Приехав в другую страну, Маша наняла сыну новую гувернантку. Немку. Даму мужеподобного вида с грубыми чертами лица. За ребенком нужен присмотр, кто-то же должен быть постоянно рядом с этим дьяволенком. А так пусть хоть учится. Все равно сидит на одном месте без дела. Мари уже решила, что Эрика нужно обучать нескольким языкам, самым разным наукам, мальчишка будет при деле, не будет ей докучать. Тем более, скудоумием подрастающий ребенок не обладал, так что же убивать жадное его любопытство.
Фрау Шпигель воспитанника своего сразу как-то невзлюбила. А воспитанник не очень был рад фрау Шпигель. Эрик отчего-то был уверен, что его новая нянька будет полной копией Стеши: молодая, мягкая, заботливая, не повышающая голоса, с нежными руками и ласковым снисходительным взглядом. Он, конечно, не будет любить ее так же сильно, как мать, но сможет доверять ей так же, как Стеше.
Фрау Шпигель оказалась угловатой, старой, с крючковатым носом и сморщенной шеей. Она говорила отвратительным низким голосом, который не свойственен женщинам и была абсолютно лишена всего того, чем обладала Стеша. Одним глазом она всегда зажимала монокль в золотой оправе, второй у нее таращился и вращался, как у болотной жабы.
- Что с ним, он здороф? – Спросила она у Мари, впервые увидев своего питомца, и почему-то скривилась в отвращении, явно не ожидая, что ее подопечный будет выглядеть столь необычно.
- Он совершенно здоров, фрау Шпигель. – Холодно молвила Машенька ей в ответ. – У нас с вами уже был разговор об этом. Вы помните? Следить за его здоровьем в ваши обязанности входить не будет. В этом нет никакой нужды. Но ваша оплата будет достойной.
- Ich danke sehr, Frau Geller.
Если не смотреть ребенку прямо в глаза, на лицо, то чудесно одетый и аккуратно причесанный мальчик являл собою образчик хорошего утонченного вкуса и достоинства.
Едва мальчик подрос, и пришло время сменить расшитые рюшами платья на другую одежду, у Маши появилась такая весьма странная особенность – она относилась к нему наподобие маленькой, но живой куклы. Она никогда не разрешала ходить ему чумазым или неопрятным, взъерошенным или несобранным, покупала самую дорогую и хорошую одежду. Та непременно должна была сидеть на нем наилучшим образом. Эрик знал, что если порвет или запачкает свой костюмчик, растреплет волосы, которые мать на свой манер ему причесала, или допустит хотя бы пылинку на рукаве, то непременно получит выговор от матушки, а потом его оттаскают за ухо. Мать никогда не прижимала его к себе, ни ласкала, ни целовала, посему, и таскание за ухо можно было бы считать за счастье. Но было чертовски больно, ухо потом горело – приятного мало, приходилось привыкать.
Держать осанку и владеть манерами Маша его тоже учила. Зачем? Вряд ли такому, как он это понадобится. Но Маше хотелось. Это была ее чудная прихоть. Смотреть, как маленькое диковинное существо постигает истины, которые вне сомнения пригодились бы ему, будь он самым нормальным человеком. Но ему таким никогда не стать. Господь посмеялся над ней – жестоко поглумился, поманил, подразнил, но счастливого материнства познать так и не позволил,  а Маша в ответ Ему делала все тоже самое, только над тем, кто беспомощен перед ней, чья жизнь находилась в ее руках. Каким он станет, когда вырастет? Об этом Маша пока не думала. До этого было еще далеко. 
Зато мальчик овладевал азами наук с жадностью и небывалой проворностью, ладно природа произвела бы на свет убогого и скудного на ум человечишку, так нет ведь, сразу из всего ясно, что умом паренька Господь Бог не обделил. На зло, что ли? Маша иногда даже (когда была в хорошем расположении духа) самолично бралась за учебу мальчика. Учила музыке, игре на фортепьяно. Эрику это очень нравилось, и он лишь сильно сожалел о том, что уроки быстро заканчивались.
Еще раз осмотрев Эрика с ног до головы, фрау Шпигель заключила голосом, который не предвещал ничего хорошего:
- Вы будете кароший мальшик. Ваша муттерхен будет довольна. У меня кароший рекомендательный письма. Я училь разных детей, очень разных.   
Тот стоял набычившись, в дальнем углу комнаты, а за спиной у него, прыгая по клетке, протестующее  чирикал ярко-желтый кенар, которого он привез с собою. Это Стеша уговорила Машеньку перед отъездом несколько лет назад купить мальчику «живую душу». Оставлять кенара Эрик не пожелал, вцепился в клетку – ни за что не вырвать из цепких ручек, так и пришлось Маше везти с собою вместе с мерзким мальчишкой еще и его птицу. Эрик отстоял клетку с кенаром и, кажется, был этим доволен, гордо задрал нос кверху.
А сейчас птица пребывала в наивысшей степени недовольства, заслышав немелодичный голос новой гувернантки.

Теперь Эрику пришлось учить чужие языки и другие науки. Но ему это нравилось – усвоение новых слов давалось легко. Он чувствовал, что стоит понять определенную систему, механизм, и нанизывать на него все прочее, а оставшееся  – дело времени.
Любая учительница, должно быть, гордилась бы таким учеником, но только не фрау Шпигель. У нее была своя метода, которой она чрезвычайно гордилась, и не терпела никаких несогласий со своими схемами обучения и воспитания. Детей нельзя любить – их нужно воспитывать, нельзя баловать, нельзя обращаться с ними мягко, и показывать, что вы равны, дети должны уважать старших (то есть, бояться), список можно было продолжать до бесконечности и с каждым его пунктом он становился все безрадостней и безрадостней. За непослушание Эрик  получал подзатыльники и затрещины. Если он  случайно ставил кляксу на бумаге, то по разумению фрау Шпигель клякса была либо слишком маленькой, либо чересчур большой, ее края были либо очень острыми, либо же чрезмерно обтекаемыми и своими невнятными очертаниями напоминали такую же несуразную внешность нерадивого ученика, что она сию же секунду  не приминала ядовито ему сообщить, лишний раз заметив, как пустоголов ее воспитанник. Эрик говорил либо очень тихо, либо повышал голос до непозволительного, и тем самым лишь только больше разжигал чудовищную мигрень фрау Шпигель. Утром его почерк был до безобразия угловатым и острым, а к вечеру она начинала брюзжать, что буквы слишком круглые, так никто не пишет. Когда Эрик читал вслух, то его тон недостаточно отражал написанное в тексте.
Сама фрау Шпигель была уже как много лет вдова. Эрик не удивился, ее супруг, бедняга, верно, нашел избавление лишь в смерти, и теперь пребывал в полном покое и благодушестве. Своих детей у них не было, вот она и тратила все свое время на истязание чужих малюток.
Все время занятий резвый кенар скакал по клетке и громко чирикал, недоверчиво косился маленьким блестящим глазом на серую долговязую женщину. На самом деле, это Эрик уже рассказал ему, какая фрау Шпигель отвратительная особа. Вот он и надрывался каждый раз во время  ее присутствия, устраивая демарши.
- Какая невоспитанная птиса, – шипела педантичная гувернантка, а Эрик лишь удовлетворенно качал головой, когда кенар заводил свою трескотню во время уроков. – Вся в хозяина!
Фрау Шпигель хваталась за виски, объясняя, что от этих чудовищных звуков у нее начинаются головные боли. Эрик с удовлетворением, победоносно обращал свой взгляд на гувернантку и думал о непозволительном – вот бы мигрени вконец доконали старую каргу, чтобы он никогда больше не видел ее. 
Правда, очень скоро на маленького нарушителя спокойствия нашлась управа.
- Пшёль, пшёль! – Услышал однажды Эрик, входя в комнату, но было поздно. Фрау Шпигель, стоя у открытого окна, отчаянно трясла клетку, а за окном на голубом полотне неба мелькало ярко-желтое крошечное пятнышко. – Мерсский птиса дольжен летать за окном. А не в клетке. – Сухо объяснила гувернантка, зарокотав своим мужеподобным голосом.
Эрик в бессилии сжал кулаки, но ничего сделать было уже нельзя. В слезах выбежал прочь, кинулся к матери в ее комнату. Но Машеньке, кажется, было не до него. Она, как и в многие другие разы, отвлеченно глядя в сторону почерневшими глазами, лежала на кровати, бессильно свесив белую  руку  на пол. На докучающего ребенка посмотрела без интереса, слабым жестом показала, чтобы убирался прочь.
Она вообще не дозволяла сыну входить к ней. У Эрика была своя комната. В другом крыле. Он мог гулять по коридору (когда в доме нет посторонних людей), заходить в гостиную, где стояло роялино, столовую. Куда угодно, но только не в то крыло, где была спальня матери – ходить туда ему было не позволено. Иногда она или фрау Шпигель наказывали его и запирали дверь его комнаты на ключ. Но Эрик прекрасно знал выход и из этой ситуации – стоило лишь очень осторожно поковыряться в дверной скважине оброненной когда-то матерью шпилькой, дверь открывалась,  и он оказывался на пороге заветной свободы.
Эрик приносил под дверь Маши букетики садовых цветов, с наступлением темноты безжалостно общипывая клумбы, свертки бумаги с ее портретами, но мать будто не замечала всего этого и лишь сильнее раздражалась на несносного ребенка.
Но пуще всего Эрик страдал от того, что знал: помимо матери и мерзкой крючконосой «дрессировщицы» в доме бывают чужие мужчины. Он не раз слышал их голоса. Ему хотелось, чтобы на порог этого дома кроме матери и него никто никогда больше не ступал. А еще лучше уехать куда-нибудь, где тихо, мало людей, где дом не такой огромный, как этот. Матушка была бы счастлива, обязательно! Эрика огорчало лишь одно – к своим годам он уже прекрасно понимал, что не совсем похож на  других детей. Об этом ему часто напоминала фрау Шпигель и мать, которая совсем не хотела, чтобы гости, посещающие этот дом, видели ее ребенка.
Словам старой гувернантки можно было не верить – она была мерзкой. Но вот мать… то, что она, наверняка ждала прекрасного здорового, похожего на другие тысячи детей, ребенка он не сомневался еще с того момента, когда Мари прикрыла его лицо бархатной материей, похожей на маску. Ему это очень не понравилось. Он чувствовал себя неуютно и неприятно. Мари присела перед сыном. На красивом мягком лице ее читалась решимость и суровость.
- Не хочешь сидеть все время взаперти? Тогда пусть тебя никто не видит. И ты будешь ее носить.
- Нет! – Воспротивился ребенок, глядя прямо матери в глаза, и отшвырнул ненавистный кусок ткани в угол комнаты. Ему казалось, что в этом глумливо-театральном облачении он выглядит еще ужаснее, чем в своем природном облике. - Я не хочу! И не буду.
- Что, не нравится? Не хочешь? А мне каково? Ты смотрел на себя в зеркало, смотрел? Зачем тебе с непокрытым лицом ходить, как все? Пугать? Ты же не такой. И таким никогда не станешь. Так закрой хоть его, а-то оно мне уже в ночных кошмарах видится.
Она закрыла лицо ладонями и плечи ее мелко затряслись. Ребенок протянул руку и погладил ее по голове, хотел успокоить, сказать, что это всего лишь лицо, разве это так важно?.. Но Маша в этот миг  распрямилась, размашисто замахнулась и узкая женская ладонь ударила мальчишечье лицо с такой силой, что после удара остался полыхающий огнем след.
- За что? – Непонимающе моргая и вытирая тыльной стороной ладони брызнувшие слезы, спросил Эрик.
- За то, что ты есть… - С необузданной злобой пояснила она. - За что, за что ж Он тебе такому позволил родиться? – Взмолилась несчастная мать, и сердце мальчика сжалось от сильнейшей боли, – за что всех остальных моих детей жизни лишил, а тебя убогого и калеку пощадил, да на муки обрек?
С особым надрывом задавать такие вопросы Высшей силе мать чаще начинала, когда глаза ее из зеленых делались черными. Эрик не знал почему – наверное, от ярости. Вот насколько она его ненавидела! В такие моменты Эрику становилось плохо, и он, не стыдясь слез, рыдал.
Зато после того случая мать больше никогда не заставляла его одевать ненавистную ткань.

Не нашел  он защиты у  матери и в этот раз, закусил губу, развернулся, и побежал прочь. После этого Эрик возненавидел свою гувернантку еще сильнее. И знал уже точно, что нужно только время, а уж за кенара он расплатится. Как выяснилось, фрау Шпигель  ненавидела не всех земных существ. Некоторых она, как это было не странно, еще и боялась. Предмет страха фрау Шпигель был банален – он имел серую шерстку, маленькие ушки и длинные червеподобный хвостик – это были мыши и крысы. Люди почему-то считали их тоже уродливыми творениями природы. А как иначе растолковать то, что столь многие их ненавидят и пугаются, будто дьявола? Зато Эрик испытывал к ним ровно такие же чувства, как и ко всему остальному – как к птицам, цветам или даже ящерицам.
Целый месяц он приручал двух серых мышей – одну маленькую, а другую чрезвычайно крупную для своего мышиного размера. Еще два месяца тренировал. И по прошествии этого времени, откормленные и привыкшие к человеку зверьки могли совершенно не боясь преодолевать самодельные лабиринты, чтобы добраться до лакомства и в ответ на команду  шустро карабкаясь по одежде, забираться на плечо, весьма мило при этом попискивая. 

*

Фрау Шпигель было щекотно. Задремав в кресле одним из душных вечеров,  гувернантка   приоткрыла глаза, и вдруг завопила в голос. На коленях у нее, в ужасе вытаращив маленькие глазки и зажав в пасти кусок сыра, сидела жирная всклокоченная крыса, а где-то на плече шевелилось и возмущенно пищало что-то живое теплое. Покрытая гигантскими мурашками гувернантка вскочила на ноги, заревела, как раненный буйвол, замотала головой, затопала ногами. Ей казалось, что еще секунда и эти чудовища  вцепятся в лицо, вопьются клыками, исполосует острыми когтями кожу.
- Э-эрих! – Со свойственным ей акцентом закричала она так громко, что голос треснул фальцетом. - Плёхой мальшик! Отшень плёхой!
Услышав до отвращения знакомые фальшивые ноты, Эрик уже сидевший у себя в комнате, невинно захлопал длинными ресницами. Но не сработало, костлявая рука нависшей над ним гувернантки схватила его за волосы, и ткнула лбом в стопку рисунков, что лежала перед ним. От этого нос его перепачкался в краске, не успевшей еще до конца впитаться в бумагу.
- Вы, вы…  Эрих… - хищно промолвила она, судя по всему, пребывая в крайней степени потрясения.
- Эрик! – С видимым недовольством поправил ее мальчик. – Меня зовут Эрик!
- Какой ужас! Какой ужас!
- Jedem das seine. – Мстительно произнес Эрик.
- Вам нужно вырвать ваш гнусный язык. – Ткнув носом своего ученика в стопку бумажных листов еще раз, заключила фрау Шпигель. Тот втянул ноздрями воздух, опасаясь, что от удара пойдет носом кровь.
- Нет, вам. Он же у вас ядовитый, как у змеи. – Сказал Машенькин сын, и тут же,  вскочив на ноги,  юрко вывернулся из рук своей гувернантки.
- Разбойник. Вы есть маленький русский разбойник.
В ответ на это Эрик изобразил какую-то неописуемо отвратительную гримасу и высунул язык.
-Mein Gott!  - Закатила глаза гувернантка. – Вы просто мерсский лягушонок!
- Жаба! – Парировал ей Эрик.
- Розгами! Вас надо сечь розгами!
- Попробуйте, дотроньтесь!
- Чудовище! – Сразу же нашлась, что ответить, фрау Шпигель, кажется втянувшаяся в эту игру с взаимными обидами. - Знаете ли вы, почему ваша муттер вас так не любит? Она никогда вас не полюбит! Вы гадкий, отвратительный мальчишка! Вы еще хуже, чем этот жуткий крыс! Вы исчадие ада!
Так вот, почему фрау Шпигель так терпеть его не могла! Не считала его человеком? Приравнивала к «противным» крысятам?  Неужели он действительно настолько омерзительный?
- Не правда!
- Вас вообще никто никогда не полюбит. Посмотрите в зеркало, Эрих...
- Эрик! – В сотый раз каким-то нетвердым голосом поправил ее Эрик, и как подкошенный  упал, на подле стоявший стул.
- Внутри вы такой же уродливый, как и ваше лицо! Вы отравляете жизнь не только своей бедной матери, но и всем окружающим! Право, я не знаю, зачем она держит вас здесь, когда вы  подрастете, вы станете еще ужасней. И еще опасней. У таких людей, как вы, в голове часто возникают страшные мысли, которые никогда не придут на ум нормальному человеку. Я предлагала фрау Геллер отвезти вас к доктору  Зангеру. Я знаю его много лет. Он освободит ее от вас, сделает вас тихим и примерным – у него свои методы. Вы будете не опасны. Она обещала подумать.
Подумает?
Значит, согласится.
И здесь Эрик не выдержал, закрыл лицо руками и разрыдался.

В этот вечер он сидел под замком. И не потому что мать осерчала на него (как иногда бывало) за то, что просто некстати показался на глаза, а за «чудовищное злодеяние», как назвала это фрау Шпигель. Поэтому, остался без ужина и не был допущен до занятий музыкой. Ужин, пожалуй, был не столь страшным наказанием, а вот поупражняться в музыкальном мастерстве хотелось куда больше, чем есть.
Сначала Эрик рисовал, но скоро ему это прискучило, потому что изображаемые им фигуры на удивление получались нескладными, потом, мурлыкая что-то себе под нос, мастерил из бумаги башенки. Но и это оказалось занятием пустым. Эрик выглянул в окно. Ветер бил в  стекло потоками воды, в прорехах дождевых туч виднелось темно-зеленое небо. Почему-то месть фрау Шпигель, о которой он грезил, не принесла ему должного удовлетворения. Все естество негодовало. Вроде и задуманное было исполнено, пустяки, что получил тумаков – глупо было надеяться, что после случившегося, фрау Шпигель не угадает, кто виновник. Да если бы даже Эрик был и не при чем, она  все равно бы отыгралась именно на нем.
Время близилось к полночи – а это значило, что «надсмотрщица», должно быть, уже видит десятый сон. Достав любимую шпильку, выбрался из комнаты. Бесшумно ступая, прошел по коридору вперед. Сквозь одну из дверей доносился глухой храп фрау Шпигель. На цыпочках пошел обратно, спустился вниз, дошел до гостиной. Там в желтом дверном проеме царила жизнь. Эрик прислонился плечом к стене, чтобы оставаться незамеченным. 
- Что хочешь делай, - с надрывом говорил женский голос. Эрик вздрогнул. –  Хоть бей, хоть что!  Только не оставляй, не уходи снова, Эрушка! Слышишь?
Кто там?
Эрик срывающийся от чувств голос матери преотлично узнал, кроме нее говорить здесь было некому. И никак не мог взять в толк, что же там за человек такой, которому мать все дозволяет и доверяет всю свою жизнь и чувства. Как же можно позволить себя бить только ради того, чтобы не покинуть человека?
Голос ее собеседника был мужским. Мягким и бархатным. Таким, что Эрик на секунду залюбовался, совсем не вслушиваясь в смысл произнесенного.
От мысли о чужих мужчинах в стенах этого дома Эрику становилось невыносимо горько. Была бы его воля, он никогда не позволил ни одному зайти на порог. Они дурные люди. И очень хотелось, чтобы матушка не виделась и не говорила ни с одним из них. Разве ей не хватает его, Эрика? Если бы она только дозволила, он бы защитил ее ото всех, подошел бы и, наконец, обнял так крепко, как только мог (сделал именно то, чего она никогда не разрешала), сказал ей, как сильно он любит ее, и тогда больше ни один из этих людей сюда не пришел бы. Эрик установил бы свои порядки, ведь он не меньший, чем маменька хозяин, и он не хочет видеть этих скверных людей, что сюда ходят. 

Маше начало казаться, что она никогда его уже больше не встретит. Однако судьба снова сделала поворот в неожиданную сторону. Эриха Вебера она увидела в один из вечеров на пороге одного из своих игорных домов. Весь вечер Маша не находила себе места. Боялась, что если хоть на мгновение закроет или отведет от него глаза, то он исчезнет. Эрих никуда не исчез, просидел за игорным столом больше двух часов. И когда собрался уходить (пребывая в весьма дурном расположении духа), прямо на ступеньках у главного входа встретил хорошо одетую даму. Сначала не признал. Да заблуждение было таким сильным, что в первые мгновения дернул верхней губой, приосанился, мигнул одним глазом (как он любил делать). А когда разглядел в незнакомке Машу, от воодушевления не осталось и следа.
Говорить прямо у парадных дверей  было неудобно, и Маша убедила старого знакомца побеседовать не на улице, а удалиться в помещение, тем более, как выяснилось, у нее совсем недалеко располагался дом. Дом оказался, кстати, весьма и весьма недурным. Таким, что заходя в его ворота, Эрих весело присвистнул.
Дом был  большим, но пустым (это Эриха больше обрадовало, нежели огорчило), устланный коврами, окна завешаны бархатом и шелком. Маша провела его по длинному коридору, стены которого были увешаны картинами и гравюрами, все это время сохраняя полное равнодушие (ей казалось, что так будет лучше, и Эрих сам не утерпит, истосковавшись, как в былые времена жарко ее обнимет). Но когда этого не произошло, Маша, едва пройдя в гостиную с неописуемым изяществом повернув голову в сторону бывшего любовника, сама кинулась ему на грудь. Но Эрих опасливо сделал шаг назад, по-хозяйски сел в обтянутое бархатом кресло.
- Говори, зачем позвала, Мари.
- Повидаться. Поговорить. – Сменив жаркий шепот на холодный тон, начала Маша. - Столько лет порознь были. Поговори со мной, Эрих.
- О чем?
Она ответила не сразу, несколько секунд молчала.
- Да хоть о том, как ты от меня тогда сбежал, и деньги с драгоценностями у своих взял. И рука у тебя не дрогнула.
Тот небрежно дернул плечом.
- И что же, Маша, столько времени прошло, а ты все помнишь?
-  А я все помню. – Разомкнула бледные уста Машенька. - И тебя не забыла, Эрих.
- Ну и что? Ответ держать заставишь?
Мари, будто уже не слыша, продолжила:
- Зачем ты так ушел? Разве тебе со мною было плохо? Разве я тебя недостаточно любила?
- Слишком любила, Мари. Привязалась ты ко мне, сил нет. Вон сколько подле тебя мужиков, а ты вокруг меня одного все ходишь.
- Но ты сам, сам меня к себе привязал! – Вскричала рассерженно Мари, закинула голову назад, и рухнула, как подкошенная  на стул. Но не прошло и нескольких секунд, как ресницы ее затрепетали, и она открыла глаза, поднялась, всхлипнула.  - Всю ты жизнь мне поломал, немчура проклятый! Я же жить без тебя не могу, что свет не мил. Позабыть пыталась, не выходит. А что я с другими, пока тебя нет, так ты не смотри на это. Откуда тебе знать, что я их к себе подпускаю? Ты на меня не наговаривай. А крутятся подле, так пусть крутятся. Я не гоню. Это от тоски, от горя. Я тебя больше жизни люблю.
Неподвижно сидя напротив нее, Эрих смотрел куда-то сквозь свою собеседницу. В ответ на Машины слова задумчиво покивал и только.
- Я знаю, - с померкшим видом грустно улыбнулась женщина, - за что ты так со мною. За то, что я твоего ребенка не уберегла. Ни в первый раз, ни во второй.
- Наоборот, Мари. – Оживленно говорил Вебер. - Премного тебе благодарен. Ты мне лучше вот что скажи, значит, игорный дом этот твой?
- Теперь мой.
- А ты хорошо живешь, Мари,  – оглядевшись в комнате и переведя взгляд на ее украшения с дорогими камнями,  сказал Эрих.
- Не жалуюсь.
- А за мною не один долг по пятам ходил. А ты спрашиваясь, как у меня рука поднялась. Вот как.  И выходит, на твоей чертовой рулетке я проиграл все деньги. Хороша игрушка!
- Игрушка дивная. А хочешь, я тебе все до единого верну. – С неожиданным жаром заговорила женщина. - Будто и не проигрывал вовсе. У меня  она особенная. Нигде таких не сыщешь. Захочу – проиграешь. А захочу – озолотишься. Я здесь не первый день, и людей здешних знаю. Одного слова моего достаточно будет, так и вовсе не отыграешься.
- Пугаешь?
- Что ты, что ты! Предлагаю.
- Себя?
- А хоть бы и так? Хочешь, я тебе все казино отдам. – Взмахнула Маша рукой. - Подарю. Просто так. Владей один, как угодно, как душа возжелает. Только останься. Оставайся со мною, Эрих. – И это она произнесла уже не с прежним жаром, а с безысходной мольбой. - Не уж в тебе ни одна жилка не дрогнула при встрече? Я тебя столько лет искала, в Москве искала, в Петербург ездила, потом приехала сюда, может, здесь повстречаю. Нигде тебя найти не могла. Никто не знает, словно сквозь землю провалился. Мне без тебя скучно. Толком ничего без тебя не получается. Помнишь, как раньше все было, а? Ну а потом подвернулся мне один… я давно про такие дома  подумывала. Здесь их много. Люди разные. Кошельки у них деньгами раздутые. Дело хорошее. Но что мне без тебя. Кто же бабу в серьез принимать будет? Я тебе все, что есть отдам. Веришь?
- Купить хочешь? Обычным образом взять не можешь, так деньгами принялась?
- Я тебя Эрих, не покупаю. Я тебе предложение делаю. Совсем не дурное. Ты подумай.
- Я подумаю. Но я не первый день на земле живу, не младенец, знаю. Хочешь, чтобы твои хахали мне голову снесли за это? И тебе вместе с этим? Отомстить захотела?
Маша мстить и не думала.
- Что ж ты, испугался? Ишь как заговорил.
- А тебе не страшно?
- Нет. Я подле тебя ничего не боюсь.
- Зря, Маша. Поглядел бы я, как ты по-другому бы запела, когда бока перышком пощекотали!
- Т-ссс! – Маша с предостерегающим видом приложила палец к губам. - Ты не говори ничего, и не беспокойся! Это все пустое! – Шептала Маша, приникая к любимому. Но тот стоял холодный, рук для объятий не протянул.– Я тебя ото всех укрою, заступлюсь!
Тот молчал. Будто думал о чем-то очень важном. И Маша очнулась, вмиг переменилась.
- Ну что на меня так глядишь? Коли нет, ступай. Я тебя повидала, голос услыхала, сердце, разве что, сильнее прежнего разболелось. Но держать тебя не буду, коли за это время другую полюбил. Но уйдешь, Эрих, я больше тебя не приму. Ни по что не приму, слышишь? Ну, иди.
И тут он, наконец, взяв очень ласковую ноту, проговорил:
- Я бы ушел, но как же мне? Ведь люблю тебя, как и прежде, Маша.
- Меня? – Спросила она воспламенено и растроганно. - Правда? – Внутри у Маши разверзлась бездна новых чувств, еще более сильных, чем прежние. – Я ведь знаю, с меня проку, как от бабы мало, женой я плохой тебе была, вот ты меня и не взял в законные, потому и ушел, бросил. Ты прости! Но теперь что хочешь  делай!  Хоть бей, хоть что! Только не оставляй, не уходи снова, Эрушка! – И обессиленная уже готова была бухнуться на колени, да Вебер ее придержал, не  позволил. Прижал к груди.
- Ты Маша, это перестань. – Деловито сказал он. – Мы с тобой это все утром обсудим. На свежую голову. Сейчас толку нет. И ты сейчас едва живая. Ты в себя-то, Мари, прейди. – Та шевельнула губами, хотела что-то сказать. – Ты не бойся, я от тебя никуда не денусь. Подле тебя пробуду. А сейчас давай-ка, что ли, встречу отпразднуем. Есть у тебя что-нибудь горло-то промочить?
- А-то! – Всплеснула руками Маша. – Это ты верно сказал. Ты обожди. Сейчас приду!

Из гостиной совсем близко послышался шуршание ткани, это зашелестела материна юбка.  Эрик приник спиной к стене, перестал дышать. Машенька выпорхнула из дверей, его не заметив. Сгорая от любопытства, мальчик заглянул вовнутрь комнаты и замер, потому что был застигнут – совершенно незнакомый мужчина, сидя в кресле и закинув ногу на ногу, смотрел прямо на него. Видя, как поползли вверх брови гостя, Эрик понял, бежать или прятаться уже смысла нет. Поздно. Его увидели. Сейчас что-то будет.
Вебер сидел в кресле, развернутом прямо к дверям, и когда из коридора ни с того, ни с сего высунулась детская голова, от неожиданности аж вздрогнул. Он готов был ждать чего угодно, только не этого. Голова, кажется, на него смотрела тоже с ужасом.
-  Черт возьми, это что еще такое? – Завертев в руках сигару, вымолвил мужчина. – Эй ты кто такой?
Отвечать ему не спешили.
- Ну, иди сюда, раз сунул свой нос. Ты что, немой?
- Нет.
- Ага, значит, умеешь разговаривать.  Откуда ты здесь взялся?
- Я здесь живу.
- Вот уж не думал никогда, - чиркнув спичкой, произнес Эрих, и зловеще зашипела, затрещала сера, - что Мари охотница до сопливых мальцов. – Он пригляделся, не кажется ли ему. - Да еще таких. Где она тебя такого отыскала (или просто мальчишка из прислуги, но дико любопытный)?  Видно вовсе умом тронулась за это время.
Мальчуган, часто задышав, смотрел сурово с бесконечной ненавистью.
- Не говорите так о ней!
- Как тебя звать?
- Эрик.
- Эрик? – Гость уставился на ребенка странным взглядом. -  И кто тебя так называл?
- Мама. – Ответил тот, жадно рассматривая неизвестного господина.
Эрик никак не мог понять, что же его так завораживает и притягивает в лице этого человека? Было в нем что-то особенное, затаенное - чрезвычайно энергичные голубые глаза, тревожный изгиб бровей, прямой нос, решительные плотно сомкнутые губы, высокий лоб, холеные усы, само выражение лица было умное, насмешливое, скорее даже высокомерное. Пожалуй, такому человеку мать, действительно, могла бы довериться и подчиниться целиком и полностью. И все-таки именно из-за этого Эрик испытывал к нему  сейчас  пренебрежение. Но отчего-то было оно по ощущениям совсем иным, чем то, что испытывал он ко всем другим, бывавшим в этом доме.
- Кто она? Неужели Мари? – Догадался Вебер. - Так твоя мать Мари! 
- Да.
- Ах вот в чем, значит, дело. – И он выдохнул прямо Эрику в лицо облако сизого дыма. - Ты ее сын? Невероятно. – Он сделал непродолжительную паузу. -  Ну конечно, только эта сентиментальная девчонка могла тебя так назвать.
Он взял двумя пальцами его за подбородок и  осмотрел оценивающим взглядом. – Что с тобой такое, Эрик? – Нарочно называя ребенка каждый раз по имени, будто пытаясь распробовать, что же такого в этом имени, и чем они с ним отличаются. – Твое лицо.
Эрик дернул подбородком.
- Я не знаю. Такое было. – И глаза ребенка влажно заблестели. –  Не трогайте.
- И что ты здесь забыл? По-бабьи суешь нос в дверные щели? Или любишь шпионить?
- Я просто заглянул, - едва слышно произнес он. А ведь этот человек был во всем прав, привело его сюда стыдное любопытство.
Мальчик обижено хлюпнул носом, избегая смотреть на своего собеседника. Прежняя решимость куда-то делась. Незнакомец поднялся и оказался высоким и стройным. Сложил руки на груди, прошелся по комнате.
- Что надулся? Обиделся? Как девица. Слезы даны природой бабам. А ты кто? – Мальчишка тут же вскинулся. – А где твой отец?
- Я не знаю. Его нет. И не было.
- От  святого духа ты у нее, что ли, родился?
Мать про отца никогда не говорила, и Эрик за все это время успел перебрать в своих мыслях самые разные предположения (включая и невероятные): что он, может быть, умер от какой-то страшной болезни, когда тот был еще совсем крошкой, и никак не мог его помнить, или может, он погиб благородной смертью где-то в далеких краях, а может, уехал по какому-то чрезвычайно важному заданию в такие далекие края, о которых Эрик и не слыхивал, письма туда не отправить, с посыльным не передать – и он так все эти годы и не знает о своем сыне (а это, конечно, и лучше, мало кто захочет иметь такого безобразного сына, как Эрик!).
При мысли об отце, Эрику стало еще тоскливее. Поэтому, он даже не заметил, как его собеседник зачем-то взял его за руку, с интересом рассмотрел, повернул ладонью кверху, потом ребром, сжал пальцы.
- А с руками тебе повезло куда больше. Мари тебе не говорила об этом? – Ребенок отрицательно покачал головой.  – Чем ты занимаешь?
- Музыкой.
- Какой бред! А хочешь, я  тебе что-то покажу? – Не дожидаясь ответа он вытащил из манжета карту. – Хочешь узнать, как это делается?
- Хочу! – Позабыв обо всех обидах, молвил Эрик.  - Как? Как это делается?
- Это долго рассказывать. Не сейчас. А что у тебя в манжетах? Посмотри, твои рукава засучены, как у ремесленника.
- Я не должен их пачкать. Я рисовал. Краска могла испортить их. Матушка ругалась бы.
Мужчина скривил губы и вдруг расхохотался, ударив себя ладонью по ляжке. Это произошло так неожиданно, что Эрик на секунду заметно задрожал. Но дальше случилось то, что заставило Эрика затрепетать в полную силу. В дверях появилась Мари,  никак не ожидавшая увидеть здесь своего сына. Перед глазами ее нарисовалась картина, которая повергла Машеньку в панику. Ей представилось, что она стремительно падает в пропасть. Сейчас Эрих уличит ее во лжи или в очередной раз презреет за женскую и материнскую несостоятельность, как узнает о том, кем ей приходится этот мальчишка. А все по вине маленького непокорного гаденыша. И Маша испугалась – еще секунда, еще миг, и всей ее счастливой сказке придет конец, все разрушится.
- Вон! – Громко вскричала она, не сводя взволнованного взгляда с сына. Сам Вебер при этом лишь досадливо поморщился.  – Вон! – Повторила она, плеснув рукой. Эрик втянул голову в плечи, увидел, что мать пошла прямо к нему, вкинув руку, быстро отступил назад и шмыгнул в распахнутые двери.

Несколько секунд они смотрели друг на друга молча. Эрих ровно дышал и не сводил глаз с Маши, та же от чрезмерного волнения вздыхала и всхлипывала. Наконец, заговорил Вебер:
- Что же ты, промолчать хотела? У тебя, оказывается, и ребенок есть.
- Да какой это ребенок. Наказание. – Вдруг испугавшись за то, что жалеть ее Эрих совсем не собирается, разве что теперь попрекнет, не только уродом-сыном, но и ложью с трусостью.
Жалеть, по всей видимости, было уже поздно. Был бы мальчишка чуть поменьше, может и сжалился, а сейчас уже кроме отвращения ничего и не вызовет.
- Так что же ты его при себе оставила?
- Один он у меня. – Откровенно ответила Мари. – Но если тебе не по нраву, я его, куда скажешь, отправлю. – Напугано уверила Машенька.
- Да мне, Маша, все равно. Ну малец и малец. Твой же сын. А рожи я и похуже видел. Сам он не идиот, вроде. Малахольный, правда, какой-то.
Маша безмолвно шевельнула губами, будто хочет что-то ему ответить. Но так ничего и не сказала в ответ.
Видя, что все это привело Машеньку в исключительное беспокойство, Эрих сжал в своих руках ее запястье, уверено потянул к себе. На том разговор про утаенного ребенка закончился. Того, чего Маша страшилась, не произошло. Да и было уже не до разговоров.

По утру Маша решила, что немного погодя, заберет все нужные бумаги, деньги, драгоценности, и будет полностью готова уехать отсюда прочь вместе с Эрихом, и будет все, как прежде. Никто ее остановить не сможет. Эрих настаивал ограничиться только деньгами и ценностями, что б потом спросу  «своякам» не было. Маша на это только похлопала ресницами.
- Не уж-то ты мне не веришь? – Сказала. – Я-то уж все как нужно сделаю.
- А со всего  будет смотреться, будто я тебя с панталыку сбил. И мне же после перед твоими преспешниками ответ держать. Что они скажут, когда их мамка сбежит?
- Найдут себе другую. – Легкомысленно усмехнулась Маша. И вдруг сменила тон на серьезный: – Я много раз думала, Эрих, кончить бы со всем этим, стать как все. Но не могу. Даже подумать страшно, я же тогда дышать перестану. Не я этот путь выбрала, он – меня. Это как отрава. Думала, смогу остановиться, да поздно. Не вернуться мне уже в прежнюю жизнь. Каждый раз не знаю, что завтра будет. Зато живу. А так-то с тоски в петлю полезла бы. Я всегда хотела быть не как все. Вот и получила. И сына мне в наказание судьба учудила. Я же знаю, точно знаю, это мне расплата. И ничего мне с этим не поделать. Не такой расплаты я ждала, а оно вот как вышло. Но ты теперь со мной. А больше мне ничего не надо. – Помолчала немного, после снова бодрым голосом произнесла: - Дай мне немного времени, и я  добуду  тебе столько денег, сколько тебе не снилось. Сейчас самый сезон и толстосумы приезжают сюда проигрывать свои денежки, не задумываясь ни о чем. – Улыбнулась, оголив ровные жемчужные зубы. – А я-то уж их чую и не могу мимо пройти. Мне это в одну радость. Были у  одного в карманах, а теперь при мне. И ничего с этим они не поделают.
- Что от меня требуется?
- Походи по игорным домам, поиграй в рулетку…
- В рулетку мне не везет.
- Повезет!
Мари после появления Вебера пребывала в каком-то блаженном расположении духа, настроение у нее теперь было божественное, ни на что прочее внимания своего она почти не обращала. К сыну относилась ровно. И Эрик стремился этим пользоваться. Все это время ему не давало покоя увиденное, теперь он опустил засученные рукава, и к Веберу выходил только так.  Сначала Эриху такая настойчивость от  мальчишки совсем не нравилось, чрезвычайный интерес со стороны Машиного сына к его персоне раздражал, и он даже жалел, что заговорил с ним в тот вечер. Потому что теперь он надоедливой собачонкой будет путаться под ногами.  На просьбу мальчика – научить его фокусам, Эрих сначала отреагировал нехорошо. Сурово заметил, что это не фокусы, и называется это мастерство совсем иначе! Потом долго отговаривался, щенку отвечал нехотя и резко, что у него нет времени на то, чтобы тратить его в компании такого, как Эрик. И все-таки, в конце концов, согласился. Мальчишка аж засветился изнутри.
- Береги пальцы, - говорил Вебер, - не режь, не обжигай, не позволяй, чтобы становились грубыми.
Эрик развернул руки ладонями вверх и внимательно посмотрел на свои пальцы.
- А у меня получится?
- Захочешь, получится.
- Но если это не фокусы, то это называется иначе. – Сделал вывод ребенок. – Это как воровство. А ты вор. Это плохо… - И не договорил, сильная рука резко легла ему на шею, сжала. Не сильно. Но достаточно, чтобы тот поперхнулся.   
- Я те дам плохо! – Раздраженно вскричал Вебер. – Ты эти рассуждения брось. Или разворачивайся и иди. – И разжал руку. – Ну?
Мальчишку колотило мелкой дрожью, но с  места он не сдвинулся.
- Ну так-то. Ты так говоришь, потому что не знаешь самого главного. Запаха игры…
А вообще, Вебер хоть и был иногда с ним резок, Эрику казалось, что с появлением этого господина многое изменилось. Во-первых, дом зажил какой-то другой жизнью, а однажды, увидев фрау Шпигель, Вебер произнес что-то типа «старая карга», и не мог не подкупить этим Эрика, которому очень понравилось столь точное сравнение. Во-вторых, у Эрика теперь было больше свободы, ему было позволено выходить на улицу и делать там все, что угодно. Это Вебер убедил мать не держать его больше взаперти. Правда, вот это было не самой лучшей идеей.
Потому что вскоре Эрик прибежал домой с улицы весь чумазый, с оторванным напрочь рукавом рубашки и разбитым носом, размазывая по лицу слезы и бурую жижу.
Мать увидит – оторвет голову, как пить дать. Но даже это было сущим пустяком в сравнении с тем, какая коловерть творилась у Эрика внутри. Выходит, мать делала все правильно, не выпуская его все это время на улицу, знала все! Стоило пробежаться по улицам,  как здешние мальчишки тут же заприметили чужака, когда рассмотрели получше, и вовсе возмущенно заклокотали, кидались дурными словами, камнями, прохода не давали.   
Матери поблизости не было – оно и лучше, а вот на веранде, попыхивая сигарой, в уютном домашнем облачении (в изумрудно-зеленом муаровом халате и феске), стоял Вебер, и сразу же заметил истерзанного ребенка. Эрик хотел прошмыгнуть незаметно, но не вышло. Тот грозно окликнул его:
- Эй, господин с разбитой физиономией, извольте пожаловать сюда!
Эрик боком и без всякого желания потрусил к красивому господину, не ожидая ничего хорошего. Да еще перед глазами все плыло и в голове гудело и постукивало, того и гляди, земля с небом местами поменяются.
- Что случилось?
Эрик молчал. Признаваться, что тебя исколотила дюжина мальчишек, было не только стыдно, но и страшно.
Эрих изменившимся неузнаваемым взглядом осмотрел огольца  и вдруг совершил совершенно безобразнейший  для своей персоны поступок – затянулся и сплюнул прямо под ноги мальчишке.
- Я спрашиваю, кто рожу расквасил? – Чужим, будто не его голосом, пророкотал он.
Эрик поднял лицо вверх, немигающее воззрился на Вебера, не в силах поверить в поразительные изменения. По тону, манере речи и выражению лица тот сейчас совершенно не походил на прежнего почтенного аристократичного и утонченного господина.
- Уличные мальчишки? – Ответил он за Эрика.
Ребенок положительно кивнул и виновато опустил голову.
- Ишь как приложили. А сдачи дал? - Голос налился металлом.
И Эрик покачал головой.
- Почему? Ты мужик или кто?
В данной ситуации Эрик предпочел бы быть «или кем», чем так.
- Я? Не могу! – Попятился он, думая, как бы удачно увернуться, и там уже со всех ног припустить по лестнице наверх к себе в комнату, в которой он раньше проводил почти все время.
  Но как тут увернешься, когда тебя сверлят два горящих, как уголь  зрачка  и прямо на тебя надвигается  высокая, налитая силой фигура? Нет, сбежать не получится, если только стремительно ухнуть на пол и пролезть между ног, что б не успел опомниться. Но куда Эрику до веберовской быстроты и смекалки. Тут же поймает, он и так Эрика называет неблагозвучным словом «трус», а после этого и вовсе засмеет.
- Я сказал, иди, найди их и дай сдачи, мозгляк! –  Эрих взял и без того обмякшего мальчишку  за почти оторванный ворот и подтолкнул вперед. – Запачкаешься еще больше, не страшно. А перетрусишь или спрячешься, обратно на порог не ступишь! Понял?
- Я не умею! Н-не могу! – С прежней силой зарыдал мальчишка. - Я ни в чем не виноват! Я не виноват!
- Так научишься!
- Я туда больше не пойду!
- Не пойдешь, то я тебе, малой, за это так врежу, мать родную позабудешь!
Смертельно побелевший и похолодевший Эрик дернулся (затрещала ткань, оставив в кулаке Вебера ворот рубашки), и метнулся куда-то прочь.

Несколькими днями позже Эрик сидел у себя в комнате, остерегаясь выходить наружу. Сидел просто так, тоскливо глядя битый час в окно и пытаясь отвлечься на красоту природы, на густые розово-белые облака. Но не выходило, сегодня природная краса больше раздражала, нежели умиротворяла. Вывихнутая рука немилосердно болела – ни порисовать, ни музыкой заняться, ссадины на лице (сделав его еще более отвратительным) ныли, передний зуб качался. Ну просто ужас, что такое. Не захочешь, а от жалости к себе содрогнешься.
Увидев своего воспитанника с огромным фингалом, в изодранной грязной одежде и разбитыми костяшками на руках, как у какого-то schnapphahn,  фрау Шпигель став бледно-зеленого цвета (скорее всего от бешенства), заголосила так, что у Эрика тогда заложило уши. Она твердила о том (при этом схватив его за ухо), что она всегда знала – этого ребенка нужно держать взаперти, на цепи, что добром это не кончится. А когда она начала называть его самыми скверными словами, Эрик, будучи в крайней степени возбуждения, начал подумывать, а не вцепиться ли этой старой жабе в глотку? И лучше не руками, а зубами. Однако фрау Шпигель бушевала не долго. 
- Вы ухо-то не крутите, фрау… - Сложив на груди руки и прислонившись к дверному косяку, пребывая все в том же облачении, сказал появившийся невесть откуда, Вебер. – У него всего их два. Открутите, слышать не будет.
Фрау Шпигель, смотревшая  все это время на внезапно появившегося в этом доме мужчину с опаской, скривила губы.
- А хозяйка ведь платит вам большие деньги. А вы его плохо учите. Смотрите, какой оболтус растет.
Тут уголки губ фрау Шпигель неожиданно поползли вверх, определенно, она нашла еще одного союзника. В знак чего сжала ухо Эрику еще сильнее. Впрочем, тот боли уже все равно не чувствовал.
- Ja! Ja, herr Erich! – Воодушевленно сказала она по-немецки, потом перешла на русский. – Вот и я говориль его мамхен, чудовище, das monster! В клетку! Нельзя с людьми. Не научиль ничего. Плёхой мальшик. Испорчен. Софсем.
- В клетку? – Комично прищурил один глаз Вебер, словно передразнивая свою собеседницу. – Да ухо-то отпустите, черт бы вас побрал. Это вам в клетке надо ночь-другую провести. Пойдет на пользу.
Та от такого замечания и правда, пальцы разжала, ухо отпустила, схватилась за виски. Воззрилась на Эриха сквозь стеклышки пенсне (после случая с крысой, монокль фрау Шпигель исчез загадочным образом, и как его не искали, найти не смогли).
- Что?
- Ничего, фрау. Я полагаю, вам уже давно пора подыскать другую работу. Надеюсь, завтра вас здесь уже не будет. Вы его ничему не научили. А уши ему отвинчу я сам при надобности.
- Я училь! – Задохнулась от возмущения фрау Шпигель. – Науки!
- Ну науки науками, а главному вы его не научили. А то, что учиняете вы, видимо какая-то новомодная метода. Но, ей-богу, полная дрянь.
- У меня рекомендации. Лючший!
- А мне плевать! – То, что Веберу не пришлась по душе противная фрау Шпигель, Эрик догадывался уже давно (она больше мешала, нежели приносила пользу). Но что б настолько! Поэтому, сейчас, позабыв обо всех ушибленных местах, не мог сдержать улыбки. – Чай, не девица. До совершеннолетия вы ему будите, что ли, уши крутить? Ему и так уже впору юбку одевать.
- Вы меня оскорбиль. Я не могу просто так уйти. Хозяйка не даваль такого распоряжения. – Возмутилась фрау Шпигель.
- А хозяйка и не даст. Я уже все сказал. Вам это не понятно?
Фрау Шпигель приводила еще какие-то аргументы, но их Эрик уже не помнил. После того момента гувернантку свою он больше в доме не видел. Это же просто чудо! Надо было бы радоваться, но Эрику что-то не особо радовалось. Все случившееся ранее угнетало так, что ночами он засовывал гудящую голову под подушку, чтобы  избавиться от нехороших мыслей.
- Ну что, любезный, и долго ты собираешься здесь сидеть? –  От дум Эрика отвлек хорошо знакомый голос. Вебер, посчитав стук в дверь лишним, прошел и сел на стул. Но вступать в разговор Эрику сейчас совершенно не хотелось. Поэтому, беседа завязываться не желала. Эрик демонстративно отвернулся к окну, давая понять всем своим видом, что разговор его интересует мало.
Вебер, как полнейший идиот разговаривал сам с собою – то понижал голос, то повышал, то начинал раздражаться, то переходил на тон заговорщицкий. - А знаешь, почему тебя мамка не признает? – Вдруг спросил  по-свойски Эрих, не сводя с мальчишки цепкого взгляда. – Я тебе отвечу. Да потому что ты девица! А должен быть мужиком. Бабы они силу чувствуют. И под нее прогибаются. А тех, кто послабже они не признают, незачем. И не только бабы. Ты понимаешь, о чем я? Будешь таким сопляком, забьют! Делай, что б боялись.
Тут Эрик не выдержал, спрыгнул с подоконника, на котором сидел, развел руками. 
- Как я это сделаю? Они и так боятся.
- Не лица. Поступков. Думай головой. А-то у тебя, небось, все мысли о цветочках, да о рюшечках.
- Нет! – Вскричал мальчик. – Ни о каких рюшечках я не думаю. Я не такой, как все. И моя мать не любит меня именно поэтому, а не из-за поступков. Если бы я был похож на других, все было бы иначе. Люди меня боятся, я им противен, я не могу их вечно бить.
- Надо – бей.
- А если они сильней?
- Да ты гуской не тряси. Сила не всегда все решает. Сначала они сильней, потом ты. Кого боятся, тот и сильней. И девчачьи замашки брось. Иначе не выжить. А будешь жить, как собака, под других прогибаться – лучше сдохнуть. Тебе никто поблажек давать не будет, и ты в этом уже убедился. Боятся того, кто сильнее и умнее, а хлюпиков, будь у них хоть какая физиономия, под себя подминают. А ты хвост-то не поджимай, будут бить, отвечай. Хоть кулаками, хоть зубами, хоть башкой. Победу не всегда можно одержать силой. Но главное, победить. Сильнее тот, кто умнее, кто может признать свои страхи и слабости, но преодолеть их. Я тебе не просто так говорю. А коли, вышло, что носишь мое имя, так не позорь его.
- А ты?
- А что я? Я всему, что надо, Эрик,  уже научился. У меня был отец. А у тебя отца нет, а у меня нет детей.
- А почему?
- Да  зачем они мне нужны? – Брови мальчика в ответ этому изогнулись домиком.  -  У меня жизнь этого не предполагает. То, что  может сделать тебя слабее, вот чего нужно бояться. – Он ткнул указательным пальцем в грудь Эрику, и надо признаться, весьма больно, но тот постарался этого не показать. -  Я тут Эрик,  буду не всегда. Сегодня здесь, завтра  там, после завтра вовсе испарился. А тебе рядом со своей матерью быть.
- Разве ты не будешь с ней всегда?
Вебер картинно закатил глаза.
- Я думал, ты ее любишь. – Разочаровался Эрик.
- Парень, бабы такие существа, их любить нельзя. Иначе будет худо.
- Так ты ее не любишь?
- Ну почему же. По-своему. Только тебе пока этого все равно не понять.
Настороженное лицо ребенка сделалось еще более сосредоточенным.
- Если ты, - медленно молвил он, -   посмеешь обидеть мою мать… я тебе этого не позволю. – В голосе мальчишки явственно проступила угроза, и было понятно, что, несмотря на малый возраст, он вовсе не шутит.
- Да? – Весело удивился мужчина, приподняв одну бровь. –  А вот это уже лучше, гляди только, что б рука не дрогнула. И как же ты это сделаешь, Эрик? Посмотри на себя, ты маленький, слабый, а я большой, сильнее тебя.
- Это я придумаю потом.
- Тогда сначала научись отвечать и отстаивать себя. Ты жить-то хочешь? Значит, надо драться. Ты умеешь?
- Нет.
- Научиться.
И он учился, набивая себе синяки и шишки, не особо преуспевая, но со свойственным ему упорством, заменяя былые уроки новыми науками.

Жизнь резко набирала обороты, и Машенька была полна решимости как можно скорее покинуть это место навсегда. Здесь ее почти ничего не держало, и даже та мысль – забирать ли с собою сына, ее почти не тревожила. Ведь Эрих может и не пожелать везти с собою чужого ребенка, да еще такого не приспособленного к жизни. Машенька время от времени задумывалась, что будет с мальчиком, если такое случится, но в душе была полна решимости сделать так, как скажет Вебер. И он сказал. Только не «против», а наоборот, чтобы оставлять Маша сына и не думала. Если собралась уезжать, пусть берет с собою.
Машины помощники смотрели на нее странно. Но ничего не говорили. Только смотрели как-то настороженно. Однажды один, правда, не выдержал, и молвил Маше прямо в лицо:
- Тут мамаша, поговаривают, что ты сбежать со всеми цацками собралась. И поминай тебя, как звали.
- Сбегают крысы с корабля. Когда тонет. Да и мало ли, что люди шпрейхают, но коли захочу, то уеду. И все свое с собою увезу.
И очень скоро так и сделала.
- Куда едем? – Не удержалась от любопытства Маша, задергивая шторку экипажа.
- Во Францию.
- В Париж?
- Нет.  Париж слишком шумный. Гавр или Лиль. Могу предложить тебе одного графа. Он выиграл у меня однажды целое состояние.
- Это интересно. Как? – Спросила Маша лениво.
- Не совсем честно.
- Что за граф?
- Да так, граф как граф. Графишко. Но зато тебе скучно не будет.
Машенька расслабленно улыбнулась и откинулась на кожаную спинку сиденья.
- А ведь говорила, кто у своих берет, тот последняя сволочь.
- Так я все свое забрала, Эрих. – Весело сказала Маша, и украдкой глянула на спящего рядом сына.
Дорога была дальней, выехали до рассвета, и Эрик почти всю дорогу спал. Карета время от времени подскакивала на кочках и голова мальчика безвольно моталась из стороны в сторону. Машенька вопросительно посмотрела на Эриха.
- Зачем упросил с собой взять? Надумал что?
- Глупо оставлять. – Полируя ногти, сделав паузу в несколько секунд, ответил Вебер. – Когда родился, не оставила, не бросила, не подкинула, что б другие приютили. А сейчас решилась? Да не тот случай выбрала, Мари. Плохо подумала. Тебя не досчитались бы, мальчишку твоего нашли бы. А там и на тебя вышли.
- Но он все равно ничего не знает.
- Все равно бы нашли, за какую ниточку дернуть. Странная ты, Маша. Вроде твой. А не мать ты ему.
- Груз он тяжкий. Куда мне теперь с ним. Вот и ты все смеешься. А мне он как камень у утопленника на шее, все тянет и тянет ко дну. Иной раз аж дышать трудно. Но и ничего поделать не могу.  Я не знаю, что я к нему чувствую. Не люблю и не ненавижу. Но он мое дитя, единственное и живое. Наверное, я должна любить его. Но он - мое наказание. И я до сих пор себя к этому не приучила. Иной раз жалко становится, а иной раз до того ненавижу, что…
И Эрик в это мгновение не выдержал, и шумно вздохнул. Маша сию секунду же замолчала и всю оставшуюся дорогу не проронила ни слова.

Несколько раз они переезжали из города в город. Эрику такая жизнь, пожалуй, даже нравилась. Мать тоже была сначала весела и беззаботна. Почти все время проводила с Вебером. Эрик несколько раз пытался составить им компанию, но тот бесцеремонно выставлял его за дверь. И Эрик даже, почему-то, не сильно обижался.
Правда, идиллия эта длилась недолго. Какое-то время спустя мать и Вебер начали ссорится – Эрик слышал их голоса. Мать превратилась в очень обеспокоенную, совсем невеселую.
А однажды Эрик обнаружил ее, рыдающую и мечущуюся по комнатам, переворачивающую пустые шкатулки для драгоценностей и ящики.  И понял, что Вебер, как и обещал однажды, испарился.

В одну из ночей, когда Эрик спал, подложив под щеку ладошки, его разбудила мать. Вытащила из кровати, растормошила, похлопала по щекам, что б проснулся.
- Иди сюда! – Она схватила его за руку и вытянула из комнаты в коридор.
- Мама? – Сонно спросил ребенок, едва поспевая за Машенькой.
Та присела перед ним, и в темноте ее белое лицо причудливо выделялось блеклым размытым пятном. Голос матери был неестественно взволнованным, а щеки блестели (это он различил уже мгновением позже, когда глаза обвыклись в темноте).
- Эрик! – Впервые  назвала она его по имени без ненависти и гнева. Подняла руку, быстро провела по волосам, жадно вглядывалась в глаза. Жесты и слова ее были отрывистыми и стремительными, словно за каких-то несколько секунд хочет восполнить все то, чего никогда не делала и не говорила раньше. – Иди погуляй!
Что это с ней? В уме ли? За окном глубокая ночь, какие уж прогулки? Или мать тоже хочет, как когда-то Эрих, отправить его испытывать свою силу и выдержку.
Но оказалось, что совсем не этого она хотела.
- Что? На улицу? Сейчас? Там темно.
- Иди, иди! Уходи отсюда. Возьми с собою что-нибудь. Что может пригодиться. – Она сделала паузу, потом стянула с тонкого пальца колечко, вложила его в ладошку мальчика, и закрыла его руку в кулачок.
- Это зачем?
- Сам придумаешь. Оденься, возьми еще что-нибудь себе, что дорого стоит. Давай, сынок! – Поторопила его Маша.
Не в силах противиться такому материному обращению, Эрик вбежал в комнату, быстро натянул одежду, выудил из ящика с бумагами и кистями платок, развернул, посмотрел на памятный монокль в золотой оправе, положил туда же колечко, снова завернул и сунул за пазуху. Выбежал навстречу матери, но та подтолкнула его в спину обратно. – Не сюда, Эрик. Через окошко, - быстро сказала она и подсадила его.
Эрик какое-то время колебался, вопросительно посмотрел на мать, но та ему ничего не ответила. И знал совершенно точно – не ответит.
Когда прямо из окошка (зачем это было нужно, так и не понял) спрыгнул прямо на траву, сверху накрапывал дождик. Через четверть часа превратился в ливень, грянул гром, раскатился по небу. Поэтому, переждать, пока мать из странной снова превратится в прежнюю, под открытым небом прямо в саду не удалось. Пришлось, передвигаясь мелкими перебежками, искать место, защищенное от непогоды. Бродить по улицам под дождем было жутко, тем более, где-то далеко бушевала гроза, и небо время от времени озарялось вспышками света, заставляя неподвижные силуэты домов и деревьев колыхаться зловещими тенями. Хорошо хоть на улице никого из прохожих в такой час и погоду не было. Даже собак.  Посмеялась же над ним мать, выставив посреди ночи на улицу. Однако через несколько домов ему подвернулась удача в виде небольшого садового домика. Эрик огляделся и перелез через невысокую ограду.
Дрожа, уселся среди ящиков и садовых ножниц разной величины. Достал из-за пазухи платок, повертел в руках колечко, надел на палец – спадает. И зачем мать все это учудила?
Спать не смог. Было холодно. Слава богу, дождь скоро кончился, и когда ночная мгла начала редеть, из черной становиться серой, прозрачной,  Эрик выбрался наружу. Пошел обратно. А куда же еще идти? Закончилась эта странная игра или еще нет?
Окна в доме не горели. Кругом  было тихо. В этот раз он вошел через дверь. Было мокро и грязно от следов. С порога позвал мать. Никто не ответил. Повеяло дурным. И не зря.
В гостиной, на мохнатом багровом ковре в причудливой позе лежала мать. Будто спала. Эрик снова позвал ее. Только мамка не спала вовсе. Подошел поближе, заглянул со стороны лица. Глаза ее, широко распахнутые мутные и неподвижные, невидящим взглядом смотрели куда-то в потолок, словно в глубокой задумчивости, а из разверзнутой уродливой раны на шее еще слабыми толчками пульсировала горячая почти черная кровь.
Эрик так и замер. У него вдруг свело ноги, в глазах потемнело, колени будто бы  вывернулись в противоположную сторону и он, потеряв равновесие, в дурмане бессильно ткнулся лбом в пол.  

Конец главы.

Отредактировано Night (2008-07-18 20:06:45)

Alekstraza

Да утомительно как-то раз от раза наблюдать за истерящим Эриком. Уверена, не все так запущенно, и у него в потенциале вполне здравй рассудок. 

Daisy, с возвращением! 
Спасибо!  *fi*

Ну... я давно носила в себе эту мысль (близко оно душе). Все претворить в жизнь как-то страшновато было. Пришлось их изгонять и вперед! =)

Как тень отца Гамлета, что ли?  :sp:

У стиля(стилей) основ очень много.    Спасибо разнообразию русской литературы.

Со всем указанным я примерно даже  могу провести кажущиеся параллели (но намеренной задумки такой не было!).  Но вот  Декоратор! Вай!     Вроде, ни одного Джека Потрошителя здесь замечено не было. Никто никого маниакально не резал, зверски не препарировал))

По поводу Маши: конечно, вероятно каждому она представляется разной.    И это даже интереснее.
Это всего лишь мой приблизительный образ. В моем кастинге получилось так, что из всех претенденток я остановилась на ней.
Актеры ведь тоже сугубо условны.  Все может устраивать, а какая-нибудь деталька р-аз, и выбивается из общего плана.
Но такое замечание говорит не первый человек, поэтому, подозреваю, если бы, предположим, был повторный кастинг, претендентка на роль была бы уже какая-нибудь другая (правда, я не знаю, кто).  =)
Вот куда сложнее мне с Мишей сейчас. До сих пор никак не могу найти для себя из существующих "претендентов" того самого. :nope: 

Не хочу разочаровывать и не оправдывать надежд, но
не думаю. 

Snowflake,

заноза дело такое 

Все верно.
Фамилия Маши в тексте не упоминалась. По понятной причине (хотя, вполне вероятно, что Маша могла бы быть скорее всего какой-нибудь Поповой)...
Так что, может быть, он и Пупиков.
С другой стороны, если предположить – у него могла бы быть фамилия и от папы.
Вебер, например тот же.  :sp:

Flattering Child

  людям свойственно меняться.
Особенно под гнетом каких-то событий.
После того, как один этап в жизни ПО закончился, настал судя по всему, другой. Пора делать шаг на другую ступень.
А за что ему душить доктора? =))
Он тоже не дурак. Смекнул. Удачу не душат))
Вряд ли Эрик решил избавлять его от петли (а М.А.Н. точно бы в нее полез) от доброты душевной. Двигало им что-то другое.

Отредактировано Night (2008-08-19 00:34:38)