2.
Он никогда не мог постичь до конца, отчего этот сон вызывал в нём не только скорбь и гнев, но и радость. Может быть, оттого, что хотя бы минуту он снова был жив, он был невредим, и он был свободен, и он был… ребёнком. Совсем маленьким мальчиком, ещё не державшим в руках воинского оружия, а лишь деревянную сабельку, и повелевавшим не ратями, а полудюжиной оловянных солдатиков – но уже умевшим держаться в седле и молча проглатывать слёзы обиды и боли. Мальчики не плачут. Мальчики не жалуются. Особенно, если этих мальчиков зовут сыновьями Дракона…
Так вновь, просыпаясь, вспомнил он своё прозвище – прозвище, которое с детства любил больше имени, данного ему при крещении. Сын Дракона. Драконёнок. Дракула.
***
Он уже и не помнил, когда впервые услышал его. Кажется, оно звучало за его спиной всегда. Только сначала его произносили без страха. Проезжал ли он в открытой карете или скакал верхом бок о бок с отцом, или просто проходил мимо воинов или слуг, он всегда улавливал за собой почтительный шёпот:
- Два Влада… Дракул и Дракула…
Для него, едва начавшего познавать этот мир, все слова и вещи были ещё живыми, как люди. Он с восхищением гладил вышитый матушкой символ отцовского Ордена – дракона с крестом на спине, пожирающего полумесяц – и засыпал её вопросами:
- Отца называют Драконом. Он взаправдашний дракон?.. А где его крылья?.. Он тоже может летать?.. А он умеет изрыгать пламя?
Матушка с улыбкой отвечала, что его отец – человек, а Драконом его называют оттого, что он сильный и смелый. И что ему не нужны крылья, ибо он самый ловкий наездник в Валахии и легко обгонит на коне любого дракона. И пламя пускать ему не нужно – он всех врагов в один миг изрубит мечами.
- А я смогу обернуться драконом и летать в небе?
- Нет, если только во сне, сынок. Но ты можешь вырасти и стать храбрым воином, как твой отец.
- И как Фэт-Фрумос?
- И как Фэт-Фрумос.
Он задумывался, вспоминая любимую сказку, и задавал такой простой вопрос:
- Матушка, а ведь Фэт-Фрумос бился со змеем-драконом. Тот дракон был плохой?..
Взрослея, мы перестаём верить в сказки. А зря. Потому что иногда они становятся явью. Он вырос-таки в молодца Фэт-Фрумоса, и стал ещё лучшим наездником, чем отец, и истребил целые армии недругов. И даже отыскал свою Иляну-Косынзяну... Но только не смог увезти её из заморской страны. Ибо к этому времени сам уже превратился в дракона. Правда, пламя изрыгать он так и не научился. Летучим мышам этого не дано.
Зато они умеют летать.
***
Прозвание это носили шестеро в его роду. Но только к нему оно приросло навечно. Даже родные, изменяя это слово на все лады, называли его Дракулой чаще, чем Владом.
- Ну, иди, попробуй одолеть меня, драконёнок! – поддразнивал его старший брат.
- Отличный удар, драконыш, - одобрял отец.
- Храбрый ты наш дракончик! – трепала его кудрявые волосы матушка.
Но ведь Мирча-то был старшим сыном Дракона. И был ещё ловчее, сильней и храбрее. Наследник своего отца. Почему же Дракулой чаще звали его? Может быть, потому, что Мирча меньше думал о невозможном. Брат не мечтал победить в разы превосходящую его армию. Брат не пытался за пару лет искоренить на своей земле междоусобицы, воровство и прелюбодеяния. Брат не грезил о полётах над землёй.
А он не только дерзнул – он сумел. Да, через кровь и страх. Но всё-таки у него получилось. Сначала он одолел внутренних врагов своих, потом – иноземных. Пережил навет и пленение, но с прежним рвением вернулся и продолжил дело своё. А потом его подло, внезапно убили. А он и с этим не смирился и одолел саму смерть.
Что же сетовать, что победа досталась жестокой ценой?
***
А жили они все в доме богатом, но уютном, без излишней пышности, с вещами добротными, которые любишь брать в руки и которые не боишься разбить. С могучими стенами и небольшими окнами. Обычный трёхэтажный дом на самой обыкновенной Кузнечной улице, возле ратуши. В таком маленьком и таком прекрасном городе, вознёсшемся на холме к лучезарному небу. Посреди безбрежного моря лесов, наплывавшего на город волнами горных хребтов, словно укутанных в зелёные каракулевые шубы – моря с островами золотых полей и крохотных деревушек с яблоневыми садами. Они до сих пор тревожили его память, эти тенистые сады с краснощёкими яблоками, висевшими у самой земли. И он до сих пор ждал его, этот город, переживший землетрясения и сражения, своих и иноземных правителей, но оставшийся почти неизменным. Одна из немногих опор его. Город детства. Отчизна. Его Сигишоара.
До своей гибели он не так крепко любил Трансильванию, как Валахию, и ближе родного города ему был Тырговиште. И лишь в его посмертных скитаниях, на чужбине, Сигишоара затмила в его памяти все. И он не раз возвращался к ней. Но уже не мог полюбоваться ею днём, во всей красоте. Только ночью. Или же в сумерках.
«Слушайте же все и разумейте,
Знайте – так Господь повелевает:
Кто на небе был хоть раз до смерти,
Мёртв, туда не сразу попадает!»*
Так сказал один чужестранный поэт. В его жизни всё же был земной рай. Он был на небесах - там, в своей Сигишоаре.
***
Солнечные, далёкие дни... Все были живы, все были здоровы, все были рядом с ним: и строгий, с такими надёжными и сильными руками отец, и неугомонный, бесстрашный брат Мирча, и матушка, самая добрая и любящая на свете, с чарующим, сказочным именем Снежна. Были, были, были…
Может, и не кара вовсе то, что случилось с ним, может, он оставлен на земле именно затем, чтобы дожить за них их рано оборвавшиеся жизни. За матушку, не проводившую на первый турнир своих сыновей. За отца, зарубленного боярами. За Мирчу, ослеплённого и похороненного заживо, за неродившихся его детей и внуков. За сына Михню, злодейски убитого в церкви. И за всех тех, кому не довелось жить в свободной Валахии. Может быть, за тех даже, кого он казнил. Может, даже за те тысячи турецких воинов, которых истребил он и его армия.
Один Господь ведает, что есть зло и что благо. А он поступал по разумению своему. И не унижался до оправданий – справедливо ли упрекали его или очерняли перед всем миром.
И отвечать будет лишь перед Богом.
___________
* Адам Мицкевич. Дзяды (пер. Л. Мартынова)
Отредактировано amargo (2011-10-12 07:27:02)