Кастельмор
Пану Сапковскому…

Мизерикордия приподнялся в седле, напряг луженую глотку; ребенок, чумазый пастушонок, которого он крепко зажал под мышкой, от страха не смел даже всхлипывать. Тонкий щенячий скулеж, от которого сводило кислятиной  скулы, доносился со всех сторон – остальные ватажники, чуть более двух десятков человек, тоже держали детей, посадив их на конские холки. Факелы у дома префекта празднично полыхали.
- Адемаро! Черт бы тебя побрал, законник, у меня нет времени торчать здесь всю ночь напролет! Выдай девку, и мы отпустим головастиков!
Подобные выкрики, обильно приправленные божбой и проклятиями, доносились до засевшего за стенами усадьбы префекта каждые две минуты. Не успевал ещё Мизерикордия раскрыть рта, как префект уже начинал нервически подергивать губой – впрочем, не потому, что требования Мизерикордии ему так уж сильно докучали: префект просто знал, что к голосу варнака немедленно присоединятся просьбы другого человека. Префект почесывал подбородок, мялся, грозно сверкал очами, но ни на что не мог решиться, хотя обе осаждавшие его стороны в полном согласии хотели только одного; однако префект блюл интересы третьей, временно (и весьма некстати) отсутствующей стороны.
- Адемаро, старый пес! Нам недосуг! Да и ребятишки уже портки обмочили!
Скандал мог затянуться - штурмовать отлично экипированный гарнизон личной охраны префекта бандиты не дерзали. Префект колебался: заставлять ждать этих разбойников, это всем было известно, слишком опасно. И всё же собственные соображения префекта одерживали верх. Метания мысли были воистину мучительны, но префект сносил ниспосланные ему испытания без жалоб.
- Адемаро!
- Мессир префект!
Тщетно дожидавшийся появления префекта на балконе особняка, Мизерикордия подмигнул одному из своих конных спутников: тот уронил своего мальчонку на землю, под копыта лошади, обрушил с высоты удар хлыста. Громкий хлопок, пришедшийся по земле, а не по живому телу, взметнул мелкую дорожную пыль, неприятно отозвался в вечернем воздухе. Ребенок зашелся в истерическом плаче.
- Адемаро!
- Мессир префект!
Префект закусил прыгавшую губу, но смотрел прямо перед собой: он не позволит вертеть особой представителя власти, точно балаганной марионеткой. Он ни за что не позволит совершиться величайшей глупости, на которую его пытаются толкнуть жестокие внешние обстоятельства. Он будет тверд и непреклонен, как и подобает облеченному ответственностью за Брендаìлль мужу. Он не поддастся. Ни за что!
- Ох, мессир…
- Вы – моя будущая невестка, сударыня. 
- Ох, мессир! 
- Не перебивайте!  Вы – моя будущая невестка, поэтому я отвечаю за вас перед своим сыном. Если по возвращении Виго не найдет вас в том виде, здравии и расположении духа, в каком оставлял на моё попечение, мне будет нелегко найти оправдание столь вопиющей небрежной халатности, забвению родительского долга…
- Ох, мессир!
- … поэтому сидите, сударыня, и не обращайте на весь этот уличный сброд внимания – поскулят и разойдутся. Не хотите ли к чаю печенья?
- Они захватили школу, мессир, увели детей и теперь угрожают нам их гибелью, а вы…
- Право, сегодня моей кухарке особенно удались булочки с корицей – отведайте. Пальчики оближешь!
- Адемаро! – взревел Мизерикордия так, что на столике зазвенел фарфоровый чайный сервиз.  Префект поднял глаза – дверь, ведущая из гостиной в коридор, хлопнула, снова заставив изящные чашечки мелко дрожать.
***
Они торопились – стащили с седла свою добычу, подгоняя, поволокли в дом. Это была усадьба богатого мельника, в полутора лье от Брендалля.  Люди Мизерикордии уже успели расположиться там лагерем: запалили костры, выставили охрану. Из настежь распахнутых окон лился свет – по-видимому, зажгли все светильники, какие смогли отыскать.
Внутри дома, на громадном обеденном столе, на расстеленных одеялах, лежал молодой мужчина. Приторное зловоние густо пропитывало воздух, будто поблизости кто-то несколько жарких дней кряду гнил заживо. У стола на трехногом табурете сидел щуплый паренек с невыразительным прыщавым лицом, без куртки, в одной только рубахе с закатанными выше локтя рукавами; он вскочил с места и жадно кинулся навстречу вошедшим.
- Ну что он? – опередил задать вопрос Мизерикордия.
Парень ответил неожиданно низким сиплым голосом:
- Сделал разрез, пробовал выдавить дурную кровь.
- И что? – с неподдельной заинтересованностью спросил Мизерикордия.
- Жижа брызнула, да и только – там и гной, и грязь, и всё что хочешь. Неудачная была мысль. А у вас что?
Мизерикордия вытолкнул вперед выторгованную у префекта особу:
- Всё, что смогли достать. И приспичило же ему загибаться в такой глухомани, где даже приличного кабака не сыщешь, не то что нужного человечишку, - и он смачно сплюнул через плечо на чистый пол.   
- И это сойдет! – парень презрительно смерил привезенный товар ожесточенным взглядом. – Подь сюда! Видишь? Это наш достоуважаемый атаман Теобальд по прозвищу Мечник Бритва. Его надо вылечить. Не справишься – повесим, не будь я Лео Шторм, вон на той березе у забора. Это в лучшем случае, если хотя бы должное старание проявишь. А будешь юлить да оттягивать врачевание – мы тебе устроим… серу и жупел. Ясно? – получив в ответ покорный кивок, он продолжил: - А вы идите пока на двор, без вас дышать в хате нечем. Быстро!
Мизерикордию и остальных набившихся в горницу как ветром сдуло. В тишине наконец стало различимо дыхание лежавшего на столе – слабое, с сапом. Будь он лошадью, его давно бы пришибли из жалости. Сапоги у него с ног заблаговременно стащили, портянки тоже; левая штанина была распорота до самого бедра, приоткрывая потрясавшую любое человеческое воображение рану: черно-синяя, сочившаяся из многочисленных нарывов желтой сукровицей, с разбухшими, словно корабельные канаты, венами, которые оплетали голень узлами. Прямо на глазах лопалась та или иная налившаяся мерзким содержимым язва, и кожа вокруг этого места начинала расползаться лоскутами, как размокшая бумага. Синева распространялась всё выше, захватывая ещё здоровые участки плоти с быстротой огня, пожирающего сухое дерево. Ниже колена шел ровный прямой разрез не меньше пяди длиной – с его краев капала перемешанная с гнойными выделениями кровь. Подстилка под больной ногой насквозь промокла и была испещрена клейкими белыми пятнами. 
- Видишь, какая хвороба на нашего атамана напала?  - тихо и угрожающе произнес парень. – Яд это. Сепса укусил.
Я воззрилась на этого доморощенного коновала: где они умудрились отыскать сепса? Вид ведь практически исчез. Не то чтобы  в природе, в частных заповедниках и зверинцах его не найти. Есть, правда, у младшего дель Рэя. Что же, этот подыхающий от «хворобы» гулял себе, гулял и наткнулся на сепса? Очччень интересно!   
- Любуешься, голуба? А ты не пялься, а дело делай.
Недвусмысленная угроза. Им нужен лекарь? Придется изображать из себя опытного врача. Главное, побольше въедливых вопросов и поменьше точных ответов.
- Как давно у него отравление?
- С нынешнего рассвета.
- Он так долго протянул? Это точно был сепс?
- Молоденький зверек – сопляк ещё. Клычочки всего-то с мой указательный палец величиной, - мне был наглядно продемонстрирован вышеупомянутый палец – для сличения и построения объективной научной картины. Ах, предлагали ведь мне в Куп-де-Грасе в благотворительных целях поработать в госпитале Святого Сердца – за кров, харчи и мизерное жалованье. Сейчас бы как никогда пригодилось…
- А воняет он отчего? – задала я принципиально врачебный вопрос.
Ответом мне был выразительный взгляд и легкий ободряющий подзатыльник. Неслышно вздохнув, я отправилась к столу проделать то, что обычно вытворяют с пациентами все доктора в первую очередь: прослушать сердце, пощупать лоб.
Сердце у атамана билось бешено и неровно – коли гнать таким аллюром, надолго его не хватит. Да и жаром веяло как от раскаленной печки. Мне всё больше было непонятно, как же он дожил-то до заката. «Физиологус» я читала, и не так давно, так что повадки сепсов себе неплохо представляла. 
А вот лицо у него оказалось приятное – по виду и не скажешь, что та ещё в душе сволочь. Наслышана я об атамане Бритве, да ещё с какой гадкой стороны наслышана… Овальная физиономия (теперь изжелта-бледная и покрытая испариной), порядком для глаз привлекательная, светлые кудри, прилипшие ко лбу, аккуратные брови… Люблю я, когда у мужчины в бровях не лес с подлеском, а ровная поросль.
- Что, спасешь его, ведунья?
Ну не могла же я прямо сказать, что хотя действительно являюсь ведуньей, но это не одно и то же, что знахарка или ворожея.  У меня только одна, весьма узкая, специализация, а эти невежды, наверное, всерьез полагают, что стоит мне наложить белы руки – и больные исцелятся, хромые запляшут, слепые прозреют. Зачем я вообще поехала с ними? Отсиделась бы у префекта за толстыми стенами, попивая чаек с печеньем. Ничего бы они ребятишкам не сделали, я это знаю, и Адемаро знает, так только –  грозились. Просто я не выдержала бы детского визга, вот в чем всё дело. Да, дело всё в моей абсолютной бесхребетности. Впрочем, никогда не угадаешь, что придет в голову озверевшим от горя наемникам, а риск обходится порой слишком дорого… Проще было поехать.
Честно говоря, и опасности-то нет почти никакой. Повесят они меня, как же! Ха, держите меня семеро. Я тоже не дура какая, имею один фокус про запас – в целях охранения личной безопасности.  Только сил и сосредоточенности он требует агромадных, с налету это не сразу исполнишь, так что трюк я держала на самый крайний смертный случай. Даже забавно было бы поглядеть, как они рты поразевают. Грозные, с оружием, ездят ватагой и никого не боятся. Ничего, ещё забоятся…
Действовать, однако же, как-то надо было, коли приехала. Власти меня за это не похвалят, а Церковь (под рукой) осудит. Но мне их, разбойничков-наемничков, стало жаль. Всех сразу и очень сильно. Зачем-то они ведь мчались сломя голову в ближайший городок, префекта шантажировали, всю общественность на ноги всколыхнули – куда проще было дать Теобальду Мечнику подохнуть себе с миром, выбрать нового главаря или же разойтись на все четыре стороны. А они жаждут спасти его. И за ценой, как я думаю, не постоят. Значит, дорожат им?  Привязаны? Уважают?
- Что скажешь, лекарка? Есть надежда?
Совсем забыла, что не одна нахожусь у одра скорби. Сделала умное лицо. Хмыкнула выразительно. Но промолчала.
Парень помялся и вдруг выпалил:
- Может, прирезать его к чертовой матери, чтоб не мучался? Смотреть же тошно.
Я, понятное дело, – в оторопь, но возразила:
- Прирезать всегда успеется. Погоди, надо с мыслями собраться.
Он вспылил, даже ногами затопал – не шутил:
- Пока ты тут мозгуешь, он мается понапрасну. Много часов уже! Раньше стонал, пока силы были. Чуть не криком кричал. Говори уж – да или нет?
Думала я, тут его правда, уже предостаточно. Следовало решаться на что-нибудь. Жалость? Сострадание? Помогут ли? С моими чудовищами только это и срабатывало, но он-то – он-то человек. По виду, по крайности. По нраву - не уверена. Мда…
- Ну! – прикрикнул он.
Я наклонилась к умирающему лицу – круги под глазами синющие, как у вурдалака, изо рта смрадное дыхание, губы потрескались, запеклись. До утра не дотянет, это я сразу сказать могу,  и без госпиталя в Куп-де-Грасе. Довольно, настрадался. Всему своя мера и свой предел – убить его надо поскорей. Только… отчего бы не попробовать? Доброе дело – для кого его ни сотвори, добрым делом так и останется. Опять же научный эксперимент проведу для развития своей профессии. Говорят, когда-то чудищ расколдовывали лишь на пороге смерти: сначала наносили страшную рану и перед последним ударом сердца целовали, чтоб поднялось затем чудище живым и здоровым, во образе человеческом. Знахарки, по слухам, тоже иногда хвори лобзанием лечат. Ненадежный способ, но когда нужда за плечом… Я зажмурилась (так легче сосредоточиться) и поцеловала его в губы. Как обычно, не дольше мига, короче вспышки. Как всех своих чудовищ целовала. И всё – больше я ничего для Теобальда Мечника Бритвы предпринять не могла.
- Готово! – объявила я, распрямляясь.
Парень уставился на меня со злобой, ажно задохнулся:
- Ты что, спятила? Что это за лечение?!
Я резко осадила его (прости мне, Господи!):
- Ты что-нибудь в ведовстве понимаешь, деревенщина? Вот и заткни пасть, а то из неё луковой похлебкой несет.
Он замолчал, но так на меня покосился – любимое ухо даю на отсечение, что вспомнил о березе у забора. Ишь размечтался! Руки коротки, любезнейший. Я приволокла для себя табурет, села к столу, взяла скрюченную от боли сухотную лапку атамана в свои ладони (кто-то мне однажды сказал, что с больным у врачевателя должны установится постоянные биотоки) и приготовилась бдить всю бессонную ночь напролет.
***
Мой грех, но задремала я. Почуяв слабое подергивание в своей ладошке, открыла глаза и зевнула, щелкнув челюстью. Была ещё благословенная ночная темень. А больной-то мой, батюшки святы, неожиданно очнулся и теперь щурился на меня воспаленными красными глазищами.
Не-будь-он-Лео-Шторм дрых без просыпу на лавке у окна. Я, не выпуская иссохшей ручонки болящего, извернулась и пнула ложе сна. Шторм тут же проворно вскочил и, даже не продравши глаз, бросился осматривать атамана.
- Живехонек! – восхитился этот коновал. – В себя пришел!
Я пожала плечиками:
- А ты чего ждал? Я же ведунья. Дай мне умыться и отпусти домой.
Нужно было пользоваться всеобщим ликованием, ведь с минуты на минуту больной мог всё-таки отдать концы в воду. Пока Шторм, слабо соображая со сна, пошлепал просить приятелей отвезти меня туда, откуда взяли, я наскоро оглядела атамана – был он ни жив ни мертв, аккурат на самом на распутье присел усталый дух перевести. Пора было мне уносить ноги, ох, пора. К префекту меня вернули с помпой – сопровождал меня конный эскорт из аж одного провожатого и фунт серебра чистоганом, насильно рассованный по моим карманам.
***
Поутру того же многотрудного дня меня без церемоний растолкала служанка и немедля доложила, что еще ночью, в мое отсутствие,  вернулся молодой хозяин, и сейчас меня ждут в кабинете префекта. К возвращению сына Адемаро я отнеслась почти равнодушно, разве что подосадовала о том, что мой сон прервали ради какой-то бессмысленной аудиенции. Подождал бы пока я сама проснусь, ничего бы с ним не случилось.
Лица у отца и сына были одинаково постные, лошадиные, словно перед исповедью. Я чуток оторопела.
- Доброе утро, мессиры…
Приветствие буквально застряло у меня в пересохшем со сна горле, когда я увидела, с каким выражением переглянулись эти двое родственничков.
- Что-нибудь случилось? – спросила я как можно более безучастно. Подумаешь, что вчера я геройски спасла их от гнева наемничьей вольницы – так я ведь только этим (творением бескорыстных добрых  деяний то есть) и занимаюсь без передышки. Нет чтоб посочувствовать хрупкой героической девушке, дать отоспаться… чаю предложить, на худой конец!
- Случилось, демозель, - с нажимом произнес длинноносый Виго. А ведь в его обыкновении было называть меня запросто по имени. Хамло некуртуазное. – Случилось. Как сообщил мне отец, вчера к ночи вы направились прочь из города в сопровождении некоего Мизерикордии?
- Совершенно верно, - я с трудом сдерживала отчаянное сердцебиение. Что мне грозит? К чему этот прокурорский тон? Я –  женщина, существо нежное, я и запаниковать могу. Контроль над собой потерять, в конце-то концов!
- Чтобы помочь бандиту Теобальду из Клерво, более известному под прозвищем Мечник Бритва, - чугунным голосом припечатал мой богоданный жених.
- Откуда он родом, мне неведомо – из Клерво ли или из самой Кьярры. И мне тут сказали осведомленные люди, что он давно получил амнистию и теперь честно служит короне и государству в качестве  военного наемника. Имеет боевые награды и звание капитана имперских войск, между прочим, и вообще на хорошем счету у монархии.
Виго махнул рукой:
- Это не имеет значения. Но вы всё-таки вылечили его – молчите, демозель! – иначе эти разбойники не отпустили бы вас. Тем самым вы нанесли величайший вред…
- Чтооо?! – заорала я так, что от неожиданности сын префекта чуть присел. Вот так с ними со всеми надо, чтобы знали и помнили своё место. Терпеть не могу, когда мне начинают наставления читать! – Так поступить  велел мне мой долг христианки, и не говорите, мессиры,  будто помогать ближнему – преступно! Вас-то, мессир мой жених, здесь не было, когда они налетели, подобно вихрю, угрожая смертью невинным детишкам! Не вам  и о сложившейся ситуации судить!
На защиту чада грудью ринулся сам Адемаро:
- Молчи, стерва! Ноги твоей отныне не будет  в нашем честном доме!  Пшла вон, потаскуха!
Я тут же успокоилась. Ну, повздорили, погорячились, с кем не бывает, но скандал скандалом, а помолвка в церкви помолвкой в церкви. Это что ж такое делается, а? Моё обеспеченное будущее в один миг рухнуло мне прямо на голову. Господи, я ведь делать толком  ничего не умею! Кто будет меня кормить и обеспечивать благами жизни? Как-то раньше предполагалось, что эту роль возьмет на себя Виго аэп Адемар, но теперь… А как же моё замужество?
- А как же моё замужество?
Префект налился брусничным багрянцем:
- Никогда – слышишь ты, мужичка! – никогда префекты Брендалля не смешают свою кровь с вонючей жижей, текущей в жилах предательницы и ведьмы! 
Это они не смешают кровь?! Да я сама ни за какие сокровища не выйду замуж за отпрыска их семейства! Неблагодарные. Хорошо, я исчезну – никоим образом нельзя оставаться  в доме, где тебя так оскорбили. Но последнее слово я им всё же скажу… Так, чтоб навечно запомнилось.
- Храни вас обоих Господь, мессиры. Храни вас Господь… чтоб вам от спеси лопнуть, чванные першероны!
***
Я помчалась просить помощи у Риго. В свете он был известен (правда, его карьера только-только начиналась) как Риго из Кур-де-Желебен. Он избрал себе стезю отшельничества, и недаром: на редкость неуживчивый характер  много вредил ему в семье и приличном обществе. Однажды мне довелось прожить некоторое время  у его отца, старшины цеха оружейников в Бонфанте – старик был сердечен и имел привычку творить добрые дела «про запас», так как весьма опасался за свою бессмертную душу на том свете. Риго вел уединенную жизнь как раз неподалеку от Брендалля, на склоне одного из холмов Балли; я даже заезжала к нему за особенным невестиным благословением и тамошними сплетнями по дороге к префекту Адемаро. И когда стряслась беда, я бросилась к Риго. Зная короткую дорогу, объявилась у порога святой хижины уже через сутки после изгнания из рая.
- У меня беда, отец, - Риго настоятельно требовал,  чтобы его называли именно так. Заранее привыкал, хотя годков ему, прости Господи, было помене, чем мне.
- Ты согрешила? – грозно шевеля красивыми соболиными бровями, с налету вопросил молодой отшельник.
Я смутилась. Можно ли сказать, что спасение чужой жизни – грех? Что принятие гонений за этот поступок – грех?
- Если бы Господь не одобрял меня, - осторожно заговорила я, - Он не наделил бы меня теми скромными способностями, которые…
- А где уверенность, что твои чары – не от Нечистого?
Со временем Риго поступит в инквизиторы, в том нет сомнения. У него явные задатки мракобеса. Однако пока на его быстро  развивающиеся способности можно было не обращать внимания. Я потупила взор – покорность очень по нраву инквизиторам, уж мне ли не знать.
- Лишь Бог знает всё, отец. Все мы в руце Его. Я лишь покоряюсь своей судьбе.
Лоб Риго разгладился. Он почти приветливо предложил мне воспользоваться гостеприимством его дома.
Ближе к вечеру моё беспокойство по поводу будущих куска хлеба и крыши над головой  усилилось. Должно быть, луна всходила. Рассказала я лишь то, что Виго, сын Адемара, отказался от своего слова жениться на мне и выгнал прочь по причине того, что я для их семейства слишком неблагородных кровей выдалась. Риго тут же пообещал дать мне несколько рекомендательных писем к представителям духовного сословия в Брото, Литтре и даже Сеше. В крайнем случае, я могла бы вернуться жить к его отцу, хотя для старика это было бы не слишком удобно. Но мне настоятельно требовался какой-нибудь оплот, откуда я могла бы начинать свои странствия в поисках работы и чудовищ. Мне нужна была охрана, спутники. Наконец, необходим был адрес, на который поступали бы  заказы – люди должны знать, где меня искать, если где-нибудь обыватели завидят чудище по моей части. Но крыса около сердца мерзко скреблась…
Риго очень любил огонь. Думаю, это оттого, что он с малолетства крутился в мастерской отца. После наступления темноты мы уселись у очага и принялись беседовать на богословские темы – нам, ведуньям, весьма полезно загодя поднатореть в спорных вопросах теологии, на случай – спаси Господь и помилуй! – проявления по отношению к нам интереса со стороны церковников.
- Что бы ты ни говорила, но занятия твои греховны – это, конечно, не мерзостная некромантия или преступное волхование, однако всё же не слишком достойные дела. Отчего бы тебе не жить честным трудом, дитя моё? – увещевал меня отшельник напыщенными словесами.     
- Мне некуда пойти, отец мой. Разве только в служанки в какой-нибудь придорожный кабак? Я искала себе места в мире и не нашла. А жить-то надо… - я испустила жалобный вздох. К чему распространяться о том, что я ни на что не променяю своих чудовищ. Что я буду без них делать? Куда подамся? И дело вовсе не в размерах награды, которую мне платят за снятие с них порчи. Я люблю их всех так, как не люблю обыкновенных, красивых...непорченных людей. Меня тянет к чудовищам, как  магнит к железу, и сладость мига, когда я разрываю наложенные на них зловредные чары, ни с чем не может сравниться.
- Если бы ты по крайней мере творила… хм… лечение этих чудищ силой святой молитвы, - продолжал Риго, - тебя нельзя было бы попрекнуть.
- Я усердно молюсь перед каждым подобным начинанием, - возразила я. Это было правдой, я не плутовала. Молитва очень помогает - неведомо почему, но помогает.
Риго недоверчиво пожал плечами:
- Возможно, дитя моё, возможно. Хотя мне что-то не верится.
- Как вам будет угодно! – буркнула я.
- Мне всё же сдается, что твои волшебства попахивают адской серой.
И тут меня взорвало – сколько же, в самом деле, я могу слушать этого болвана, возомнившего себя благочестивым Божьим угодником лишь потому, что питается он одними кореньями и водой и никогда не вкушает скоромную пищу! Почему каждый благонамеренный идиот считает себя вправе учить меня, порицать меня?! Ну, хоть над одним-то болваном я возьму верх, хотя бы ненадолго: женские чары есть женские чары, от них не отмахнешься. На четвереньках передо мною будет скакать, знаю я, как  это устроить… Я одурманю его, полоню его душу, покажу ему наконец, кто здесь хозяйка! Не дав себе труда поразмыслить над своими действиями ни мгновения, я обеими руками взяла голову Риго и, притянув её к себе силой, поцеловала бледные узкие губы.
В тишине потрескивали пылающие в очаге дрова. А чуда и не случилось. 
Я была сражена разочарованием – ничего существенного не произошло. Риго вытер губы тыльной стороной ладони и поворошил кочергой поленья.
- Ты напрасно сделала это, - негромко и убийственно презрительно произнес он. Я съежилась от холодности его тона. Вот, пожалуйста, нарвалась на проповедь и не только. Но ведь иногда получалось… получалось навести любовный дурман. Или его защищает его вера?
- Я не стану объяснять, насколько дурен твой поступок – ты и сама это знаешь, иначе не совершила бы его. Ты весьма огорчила меня. Чего ты хотела добиться? Проучить меня?
Я угрюмо отмалчивалась. Такого провала в бездну  у меня никогда ещё не было.
- Ты считаешь, что я люблю свой сан и свою власть больше, чем что-либо на свете? Ты ошибаешься. Я люблю людей – но для того, чтобы спасти их от вечной гибели, приходится заставлять их страдать здесь, ещё при жизни. Ради этой любви, если понадобится, я отрекусь от  собственного будущего. Ты ведь тоже любишь – своих чудовищ? Поэтому ты всегда была дорога мне, несмотря на все твои духовные заблуждения. А когда я увидел, как ты исцелила варга…
Зараза, не люблю, когда он пускается в воспоминания о совместно пережитых нами приключениях. На дух не выношу варгов, они же абсолютно неуправляемые. К сожалению, это не взаимно – любой мало-мальский варг, оказавшийся поблизости от моего местопребывания, тащится ко мне с намерением познакомиться поближе. И тогда раздается волчий вой...
Меж тем Риго продолжал меня отчитывать:
- Я люблю чад Божьих, ты – чудовищ, вот и будем каждый любить то, что нам по сердцу. А совращать служителей Господа – грешно, срамно и бесстыдно. Искушение – глупость и слабость. Для меня не существует искушения, ибо я знаю свой долг и никогда не забываю его.
- Да ты прямо святой, - попробовала отбрехаться я, - не предлагали ли тебя взять живым на небо в сияющей колеснице?
- Нет. А что, по-твоему, плохо, если  у тебя в знакомствах появится ещё один святой?
Я задохнулась. Разговоры о святых были мне что нож вострый...
- Мне хватает одного-единственного. И не смейся, потому что я рассказывала тебе о нём чистую правду… - он прервал меня плавным  анафематствующим жестом. А, да что с ним толковать – он непоколебимо уверен, что святые угодники не нисходят к таким сомнительной репутации грешникам, как я. И не стоит ему напоминать о Христе, простившем разбойника. В духовном лицемерии, кто б я ни была, мне с прирожденным отцом-инквизитором не тягаться. 
Что и говорить, Риго отчитал меня так, что пылали уши. Я вышла во двор проветрить буйную головушку, взглянуть на луну. Была она больная, желто-зеленая, в гнилостных пятнах проказы. Под такой луной на недобрые дела хорошо ходить да волком перекидываться. И долго ещё я прислушивалась, не крикнет ли где в голос голодный оборотень – а то у варгов такой характер, что они и среди ночи заявиться не побрезгуют. Даже к знаменитому перспективному  в плане канонизации отшельнику.
***
Утром, заспавшаяся, поползла я к колодцу с ведрами. Выскочив из темноты хибары на свет двора, ослепленная солнцем, отраженным в зелени травы, споткнулась обо что-то и прогрохотала вниз красивым падением. Невесть откуда взявшийся розовощекий кудрявый крепыш, смешливо хлопнув себя по бокам, пнул мои ведра, покатив их по земле.
- Бомейн! – цыкнул кто-то на разгильдяя, и тот убежал. Я поднялась, но мне уже было не до воды: что это за люди топчут землю холмов?!
Я посмотрела вправо, куда убежал нахал Бомейн, и разинула рот: у колодца, упираясь ладонями без перчаток в край деревянного сруба, покачиваясь, будто от хмеля или слабости, стоял юноша. Не то  из-за черной одежды, не то по сложению тела он казался тонким, как ореховый прут. У виска светлые волосы прореживал розовато-белый шрам толщиной в палец. Я, пятясь, вернулась в дом и сообщила Риго новости.
- Я сейчас пойду и посмотрю, кто это. Должно быть, паломники к святому Амбруазу. 
Риго вышел во двор, громозвучным голосом скликая пришлецов. Я украдкой выглянула из двери. Перед хижиной толпилось уже около трех десятков мужчин (я их наскоро пересчитала). Приехали они на откормленных лошадях и были похожи на заблудившихся паломников, потому что были закутаны в зеленые, обшитые ракушками плащи, – Риго говорил, что пилигримы, едущие в обитель Сент-Амбруаз-Отэн, нередко сбивались с пути и заворачивали к нему, пустыннику, справиться о дороге.
Какой-то коротышка в потертой бригантине, надетой под плащ, размашисто жестикулируя, расспрашивал Риго, тыча пальцами на все сторону света поочередно. Ещё один, стоящий поодаль и шушукавшийся с тем самым поджарым юношей в черном, которого я видела у колодца, неожиданно поднял голову и посмотрел на меня из-под капюшона, знакомо ухмыльнувшись тонкими губами. 
- Мизерикордия! – вырвался у меня возглас.
Риго обернулся и стремительно бросился к двери. Вообще-то он молодец, быстро соображает – прошлым вечером я упомянула имя этого бандита, сославшись на услышанную якобы от префекта Адемаро историю давнего ограбления. Однако даже будущий матерый инквизитор немного может противопоставить вооруженному отряду – разве что благостное и умягчающее свирепые сердца воздействие молитвы. Риго почти добежал до двери. Почти. В косяк, чуть выше его плеча, впился стальной бельт. Разбойники повыхватывали скрытое до поры под одеждой оружие – арбалеты были у многих. Риго замер. Я шепнула ему: «Это за мной». 
- Достопочтенный отшельник! -  заговорил Мизерикордия, не спеша закладывая в арбалет новую стрелу. – Отодвиньтесь-ка в стороночку, не приведи Господь, заденет вас ненароком… Fulmen Dei, присоединяйся к покорнейшей просьбе.
Какой-то костлявый крысенок выхватил метательные ножи, проделал финт кистью руки, и край рясы Риго оказался пришпиленным к порогу хижины. Риго рванул ткань на себя, с треском разодрал её и презрительно сплюнул по направлению к тощаге.
По знаку светловолосого юноши, который так и сверлил меня темными глазами, из рядов выдвинулся коротконогий здоровяк и отрекомендовался как Benedictio fontis. Громким и зычным голосом, отчетливо проговаривая каждое слово, он произнес изысканную дипломатическую речь:
- Достопочтенный поп! Мы говорим от имени нашего атамана – Теобальда, но, возможно, тебе привычнее будет называть этого славного парнишку Мечником Бритвой. Мы пришли за беглянкой, которая укрылась под священной сенью твоей жилища. Она – ведьма и должна понести кару за свои дурные поступки. Передай её нам, и наша духовная община обязательно помолится  за тебя, когда в следующий раз окажется в храме.
Мизерикордия открыто расхохотался, прочие ватажники тоже во весь рот лыбились. Ой, чует моё сердце, в храме Мечника Теобальда и его ребятишек видят  совсем нечасто. Хотя я и ведунья и бояться мне особенно нечего, но, как не однажды  говорил Строптивец Лестер, и на старуху бывает проруха, и на архимага есть контрзалинание. Только о каких дурных поступках лопочет толстый Benedictio fontis? Не припомню за собой в последнее время ни одного. Я бы даже сказала наоборот – атамана их я вроде бы вылечила. Я взвизгнула:
- Не отдавай меня ему! Они  – бандиты!
Риго сжал  костистыми пальцами мой локоть, отстраняя, убирая со своей дороги – здесь станут говорить мужчины, женщинам лучше проявить скромность и послушание. Он вышел вперед, померялся с шайкой взглядами. Не проронил ни слова, только пристально смотрел на изможденного юношу.
Мизерикордия мерзопакостно осклабился:
- Уйди, поп, по-хорошему прошу, добром, – уйди, - тихие слова, но какие ледяные. Но вот только в Риго, сыне оружейника, всю свою долгую жизнь проведшего у жаркого животворного огня, льда было больше. Он  и бровью не повел, когда Мизерикордия щелкнул тетивой арбалета, прилаживая на ложе зазубренный бельт; когда Fulmen Dei обнажил ножи, подбросил клинки в воздух, покрутил, красуясь перед товарищами своими ловкостью и мастерством; когда парламентер Benedictio fontis вынул из-за ременного пояса шестопер.   
Усмехнувшись, Риго процедил:
- Здесь чадо Божие, которое я защищаю. Вы не пройдете, разбойники.
Кое-кто пожал плечами. Мизерикордия хохотнул:
- И тебя, значит, она тоже околдовала, поп! И твои непорочные уста заклеймены ведьминым поцелуем.
- Что ты городишь, грешник? – змеиным шипом отозвался Риго. А мне свежее  воспоминание ударило прямо в висок. Ах, для чего я, дура,  пыталась целовать его? Не благо, а вред это мне теперь приносит. Риго помнит. А я не могу помешать тому, что они сейчас скажут…
Вмешался Benedictio fontis:
- Да, поп, обманом подарила она колдовское лобзанье умирающему – и теперь его душа в её сатанинской власти. Выдай её нам, поп, а мы отсыплем тебе в подол рясы столько золота, сколько сумеешь поднять.
Произнесено. Взвешено. Измерено.  Пропала я.
Риго повернулся ко мне, посмотрел, как заправский инквизитор, прошивая взглядом до дна души:
- Этот человек говорит правду?
Скрюченными пальцами цепляясь за дверь, я могла стоять вполне даже уверенно, да и голос не подвел:
- Отпираться не буду, оправданий вы, отец, всё едино не выслушаете.
- Нет, не выслушаю, - строго подтвердил, силком выволакивая меня за порог, Риго. – Тебя, лживая ведьма, по закону нужно бы передать в руки церковных судей, но человек, который тебя  требует, имеет на то доказанное им право. Ступай, и пусть душевное раскаяние коснется твоего лживого сердца.
- И твоего тоже, стерва богомольная, - пожелала я ему на прощание, выходя из-за его спины навстречу разбойникам. Если всё так обернулось, не стану противиться судьбе. Все, все прежние приятели отвернулись от меня оттого лишь, что я волей-неволей спасла жизнь человеку, который первый теперь готов поднять  на меня руку.
Все повскакивали на конь. Того бледного светловолосого, усадив в седло, окружили двое конных, поддерживая, предупреждая падение, уж очень слаб был всадник. Риго вынес из хижины мои переметные сумы, брезгливо бросил наземь. Отрывисто велел забрать из стойла за домом моего коняшку. Разбойники, перемигиваясь и усмехаясь, заседлали животину.
Мизерикордия подъехал и, низко перегнувшись с седла, весело оглядел меня, взял двумя пальцами за подбородок, приподнял к себе моё лицо:
- Ты что это, боишься меня?
Я замялась: признаться или нет? Не поворачивайся к зверю спиной, всегда учил меня на охоте магик Лестер дель Рэй. Не имеет значения то, что он говорил о Черном Звере, дичи алхимиков и чаровников. Нет, я не оглашу свои страхи. Ударю гонором.
- С чего бы мне тебя бояться? Я – могущественная  ведунья  с обширной практикой и связями, а ты…
- А я – Антоний Мизерикордия, и это – мой атаман Теобальд Бритва, - коротко перебил он, махнув на юношу в черном. Честной крест Господень! А я-то голову ломаю, отчего лицо мне знакомо! То самое, на котором моё «колдовское лобзанье»! – И ты принадлежишь нам и поедешь за нами в Тараску – мы там обретаемся.
- В самом деле? – процедила я.
Мизерикордия ласково улыбнулся:
- Не бойся нас, девочка… то есть сударыня могущественная  ведунья. Мы люди простые, зла тебе не сделаем. А на попенка твоего, - наклонился он еще ниже, - мы совсем шутки ради пошумели и вовсе не готовим тебе расправы. Будешь у нас заместо королевишны жить да радоваться.
И совсем тихо:
- Правда, не бойсь. Ну что скуксилась? Как сычиха, ей-бо. Ничем мы тебя не обидели и не обидим. А на попа этого плюнь – плюнь и разотри. Жидковата духовная братия, сладким медком полакомиться любят, а пчел боятся. Весело с черноризцами гулять, а вот жениться их   девке не спозывать.
Ничего не пойму, чего им от меня надо, ложь на ложь наплели, враньем перевязали. Только выбора-то  у меня всё едино нет.
- Я-то на что вам сдалась?
Мизерикордия широко ухмыльнулся, крякнул:
- А вышла такая оказия, голуба-душа моя, что засела у нашего атамана в печенках злая страсть-сухота.
- Какая ещё… страсть?   
- Да к тебе же, сударыня.
Я выкатила на Мизерикордию глазенки: совсем у дуры из головы вон, что поцелуй-то целительский (когда достается он не чудищу зачарованному, а человеку) дается не просто так, а в обмен на вечное рабство, и выздоровление от чародейства либо смерти частенько подразумевает обмен одной болезни на другую. Значит, Бритва заражен любовью ко мне. Ох! Веселее балагана и за деньги не придумаешь. Плакать или смеяться? А, пожалуй, дороговато купил он себе спасение от лютой смерти в мучениях, дороговато. Теперь жизнь его мне должна отойти. Ну да и ладно! Поглядим, Теобальд Бритва, принадлежу ли я тебе хоть на малую толику. Для начала доберемся до этой пресловутой Тараски, а уж там я  развернусь с интригой!
- Подсади меня, Антоний Мизерикордия.
Он, соскочил, подержал мне стремя, пока я не взгромоздилась на лошадь. До чего же я нескладная растяпа, так и не научилась быстро забираться в седло. Далее  мы ехали молча, только Бомейн  гортанно напевал песню «Je ne sai s’il le fist s’amie, Car ni fui pas, ne n’en vi mi, Nais nom de pucele perdi La dame dalеs son ami!» Красивая была песня… пока он её не завел.
- Слышь, девочка. – Я обернулась, когда Мизерикордия тронул меня за локоть. – Слышь, а разве колдунья и поп могут приятельствовать? Тот буйный монашек не показался мне ни еретиком, ни расстригой.
Мне захотелось немного подшутить над необразованным головорезом, который наверняка не узнал бы цитаты из знаменитой на весь имперский мир книги. Я громко и назидательно произнесла:
- Священник и колдунья могут слиться в порыве наслажденья на охапке соломы и в темнице. Так-то!
Мизерикордия выпучил глаза. Теобальд Бритва замедлил шаг лошади, прислушался к нашему разговору, недовольно сдвигая красивые брови. Так тебе и надо, бандит, не по вкусу небось пришлось! Даже если Риго это потом выйдет боком… он тоже не без греха и вполне заслужил небольшие неприятности.  И я продолжала:
- Если тебе интересно, могу сообщить, что женщины считают мужчин в сутанах самыми привлекательными на свете.
- Почему это? – чуть оскорбленно спросил Мизерикордия. Бритва навострил уши.
- Ну… - я задумалась, подбирая точное слово. – Они весьма таинственны. И потом, нарушение запретов… это дополнительный соблазн. Для женщины совратить священника, в особенности по-настоящему добропорядочного, это всё равно, что военачальнику взять неприступную крепость. Немалая победа! Недаром того, чего нельзя, хочется гораздо больше, чем того, что доступно в любое мгновение.
Возражать мне охотников не нашлось, а я призадумалась над своей участью. Ну вот, увозима разбойниками черт-те знает куда. Сбежать? Затаиться и ждать, что будет? Ага, как бы не так! Ведуньи не бегают, поджав хвост, как ошпаренные кошки, от бандитских шаек. Ведуньи  показывают бандитским шайкам где раки зимуют и василиски гнездятся. Исходя из того, что меня поленились даже связать, выкрутасов они не ждут. Глядишь, и впрямь заживу среди них как королевна. Коли мне память не изменяет, у карлика-крикуна Вилье из Монжуа, что голосом своим оглушал людей и обирал данью купеческие караваны на большой дороге Перевала, было мне весьма неплохо… Даром что в пещере глубоко под землей сидела чуть не месяц, зато ела на золоте, спала на бархате. Уши вот разве что от крику карлика этого закладывало, ну да нету человека без греха, святого без искуса.
Ехали мы, ехали целый световой день, но так ничего я не придумала. Мизерикордия и атаман следовали за мной как к подолу пришитые, остальные разбойнички – вокруг, словно конная гвардия. Доехали до чащобы, ушли с дороги на опушку, раскинулись табором, работа у бывалых наемников споро закипела. Луна взошла.
Лунный свет – это хорошо. У меня на душе спокойнее, когда на небе сторожит луна. Даже расположившись лагерем посреди леса, собираясь бок о бок улечься с разбойниками, я была спокойна – где-то рядом ходил Он, кого и старичина Лестер побаивался гневить, и под таким покровительством мне было наплевать на всех бандитов. Разожгли костер, накормили лошадей. Для меня на земле расстелили какую-то рогожку, дали в ручку краюху хлеба и кусок сыру,  фляжку с пивом. Я надулась и села под кустом, отгородившись от остальных своих спутников – как-никак, считаюсь я в плену и под конвоем, есть на что обижаться.
Подскочил Мизерикордия, вынул у меня из косы листвие засохшее:
- Смирилась бы, девонька? Поглядела поласковей. Он тебя никуда не отпустит, а сбежать мы не дозволим.
- На каком основании он меня держит? – ощетинилась я.
- Не намеревается  страдать от твоего отсутствия. Не собирается сызнова испытывать это, - он содрогнулся. – Когда опамятовался он и видит, что жив, а затем… Тебя когда-нибудь заживо закапывали? Лишали воздуха? Глаза вырывали? Я-то лицезрел, что с ним было, пока не разобрались мы что к чему. Как вскочит, как затопает-заверещит: подавай мне её сюда, жизни мне без этой заразы нет! Мы сперва понять ничего не можем, а потом уж поехали тебя разыскивать. Бритва-то тебя как пес какой, по следу да по запаху нашел, ровно по нитке к попику вывел. Чудеса! Правда, пару раз чуть Богу душу не отдал по дороге, очень уж ему худо было от судорог, но вот увидал тебя – и всё как живой рукой сняло.
Бррррр, неужели Мечник Бритва на самом деле испытал все те ужасы, которые перечислил его подручный? Каково ему было осознать, что он физически не способен существовать без меня?  Если чарами можно нарастить утраченные конечности, выпрямить позвоночник горбатому от рождения, то почему бы волшбе не дать человеку те ощущения пытки, в которых признался Теобальд? Приворот способен на многое, а столь необычный… я не могла себе даже представить, что он пережил, пока в темноте чужой комнаты пытался осознать, что же с ним происходит, почему он не умер и почему его палит мука, тоска по неведомому образу, которого он не видел никогда, но к которому его уже приковало произволом насмешливого Рока. 
- Пойдем к костерку, родное сердце. Развеешь скуку-тоску старых воинов.
Под впечатлением откровений Мизерикордии я стала податлива, так что пошла с ним. Решив, что столичную изысканность моей речи, почти светской дамы и почти невестки префекта, эти хамы не оценят, я загодя начала подделываться под привычный им слог и даже мысли стала облекать в простонародные формы. Чем же были заняты мои конвоиры? Сидят они вкруг огонечка, только глаза в темноте посверкивают, да зубы, жуя, пощелкивают. Ну, думаю себе, вот вы у меня живенько о куске позабудете, рты до самого небушка распахнете. Прочистила я горло, прокашлялась, пальцами хрустнула и завела таинственным голосом:
- Знаменита я стала не так давно. После первого же своего геста, или иначе – подвига. Это было в Кастельморе, на северо-западе. Я была служанкой, из тех, которые чистят котлы и убирают кухню. В то время у меня была темная полоса в судьбе, приходилось подстраиваться под обстоятельства и терпеть. Что ж, даже из кухонных девок можно подняться в господские покои… У моего хозяина была красивая дочь, Эттарда, которой не слишком повезло в жизни. Потому что однажды по её душу (и в особенности по тело) явился великан Делорме Антуан Тома дю Белле, впоследствии ставший известным в простом народе как «Образина». Замок Кастельмор – плохонькая крепостица: земляной вал с кольями, пара бревенчатых  сторожевых башен и затянутый ряской ров. Грабить там было нечего – даже воры и христарадники обходили сей дворянский оплот стороной.  А тут  пожаловал великан! Ростом с замковый донжон, закованный в медную броню по самые пятки и с увесистой узловатой дубиной в лапищах. Он одними ступнями, сослепу,  нечаянно, мог перетоптать половину домочадцев да ещё и сервов из поселка в придачу. Голосом зычным, как рев лося, он потребовал у сира де Кастельмор руки его единственной дочери. Что тут началось, батюшки светы!
Даже меня собственный рассказ увлек – а уж эти рубаки, никогда не видавшие великанов, оборотцев и прочих див, с коими я постоянно имела дело, кроме как на лубочных картинках, слушали взахлеб и ловили каждое моё слово.
- Великана слезно умоляли одуматься: перед ним на коленях, словно для молитвы перед архиепископом, стояли мой хозяин и всё его семейство, на вал согнали также всех слуг – так я оказалась на месте событий.  Великан был огромным и уродливым – настолько же безобразным, насколько витиеватым было его имя. Весь заросший волосами, в комьях грязи, будто только-только выбрался из земляной ямы. И он был настойчив: девушка – или смерть всем. Что мог поделать несчастный отец? В Кастельморе ночных сторожей, и тех не держали, не то что вооруженных стражников. Защитить своё дитя он был не в состоянии. Зато старая нянька Эттарды показала себя хват-бабой! Она смело препиралась с чудищем, убедительно доказывая ему, что сей брак против природы и – увы! – совершенно невозможен. Как могут стать супругами человеческая женщина и великан? На это соискатель отвечал, что – сначала пожените нас и оставьте наедине, а там уж его забота. Правду говоря, что-то слишком настойчиво повторялось требование «оставить их вдвоем». Что за непременное условие? В старину как будто случались  браки между великанами и людьми, но всегда это были великаны южного Младшего племени – они и ростом пониже, и на вид пригляднее. А об этом Делорме Антуане Тома дю Белле в кастельморских краях до самого последнего времени и слыхом не слыхивали, пока вольные охотники не принесли слухи, что на Лесистой горе поселился исполин… Дернула я няньку за рукав, пошушукались мы  с ней и решили… пуститься во все тяжкие. Уроду поставили условие – пусть удалится в близлежащую каштановую рощу, поелику  перепугал он невесту до обморока, и ждет вестей до следующего утра. А пока в замке будут готовить свадебный пир. Великан согласился и потопал прочь. Мы же с нянькой потихоньку отправили проследить за ним мальчонку-подпаска, который вскоре прибежал обратно и сообщил, что великан залег на ночлег там, где ему было указано. А с наступлением ночи…
Я сладко зевнула. Им, быть может, и было до колик любопытно послушать окончание моего геста, а я-то его давным-давно знаю. Лучше лягу спать.
- Куда мне лечь? – спросила у Мизерикордии.
Тот  ресницами похлопал, лицо рукой отер, мутно глянул:
- Погоди, девочка. Что дальше-то было?
Ответила я вредным голоском:
- Устала, не хочу рассказывать. Спать давайте.
- Нет, расскажи, расскажи! – заклянчили со всех сторон. Даже безмолвный Бритва голову приподнял, тоже слово своё добавил. Решила я, что атамана требуется уважить.
- Как бишь я там говорила?
- А с наступлением ночи, - нетерпеливо подсказал Мизерикордия.
- Да,  с наступлением ночи повели мы втихомолку Эттарду в рощу. И хорошо сделали, что захватили потайной фонарь, не то бы, сколь ни ожидали увидеть именно то, что узрели, ума бы по вероятности от изумления лишились и всю авантюру испоганили б. Ибо вместо отвратного великана на мягком мху спал весьма собою пригожий господинчик восемнадцати вёсен от роду. Тут уж – бабы, не плошай! Подложили мы ахающую Эттарду к молодчику под бочок да, благословя чету, отошли с деликатностию в сторонку.
- А потом?
- А потом – свадьба была, - твердо завершила я историю.
- С великаном? – ахнул кто-то из впечатлительных.
- Да я же говорю – поцелуем девичьим все чары разрушились, – вообще-то, не совсем одним поцелуем, но не стану же я  в таком обществе об этом распространяться. - Поцелуй вообще удобная в обиходе штука. Я постоянно пользуюсь, чтоб чудовищ расколдовывать.
- Как это?
- А допустим, кличут меня: так мол и так, сидит под мостом жаба с бычка размером, никого через мост не пущает, требует дани монетой или поцелуя девчачьего. Девки, понятное дело, ни в какую – приходится их отцам-братиям деньгой чудищу платить. Они ко мне – помоги да пособи. Я прихожу, жабу целую – и нате вам, люди недогадливые, добра молодца в натуральном его виде. Только не у каждой девицы получится поцелуем от чар освобождать - для того должна быть предрасположенность особая от природы.
Разбойники призадумались, молчали. Я снова попросилась спать, и Мизерикордия устроил меня под деревом. Луна светила, ровно фонарь ночной стражи – всё-таки в городах такой её не увидишь. Мизерикордия посмотрел наверх, зажмурился:
- Волчиха вышла на небо гоняться за тучами.
Я поправила его:
- У нас говорят, что белая птица вылетела из небесного гнезда. Если её поманить, то она может спуститься на плечо и ответить на любой вопрос. У тебя есть что спросить у луны?
Он показал белые кривые зубы:
- Наверное. Мне всегда мучило любопытство – на дне какого озера  живут феи, раздающие волшебные мечи.
- Тебе хочется иметь такой меч? Зачем, ты хорошо управляешься и обычным оружием.
- Благодарствуем на добром слове. А ты сама? Что за оружие защищает тебя?
- Мне не нужна защита.
- Даже на большой дороге?
Ох, знал, куда метить. К большой дороге я так до конца и не привыкла. Порой меня прям-таки трясло от того, что  я там видела. Отребье стадами носилось по трактам туда-сюда, скверные случаи не были редкостью.
- Ладно, я покажу, что делаю, когда на меня нападают. Дай нож, - я поставила нож на лезвие, кончик которого уперла в подушечку указательного пальца, выровняла и отпустила рукоять.
- Ну и что?  - бросил мне Мизерикордия. – Жонглерский фокус.
Нож, покачиваясь, поплыл  в воздухе. Я стиснула зубы и пробормотала магическую формулу, полученную в подарок ещё от старшего дель Рэя, – нож взлетел штопором вверх, высоко-высоко. Мизерикордия задрал голову, гибко вскочил на ноги. Нож пронесся мимо его лица, на половину длины вошел в рыхлую землю. Мизерикордия с опаской наклонился  к нему:
- Можно взять?
- Да.
Надеюсь, это представление покажет ему, чтоб не задирал нос. Я сумею постоять за себя. Жаль, трюки у меня получаются не каждый раз и трудно предсказать, что когда выйдет. Дель Рэй, помнится, всегда выговаривал мне за малую эффективность труда. К академической магии у меня вообще весьма скромные способности, как и у большинства стихийных талантов. Мизерикордия молча счищал грязь с лезвия.
- Понравилось?
- А то как же, - смерил он меня взглядом. – Я, сударыня чародейка-ведунья, рядком улягусь. Посторожить тебя, избави греха, в случае чего.
В случае чего?! Если задумаю бежать – или… или если полудохлому атаману приспичит доказывать мне всю глубину и горячность его искусственно разбуженной страсти? Вот и усни после такого… Выбирать, впрочем, особо не приходилось. Мизерикордия лег, прижался теплым боком. Я, поворочавшись, уснула – вспомнила, что мне при луне сам черт не страшен. Тоже мне, подумаешь, черт! Очень я его бояться буду, будто бы.
Утром проснулась от сырости, дрожа. Пока потягивалась, Мизерикордия приподнялся на локте:
- Люди болтают – ты с сынком префекта женихалась. Да не в полюбовницах, а нареченной невестой. Не врут?
Таким, как Мизерикордия, лучше сразу ответить, не то потом покою не дадут с расспросами.
- Не врут.
- И где ж ты, сударыня, такого суженого подцепила?
Наверняка он всё передает своему атаману, наушничает, следит. Ну да ладно.
- О Трирском Водяном слыхал?
- Как не слыхать! Фигура известная. Перевозчиком на реке был, плату заламливал несусветную, совсем как твоя вчерашняя жаба. Потом исчез куда-то, сгинул.
Я усмехнулась – про себя:
- Моя работа. Я чары снимала. - Мизерикордия распахнул рот воротами – заходи кто хочешь. – И всего-то дела было – дать запрошенную цену. Правда, не от каждого заветную эту цену просили, вот в чём дело. А так - проще вареного лука.
- Да ну? – звонко  клацнули половинки ворот.
- Поцелуй девицы-красавицы опять понадобился, - добавила я для ясности. Вдруг он соображает туго – или напротив, слишком уж хорошо. Еще подумает что блудливое.
Мизерикордия удивился:
- А где ж ты такую отчаянную девицу-красавицу нашла, чтоб зеленого урода согласилась целовать?
Я в сердцах плюнула, угодив в потухший костер, и напомнила, что пора  бы нам и по коням. Дурак невообразимый!

***
- Наш дом – твой дом, - произнес Бомейн священные слова. У меня захватило дух – дом среди зеленых садов, чистый и светлый, словно отражение в лесном озере. Приют, где меня примут. Дом – мой дом. Его дом. Наш дом. За Тараску я могла  простить то, каким образом меня туда доставили – и Риго, и префект мигом вылетели у меня из головы. Я буду жить в чудесном месте, ради этого стоило немного поступиться самолюбием и простить обиды – они же всего лишь неотесанная наемная солдатня, что с них взять.
На арке ворот было выбито рельефное изображение остроухой оскалившейся собаки, с нижней половиной туловища, подобной рыбьему хвосту. В здешней реке некогда водились тараски, кроваво озорничавшие. Земля на берегу была пожалована графом той области некоему рыцарю из его дружины, который  сумел полностью истребить алчных до человеческой крови существ. Усадьба, построенная на подаренном лене, стала называться «Тараской» - эту историю мне вполголоса рассказал Benedictio fontis, пока мы шагом подъезжали к воротам, из которых нам навстречу выбегали ватажники Бритвы.  Судя по тому, с каким любопытством они таращились на меня и с каким тревожным изумлением цокали языками, разглядывая прямо сидящего в седле атамана, последние известия о его злоключениях в поместье были известны.
Первым делом мне дали умыться с дороги и сменить запыленную одежду на платье из умопомрачительно дорогой темно-синей парчи (комнаты и вещи для женского обихода были уже заботливо приготовлены; когда успели?). Потом подали обед, после чего я отправилась отдохнуть и быстро уснула – мне не мешает спать мысль, что я нахожусь в незнакомом месте, было бы тихо и безопасно. Быть гостьей в Тараске оказалось ещё и очень приятно: мягкая постель и вкусная пища расположили меня в пользу атамана Бритвы гораздо скорее, нежели это могли бы сделать все любовные речи мира вместе взятые.  Я ценю поступки,  а не слова – которые, как знают все женщины, чрезвычайно дешевы.         
Мизерикордия был мне за няньку – не давал и шагу ступить без своих поучений, как взглянуть, что молвить. Среди разбойничков пообтерлась я быстро. И впрямь, после королевского помилования они зажили довольно тихо и смирно, в набеги больше не ходили, да и незачем им было: даже отдав в казну половину награбленных ранее богатств, они оставались людьми небедными и могли позволить себе поживать в Тараске в своё удовольствие. Меня объявили чуть ли не нареченною невестою атамана, вследствие чего каталась я как сыр в масле. К баловству приучали меня исподволь, но крепко: чего только стоило моё водворение в пышные апартаменты, две горничные девушки для услуг, вволю нарядов и побрякушек. После вынужденной аскезы полускитальческой жизни мне диковато было просыпаться в мягкой постели на пуховой перине, умываться в посеребренном тазике и ходить разряженной, будто кукла. Кормили меня сытно и разнообразно, но так, словно собирались позже продать людоедам: Мизерикордия, мой обычный сосед за столом, всегда норовил подложить мне на тарелку куски пожирнее. Это происходило оттого, что Мечник Бритва всерьез находил меня   тощей заморенной замухрышкой,  а мои рассказы о кочевой жизни ведуньи внушили ему мысль, что за прошедшие годы я порядком настрадалась от голода и холода. Признаю, иногда бывало несладко, но неудобств я приняла гораздо меньше, чем следовало бы: у меня имелись и покровители, и добрые знакомые, и дома, где меня могли бы приютить, попроси я об убежище. Видно, Теобальд Бритва и Мизерикордия мерили меня своей собственной меркой. Они так рвались заботиться обо мне, что я со злорадным удовольствием позволила им играть в благотворителей.
Бритве вздумалось учить меня приемам боя. Я, пожав плечами, дала согласие, что вышло мне потом боком. Я не учла, что угодила к бешено работящим рубакам, которых хлебом не корми пивом не пои, а дай помахать оружием, покрасоваться на людях. Меня гоняли по фехтовальной площадке от солнышка до солнышка, но толку что-то было не видать.  Частенько в сердцах меня ругали «кобылой» и «овцой», «безрукой чучелой» и многими другими превосходными словесами. Занимался со мной Terra intermedia, мрачный дядька без правой кисти руки и вырванным недругами языком. Бранил меня не он, а зрители. Даже Бомейн  не сумел обучить меня обращению со своей веревочкой-удавкой. Промаявшись вдосталь, шальные ребятки отступились, оставив мне синяки да шишки и легкую озлобленность против мужского упрямства.
Оттого, что мне многое позволялось, я очень скоро стала развязна и нагловата – на ворчание Мизерикордии и других я не обращала внимания, но однажды допустила дерзость в отношении Бритвы. Случилось это на тренировочной площадке, когда меня в очередной раз отчитывали за неспособность к обучению боевым приемам. Теобальд присутствовал тут же, я давно заметила, что атаман не упускает случая побыть неподалеку от меня, но редко приближается. Со злости  я заявила, что если им сомнительны мои успехи в размахивании мечом, то тотчас же на их глазах я побью самого Мечника Бритву. Они, конечно, расхохотались. Тогда я пальчиком, будто пажа, поманила к себе Теобальда. Он подошел. Я крикнула ему, чтоб он обнажил меч – я просто ни на мгновение не усомнилась, что в схватке он поддастся мне, и я утру всем своим наставникам нос. 
Только вместо того, чтобы сделать по-моему, Бритва ударил меня клинком по лицу -  плашмя, даже не поцарапав мне кожи, да так ловко и быстро, что  я даже выдохнуть не успела. После, так же стремительно, он взмахнул мечом около моих колен, я в испуге отпрянула, пошатнулась и грохнулась наземь. Надо мной никто не стал смеяться, вообще слова не произнес, но я затаила на Бритву злость, ведь он при всём честном народе выставил меня исключительной дурой. Отомстить ему я решила очень просто: несколько дней кряду сиднем сидела в своих комнатах, отлично зная, что по-дурацки  стеснительный со мной Бритва туда и носу не сунет. План оказался превосходный, лучше некуда – Теобальд не выдержал. Я тоже не дремала и дразнила его напропалую: вечером четвертого дня, когда атаман вдосталь напостился без моего общества, села в окне, что было невысоко от земли и выходило в сад, и принялась чесать распущенные волосы. Я уже знала, что по ночам Мечник Бритва кружит по саду, откуда можно было заглядывать  в мои покои, и нарочно держала занавеси на окнах спущенными. Пока я продергивала гребень сквозь пряди, костями чуяла, что атаман сидит в кустах. Так что я любовалась луной, а он любовался мной. Наконец мне стало  смешно, и я позвала его. Вышел он не сразу, но когда явился пред мои очи, до того уморительно прямо и гордо держался, что я его от души простила. В конце-то концов, урок был дан мне на пользу.
Жили мы себе поживали, пока не пришло письмо, написанное рукою Риго. Я несказанно поразилась, когда прочла его – меня приглашали в Мортемар по секретному делу для специальных нужд Матери нашей Церкви. Послание было составлено в самых таинственных и интригующих выражениях, оговаривалось, что сам Риго пишет по просьбе приора тамошнего монастыря и подробностей не знает, а поскольку Мортемар находился не за тридевять земель, я решила съездить туда и посмотреть на предназначавшуюся мне работенку поближе. Теобальд и Мизерикордия, разумеется, увязались со мной, я и не рассчитывала, что мне позволят путешествовать самостоятельно.  Собраться было делом нехитрым, и мы всемером (а как же столь важные особы обойдутся без до зубов вооруженного сопровождения!)  покинули уютную Тараску.
***
Мортемар – ничего городишко, много старинной архитектуры: колоколенки, особнячки, замечательно исполненный кованый позорный столб. Не впервой мне было появляться в Мортемаре, но, похоже, Мизерикордия знал его куда лучше меня: он уверенно вертел головой по сторонам, щерил зубы и время от времени поплевывал на землю.
Перед тем как въехать в город, остановились в предместье в гостинице, чтобы почиститься с дороги. Мизерикордия заставил меня переодеться в чистое, заплести косы и выволок  с постоялого двора на прогулку. В каком-то тупичке он разыскал трактир и объявил мне, что там-то мы с ним и пообедаем. Я бы добровольно к такой забегаловке и не приблизилась, да кто меня спрашивал?
Притончик, куда мы заглянули заморить червячка, был тот ещё: из углов на скрип входной двери тут же повысовывались рожи с бородами и шрамами. Мизерикордию трактирщик принял как родного и усадил на лучшем месте. Пока хозяин и Мизерикордия обменивались новостями, я краем уха слушала болтовню соседей.
- Бают, будто снова ведьмака объявилась. В Велэ слыхали волчий вой в позапрошлое полнолунье.   
- Брехня! Серые шкуры в горах шалят, только и всего.
- Ты так говоришь, потому как ни разу не был в тех краях, не видел Креста. А я как-то ночевал в ельнике – бррр! После той ночки поверю в любые рассказы.
- А что было-то?
- Ничего хорошего. По вершинам дерев скачут огонечки, а придорожные камни шепчут латынские молитвы.
- Чего ж бояться, коли молитвы? Добрый знак!
- Может, и добрый, я не спорю. Только не по-людски это, чтоб неживое человечьим голосом говорило.
- А Волчиху ты не  видал?
- Нет, от ведьмаки Бог миловал. Да и не всегда она в Велэ обретается – больше шатается по свету, ищет чего-то.
- Чего?
- Кто бы ей бесовские её прегрешения отпустил. Когда найдет она такую душеньку невинную, очистится и сможет…
Об пол хлопнула стопка мисок, которые разронял раззява-слуга. Мизерикордия повернулся ко мне и стукнул кружкой по столу:
- Ты мало ешь – клюешь, словно пичужка. Теобальдо не любит тощих женщин, у них не за что подержаться.
Я не нашлась с ответом – как прикажете откликнуться на такое? Только гордым молчанием. 
В харчевню ввалилось несколько мужчин, обвешанных разномастным оружием. Один из них остановился около нашего стола и громко и отчетливо проговорил, прихахатывая на каждом слове:
- Ого! Мизерикордия прикармливает тут какую-то сдобную бабенку. Но он не жадный, он поделится с добрыми знакомыми.
Я опустила веки. Из опыта охотников за нечистью твердо знаю, что нельзя смотреть хищникам в глаза, нельзя давать им повод напасть первыми. Я всё-таки поездила вдосталь по большим дорогам, наслушалась, привыкла. Я стерплю. 
- Это, - Мизерикордия ленивым кивком указал на меня  в перерыве между двумя  глотками, - никакая не бабенка. Она – невеста нашего Теобальда.
Заявление произвело должное впечатление – и на молодчиков, и на меня. Одно дело, слыть помолвленной в Тараске, среди своих, другое – звонить об этом по всему свету. Я была возмущена. Молодчики же по очереди чинно, будто церковному старосте, поклонились мне и заняли стол в углу. Я нагнулась к уху Мизерикордии:
- Что ты городишь, родное сердце?
- Улыбайся и не смей шум поднимать, милочка. Если ты возразишь на мои слова, придется, как гулящую сдобную бабенку, отдать тебя им – чтобы не рушить дружественных отношений.
Это заткнуло мне рот. Зато у остальных языки сорвались с привязи: за соседним столом то и дело кто-нибудь поглядывал в нашу сторону, слышался почтительный гул, с жующих губ лились предположения, как мне удалось занять столь завидный пост. Увы! Я не была закаленной в боях чародейкой,  которая никогда и ни каких обстоятельствах не теряла самообладания; те, говорят, способны с каменным выражением лица сидеть голышом на муравьиной куче. А Мизерикордия тем временем вовсю старался упрочить мою репутацию в обществе – его немало развлекала возможность пустить посторонним пыль в глаза: он подкладывал мне в тарелку лучшие куски, резал для меня мясо, наполнял стакан. И улыбался хитро, как сытый кот, объевшийся ворованных сливок.
- Зачем мы вообще сюда притащились? – любезно прошипела я, светским движением пальцев отщипывая от громадного ломтя каравая кусочек мякиша.
- Затем, чтобы показать тебя лицом. В «Рваной ране» собираются первосортные сплетники нашего племени, они мигом разнесут новости, пошустрее, чем королевские курьеры. Чем больше людей опасного ремесла будет знать о тебе, тем вольготнее будет твоя жизнь среди нас. Пока на ком-то стоит тавро Теобальда, никто его не тронет.
- Я не кобыла, чтобы носить клеймо хозяина.
- Ну-ну, не сердись, девчурка. И помалкивай о том, что тебе известен настоящий хозяин Тараски. Нас здесь попросту могут неправильно понять…
Спорить с очевидным было глупо. Из-за того, что пришлось побольше помалкивать и делать загадочное лицо, за обедом я наелась до отвала. Ближе к вечеру мы, в более или менее парадном виде и с высокомерными минами специально приглашенных гостей дотащились до въезда в Мортемар.
Мизерикордия сразу учуял в воздухе тревогу – у городских ворот усилена стража, сказал он нам вполголоса, и, действительно, множество воинов толклось у перегороженных застав. Мне пришлось выехать вперед и назваться – начальник караула тут же вышел ко мне переговорить. Вообще, что касается перетираний различных вопросов со стражниками, мне равных нет. Мой на редкость глуповатый вид внушает им устойчивую мысль о моей полной безобидности. Даже в том случае, если за спиной у меня маячит сам Мечник Бритва сотоварищи.
Ждали нас, как из печки пирога – тут же пригласили в дом бургомистра, где в саду уже собрались все члены городского совета. А в сторонке, на лавочке под кустом жасмина, улыбался мне с приветливостью Сатаны не кто иной как…
- Магик Себастиано дель Рэй, - представил его бургомистр после того, как все расселись вкруг стола с легкими закусками и напитками.
Младший дель Рэй… Мог бы стать моим пасынком. Красавец-брюнет с интересной бледностью, порода на лицо, вылитая копия отца… впрочем, мне всегда больше глянулся  Лестер – в старом Строптивце жизненный размах был несравнимо шире. 
Мы раскланялись. Потом, по столичному обыкновению, обнялись и троекратно облобызались. Мизерикордия не замедлил постучать пальцем по лбу и осклабиться. Бритва промолчал. Старшины города объяснили нам, что в их старой церкви Вивианы и  Вианоры стало нечисто, по ночам слышится скрежет и шумы. Священники втихомолку признали своё бессилие, и тут мэтр дель Рэй  посоветовал обратиться ко мне.
- Как же вы нашли её? – спросил Мизерикордия. Он старательно нарывался на неприятности: сидел, вальяжно развалившись, поигрывал ножнами кинжала и громко хмыкал, когда что-либо в речах окружающих его не устраивало.
Дель Рэй легонько дунул на свою раскрытую пятерню, отчего на ней расцвела раскидистая белая фиалка, и проговорил:
- О, это было нетрудно. Мы знали, что дражайшая демозель гостит у своего жениха