Когда я поднялся выше, тишина стала периодически прерываться тихими голосами "закрывальщиков дверей", тросы и блоки передвигались, как будто сверху ими управляли невидимые руки. Поистине лабиринт... своего рода; но не для того, кому он являлся домом, не для того, кто видел, как он возводился, начиная с самого фундамента, видел, как старательно и кропотливо добавлялся к нему каждый следующий ярус.
В этот вечер не давали никаких представлений, так что театр был, к счастью, относительно пуст, а, следовательно, свободными были и коридоры, ведущие к боковому выходу, куда я направлялся. Выйти через калитку на улице Скриба, конечно, было бы гораздо быстрее, но в это время суток улица Скриба всегда была полна людей, благодаря наличию рядом Гранд Отеля и многочисленных кафе. С противоположной стороны здания было намного тише; на улице, которая вела в конечном итоге к вокзалу, можно было увидеть, как правило, лишь нескольких безрассудных смельчаков, которые рискнули пройти пешком весь путь оттуда.
Я осторожно вышел, оглядывая окрестности. Хорошо, здесь всё ещё не слишком оживлённо; а все те, кто был на улице, как обычно, спешили в какие-то другие места, стараясь не задерживаться в этом тёмном углу. Я постоял несколько минут, говоря себе, что решаю, в каком направлении пойти; в то время как на самом деле я пытался собраться с мужеством, чтобы вообще пойти хоть куда-нибудь. Не то чтобы я не привык выходить наружу, но я редко выбирал для этого такие часы, как этот. Ожидание, разумеется, задачу нисколько не облегчило.
Надев шляпу и надвинув её на глаза, я вышел на улицу, огляделся, чтобы успокоить себя сам-не-знаю-в-чём, и двинулся на юг, минуя площадь Оперы и дальше, по проспекту Оперы. Как я и опасался, здесь была давка и толчея с обеих сторон дороги, и я слегка опустил голову, твёрдо говоря себе, что окружающие мною совершенно не заинтересованы. Я испытал немалое облегчение, когда, миновав Пирамиду, свернул на куда более тихий переулок.
Лучше всего, считал я, подошло бы то маленькое кафе, которое, как я помнил, находилось на набережной Тюильри. Я тихо молился, чтобы дела у них сейчас шли так же не блестяще, как это было в самом начале. Однако этой надежде вряд ли суждено было сбыться, судя по количеству людей вокруг.
Тихая улица закончилась слишком уж резко, выйдя на улицу Риволи, всегда оживлённую городскую артерию. Группы людей, большинство из которых смеялись и шутили, спешили по узким тротуарам, время от времени останавливаясь, чтобы поздороваться со знакомыми. Моё внимание вдруг привлекла одна фигура, пробивающаяся через толпу людей к многоквартирному дому на северной стороне улицы. Очень знакомая фигура. Я отступил в тень, наблюдая, как дарога, не дойдя до цели своего путешествия, остановился, встретив человека, вышедшего из того здания, куда он направлялся. Несколько минут эти двое о чём-то разговаривали, незнакомый мужчина - скорее всего, сосед - весело рассмеялся. Очаровательно... Дарога поджидал меня у моего дома, оскорбил и расстроил меня, а потом пошёл домой, словно ничего не произошло, и ничто его не беспокоило! Вот он расстался с другим мужчиной и подошёл к узкой двери, держа в руке ключи. Я изо всех сил пытался подавить неожиданный прилив зависти. До чего же хорошо иметь возможность возвращаться вечером домой, не обращая внимания на время, на множество людей и на то, не окружают ли сейчас твой дом толпы парижан, ожидающих вечернего представления в Опере.
Отвернувшись, я снова направился в сторону набережной Тюильри, суета и давка вокруг стали уменьшаться, когда я покинул улицу Риволи. "Какая ясная ночь..." - эта мысль не особенно развеселила меня. Надвигающаяся гроза, по крайней мере, заставила бы всю эту толпу разбежаться по укрытиям. Мимо прогрохотала карета... а вот это уже мысль. Может быть, для возвращения в Оперу стоит нанять экипаж. Я вовсе не был уверен, что смогу выдержать обратный путь пешком, так как количество людей, казалось, с течением времени росло, а не уменьшалось. Куда бы я ни посмотрел, повсюду виднелись пары, выходящие из переулков, студенты, идущие, держась за руки, поперёк тротуара... Я глубоко вздохнул и приказал себе успокоиться. Без сомнения, я всё это себе навоображал, не могло их стать настолько больше за какие-то пять минут.
Отблеск луны в Сене привлёк мое внимание, и я слегка удивился: я почти не заметил, как достиг Тюильри. И действительно, на берегу стояло небольшое кафе, мигающий свет падал на темную набережную. Свет мигал, потому что, увы, там оказалось множество других людей с теми же намерениями, что и у меня.
Я остановился, заметил рядом скамейку и медленно сел, сжав руки и уставившись на мерцающий свет в нерешительности. Мне совершенно не хотелось идти туда, где придётся находиться рядом с людьми, встречаться с неизбежными пристальными взглядами... Может быть, стоило подождать, прежде чем соваться в эту западню... Чувство страха всё усиливалось, и я откинулся назад, разжал пальцы и уставился на воду, смутно вспоминая, что где-то читал о том, что вид текущей воды должен успокаивать. Чувствовать себя вот так из-за чего-то столь обыденного и простого - это выводило меня из себя. Обычно нервозность была не такой сильной, но усталость и мои недавние переживания с Кристиной объединились, так что теперь маску на себе я ощущал вдвойне.
Что ж, выбор был прост. Либо идти туда, купить себе еду и терпеть, сколько смогу, либо вернуться домой - по-прежнему голодным и с перспективой всё равно столкнуться с этим снова чуть позже, ведь мысли об этом всё равно будут постоянно преследовать меня. Выбор, таким образом, казался очевидным, и, увидев официанта, который бродил между столиками чуть поодаль, я решился. Встав, я направился к нему уверенной, как я надеялся, походкой.
- Официант!
Он повернулся и выжидательно посмотрел на меня. Я был вынужден шагнуть вперёд к свету и увидел столь хорошо знакомое выражение в его глазах, устремленных на маску. Тщетно пытаясь игнорировать этот взгляд, я быстро произнёс:
- Если вы принесёте мне... - я перечислил первые продукты, которые пришли на ум. - ... Здесь две сотни франков для вас.
Он колебался, пока я не помахал купюрами перед его глазами, после чего кивнул и направился к кафе. Молясь про себя, чтобы он вообще вернулся, я шагнул назад в тень и замер в ожидании. Через некоторое время послышались шаги, и появился официант, несущий что-то, издававшее довольно вкусные запахи. Заметив, что я совершенно не интересуюсь принесёнными продуктами, он начал что-то говорить, но я вручил ему деньги и быстро пошёл прочь, успев, однако, снова увидеть его взгляд, направленный на мою маску.
Сады Тюильри призывно манили через улицу, и я поспешил туда, сразу направившись в самый тёмный угол, какой только смог обнаружить. Лунная ночь словно побуждала всех таскаться по садам, заметил я несколько раздраженно. В глухую зимнюю пору в этот час можно было, как правило, с достаточной степенью уверенности рассчитывать здесь на одиночество. Место, которое я нашёл для себя, находилось, к счастью, далеко от основных тропинок и скрывалось за большим дубом, поэтому можно было на некоторое время успокоиться, и я позволил себе слегка ослабить бдительность, пока утолял свой голод.
После всей моей нерасположенности вообще выходить наружу, я теперь с удивлением обнаружил странное нежелание покидать это тихое место. Голоса гуляющих парижан казались не более чем шелестом ветра, единственным посторонним звуком было отдалённое громыхание карет по булыжной мостовой. Я подумал о том, что она делает в это время... До чего же пленительная идея - гулять здесь с вместе с ней! Может быть, стоит снова организовать карету, когда она вернётся... если она вернётся. Кошмарная мысль безжалостно вторглась в мои приятные мечты. Она обещала вернуться завтра... но что, если после стольких дней, проведённых с ним, она не сдержит своё обещание? Как я мог надеяться хотя бы узнать об этом заблаговременно, не говоря уже о том, чтобы помешать ей покинуть меня?
Моё временное чувство удовлетворения испарилось без следа, и я встал, собираясь вернуться обратно в Оперу. Нет никакого смысла сидеть здесь и чувствовать себя несчастным, когда я могу побыть несчастным и в своём собственном доме, без дополнительных тревог и волнений.
К моему ужасу, количество пешеходов, казалось, увеличилось раз в десять, и ни одного свободного экипажа - мимо проезжали лишь те, что уже везли пассажиров. Я с ужасом осознавал на себе маску, с ужасом осознавал яркость этой ночи, взгляды людей, окружающих меня. Я старался, как мог, всё это игнорировать, но у меня не получалось... Каждый взгляд словно вновь воскрешал в моей памяти те лица, много лет назад, уставившиеся на меня... Я опустил голову и побрёл дальше почти вслепую, с мучительной болью воспроизводя каждый фрагмент того разговора, что состоялся пару часов назад... Что ты мог бы сделать, кем ты мог бы стать... Как он мог не знать, не представлять, что я чувствую, даже просто находясь среди большого количества людей? Но этого, возможно, никто не мог понять...
Я зафиксировал взгляд впереди, на конце улицы, молясь, чтобы как можно скорее добраться до площади Оперы, и убеждая себя, что идти осталось уже недолго. Мало-помалу таким вот способом я и приблизился к ней; однако продолжать и дальше использовать этот метод был затруднительно, так как я по-прежнему одним глазом поглядывал на дорогу, надеясь найти пустой экипаж.
Злясь на себя за то, что всё-таки поддался страху, я остановился на минуту, отступил в затемнённый проход между домами и осмотрелся вокруг. Люди, спешащие по своим делам, сразу потеряли свой угрожающий вид, их взгляды больше не направлялись в мою сторону, поскольку я был надёжно скрыт. Завернувшись поплотнее в плащ, я обхватил руками плечи и прислонился к стене, гадая: может быть, всё это лишь сон, и на самом деле я просто заснул на диване.
Проблема с этими несколькими минутами спокойствия оказалась в том, что, когда я, наконец, снова решился продолжить путь, давка и сутолока вокруг стали, кажется, ещё хуже. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем в поле зрения показались знакомые очертания Пале Гарнье, к этому времени я чувствовал себя совершенно измученным (и не на шутку разозлённым) всей этой ситуацией.
Кромешная тьма, окутавшая меня, как только я закрыл за собой дверь, ведущую на улицу Скриба, ещё никогда не была более приятной, более успокаивающей. Также порадовало меня и полное отсутствие отблесков фонаря у берега озера; тот факт, что я видел, как дарога заходил в свою квартиру, вовсе не гарантировал уверенности, что его не будет здесь, когда я вернусь - иногда он казался мне вездесущим, так часто он следил за мной.
Я медленно направился к лодке, пытаясь забыть предыдущие пару часов и стараясь думать о чём-нибудь спокойном, когда тишина вдруг была резко нарушена:
- Эрик!
По правде говоря, это последний голос, который я ожидал услышать в данный момент. Она не должна была возвращаться до завтра, я даже и мечтать не смел, что она вернется раньше... Совершенно застигнутый врасплох, я ничего не сказал, только лишь смотрел на неё с изумлением. Она немного неуверенно подошла ко мне, я не вполне мог определить выражение её лица.
- Что-то не так, Эрик? Вы в порядке?
На ум сразу пришло множество ответов на этот конкретный вопрос, заданный именно ею, но я сдержался и ответил, что я действительно "в порядке".
- А что вы здесь делаете, Кристина? Я не ожидал увидеть вас до завтра...
Мне вдруг пришла в голову мысль, что, может быть, она пришла в последний раз, попрощаться напоследок... Небольшая паника, вызванная этой мыслью, должно быть, каким-то образом проявилась внешне, потому что Кристина шагнула ближе, словно желая успокоить меня.
- Я просто хотела вас увидеть, вот и всё... Вы же не возражаете, надеюсь?
Через некоторое время мне удалось снова отыскать свой голос, я дал понять, что не возражаю, и повёл её к лодке. Я все ещё ощущал лёгкую дрожь из-за моего недавнего столкновения с человечеством в лице этой многолюдной массы, и молился, чтобы она ничего не заметила.
Ни один из нас не сказал ни слова, пока я грёб, чёрная вода скользила мимо в окружающей нас тишине, вёсла беззвучно погружались и снова взлетали вверх. Кристина завозилась со своим плащом, посмотрела на воду, на стены, на потолок (по крайней мере, в том направлении - арочный свод было довольно трудно различить), а затем снова на меня.
У меня возникло неприятное чувство, что она хочет что-то мне сказать и обдумывает, как это лучше сделать. Во вспышке света от моего фонаря блеснуло её кольцо, что немного успокоило меня: по крайней мере, она по-прежнему его носит. Что, если она хочет сказать мне, что уезжает, что притворная помолвка не была притворной? Эта мысль наполнила меня таким отчаянием, что на мгновение я чуть не забыл, что надо грести. Я не мог даже подумать о том, чтобы потерять её; я привык к её присутствию, привык к ожиданию её прихода, когда её не было. Даже боль, вызванная тем, как она избегала физического контакта, и тем, как она отдалилась от меня с тех пор, как увидела моё лицо, казалась терпимой по сравнению с мыслью о том, что её вообще не будет рядом.
В конце концов, пока она была здесь, я мог любить её, даже не будучи уверенным в её чувствах; возможно, со временем она уже не будет так бояться и позволит мне прикоснуться к ней и обнять её... как это делал он.
Виконту всё это казалось таким естественным, он принял как должное, что она радуется его объятиям, берёт его за руку. Как было бы прекрасно иметь возможность почувствовать такое! Я же боялся её реакции, когда приближался к ней, боялся того, что могу увидеть. Даже если она позволяла мне находиться рядом с собой, я понятия не имел о том, как далеко я могу зайти, что мне разрешено, как мне следует проявлять свои чувства... Я совершенно не привык ни сам прикасаться к кому-либо, ни чтобы ко мне кто-то прикасался, и все эти впечатления были настолько же пугающими, насколько и восхитительными... и наряду с этим, я всё время боялся, что она отвергнет меня!
Когда она находилась так близко, я почти ощущал, как много тепла и уюта я мог бы получить от возможности быть вместе с ней... что делало барьер между нами ещё более невыносимым. А этот мальчишка - он хотя бы знал, каким счастливчиком он был? Что многие жесты, которые для него не значили почти ничего, должны иметь огромное, практически неоценимое значение?
Эти размышления были прерваны знакомой встряской, когда лодка причалила к твёрдому грунту. Шагнув на берег, я, поколебавшись, предложил Кристине руку, которую она, к моему удивлению, приняла. Я ощутил тепло её ладони даже сквозь перчатки и внезапно почувствовал безумный порыв удержать её, поскольку это мог быть мой последний шанс сделать это.
Она по-прежнему выглядела рассеянной, когда сбросила плащ и уселась, завязав со мной беседу о репетициях и ролях с отсутствующим выражением человека, чей ум сосредоточен на чём-то совершенно ином. Наконец, мы замолчали, и я почувствовал, что не могу больше ждать. Лучше услышать это сразу, что бы это ни было, чем терпеть эту длительную пытку.
- В чём дело, Кристина, не будете ли вы так любезны сказать мне? И избавьте нас обоих от ещё одной надуманной беседы.
Она немного потеребила своё платье, прежде чем, наконец, ответить:
- Это Рa... виконт.
Я встал с кресла и подошёл к органу, начав перекладывать нотные листы в попытке скрыть своё страдание.
- Что с ним?
- Я знаю, я сказала вам, что он уедет, но теперь... теперь он говорит, что не поедет на Северный полюс.
Мои руки задержались на нотах, и я посмотрел на неё:
- И какой именно реакции вы ожидаете от меня?
На самом деле, кое-какие действия по этому поводу я бы предпринял не без удовольствия, но я сомневался, что Кристина с этим согласится. Равно как и сующий всюду свой нос Перс.
Кристина снова заговорила:
- Да никакой, я просто... ну, я не знаю, что делать, и я подумала, что вы должны знать...
Я переместился к боковой части оргáна, прислонился к нему спиной и скрестил руки, внимательно глядя на неё:
- А не давали ли вы ему какой-нибудь... повод для такого внезапного изменения намерений?
- Ну, нет, не совсем... Я всегда говорила ему, что он должен уехать, я не поощряла его к тому, чтобы остаться...
Это было уже слишком.
- Не поощряла его?!
Она слегка подскочила в своём кресле, глядя на меня с опаской. Я понимал, что начинаю терять самообладание, но чувствовал, что имею на это некоторое право. Я продолжил, прежде чем она сумела выговорить "ну..." - я видел это по её губам.
- Вы меня извините, Кристина, но на этом свете есть ряд действий, которые в такой ситуации могут быть вполне обоснованно истолкованы как поощрение. Я признаю, что у меня самого несколько ограниченный опыт в делах такого рода, но, несмотря на это, я думаю, что могу смело побиться об заклад, что заключенная с кем-либо помолвка является достаточно сильным стимулом для этого человека не уезжать слишком далеко!
Кристина сглотнула, откинулась на спинку кресла, а затем снова подалась вперёд с выражением ужаса на лице.
- Эрик, пожалуйста... Я не хотела, чтобы вы узнали...
- Что ж, я думаю, мы должны просто принять этот факт, как должное! Кстати, когда вы собирались сообщить мне? На официальном объявлении? В приглашении на церемонию? На свадьбе?!
Она встала с кресла и подошла ко мне, остановившись в нескольких шагах. От её близости мне стало только ещё хуже.
- Вы ошибаетесь, это ничего не значит, это только игра в помолвку! Я предложила её только для того, чтобы сделать его счастливым.
- Хм, если это ничего не значит, то какой в этом смысл? А если вы решили устроить какой-то бессмысленный крестовый поход, чтобы сделать людей счастливыми, то зачем останавливаться на одном виконте? Ну же, Кристина, давайте мы тоже поиграем в помолвку! Может быть, это сделает меня счастливым?! Потому что, я вас уверяю, я ещё никогда не был более несчастен, чем в данный момент.
Отвернувшись от неё, я быстро направился к своему креслу у камина, внезапно испугавшись, что ноги перестанут меня держать, если я останусь стоять. Уставившись на огонь, я следил за тем, как исчезают и колышутся языки пламени передо мной, правой рукой рассеянно потирая свою ногу в тщетной попытке успокоиться. Кристина опустилась на пол в нескольких шагах от меня.
- Эрик... если хотите, я скажу ему, что всё кончено...
- Нет. Вы просто убедите его, что он должен уехать... - я внимательно смотрел на неё в этот момент, но увы, не мог прочитать выражение её лица. - И через несколько недель он уедет. Прежде чем он это сделает, пусть он, по крайней мере, почувствует себя столь же несчастным, как и я.
Она пересела поближе, глядя на меня.
- Неужели вы так несчастны?
- Постоянно наблюдая за тем, как вы привязаны к этому мальчику, нельзя рассчитывать, что я буду чувствовать что-либо иное... особенно если вспомнить, что вы не можете даже вынести моего близкого присутствия... по крайней мере, с тех пор, как вы сделали то, чего я вас просил не делать.
Она несколько секунд помолчала, глядя в пол, после чего снова посмотрела на меня:
- Мне очень хочется, чтобы вы простили меня за это.
- Я не знаю, Кристина, может быть, я уже это сделал. Я стараюсь вообще не позволять себе думать об этом; и я был бы рад, если бы просто сумел всё забыть, чего я, конечно же, не могу.
Я не мог понять, что на меня нашло, что я вдруг снова заговорил об этом. Я хотел забыть это, как, несомненно, хотела этого и она, - так почему же я вообще стал упоминать об этом? Чтобы помучиться, увидев тень этого воспоминания в её глазах?
- Неужели вы не можете попытаться забыть об этом? Я сделала... ошибку, я не должна была ослушаться вас, но теперь это в прошлом, мы можем...
Она знала, что ничего ещё не прошло, и делать вид, что это не так, было оскорблением для нас обоих.
- Может быть, в тот день, когда вы сможете посмотреть мне в глаза без отвращения или страха, я и смогу начать это забывать, но я не думаю, что это произойдёт когда-нибудь в ближайшем будущем, ведь так? - я уже почти кричал.
Приложив усилия, чтобы успокоиться, я вернулся к органу и наиграл несколько гамм. Едва я начал, как почувствовал её присутствие за своей спиной, страшно напомнившее мне о том недавнем вечере. Я повернулся к ней так быстро, что она сделала шаг назад.
- Даже не думайте, Кристина!
- Вы хотите, чтобы я доказала, что ваше лицо меня не волнует, вот я и докажу.
Непривычные стальные ноты в голосе Кристины настолько захватили меня врасплох, что её рука была уже в нескольких сантиметрах от моего лица, когда я схватил её за запястье, сжав его пальцами, словно в тисках. Даже когда она ахнула, я не сразу отпустил её, находясь во власти своих страхов, своих ненавистных воспоминаний. Только лишь убедившись, что она не попытается сделать это снова, я расслабил руку, после чего она отступила, потирая запястье, что наполнило меня угрызениями совести. Я не собирался причинять ей боль, это было чисто рефлекторное действие, выработанное необходимостью защищаться от гораздо более сильных людей, чем Кристина.
Отредактировано Мышь_полевая (2010-06-15 16:13:26)
)))
Эрик тут действительно хорош: язвительный, саркастичный, но при этом очень ранимый - совсем как в каноне.
