Часть 3. Над люками.

Саммари: эта часть истории описана в романе Леру в главах "Над люками"* и "Лира Аполлона". Однако здесь она изложена с точки зрения Эрика.

- Послушайте, Кристина... о подземельях Оперы рассказывают странные истории... не хотите ли спуститься туда?

Этот небрежный с виду вопрос резко контрастировал с поспешным, встревоженным восклицанием, прозвучавшим в ответ.

- Нет! Мы не можем... Я запрещаю вам спускаться туда, Рауль.

- Но почему? Давайте, Кристина, это же всего лишь подвалы.

В ответившем ему голосе прозвучало что-то близкое к истерике.

- Это не мои владения... Всё, что под землёй, принадлежит ему.

В обычной ситуации такое утверждение рассмешило бы меня, но сейчас я был не в том настроении, чтобы веселиться... Я чувствовал усталость и лёгкое недомогание. Всю дорогу, пока я поднимался по лестнице, я твёрдо говорил себе, что преследовать её - плохая идея; и этот очаровательный разговор вряд ли мог убедить меня в обратном.

Мальчишка снова сказанул какую-то глупость, которая была встречена нервным смехом, и это почему-то привело меня в необычайное раздражение. Она могла бы найти себе, по меньшей мере, сотню куда более достойных занятий, вместо того, чтобы сидеть возле люков и болтать с избалованным аристократом.

Ехидный внутренний голосок вкрадчиво напомнил мне, что я сам же запретил ей встречаться с ним за пределами оперы, и я тихо выругался. Одному Богу известно, о чём я думал, когда отдавал этот приказ. Я доверял её слову: если бы её здесь не было, я бы знал, что она не с ним, однако... Если бы её здесь не было, то я бы понятия не имел, чем она занимается. Конечно, мой гениальный план оказался исключительно успешен - мне удалось удержать её в стенах оперы, когда она встречалась с ним. Но в результате всё облегчение от того, что Кристина находилась там, где я мог следить за ней, сводилось на нет лицезрением этого мальчишки, повсюду волочившегося за ней.

Я прислонился спиной к стене, откинув голову на холодный камень и закрыв глаза. Я так устал... так невероятно устал, мне ужасно хотелось иметь возможность просто лечь и выспаться. Надежда на то, что усталость в конечном итоге поможет мне заснуть, оказалась не более чем надеждой: каждый раз, когда я пытался отдохнуть, всё, что я видел перед собой - это её глаза, уставившиеся на меня... её руку, срывающую с меня маску... а затем её руку в его ладони.

Голоса стали раздаваться более отчетливо, голос виконта звучал даже слишком ясно, чтобы это могло мне понравиться. Очевидно, он сейчас заглядывал в люк; это было бы чем-то вроде дарованной свыше возможности навсегда избавиться от него, если бы не Кристина, сидевшая рядом с ним.

Поплотнее запахнувшись в плащ, я задумался о том, что именно я бы сделал, если бы он провалился сквозь люк к моим ногам. Быстрая смерть была бы для него слишком мягкой... было бы забавно заставить его немножко помучиться. Эти приятные раздумья были прерваны непрошенной мыслью, что, упади он сейчас к моим ногам, мне на самом деле просто не хватило бы сил, чтобы сделать с ним что-либо... С каждой секундой я чувствовал всё большую усталость, а едва заметная пульсация, которая, как я подозревал, скоро превратится в чудовищную головную боль, заставляла меня с трудом терпеть их присутствие.

Я больше не чувствовал никакого желания слушать их глупый разговор; всё, чего я хотел, - это вернуться в своё логово, лечь на мягкий диван с бутылкой вина и лелеять свою головную боль. Проблема заключалась в том, что этот план предполагал необходимость оторваться от стены. Голова с каждой минутой ныла всё сильнее, и мне казалось, что, если я в данный момент шевельнусь, боль станет просто нестерпимой. И поэтому я медлил...

Оглядываясь назад, я сильно об этом жалею... Лучше бы я сразу ушёл. Я бы вернулся в своё логово... лёг... и ничего не знал. До следующего вечера... Но тогда было бы слишком поздно. Так что, может быть, это даже хорошо, что я остался... Ведь боль от её исчезновения была бы невыносимой... хотя, наверное, не более невыносимой, чем то, что я чувствовал в тот вечер, слушая её... не более невыносимой, чем то, что я чувствую сейчас. Если бы я ушёл в тот момент, я никогда бы не узнал, каково это - почувствовать её поцелуй... прикосновение её руки... Но я также никогда не узнал бы и эту боль... которую поцелуй только усилил... Может быть, в будущем я буду благодарен за то, что остался, буду радоваться тому, что это привело к нескольким драгоценным мгновениям удовольствия, какими бы мимолетными они ни были... Но всё, что я чувствую сейчас, - это отчаяние и горе, и поэтому в данный момент я чертовски жалею, что не ушёл тогда... Я чертовски жалею, что не потерял сознание из-за головной боли, ведь тогда бы я мог ничего больше не услышать.

Но теперь всё это не имеет значения... Я не ушёл, я остался... и я всё слышал.

- Значит... он живет в подземелье, да?

Теперь в его голосе не звучало даже намёка на веселье, его резкий тон даже удивил меня, это было так не похоже на него, насколько я успел его узнать за это время. Может быть, ему тоже надоели её игры... Я устало подумал, что он не единственный, кому они надоели. Но теперь я уже никак не мог уйти... до тех пор, пока её ответ не заверит меня, что мой секрет по-прежнему в безопасности.

- О, не говорите глупостей, Рауль... конечно, нет... вы так странно всё воспринимаете...

Может быть, если бы я довольствовался только словами, моя душа была бы спокойна... но увы. Ее слова вряд ли имели какое-то значение, а вот выражение её голоса... оно говорило иное. "Я хочу рассказать тебе... ты только поспрашивай меня ещё немножко - и я расскажу тебе..."

Он снова наклонился над люком, желая залезть туда... Моё терпение, наконец, лопнуло: я протянул руку и захлопнул люк.

И тут же пожалел об этом: тупая пульсация в висках резко сменилась на что-то, весьма напоминающее кузнечный молот, бьющий по моему черепу. Сразу вслед за этим нахлынула волна тошноты, и я присел на землю, сжав голову руками и глубоко дыша, пытаясь прогнать это ощущение. Сквозь звон в ушах мне удалось уловить, как Кристина и виконт бурно обсуждают, кто же закрыл люк. Сначала явно опасаясь, что это был я, и в то же время активно протестуя против этой идеи, а затем решив, что это было что-то непонятное (надо же, какой нетривиальный подход!).

- А вдруг это был он, Кристина?

- Нет... он сейчас работает... это не мог быть он.

- Над чем же он работает?

Как странно... в этот самый момент звон в моих ушах вдруг прекратился, и её голос прозвучал неожиданно кристально чисто.

- О, это что-то ужасное!

Некоторое время я просто стоял неподвижно, сжав голову руками; мне очень сильно хотелось поверить в то, что я ослышался... но я не ослышался... и эти слова словно эхом отдавались у меня в голове.

Всего лишь несколько дней назад она просила меня сыграть для неё... говорила мне, что моя музыка прекрасна... а теперь... Слёзы навернулись на глаза без предупреждения, и я яростно сморгнул, загоняя их назад, и плотно обхватил себя руками поперёк груди, словно это могло как-то мне помочь. Виконт снова что-то сказал, его голос звучал обеспокоенно, и она ответила:

- Вы не понимаете, Рауль... когда он работает над этим, то ничего другого он не делает... даже не ест и не спит... как живой труп.

Я сжал грудь ещё крепче, твёрдо решив, что не позволю ей снова заставить меня плакать; но лучше мне от этого не стало... Я дурак... неописуемый дурак... Я же видел её глаза, когда она сорвала с меня маску... Я их никогда не забуду... Едва ли её описание стало для меня большим сюрпризом; и всё равно - до чего же больно!

- У него нет времени возиться с люками, когда он работает... - долгая пауза. - О, Рауль, а вдруг это был он?!

- Вы его боитесь, Кристина?

- Нет... нет, конечно, нет.

Кажется, его эти слова убедили не больше, чем меня.

Тут она принялась его уговаривать уйти от люка, и он согласился. Когда они отошли, их голоса превратились в тихое бормотание, но одно предложение донеслось до меня вполне отчётливо:

- Вы же не боитесь высоты, правда? Здесь очень много лестниц; мы должны подняться на крышу.

Когда звук их шагов слегка отдалился, я медленно поднялся, опираясь одной рукой на стену из-за опасения, что снова вернётся тошнота. Я вообще не чувствовал особого желания двигаться; единственное место, куда я хотел пойти, - это мой дом, но теперь я должен был следовать за ними, иного выбора у меня уже не оставалось. Я должен узнать, что она собирается ему сказать... что является настолько важным, что необходимо тащить виконта аж до самой крыши - как можно дальше от кого-либо... как можно дальше от меня.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы догнать их; в обычной ситуации я мог бы добраться до них почти мгновенно, но моё продвижение было сильно затруднено тем, что теперь уже грозило перерасти в полномасштабную мигрень, а также тем фактом, что я вовсе не был уверен, что мне хочется их догонять. То, что мне нужно услышать, что она скажет, сомнению не подлежало; а вот то, что я хочу это услышать - это как раз вызывало очень большие сомнения.

Они довольно медленно преодолели лабиринт переходов над сценой - главным образом, из-за того, что Кристина каждые несколько минут останавливалась и нервно оглядывалась. Но я держался на расстоянии, и к тому моменту, как они добрались до лестницы на крышу, я был совершенно уверен - они понятия не имели о том, что я шёл за ними.

Я услышал, как она быстро и легко вспорхнула по лестнице, следом раздалась более тяжелая поступь виконта. Солнечный свет заструился по открытым лестничным пролётам вниз, в здание, и я замешкался, отчаянно пытаясь перебороть импульсивное желание спуститься обратно в тень, где я был в безопасности. Когда же я сделал шаг к свету, непривычное тепло на маске мгновенно заставило меня отпрянуть, перед глазами неожиданно возникли многочисленные образы уставившихся на меня людей.

Сделав глубокий вздох, я вышел на вечернее солнце и быстро переместился за относительное укрытие более высокой секции крыши. Кристина как раз в этот момент вела виконта к куполу, продолжая оглядываться почти на каждом шагу. Взглянув вниз, я увидел как на ладони лежащий передо мной город, парижан, живущих своей повседневной жизнью, и над всем этим - небо, полыхающее алым и золотым.

Я любил приходить на крышу время от времени, по вечерам; когда здание было практически безлюдным, в отсутствие спектаклей. Я находил тихое, укромное место на крыше и часами сидел там, радуясь возможности наслаждаться свежим воздухом в относительном уединении. Я говорю в "относительном", потому как в глубине моего сознания всегда таилась мысль о том, что дарога вполне способен вторгнуться даже в это скромное удовольствие, если захочет. Особенно в последнее время, с тех пор как он стал одержим навязчивой идеей вмешиваться в мои отношения с Кристиной - я не знаю, почему; может быть, ему просто нравится превращать мою жизнь в каторгу. Он, видимо, жалеет о том, что спас мою жизнь много лет назад... возможно, теперь он решил заставить меня страдать. Эта мысль оказалась болезненной; и сам факт того, что она причиняет такую боль, вызвал у меня необычайное раздражение. Зачем он мне сдался? Он наблюдает за каждым моим шагом (насколько ему это удаётся), он угрожает мне, он нарушает покой моего существования... Тогда с чего я беспокоюсь о мотивах его поступков? Это так глупо - тосковать по тем... отношениям... которые были между нами в Персии... Я не решаюсь сказать "дружбе", так как, что бы я ни думал об этом в своё время, он с тех пор ясно дал понять, что я для него - не более чем "чудовище". Независимо от того, что я навоображал себе тогда о его чувствах ко мне, не было там ничего, кроме какого-то причудливого стремления к дружбе - и то лишь в моей собственной голове. Так почему же я позволил себе сейчас расстроиться из-за этого? Он мне не нужен.

Ход моих мыслей был прерван звуком с другой стороны крыши: Кристина с виконтом уже почти дошли до купола. Я сглотнул, пытаясь прочистить внезапно перехватившее горло, вышел из-за выступа и медленно направился к куполу, стараясь оставаться вне поля их зрения.

Мне нужно было услышать в точности то, что она собирается сказать ему, я должен узнать, какими же были её чувства на самом деле, а не только то, что она говорила мне. Потому что мне не нужен был дарога... но мне была нужна Кристина.

____________________________
* глава "Над люками" - это 12 глава, в переводе Д. Мудролюбовой она носит название "На чердаке" (прим. пер.)

Отредактировано Мышь_полевая (2010-06-20 16:58:02)

Из-за маски мне теперь было невероятно трудно дышать... Здравый смысл подсказывал, что мне необходимо снять её, чтобы впустить в лёгкие больше воздуха, но мои руки просто отказывались это сделать; идея о том, чтобы лишиться защиты своей маски, когда я слышу, как она предаёт меня, - эта идея приводила меня в ужас. И всё это время я продолжал слушать её голос - такой кристально-чистый, такой прекрасный. Ее незатейливый рассказ уже дошёл до нашей первой встречи; она рассказала о том, как мы добирались до моего дома, и о своём открытии, что её "ангел" был обычным человеком. К этому моменту я уже окончательно пожалел о своём решении остаться; ничего из этого не могло подарить мне какого-либо утешения; всё, что я слышал, - это лишь медленное крушение моей мечты.

Я медленно поглаживал руками прохладный металл передо мной, вперёд и назад, чувствуя, что не могу оставаться спокойным, слушая, как она предаёт меня. Всё происходило слишком быстро, ситуация стремительно вырывалась из-под моего контроля, а я ругал себя за то, что просто лежу здесь. Разум подсказывал мне, что в данный момент я ничего не могу сделать; однако это казалось таким неправильным - просто оставаться спокойным, когда человек, которого ты любишь больше жизни, уходит от тебя всё дальше и дальше. Она собиралась убежать с ним; а значит, это может быть моя последняя в жизни возможность снова находиться рядом с ней, слышать её голос... так почему же последние слова, которые я услышу от неё, должны быть словами предательства?!

У кого-то, видите ли, сложились свои представления о том, каким должно быть расставание... Ты представляешь себе свои эмоции в этот момент, ты воображаешь, какими будут последние слова, что ты будешь делать в последние оставшиеся секунды... а в итоге все твои представления идут коту под хвост. Никто не может осуществлять контроль над тем, кто этого не желает; никто не может делать то, что по своей натуре уничтожает душу или каким-то образом калечит её.

Я снял маску с лица, отчаянно пытаясь захватить несколько глубоких глотков воздуха. Ощущение лёгкого ветерка на моей коже на какое-то мгновение поразило меня; я редко снимал маску где-либо, кроме как у себя дома, и почти никогда не делал этого на открытом воздухе. У меня перехватило горло, как это обычно бывает, когда хочется плакать, но это почему-то не получается. А затем... а затем всё вокруг, казалось, неожиданно замедлилось.

- Я хотела увидеть его лицо, Рауль; я хотела узнать, что скрывается за этой маской.

Ужаснувшись, я попытался вжаться в плащ Аполлона, закрыв голову руками и умоляя про себя, чтобы меня избавили от этого. Я не хочу знать, о чём она подумала, увидев моё лицо! Я до сих пор просыпаюсь по ночам, вздрагивая, увидев во сне её реакцию на снятие маски. Когда она сорвала мою маску, я кричал на неё; мой гнев быстро сменился слезами, и я упал на пол неподалеку от неё и рыдал, не в силах остановиться.

Мои попытки загородиться от её голоса оказались тщетными; я услышал, как она описывает ему моё лицо, описывает свой ужас и отвращение. И тогда я заплакал; слезы медленно струились по моей коже, и я непроизвольно поднял руку, чтобы вытереть их. Как только мои пальцы коснулись лица, на меня вдруг нахлынули яркие воспоминания о её ногтях, впившихся в мою плоть, и я отдёрнул руку прочь, не в силах даже подумать о том, чтобы прикоснуться к своему лицу.

Пока я лежал, рыдая, я слышал, как она сознаётся в своей лжи: все обещания, что она давала мне, были фальшивыми, все её заверения не значили ничего. И почему я не послушался дарогу? Он пытался рассказать мне, заставить меня увидеть, что она не может любить меня; но я не хотел ничего слышать. Он оказался прав. Я проклинал себя за глупость, с тоскою удивляясь, как я мог быть таким наивным.

Затем снова заговорил виконт:

- Я ненавижу его! Скажите, Кристина, вы тоже его ненавидите?

- Нет!

Некоторое время после этого стояла тишина: он переваривал её слова, а я пытался найти в них утешение. Там мало что можно было найти: в лучшем случае, кажется, всё, что она чувствовала по отношению ко мне, - это жалость.

Наконец, Кристина снова заговорила:

- Я так боюсь, Рауль.

- Вы говорите, что вы его боитесь, но любите ли вы меня, Кристина?

Последовала долгая пауза, смысл которой вдруг резко дошёл до меня. Я высунулся из-за статуи и увидел, что он её целует. Его губы с абсолютной уверенностью целовали её; её губы с абсолютным доверием принимали его поцелуй. Тихо рыдая, я гадал, каково это - чувствовать, когда тебя целуют. Я крайне редко осмеливался даже дотронуться до Кристины, не говоря уже... а теперь вот он её целовал. Когда её рука обвила его плечи, простое золотое колечко, которое я ей подарил, соскользнуло с её пальца, упав на крышу чуть ниже. Она даже не заметила... и когда объятия прекратились, они ушли.

К этому моменту уже стемнело, и их обратный путь через крышу занял намного больше времени, чем раньше. Я стоял, держась за струны лиры Аполлона, боясь потерять её из виду. Из-за слёз, застилающих мои глаза, всё, что я мог разглядеть, - это две размытые фигуры, двигающиеся вдоль покрытия. Воздух был настолько неподвижен, что их голоса по-прежнему доносились до меня: слова любви, повторяемые снова и снова, чтобы успокоить друг друга. Я не хотел это слышать, я затыкал уши в попытке заглушить их голоса, но безрезультатно... У меня вдруг возникло жуткое ощущение, что я услышал бы их, даже если бы спрятался на другом конце земли. Может быть, это своего рода наказание за все мои годы богохульства... Что Бог таким образом нашёл способ отомстить мне. Меня трудно назвать верующим человеком, я перестал им быть уже давным-давно, однако в своей панике я почти воочию представил себе мстительного бога, который будет доносить до меня их голоса всю оставшуюся вечность. Я рыдал, снова и снова... Я давно перестал заботиться о том, услышит она меня или нет.

Подняв руки, я попытался протереть глаза и сфокусировать зрение на Кристине и виконте. Казалось, что на место каждой слезы, которую я смахивал, тут же попадали десять других, а эти действия, это прикосновение к своей коже на самом деле лишь добавляли мне огорчения. Я ненавижу прикасаться к своему лицу - по той же причине, по которой я ненавижу и боюсь зеркала.

Тут они остановились, крепко сцепившись за руки и пристально оглядываясь вокруг. Неожиданно краем глаза я заметил какое-то движение, которое привлекло моё внимание. Тёмная фигура медленно пробиралась вокруг водосборников. Оставив свои тщетные попытки осушить глаза, я закрыл их, упершись головой в струны лиры. Мало того, что мне ещё предстоит бесконечно долго добираться к себе домой; так теперь мне ещё придётся и бороться с этим навязчивым типом. Фигура к этому моменту уже показалась из-за крышки резервуара, на её голове виднелась легко узнаваемая каракулевая шапочка.

У меня даже не было времени отреагировать на такое нежелательное развитие событий, поскольку Кристина с виконтом уже устремились к главной лестнице. Меня охватила паника - что, если она не будет петь завтра вечером? Что, если я вижу её в последний раз?! Я поднялся выше по струнам, сотрясаясь от рыданий.

И она обернулась. Она обернулась и посмотрела прямо на меня. Долгое время мы просто смотрели друг на друга... Я хотел позвать её, но мой голос оставил меня окончательно. Ее лицо представляло собой воплощение ужаса, она сейчас, несомненно, воспроизводила в сознании каждое слово - всё, что она сказала, не зная, что я её слышал.

Мальчишка тоже увидел меня и дёрнул её за руку. Она не шевельнулась, продолжая смотреть на меня. Мне удалось протолкнуть свой голос сквозь слёзы в горле:

- Крис... Кристина... Кристина!

Следующее мгновение показалось мне целой вечностью... а затем она отвернулась, последовав за мальчишкой.

- Кристина... пожалуйста!

Они спешили к лестнице, Кристина словно не замечала моей мольбы. Но едва они собрались спускаться, как на их пути возникла фигура в каракулевой шапочке.

- Нет, сюда нельзя, господин виконт, это небезопасно... идите по этому пути.

И он направил их к другой лестнице, той, что позволяла гораздо быстрее выйти из театра. Я в недоумении смотрел на него. Он спас мне жизнь... Когда-то я думал, что он мой друг, единственный друг, который у меня когда-либо был... А теперь он помогает позаботиться о том, чтобы единственная женщина, которую я когда-либо любил, стала для меня недоступной.

Отпустив струны, которые я сжимал до боли в руках, я опустился на плащ Аполлона, безудержно рыдая. Я хотел пойти домой, но эта мысль наполняла меня почти ужасом... мысль о том, что я вернусь туда и увижу все её вещи, по-прежнему разложенные в её комнате... партитуру "Фауста", всё ещё лежащую на органе с тех пор, как мы пели вместе в последний раз. Всего лишь две песни... Я хотел, чтобы она дала отдохнуть своему голосу перед следующим выступлением. Я закрыл партитуру, ещё не зная, что я никогда больше не буду снова петь вместе с ней, и что я должен беречь, как сокровище, каждую секунду, сохранить в памяти каждый вздох и каждый нюанс. А теперь у меня уже никогда не будет другого шанса на это....

Моя грудь начала болеть, как это обычно происходит, когда кто-то плачет в течение длительного периода времени. Подняв руки, я стал мягко растирать её в попытке не только облегчить физическую боль, но и успокоить себя.

Я не знаю, как долго я лежал там, рыдая... Подозреваю, что довольно долго. В конце концов, я начал дрожать от холода, ветер пронизывал даже толщу моего плаща. Мне вдруг неожиданно захотелось почувствовать уют моего дивана и успокаивающее тепло старого персидского одеяла, которое, я знал, где-то у меня ещё лежит. Неуверенно поднявшись на ноги, я нацепил маску и приготовился спускаться со статуи.

Я ужасно дрожал и слишком сильно страдал, чтобы как следует сосредоточиться на спуске, однако я как-то сумел преодолеть весь путь и снова оказаться на крыше. Я медленно пошёл вдоль покрытия к передней части купола - туда, где они сидели. Опустившись на колени, я медленно и осторожно ощупывал руками холодный металл, пока не нашел своё кольцо, устроившееся под небольшим выступом. Вернув его на свой палец и тщетно пытаясь сдержать рыдания, я повернулся и направился к главной лестнице.

- Эрик.

Я замер на мгновение. Как я мог забыть, что он здесь? Я не хотел разговаривать с ним, и я, конечно же, не хотел, чтобы он увидел, как я плачу.

- Оставь меня в покое!

Я попытался добраться до лестницы, но он быстро сдвинулся, перегородив мне путь.

- Я хочу поговорить с тобой, Эрик.

Он шагнул ко мне, пытаясь оказаться со мной лицом к лицу, и я развернулся, решив, что он не должен увидеть слёзы в моих глазах, и одновременно пытаясь остановить рыдания, но без особого успеха.

- Иди к чёрту, дарога. И сделай это быстро, пока я сам тебя туда не отправил.

Он улыбнулся.

- Ты знаешь, и я знаю, что ничего подобного ты не сделаешь, Эрик.

- О, разве? Приведи мне, чёрт побери, хоть одну причину, почему я не должен этого делать! Ты помог им уйти... ты помог им! Я, может быть, никогда её больше не увижу, а ты... - мой голос сорвался, и я оставил предложение незавершённым.

Он поколебался, прежде чем ответить.

- Я думал... я думал, что ты пойдёшь за ней.

- И что, если так? "Это небезопасно..." - что, во имя всего святого, ты думал, я собираюсь с ней сделать?

- Я знаю, что ты бы не причинил ей вред, но... это должно закончиться, Эрик, ты должен это понимать.

Непоколебимая уверенность в его голосе взбесила меня.

- О, ты всегда был так чертовски уверен, не правда ли? Какого чёрта я должен выслушивать какие-либо заявления от тебя?! Ты принял собственное решение в ту же секунду, как узнал, что я учу её... Ты даже не мог позволить мне спокойно проводить с ней своё время, тебе нужно было, чёрт возьми, вмешиваться! Ну, теперь ты доволен? Ты был прав во всём, ты должен быть просто в диком восторге! Ты предупреждал меня, говорил мне, что она никогда не сможет полюбить меня... и ты был прав! Я чудовище, и я, должно быть, сумасшедший, если думал, что она... Что ж, теперь ты счастлив, дарога?

- Нет, - очень тихо сказал он. - Нет, я не счастлив.

Стыдясь слёз, которые всё ещё текли по моей маске, и боясь, что снова начну рыдать, я отошёл от него, уставившись на город. Его мягкие шаги послышались за моей спиной, и я напрягся, приготовившись к неизбежной лекции и мечтая, чтобы он оставил меня в покое. Но он ничего не сказал... Сзади раздался лёгкий шорох, а затем его рука мягко легла на моё плечо.

Я был слишком потрясён, чтобы отреагировать на это как полагается, мой рассудок пытался приспособиться к незнакомому ощущению, что кто-то на самом деле трогает меня. Моим первым побуждением было вырваться, но что-то меня остановило... Тепло его руки, по правде говоря, совсем не утешало, - главным образом, потому, что ничего в этот момент утешить меня не могло, но также и потому, что я совершенно не привык к прикосновениям, и это ощущение смущало меня и сбивало с толку. Но было что-то... какое-то чувство, которое помешало мне отпрянуть.

Долгое время мы стояли в тишине; моё первое потрясение от его действия стало понемногу проходить, что позволило мне чуть больше оценить чувство физического контакта с другим человеком.

Сначала его рука легла на моё плечо очень легко, но теперь, когда он почувствовал, что я не собираюсь его отталкивать, его пожатие слегка окрепло.

Находясь с Кристиной, я всегда надеялся, что, быть может, она преодолеет свой страх от моего лица и станет первым человеком, который прикоснётся ко мне с каким-нибудь добрым чувством. Этого не случилось... как странно, что в конечном счёте этим человеком оказался он.

- Теперь ты должен отпустить её... ты же понимаешь это, Эрик, не так ли?

Я сглотнул и с трудом попытался сосредоточиться на том, чтобы заговорить, не выдавая того факта, что я всё ещё плачу.

- Я не могу... Я не могу потерять её, я её люблю... Я люблю её! Ты знаешь, что это значит?

- Я знаю. А ещё я знаю, что если ты не покончишь с этим здесь, то в конечном итоге причинишь себе ещё больше боли.

- Мне нужно поговорить с ней... Я должен поговорить с ней ещё раз.

- Не делай этого с собой, Эрик.

Когда он говорил, его рука ласково сжала моё плечо; и неожиданно это стало уже слишком. Новые слёзы хлынули из моих глаз, и страх, что я потеряю самообладание перед ним, заставил меня вырваться, торопясь к убежищу ближайшей лестницы. Он не пытался следовать за мной. Уже стоя на лестнице, я услышал его голос за моей спиной:

- Ты должен меня послушаться!

Но я не захотел его слушать....

© Nicola Waters, 1998.

Pandora, вот тут я ничего говорить не буду, чтобы не спойлерить. Дочитаете - увидите. :sp:
Я уже сказала - всё будет неоднозначно.

lyusi, это точно. Если честно, когда я эту главу переводила, у меня комок в горле стоял. Особенно в тот момент, когда он вспоминает про оставленную на органе партитуру "Фауста" и понимает, что никогда больше не будет с ней петь - вот тут аж чуть не расплакалась.

Да почему оффтоп-то? По-моему, как раз-таки по сабжу.

lyusi, мне очень нравятся ваши комментарии. :give:

amargo, Вы меня сейчас просто потрясли. Вот этим:

*вспоминаю, как я взахлёб рыдала над "Оводом" - подушка реально была мокрая*
И мне сейчас кажется, что всё, что Вы написали - Вы написали про меня. И про отношение к книжному Эрику, и про перечитывание этой книги... С ума сойти. Так и хочется поставить пресловутое "ППКС".

Вот уж что верно, то верно. И Вы сейчас у меня небольшой камень с души сняли, потому как меня по-прежнему не оставляет ощущение, что мне пока не хватает опыта для перевода текстов такого уровня сложности. Кажется, что справляюсь не так хорошо, как мне бы того хотелось.
И бета моя сейчас занята, на протяжении всего фика даже некому в меня тапок кинуть... Violet, ну где же ты, ау?
Но если текст воспринимается органично, значит, не всё так плохо.
Постараюсь к концу недели выложить 4-й рассказ.

Отредактировано Мышь_полевая (2010-06-22 18:04:41)