Марти, ты будешь смеяться, но именно токайское я и пила сегодня ночью во время написания главы.

Итак, глава отправлена Хелл, так что все будет. Но потом. А пока...
Песни-настроения.

Тема Эрика:

Венгерка
(Джанго)

Я думал, больше никогда,
Я думал, больше никогда
Не постучишь в моё окно,
Не залетишь нечаянно.

Я думал, больше никогда...
Я думал, к черту, в холода –
Скорей забыться и забыть,
Что, видит Бог, хотел любить...

И вот, однажды, всё совсем не так,
И вот одна пришла она...

Проснитесь, вьюги-холода,
Проснись, июльская жара,
И ты, бездомная Луна,
Скажи, зачем пришла она?

Скажи, зачем пришла она
И у кого украдена?
Какие ж люди дураки –
Жить не могут без тоски.

И вот, однажды, всё совсем не так,
И вот одна ...

Я думал, больше никогда...
Я думал, больше никогда
Не постучишь в моё окно,
Не залетишь нечаянно.

Проснитесь, вьюги-холода!
Проснись, июльская жара!
И ты, бездомная Луна -
Скажи, зачем пришла она?
Проснитесь, вьюги-холода!
Проснись, июльская жара!
И ты, бездомная Луна -
Скажи, куда ушла она...

Ну, что?
Встречайте...
*барабанная дробь*
ТА-ДАМ!!!

"Дон Жуан Торжествующий"

Глава 26, в которой проходит день премьеры оперы «Дон Жуан торжествующий», но оперой день не заканчивается

Проснувшись, я долго лежала, бездумно глядя в потолок. Впереди был долгий день. Долгий и трудный, когда многое должно было решиться. Каюсь, накануне вечером мы грешным делом думали оприходовать остатки коньяка, но удержались – сегодня нам, как никогда, нужна ясная голова.

Перед генеральной репетицией я выловила Мег и отвела в сторонку.

- Слушай, подруга, - я заглянула за угол: Раппно и компания, вроде бы, были достаточно далеко. – Я не знаю, чем кончится этот вечер, поэтому очень прошу, сделай так, как я скажу. Собери свои вещи и материны и отнеси их куда-нибудь – на вокзал или в гостиницу. Так будет вернее. Я еще вчера отнесла свои.

- Так вот где ты пропадала? – понимающе закивала Мег, - На Раппно лица не было, везде тебя искал. Спасибо, Крис, только твое предупреждение запоздало. Мама еще на той неделе все ценные вещи из своих комнат вынесла к дальней родственнице.

- Твоя мама очень мудрая женщина, - прошептала я.

Похоже было, что вся труппа готовится, как минимум, к побегу за границу, потому что в это утро мне встретился с десяток человек с чемоданами. Причем все, как один – с шоколадными ленточками. Еще более удивительным было то, что пока я шла на сцену, мне не встретилось ни одного полицейского в форме. Когда я спросила об этом у Раппно, он промолчал, но его молчание было весьма красноречиво. Кажется, кроме моих сопровождающих, в здании не осталось ни одного полицейского. С другой стороны, какой сейчас от них толк? Жиль тоже не пришел на генеральную репетицию, хотя я думала, что он явится с последними ЦУ. А во время репетиции куда-то делись и мои охранники, один Раппно так же сопровождал меня всюду. В какой-то момент мне даже захотелось дать ему свою ленточку: меня все равно все знают, а ему она, безусловно, поможет сохранить здоровье, а то и жизнь. Потом передумала – слишком велик риск. Он наверняка начнет спрашивать, что да как, и мне вряд ли удастся выкрутиться.

Зато после репетиции, когда я уже прошла до середины коридора, меня осенило, кому точно не помешает моя лента. Желательно на шее.

Пьянджи.

С Эрика станется его придушить, в нынешнем-то состоянии.

Я тронула Раппно за рукав.

- Подождите меня тут, я быстро, - и вернулась обратно.

Нашего тенора удалось выловить на выходе из его гримерной.

- Синьор Пьянджи, - окликнула я, - стойте!

Толстяк повернулся ко мне.

- В чем дело? Кристина, вы что, бежали? Для голоса это неполезно.

- Да погодите вы с голосом. Вот, возьмите, - я развязала ленту.

- Что это? Зачем? – Пьянджи в недоумении повертел ее в руках.

- Оденьте на премьеру. Это очень важно, - выпалила я и оглянулась: не подслушивает ли кто, но коридор был пуст. – И прошу вас… в третьем акте, когда Дон Жуан меняется одеждой с Пассарино, уходите из-за кулис как можно дальше. И как можно быстрее. А лучше – хватайте Карлотту в охапку, все равно у нее в третьем акте арий больше нет, и покиньте Оперу. Пусть она ругается, потом сама же спасибо скажет.

Итальянец сощурился.

- Это… из-за него? Он может выйти?

Я торопливо закивала.

- Он хочет. Выйдет или нет – никто не знает, и я в том числе. Но лучше перестраховаться. Если… ничего не случится, вернетесь.

- Вот что, - медленно произнес Пьянджи, - я скроюсь за занавесом и сразу уйду влево. Если все пойдет, как обычно, я просто появлюсь из боковой кулисы.

- Ладно, так и сделаем.

Он еще раз смерил меня взглядом.

- Не боитесь? Надеетесь, что у вас получится то… что вы задумали?

Я опустила взгляд. Помолчала.

- Не знаю. Пожелайте мне удачи, Убальдо…

Он ничего не ответил. Я развернулась и пошла. На повороте меня догнало негромкое:

- Buona fortuna*.

Перед тем, как уйти к себе, я попросила Раппно стукнуться ко мне за час до начала. В комнате неторопливо разделась, повесила костюм Аминты на спинку стула и прилегла. Учитывая то, что мне предстояло пережить этим вечером, определенно нужны были силы. И сомнительно, что я буду спать сегодня ночью.

Когда раздался стук в дверь, я проснулась мгновенно, будто по будильнику. Набрала ванну, полежала там, пока вода не остыла. Вылезла, посмотрела в зеркало, усилием воли согнала с лица испуганное выражение.

Все. Пора.

Движения стали экономными и быстрыми. Первым делом закрепила на ноге ножны для стилета, которые ла Вирм по моей просьбе подогнал так, чтобы их можно было цеплять не только на руку, но и на пояс, и на бедро. А что, Аминта по сюжету испанка, ей положен кинжал. Оделась, украсила волосы цветком, нанесла грим. Последним надела на левую руку кастет. Теперь я была во всеоружии – во всех возможных смыслах.

Стоя за кулисами, пока разряженная публика постепенно наполняла зал, я украдкой выглянула. Пятая ложа пустовала, напротив, в четвертой сидели директора и комиссар. Пришел руководить охотой, сволочь.

Сзади меня похлопали по плечу. Я обернулась – это был осветитель, которого я запомнила по сходке.

- Все будет хорошо, - ободряюще прошептал он и поправил коричневую ленту на рукаве.

Раппно куда-то делся. Ну, и замечательно, надеюсь, он не пострадает. Теперь каждый за себя, а мне еще предстоит спасти Эрика, пока не знаю от чего, но что это будет нелегким делом – в этом могу поклясться.

Первый акт был самым спокойным. Открывал его, согласно либретто, дуэт Аминты с ее набожным папочкой Гонсало – управляющим латифундии синьора Тенорио, отца Дон Жуана. Папа втирал дочурке, что за благочестивое поведение небеса пошлют ей хорошего жениха. Спасибо, что не ангела. Но сарказм Эрика по поводу некоторых заботливых родителей прямо-таки сочился сквозь текст. Следом появлялся синьор Тенорио, которому управляющий пенял на моральный облик сыночка и подговаривал заняться наставлением сей заблудшей овцы на путь истинный посредством лишения денежного довольствия и написания письма с требованием вернуться в отчий дом. Параллельно хор местных девушек рассказывал о глубине морального разложения Дон Жуана. Судя по всему, разложение было неслабым. Потом Аминта шла в церковь под ручку со своим братцем, распевая о том, как сияет солнышко и поют птички, а в это время появлялся раздосадованный Дон Жуан, жаждущий мести. В его коварных планах уже фигурировало совращение Аминты, как бы она не выглядела, и особенно меня восхищала его детская радость от того, что девушка не оказалась крокодилом. Впрочем, Аминта все равно ответила на его ухаживания презрением (а я в очередной раз получила несказанное удовольствие от зрелища толстенького Пьянджи, вовсю разыгрывающего из себя мачо). И в голове Дон Жуана окончательно созрел дьявольский план.

На этом первый акт кончался.

Я упорхнула за кулису, мимоходом отметив некоторое недоумение в зале. Кое-какие моменты и впрямь звучали… необычно. Но не мне об этом судить – в конце концов, кто у нас композитор? Вот пусть сам и разбирается.

Состояние было странным. Очень хотелось курить, да и руки дрожали. Нервы. Но страх так и не возник. Я снова глянула в зал. Тут и там в проходах торчали люди в штатском – все как на подбор в темной одежде. Я насчитала не меньше тридцати. Рабочие пока не появлялись; их время придет в третьем акте, если раньше меня не хватит удар от того количества адреналина, которое во мне плещется.

Мы не умрем, не имеем права… Угу. Эрик огорчится… Тебе смешно? Конечно, ты-то не умрешь… Как знать. Могу и в дурку загреметь с неврозом, так что хеппи-энд и в моих интересах тоже…

Во втором акте хитроумный испанец подсылал к Аминте своего слугу Пассарино, который должен был изображать набожного и достойного синьора, в чем и преуспел. Очень трогательно, прямо в духе Ростана, Пассарино сыпал цитатами из Библии, поминутно заглядывая в бумажку. А когда Аминта потащила его к папе, и он эту бумажку потерял… Пожалуй, надо подбросить Эрику идею о том, что ему стоит писать комедии – такой талант пропадает! Впрочем, хиханьки кончились довольно скоро. Когда брата Аминты за каким-то бесом понесло на кладбище, и он подслушал разговор Пассарино и Дон Жуана. Само собой, незадачливого шпиона раскрыли и, недолго думая, грохнули. Правда, за этим с третьей стороны наблюдал местный юродивый, единственное предназначение которого заключалось в обнародовании факта преступления в начале третьего акта. На другой день полдеревни сетовало, куда запропастился брат Аминты, а сама девушка принимала «жениха», который принес ей колечко, причем специально оговаривалось, что оно дешевое и насквозь фальшивое, но девушка слишком доверчивая, и не отличает бриллианты от стекляшек. Я почему-то всякий раз в этот момент вспоминала Рауля – видимо, таким образом, Эрик и по нему проехался. В конце действия Дон Жуан писал Аминте проникновенное письмо от имени Пассарино, приглашая ее в дом синьора Тенорио («на экскурсию», - добавляла я про себя, старательно утешая «папу», обеспокоенного пропажей сыночка). Писал он, язвительно посмеиваясь и приговаривая, какие все бабы дуры, а самые красивые пассажи зачитывал шушере, которую привез с собой в отчий дом. Заканчивался второй акт тем, что Дон Жуан указывал синьору Тенорио на то, что его управляющий горазд давать советы другим, а сам не в состоянии уследить за собственными отпрысками, в чем и предлагал отцу убедиться, навестив его покои ближе к ночи.

Пока Пьянджи весьма неплохо изображал циничного гада, я перемещалась за кулисами, проводя, если так можно выразиться, рекогносцировку войск. Здесь тоже шныряли незнакомцы в штатском, но ла Вирм, ради такого случая покинувший мастерскую, жестом показал, что все держит под контролем. В зал постепенно проникали рабочие сцены. Кажется, Жиль занервничал – ему сверху были видны все передвижения. Ничего, ему полезно. Не один он такой умный.

В перерыве перед третьим актом я подошла к Пьянджи. Он как раз повязывал ленту.

- Как договорились, - я умоляюще взглянула на него. – Берегите себя.

Тут в отдалении мелькнула знакомая шляпа, и я помчалась туда.

- Раппно, Раппно, стойте.

Полицейский остановился.

- Найдите что-нибудь коричневое, любой кусок ткани, и повяжите на шляпу. Я прошу вас.

Раппно окинул меня внимательным взглядом и вдруг вынул из кармана широкую ленту.

- Такая сойдет?

Я замерла. Сомнений не было – он знал о предстоящем срыве операции. Но ничего не сделал, иначе всех заговорщиков давно бы схватили.

- Д-да, сойдет, - пролепетала я.

Раппно снял шляпу и протянул мне.

- Повяжешь?

Мы уже на «ты»? Хотя… после всего можно и на «ты». Я несколько раз обернула полосу шелка вокруг тульи и завязала морским узлом.

- Держи.

Раппно надел шляпу и щелчком сдвинул ее на затылок.

- Спасибо, Кристина. И удачи.

Я так и не поняла, благодарил он меня за повязанную ленту или за то, что я решилась его предупредить.

Начался третий акт.

В голове была звенящая пустота. Спроси сейчас кто-нибудь, как меня зовут – не вспомнила бы. Я была Аминтой и цеплялась за этот образ, как одержимая. Иначе бы точно рухнула в истерике прямо на сцене.

Итак, Аминта получила любовное послание будто бы от Пассарино и усвистела на свидание. Тем временем в неглубокой могиле на кладбище обнаружили тело ее брата, юродивый обнародовал свою информационную «бомбу», и толпа крестьян во главе с безутешным отцом отправилась к резиденции синьора Тенорио.

Вот и сцена в доме у Дон Жуана. Вряд ли почтеннейшая публика увидит конец оперы. Жаль.

Я стояла в правой кулисе, наблюдая, как Пьянджи меняется плащами, напяливает маску и уходит за занавес.

Возврата нет.

Я выдохнула, вздернула подбородок и, шлепая босыми пятками по доскам, вышла на авансцену.

В то время как Аминта разливалась о предчувствии любви, я мельком бросила взгляд в четвертую ложу. Комиссар на что-то злился: перегнулся через перила, рискуя вывалиться в партер, и сверлил взглядом… о, нет – пятую ложу. Я посмотрела туда же – и остолбенела, едва не забыв слова. В пятой ложе сидел Рауль.

Как он сюда проник? Ему же запрещено… Впрочем, нет ничего удивительного, если учесть, что Жиль снял все кордоны. А купить через третьи руки билет в девятнадцатом веке навряд ли сложнее, нежели в двадцать первом. Но пусть его сидит, не он тут сегодня главный, и ничем не сможет помешать.

Я допела вступление и села на ступени у фальшивых языков пламени, теребя несчастную розу. Позади раздался голос. Я затрепетала. Не оборачиваться… не оборачиваться… Теперь можно.

Боже, как он прекрасен… Я знаю. Я давно тебе говорила… Неужели никто не замечает, что это не Пьянджи? Как их можно спутать?.. А ты посмотри на кордебалет… А Эрик? Он не понимает, какой он?.. Он не видит. Помнишь – красота в глазах смотрящего... Мы смотрим… мы слушаем… хорошо ли нам слышно?..

Мы следили за ним из-под полуопущенных ресниц. В его глазах не было ни тоски, ни боли – лишь страсть. Это был не Эрик.

Это был Дон Жуан.

Я медленно поднялась ему навстречу. Нас было двое, и ничто больше не имело значения.

Он обошел меня по дуге и вдруг – резкое движение – он так близко… его рука на моей шее, и ее изгиб уверенно ложится в его ладонь. Между нами – только слова и адский огонь, стекающий с его пальцев, когда он проводит ими по всей длине моей руки, от плеча до запястья с легкомысленным браслетом.

Как он может так петь? Для нас, все это для нас… Не спрашивай... Я... мы… Нет нас, ничего нет. Это Аминта тает воском под руками умелого любовника, коварного соблазнителя. Он воплощение всего, что когда-либо рождалось в нашей фантазии, порождение самых глубоко скрываемых тайн. Мы говорим с ним на языке тела, мы отвечаем ему… Мы отвечаем: «Да»…

Дон Жуан закончил свою часть и посмотрел вверх, на пятую ложу. По его лицу пробежала легкая тень. Я запела, вкладывая всю душу в пламенные строки. Взгляд Дон Жуана потемнел от сдерживаемого желания, рот приоткрылся, дыхание участилось. Мы ощущали власть над ним – всю власть, какую только может иметь женщина над безумно влюбленным в нее мужчиной. Мы поднимались по лестницам, не сводя друг с друга глаз.

Финальный дуэт, и мои ладони упираются ему в живот, как тогда ночью… Разворот – и вот он сжимает меня в объятиях, и его жаркое дыхание щекочет и опаляет кожу на затылке. Он ведет мою руку вверх, до ложбинки меж ключицами… И мы умолкаем. Наша песенка спета.

Эрик перебирает мои волосы, касается кончиками пальцев линии подбородка… Другая рука сжимает мою кисть. Я знаю наперед все, что он скажет. И еще я наконец вспоминаю, что пора давать сигнал. Надеюсь, Рауль не пострадает: как бы то ни было, зла я ему не желаю.

Эрик поворачивает меня лицом к себе, бережно держит мою руку в ладонях.

- Кристина… - голос Эрика звенит от напряжения. – Кристина. Сегодня важный день, может быть, самый главный день в моей жизни – день моей смерти. Молчи, не возражай. Смерть уже ждет меня, потирая в предвкушении костлявые длани. Мне столько нужно сказать тебе. Слова переполняют мое сердце… Все, что только есть у меня, я отдам тебе, а примешь ли ты – я не узнаю. Пусть я этого не увижу, Господи, пусть я не узнаю, как ты перешагнешь через мою музыку, через мою любовь! Да, я люблю тебя. Это странно, верно? Странен и смешон призрак, осмелившийся полюбить женщину. Прекрасную женщину. Но я люблю… Мысли путаются. Какая мука! И какая же радость! Я сказал, наконец сказал тебе! Ты слышишь? Не важно. Я все в тебе люблю. Твое лицо, твои руки, твои глаза, твою удивительную и прекрасную душу. Как легко эти слова срываются с моих губ! А еще недавно я не смел отпустить их на волю… Как я счастлив сейчас, когда ты смотришь на меня, смотришь без отвращенья… Пускай хоть смерть будет счастливой. И я благодарен небу за то, что встретил тебя. Кем бы я был без тебя? Мне пророчат адское пламя, но я знаю, какой щит выставлю перед собой, о чем расскажу сегодня вечером в гостях у бога. Я скажу ему, что успел познать его на земле. Потому что он сам так сказал. Потому что вот она – любовь.

Сказал… Сказал… Как сказал!.. И это навсегда… Пусть мы умрем, но это было… Это было в нашей жизни, это есть и будет в нас отныне. Ровное и яркое пламя любви, неугасимое, искреннее… Истинное. Пусть будет так всегда. Надо ответить ему…
Поздно.

И мы понимаем, что нет времени на ответ, потому что сзади в нас направлены дула пистолетов и, возможно, ружей. И нас убьют раньше, чем мы ответим, если только не вмешаются наши друзья. Потом, потом, Эрик.

Прости меня.

Я ловлю его взгляд, из моих глаз льются слезы, я утираю их – зрение мне ох как понадобится. Отворачиваюсь от него, словно по живому отрывая от себя кусок кожи. Набираю в легкие побольше воздуха:

- Призрак в пятой ложе!!!!!

Крик перепуганной птицей мечется под куполом, и все взоры устремляются в пятую ложу. Этих мгновений достаточно, чтобы в партере начали вспыхивать драка за дракой. Замечательно. Большая часть полицейских обезврежена. В зале начинается паника, Жиль беснуется в своей ложе, грозит кому-то кулаком… За кулисами, кажется, тоже какая-то возня.

Краем глаза скорее угадываю, чем улавливаю движение слева. Поворачиваю голову – и натыкаюсь на стальной прищур полицейского сквозь перекрестье прицела.

Он нас убьет.

Вот прямо сейчас.

Не хочу!!!

Нет!

Мы должны сказать… мы умрем… прямо сейчас… нет, нет, не хочу... нужно, чтобы он знал… мы встретимся там… возродимся… мы обязательно вернемся… не можем не вернуться, иначе нечестно, несправедливо… он должен знать… Эрик, я тебя люблю.

Он должен знать.

Время удлиняется, стремясь к бесконечности, и глохнут звуки, и расплывается бесформенным пятном ткань реальности.

Внутри меня поднимается горячая волна, сметая все наносное, и две личности сливаются в одну, и нет больше никаких «мы».

Есть я.

И я снова поворачиваюсь к нему.

- Эрик! – перекрикиваю я гвалт внизу, - Ты не умрешь сегодня! Я люблю тебя! Слышишь? Я – тебя – люблю! Не как друга или учителя. Как только женщина может любить мужчину. Я тебя люблю…

Он смотрит с недоверием. Еще бы! Столько лет считать, что его нельзя любить, а тут я…

- Любишь? – губы кривит горькая усмешка, в глазах вновь смертная тоска. – И это – тоже?

И Эрик вдруг срывает маску и парик.

Они летят с моста на сцену, и я невольно провожаю их взглядом. Снова смотрю на Эрика. Долго смотрю – мне кажется, что долго, - но это занимает пару секунд.

- Я все в тебе люблю, - повторяю я его слова. – Я люблю тебя, Эрик. Какой ты есть, я люблю тебя.

Я недоумеваю, почему мы еще живы, и тут звуки из внешнего мира прорывают блокаду. Из-за чего все так отчаянно кричат? Я оглядываюсь – и вижу летящую прямо в нас сверкающую люстру. Первая мысль – это не мы. Но кто? Неважно. Мы должны выжить.

Эрик застыл в ступоре – настолько его потрясли мои слова. Значит, действовать буду я. Я кидаюсь к нему, обхватываю руками, тяну на себя, поворачиваю, вжимаюсь в его тело, и изо всех сил бью ногой по рычагу, больно ушибив босые пальцы.

Мы падаем в раскрывшийся люк, и в последнюю секунду что-то обжигает правый бок, но мы уже пролетаем сквозь отверстие в сцене…

И ад разверзся над нами.

___________________________
* Удачи! (ит.)

Отредактировано Lupa (2011-06-29 03:45:28)

Люди, а название главы никто не читает, нэ?
Кто вам сказал, что это - последняя глава?
Я сказала, что пишу ФИНАЛ. А сколько в нем глав - не уточняла.

ЗЫ: До следующей главы тоже вполне может пройти... несколько дней.  :ton:

Отредактировано Lupa (2010-05-29 17:54:35)