кажется, из всего того, чего можно ожидать от Эрика, это ближе всего по смыслу к искреннему извинению.

Был ли он каким-то другим? В первую очередь, он было очень предупредителен, избегая меня, как будто сделав очень большую ошибку и расплачиваясь за это. Но его странные настроения больше не раздражают меня, напротив, давая мне более глубокое представление о его характере. И я люблю его за это ещё больше.

Этой ночью я лежу в руках Эрика. Его руки, нежно ласкавшие мои кудри, теперь успокоились на моей спине, и, кажется, он думает, что я сплю. Он снова одет – очередное, что я узнала о нём: он одевается сразу же после нашей близости – и его рука между нами не даёт мне толком прикоснуться к нему. Я могу высказаться на этот счёт, и я знаю, что он уберёт её, но я не хочу расстраивать его. Мы движемся вперёд медленно, но это лучше, чем не двигаться вообще.

Я чуть шевелюсь, чтобы дать ему понять, что я ещё не сплю, и его руки снова приходят в движение.
- Я разбудил тебя? – Бормочет он в мои локоны.
- Нет, - мягко отвечаю я.
- Тебе нужно спать, любовь моя. Уже довольно поздно.
- Неужто у меня на завтра запланировано много дел? – Спрашиваю я.- Можно я не буду спать?
- Тебе нечем здесь заняться. Ты очень скучаешь?
- Нет, - говорю я, и, по большей части, это правда. – Но мы сегодня не пели. – Я надуваюсь, хотя и знаю, что он не увидит этого.
В его голосе ни капли раскаяния:
- Твой голос вчера звучал устало, я не хочу, чтобы ты излишне напрягалась.

Он слишком логичен, чтобы мне удавалось с ним спорить, так что я вновь погружаюсь в молчание. Своим следующим вопросом я рискую снова вызвать неприятную перемену в  его настроении, но он признал тогда, что его поведение было неподобающим, поэтому я надеюсь, что в этот раз он выслушает меня с холодной головой.
- Я спрашивала насчёт жизни в Париже, - начинаю я. – Я понимаю, тебе эта идея, похоже, не по душе, но мне интересно, может быть, я смогу изменить твоё мнение.
- Нет, и ты знаешь, почему.
- Напомни?

Он берёт моё лицо в ладони и вдруг прижимает к своей щеке, так, что я могу почувствовать его прохладную кожу. Его руки скользят к моей шее, и я чувствую их липкий холод. Он берёт мои пальцы и сжимает ими своё запястья, давая мне почувствовать, насколько оно тонкое.
- Никому не нужно, чтобы это явило себя перед всей прочей человеческой расой. Я заслуживаю жизни в изоляции от них, и не надо пытаться меня обмануть, мир не хочет, чтобы я выходил отсюда.
- А я хочу, - отвечаю я. – Разве я не важнее прочего мира?
Он извивается под моими руками
- Кристина…
Я пожимаю плечами, насколько это возможно лёжа в постели, и продолжаю умоляющим тоном:
- Возможно, мы бы могли хотя бы попробовать? Может, на неделю? Если всё будет так ужасно, мы вернёмся обратно домой, сразу же. Это не может быть настолько плохо, ты вообще можешь не встречаться с людьми… о, Эрик, ну ты же жил среди людей раньше, и ты знаешь, они просто не будут обращать на тебя внимания. Мы могли бы найти место в какой-нибудь глуши, как можно дальше, где вообще никто не сможет тебя увидеть…
- Ты неплохо всё обдумала, как я посмотрю? – Он произносит это с лёгкой усмешкой, как будто не подозревая, что я на такое способна. Я молчу.
Он глубоко вздыхает.
- Если это так много значит для тебя, моя жена, то Эрик обдумает это ради тебя.
Я слегка сжимаю свои пальцы на его груди и чувствую, как его тело напрягается.
- Спасибо, - шепчу я.

Эрик действительно размышляет над этим. На следующий день он спрашивает меня, в какой части города я предпочла бы жить, а ещё через день я вижу его с картами, разложенными на его столе. Я стараюсь показать ему, что ценю это - лёгким поцелуем или ласковым прикосновением – пока не удостоверяюсь, что он понял.

Наконец, однажды вечером, он приходит ко мне, когда я ужинаю.
- Кристина?
Я сразу же поднимаю на него взгляд.
- Мы уедем куда твоей душе будет угодно, мой ангел, но я не хочу делать это прямо сейчас. Нам нужно остаться здесь ещё на некоторое время, а потом мы переедем. Но пока я не готов, и, к тому же, ещё не нашёл для нас подходящее место.
- Я понимаю, – ободряюще улыбаюсь я, очень надеясь про себя, что это не пустые слова. Зачем нам оставаться здесь дольше?
Он с чувством смотрит на меня, касаясь моего подбородка.
- Она теперь всегда улыбается, - бормочет он. – Неужели Эрик и впрямь сделал её счастливой?
Я киваю, и в его тёмных глазах вспыхивает ослепительное выражение.

Его хорошее настроение длится недолго. Позже в своей комнате он неистово играет на органе, и каждая нота кричит гневом. Не понимая, что случилось, я иду к двери и робко стучу, но через минуту понимая, что вряд ли он слышит меня из-за шума, осторожно вхожу.
- Эрик? – Зову я. Он игнорирует меня, но музыка останавливается рваным аккордом. Склонившись над столом, он что-то строчит. – Эрик?
- Уходи, - едва слышно бормочет он.
Задетая таким отношением, я возвращаюсь к двери.
- Я в гостиной, если буду вам нужна, - сообщаю я.
- Эрику не нужны люди, - вдруг ядовито рычит он. – Эрик ненавидит людей. Люди загнали Эрика сюда из-за своего страха и эгоизма, и Эрик не хочет возвращаться наверх!
- Я… я не имела в виду…
- Эрик пытался сказать себе то же самое, что ты говорила ему, Кристина, - резко бросает он, повернувшись на скамье и уставившись на меня. – Я верил им так же, как ты в своей невинности веришь сейчас. Людей это не будет заботить! Если держаться от них подальше, они не побеспокоят вас! Так ты думала, а? Ты считаешь, что люди порядочны и знают, что не надо пялиться и додумывать… но люди, Кристина, обладают ненасытным любопытством. Они будут рассматривать. Они будут расспрашивать. И как только разузнают, они захотят избавиться от ужаса, который видели, и вот тогда…
Он смеётся безумным смехом. Крутится на скамье, извлекая из клавиш органа очередной пугающий аккорд, а потом падает на пол и ползёт ко мне.
- Кристина, - стонет он.
Его истерика заканчивается так же быстро, как и начинается, и я опускаюсь на колени и протягиваю к нему руки, как мать к своему ребёнку. Он приходит в мои объятья, и я целую его в макушку.
- Тише, тише, - говорю я. – Мы останемся здесь.
Я могу справиться со своим разочарованием и позже, а сейчас Эрик нуждается во мне.
- Нет, - он тяжело дышит и изо всех сил вырывается из моих рук, чтобы сесть и с отчаянием заглянуть в мои глаза. – Ты должна быть счастлива. Ты должна быть счастлива над землей.
- Я буду счастлива с тобой.
- Наверху?
- Возможно.
- Здесь?
- И здесь тоже.
Он мотает головой:
- Неужели здесь тебе так страшно? Не из-за меня, а из-за подземелья, в котором ты живешь?
- Я иногда скучаю по небу, - говорю я с грустью.
- Ты бы выбрала небо или Эрика? – Сомневается он. Мне хочется смеяться, но я могу сказать, что он совершенно серьезен.
- Я бы предпочла моего Эрика.
- О… - Только и говорит он, и, склонившись, берёт меня на руки. Он снова контролирует себя и я снова в его власти. Я трусь щекой о его пиджак, тихо напевая, зная, что мой голос и прикосновение – два самых действенных средства, которыми я могу успокоить Эрика.

Однако он уже стал самим собой, и, подняв меня, переносит на диван в гостиной. Он напевает мне, подложив мне под голову мягкую подушку, разглаживая мои юбки и заправляя мне волосы за уши.
Его голос льется, когда он без стеснения смотрит мне прямо в глаза. Наконец, он берёт мою руку и подносит ко рту, выдыхая мне в ладонь несколько нот, а затем опускает обратно на диван, не разжимая своих пальцев. Его гнев испарился, и я не думаю, что я столь бессердечна, чтобы когда-нибудь вызвать его вновь.

Мне нечего сказать в этот момент. Иногда лучше всего просто тихо быть рядом с ним.

Мне не очень нравится, что этот Эрик начинает сильно отличаться от персонажа Леру. Тот был явным холериком, которого мотало от веселья к бешеной ярости по поводу и без. Я представляю, какая у него могла быть реакция на секс - да там взрыв Оперы показался бы хлопком от детской хлопушки по сравнению с его эмоциями.   
Местный же герой какой-то слишком спокойный, логичный, рассудительный, секс воспринял как нечто само собой разумеющееся, трепета перед Кристиной ноль, его фирменного юмора ноль... А потом вдруг трагедь, истерика на совершенно пустом месте - учитывая его заветную мечту "я хочу жить, как все люди, и гулять с женой в парке по воскресеньям". В общем, всё мило, аккуратно, постепенно... Но это не тру-Эрик, увы.