Angel de la musica

А вдруг это как раз тот вариант, который есть на самом деле?!  Чем он плох? )) Сентиментальность - это хорошо))

Alekstraza, я уж и не знаю на что думать, что вы подумали!  :hmm:
Ммм? Вдруг мой изначальный вариант-то облажается вовсе? =)))

Сольвейг

Если учитывать национальность Витольда, и особенности произношения, то ДлуголЕнский. 

&)))  и Кристина падает в обморок от невообразимого множества страшных слов))

Свадьба, пришедшаяся на последнюю неделю апреля, стараниями Шмулика удалась на славу. Невеста и без белого воздушного платья, и без фаты всегда была дивно хороша. А сейчас и вовсе краше ангела. Не удивительно, что все гости (добрая половина которых была мужчины) глядели на нее во все глаза, а некоторые и не скрывали восторженных вздохов, самым откровенным образом завидуя ее супругу.
Молодая иногда, правда, бледнела, слабела, но и муж и Додик об истинной причине этого недомогания знали, а Кристина просила не беспокоиться, уверяя, что все у нее обстоит самым лучшим образом, и ничего дурного от чрезмерности счастья случиться не может.
Шустрый Шмуэль сделал все, как надо. Будто всю жизнь  только и занимался тем, что устраивал свадьбы. Пусть это и не больше, чем видимость, а должно быть все по первому разряду, все, как и полагается, тем более, мелочиться Эрик не велел, на такое никаких денег не жалко.
От того Кристина с самого раннего утра томилась в обществе девиц, которые помогали ей одеваться, укладывали волосы в прическу, и участвовали вместе с ней в других приятных предсвадебных хлопотах. Уже к полудню Кристина страшно утомилась, к тому же, ее одолевало страшное желание видеть своего ненаглядного, перемолвиться хоть парой словечек. Так с ним повидаться не  позволили, сославшись на какую-то дурную примету. Эрика в доме, когда собирали невесту, и, правда, не было. Жениху полагалось вкушать последние часы холостяцкой жизни.
Но Эрику  от этого было не проще. Шмулика он просил делать все на совесть, что б Кристина запомнила этот день на всю жизнь. А ему самому играться в эти игры ни к чему, чай не мальчишка. Но только зря утруждался, Шмулик послушать послушал, но сделал все по своему разумению.
И жениху тоже пришлось претерпевать разного рода мучения, через которые должно пройти будущему супругу: и вечно щебечущего, парикмахера, который с каким-то особым изуверством дергал за волосы, даже достал угрожающе выглядящие щипцы, хотел завить счастливого жениха, что бы тот сделался еще краше (но этого Эрик снести уж никак не мог и выставил кауфюрщика вон), и портного, который сшил ему невероятной красоты фрак, но утянул беднягу так, что тот теперь едва дышал.
Эрик успел проклясть все на свете за то, что позволил втянуть себя в такую глупую историю. Но что уж теперь, как говориться, после драки кулаками махать. Терпи!
С напомаженными волосами, в черном, отороченном шелком, фраке, в накрахмаленной до предела манишке, в белоснежной жилетке, с белым цветком в нагрудном кармане – жених был невозможно  красив. Настолько, что у Додика перехватило дыхание. И можно было поспорить, если среди гостей будут дамы, то не сведут жадных взоров с молодожена.
Давид с Витольдом все это время постоянно были при женихе. Повезло и Додику, он в этот день и сам чувствовал себя просто принцем. Постриженный по последней моде, с завитым чубом, в костюме (ни чуть не хуже, чем у Эрика), Додик выхаживал павлином, и все дождаться не мог, когда уже они увидят невесту. Только зря пребывал в мечтаниях, Кристина, поди, окромя своего  красавца-мужа никого больше и не заметит вокруг.
За приглашенных гостей отвечал Витольд, и от того, народу ожидалась целая тьма. Только не в церкви, а непосредственно на самом свадебном обеде. Эрика в определенных кругах к этому времени хорошо знали, а многие и успели проникнуться уважением. Длуголенский усмотрел в этом всем чрезвычайно выгодный шанс. Когда еще представится такая возможность – собрать в одном месте самых разных людей определенного контингента.
Вернее, даже не так: разных контингентов. Витольд, как оказалось,  хорошо знал не только людей своего круга, но некоторых  представителей высоких чинов.
Эрику весь этот спектакль чрезвычайно не нравился. Но раз уж Кристина пожелала самую настоящую свадьбу, пусть будет так.
- Ты с гостями будь уж поприветливее. – Попросил его Длуголенский, зная скверный и упрямый характер Эрика. – От тебя не убудет. А работать потом сможешь вдоволь, и ни за что тревожиться не нужно будет.
Свадьбу решили сыграть в доме Витольда. От того там, с самого раннего утра мельтешили поварята и другая прислуга, таскали в дом цветы и заказанные в «Эрмитаже» у самого Оливье  угощения.
Самым основным представлялся именно свадебный обед, церковь же была обоюдным желанием будущих супругов. От того, ни Кристина, ни Эрик видеть во время этого действа гурьбу глазеющих не пожелали. Ни к чему.
Витольд и здесь не остался в стороне. До церкви было рукой подать, тут же, на Пятницкой.  У него там сыскался знакомец, согласившийся помочь влюбленным.
В силу своего происхождения Витольд, как и Кристина, был католиком. Длуголенский  сначала предполагал, что Кристина окажется иудейкой, но та оказалась римской веры. А вот ее будущий муж, как выяснилось, крещенным здесь, на родине.
Кристина однажды увидела у него на груди крестик, хотела рассмотреть поближе, но он не дал, сказал, что материн.
И Кристина после этого случая, не колеблясь ни секунды, решилась стать одной веры с супругом. Хоть тот в Бога и не особо верил, все больше в людей.
Публика кругом была сплошь приличная. Самое избранное общество. А кое-где так и вовсе золотились погоны и сверкали «Анны» с «Владимирами». 
Ни голытьбы, ни оборванных ворюг. Все гладкие, напомаженные, с нафабренными усами. Ни бороды, ни усов не признавал среди этого общества один Эрик, и от того всегда ходил гладко выбритым. «Что это ты, как Юшка Богданов, - посмеиваясь иногда говорил ему Витольд. - Отличаться желаешь? Только у того участь не завидная была».
Яков Длуголенский  с отвращением поглядывал  на счастливых молодых, Кристина что-то говорила своему мужу. Почти кричала, так как звуки музыки, голоса гостей, хлопки в ладоши и удары каблуков заглушали ее слова, Эрик, прижимая ее к себе, целовал прямо на глазах у раскрасневшейся хмельной публики. Кто с упоением наблюдал эту картину, так это Витольд, сидевший по левую руку от жениха.
Давид пользовался всеобщей суматохой, и подкладывал себе в тарелку всяческих яств, подливал в бокал бонбона. Уплетал за обе щеки устриц, пока жених с невестой целовались. Чего он собственно, там не видел? Как они слюнявятся? Все равно пакость, успокаивал себя Додик. 
Где-то за спиной густой глубокий мужской голос затягивал под резвые звонкие звуки бубна:

Не плачь ты, Фенечка,-
Сказал мне Сенечка,-
Пожди маленечко,
Мы запоём!

Кристине все это веселье чрезвычайно нравилось, она сначала слегка дергала ножкой, потом ерзала на стуле. Новобрачный танцевать желания не проявлял. Слишком много гостей желали поговорить с новобрачным. Во-первых, поздравить, во-вторых, у каждого было какое-то свое дело. Тот сначала отзывался на это с неохотой, потом, когда Витольд что-то шепнул ему на ухо (видимо, укор), стал более приветливым.
Но здесь на помощь пришел Шмулик. Заметив, что красавица-невеста заскучала, тут же пригласил ее танцевать. Кристина будто этого и ждала. Счастливая пустилась в пляс. И они, на пару с веселым Шмуликом, стали выстукивать каблуками по вощеному полу под звуки взрывающейся музыки.

Купите бублички,
Горячи бублички,
У кого рублички в кармане есть…

Когда старый Длуголенский оставил Эрика в одиночестве, завидев какого-то давнего знакомца, к новоявленному супругу подсел Яков. Опрокинул рюмку водки, даже не поморщился, вытер губы рукавом.
Яков тоже был одет в добротный черный костюм, но смотрелся он на нем смешно, совсем некрасиво. Будто на корове сбруя.
- Что это она ко всем жмется? – Фальшиво улыбаясь, качнул головой в сторону танцующей Кристины.
Эрик одарил нежеланного собеседника тяжелым взглядом. Поддерживать разговор он не намеревался.
- А ты, будто ничего и не видишь, муженек,  – объявил он, и  лениво почесал в затылке. Додик сидел рядом с Эриком, беспрестанно жевал. Уши его, внушительного размера, шустро двигались вверх-вниз. Но это не мешало ему слышать каждое слово, произнесенное разговаривающими. Яков будто ждал удобно момента, чтобы высказать Эрику все эти гнусности.  – С чего ты вообще взял, что у нее ребенок от тебя, а? – Прищурив один глаз, и скручивая папиросу, спросил Яков.
Вот гад! Додик от возмущения поперхнулся, закашлялся, стал красный, как помидор, из глаз прыснули слезы.
Оба, и Эрик, и Яков уставились на него мутными округлившимися глазами. Яшка, хоть и пил много, но такому борову все нипочем. Трезв, гнида, вон глаза, как у быка наливаются кровью. А вот Эрик все плескал себе в бокал вино, и сейчас был уже слегка пьяненьким.
Нельзя его с Яшкой оставлять, думал про себя Давид, сетуя, что угораздило его раскашляться. Надо было сидеть тихо, никто б и не заметил. Так если в зобу воздуха не хватает, не синеть же от удушья.
Яков зыркнул на Додика нехорошо, по-злому, поднял руку, и видно хотел своей широкой потной дланью ткнуть ему в лоб. Но не смог, руку перехватил Эрик, сильно сжал крепкими пальцами.
- Не трожь парня! – Повелительно сказал он, и легонько похлопал Додика по спине. – Ступай Давид. Во двор выйди, свежим воздухом подыши. Что ты здесь все в духоте-то  топчешься? Иди.
Додик колебался.
- А-ну пшел отсюда! – Приподнялся со стула Яков.
- А-а-а! -  Заорал Давид, и его будто ветром сдуло. Припустил из-за стола, как ошпаренный, только подметки засверкали.
- Тронешь мальчишку, руки оборву. Понятно? 
- Ты бы поменьше геройствовал. – Яков пожевал незажженную самокрутку. – Лучше бы за своей стрекозой следил. А-то брюхо-то у нее уже растет, а перед тобою она все впустую свистит. Может, твоя жидовка сама не знает от кого прижила, может,  ее добрая половина кого ты знаешь и не знаешь потоптали.
У гладкого замечательно красивого молодожена скривились побелевшие губы, сжались кулаки.
- Да ты иголками-то погоди колоть. Ты лучше погляди сюда, – перешел на драматический шепот Яков. - Ишь как с твоим пейсатым выплясывает. Я бы на твоем месте задумался! Неужели ты считаешь, что среди них всех, - он указал коротким перстом на гостей, - твоя цаца сохранит свой светящийся нимб над своей хорошенькой головкой?
Рука Эрика взлетела вверх, сильные пальцы впились в горло собеседнику, тот даже пошевелиться не успел, как все стремительно случилось. Но этого никто вокруг среди суматохи и веселья не заметил.
- Ты не хватайся. Побереги свои «инструменты», повредишь, чем работать будешь? – Ядовито процедил  хрипящий Яков. - Слепец ты, слепец! Оглядись, присмотрись. Кристинка-то твоя вечно при моем отце. Чего ты думаешь, она к нему все липнет? Что у ней за интерес такой? Как не глянешь, все при нем. И пока тебя нет, все часы с ним за закрытыми дверями проводит. - Пальцы Эрика начали сжиматься еще сильнее.  – Я тебе правду говорю. Ты припомни, кому она первому про свою утробу рассказала? Ежели от тебя, то чего тянула, да молчала? Почему тебе сразу не говорила, а красавец?
Это верно. Тот случай вышел скверным. Эрик обо всем узнал нехорошо. О том, что она скоро станет матерью, знали все, и Витольд, и даже Додик, Эрик же пребывал в неведенье дольше всех. Кристина потом, правда, объяснила, что хотела рассказать ему прямо в день свадьбы или сразу же после. Вроде, ничего дурного в этом, и, правда, не было. Мало ли, какие мысли и причуды  в голове у беременной женщины. Тогда Эрик быстро позабылся, известие об отцовстве было сильнее всех сомнений. В честь того, что будущая супруга подарит ему ребенка, одарил Кристину бриллиантовым гарнитуром. Счастье было сильным, беспробудным. О чем еще было мечтать? А сейчас то дурное снова всколыхнулось странным предчувствием.
- Я тебя предупреждал. Зря притащил сюда бабу. Из-под одного подстилку вытащил, так для мягкости постелится под других.
За такое Якову полагалось как минимум, врезать по физиономии, а максимум, стреляться или биться на любом другом оружии за оскорбление дамы. Но приходилось томиться бездействием.
В первое время, как только Кристина стала жить в Эриковом доме, Яков самым нелестным образом отозвался о новой хозяйке. И был сразу же призван ее будущим супругом к ответу. И наверняка, был бы вынужден в полной мере держать ответ за свои слова  – Эрик бы проткнул его острым клинком, и глазом не моргнул. Но за непутевого единственного сына вступился Витольд. Долго просил (Эрик все никак не соглашался), умолял – все-таки родная кровь, единственное дитя, других сыновей у Витольда нет, что поделаешь, если не наградил Господь Якова умом. Еле-еле вымолил. Пришлось Эрику дать слово, что никогда Яшку не тронет, не ради него самого, чурбана безмозглого, так хоть ради их с Витольдом дружбы.
Вот и сейчас Эрик, вспомнив данное слово, скис, проглотил комок в горле.
Голос же все не унимался, и не унимался. А потом затянул иначе:

Ну, койфт же бублички,
Хейсинке бейгелех,
Ди летсте бейгелех,
Ну, койфт, бай мир...
Их штей алейн ин гас,
Фун регн вер их нас,
Ди летсте бейгелех,
Ну, койфт бай мир...

- Не лезь, Яков, куда тебя не зовут.
- Дело твое, - багровея, выдавил Яшка. -  Только вот поглядим, как ты запоешь, когда байстрючонка растить, как своего будешь…
Тогда Эрик быстро разжал руку, и со всей силы грохнул кулаком по столу, да так, что закачались бутылки, зазвенели тарелки. Половина гостей притихли, застыв с открытыми ртами и поднятыми вилками, воззрились на бледного жениха, которого колотила нешутошная дрожь. 
- Наша беседа окончена! – Поправляя манжету, сказал Эрик. - Ты здесь гость не желанный, я тебя видеть больше не хочу. А увижу, учти, не пожалею.
Публика сразу же засуетилась, загалдела. Кто-то выкрикнул надтреснутым фальцетом: «Тост! До дна! За жениха и невесту!».
Музыка стихла. Но ненадолго. Не более чем на несколько секунд. Тишину сменили гитарные переборы. И низкий женский голос начал выводить, срываясь на цыганский мотив:

Две гитары, зазвенев, жалобно заныли.
С детства памятный напев, друг любимый, ты ли?

Поговори хоть ты со мной, подруга семиструнная!
Вся душа  полна тобой, а ночь такая лунная!

Раскрасневшаяся Кристина присела рядом, тронула мужа за рукав.
- Что с тобой, милый?
Просунув чубатую голову в  дверной проем, (как только Яков ушел) Додик увидел, что  Кристина, сидя рядом с супругом, гладит его по руке, шепчет что-то на ухо, улыбается.
Тот же сидел с тусклым взором, повесив голову.
Ну вот, добился-таки, сволочь, своего! Испортил людям счастье.
Но Кристина от своего не отступала, ластилась к благоверному то так, то эдак. И  подействовало, тот просветлел, одарил ее влюбленной улыбкой, погладил по щеке.
Ну и чудненько. Значит все хорошо, значит все наладилось!

* * *

Наладиться-то наладилось, но оказалось, не до конца. С виду все у них с хозяйкой было хорошо, но чего-то они друг другу не договаривали. Кристина со временем стала пышнотелой (еще красивее), румяной, раздалась в бедрах. У женщин это (вроде как говорят) самые лучшие и драгоценные моменты в жизни. Ее, беззащитную, заключающую в себе новую жизнь, тянуло к мужу. В нем, сильном и большом она искала защиты и ласки. А тот отчего-то ее сторонился. Кристина плакала вдвое больше, чем раньше. Это у них, у женщин, запросто, тем более в таком положении. Додик Кристину жалел, успокаивал, как мог. При Эрике-то она слезы лить стыдилась, а вот при Давиде – сколько угодно. Бывало, плакала затяжно и долго.
- Не понимаю я, Давид, что с ним. – Забывала она иногда, что перед ней еще, в сущности, мальчишка, а не взрослый. – Ведь он часто говорил мне, что в своей прошлой жизни о детях и помышлять не мог, а теперь  всем существом своим желает. – Кристина утирала мокрое лицо платком, текло в три ручья и из глаз, и из носа. - Может быть, я ему такая противна? А? Давид? Скажи ты. На меня сейчас, наверное, и смотреть гадко. Я совсем не красивая.
Это она, конечно, с горя так говорила. Никакая она не некрасивая. А во много раз краше себя прежней. Додик и, правда, так считал. Материнство Эриковой жене шло на пользу. Кабы у Додика была такая жена, он бы с нее глаз не сводил.
- Не правда! – Не удержался он. – Ты красивая, очень! – Взяв ее за обе руки, признался Додик. – Самая красивая. Это твой Эрик своего счастья не видит. Если бы он на тебе первый не женился, я бы тебя обязательно замуж позвал. Обязательно! И никогда бы повода слезам твоим не давал. Ты когда смеешься, еще краше. Не плачь! – Вытирал он ей слезы.
Кристина снисходительно заулыбалась, словно в пасмурную погоду сквозь тучи пробилось весеннее солнышко, слезы высохли. Сразу было видно, что Додиковой речи она всерьез не приняла. Прижалась ладошками к его щекам, поцеловала в лоб.
- Неужели ты серьезно?
- Серьезно!
- Замуж позвал бы?
- Позвал. И женился бы! Потому что ты самая лучшая. И никому бы тебя не отдал.
- Дурачок ты, - вздохнула Кристина.  – И что ж мне с тобой теперь делать? Как видишь, я жена другому. – Шутливо сказала она, подыгрывая.
- А ничего. Ты не рыдай. Никогда больше не рыдай.

И то правда, плакать было бессмысленно. Эрик как ходил чернее тучи, так и продолжал ходить. 
Додик однажды посоветовал ей прямо спросить у мужа, в чем причина его перемен. А Кристина все боялась, все ждала – надо ли.
А с другой стороны – какой смысл гадать, строить предположения, что у него на душе. Давид хоть и мал, а понимает куда больше их, умудренных опытом, правильно говорит. Надо поговорить начистоту, какой бы страшной и нежеланной правда не представлялась.
- Что с тобой? – Спросила Кристина супруга однажды вечером,  положила руку ему на плечо, но он как-то едва различимо  пошевелился, словно желая избавить себя от ее прикосновения.
Кристина поняла это, и руку убрала.
Он сидел у себя в кабинете, вертел в руках нераскуренную сигару, на нее не смотрел.
- Я не понимаю тебя, - откровенно сказала Кристина, решив, что терять уже нечего. Начала, так доводи до конца. – С чего вдруг такие перемены? Милый, что тебя гложет? Расскажи мне. Ты будто держишь на меня какую-то злобу. Мне от этого неведенья совсем тошно. Ты больше не заговариваешь со мной, меняешься в лице при разговоре о нашем ребенке. А он совсем скоро родиться. Мне казалось, ты был рад…
Он резко встал, будто разжавшаяся пружина, Кристина едва успела отскочить от внезапно выросшей перед собой фигуры.
- Я не хочу об этом говорить. – Сухо ответил он. – Сколько можно задавать одни и те же вопросы?
Кристина молча развернулась, пошла к дверям. Нет, зря решилась, зря начала об этом говорить. Уже у дверей  Эрик ее окликнул, встал у нее за спиной. Кристина прислонилась спиной к дверному наличнику, но отвела взгляд.
- Я не понимаю. Я просто прошу объяснить мне.  В чем причина? Ты обращаешься со мною, будто я в чем-то виновата. Ты отец моего ребенка…
Он наклонился к ней и  кулак его с грохотом опустился в нескольких сантиметрах от Кристининой головы. От мощного удара что-то совсем рядом хрустнуло, треснуло. Бедняжка вздрогнула, и зажмурилась.
- Откуда мне знать, что он мой?
Кристина нервно рассмеялась и вдруг вместе с этим из глаз ее хлынули слезы.
- Ненормальный. Ты ненормальный! Ты хочешь сказать, что я тебя обманула? Но чей же тогда? 
- Я не знаю. Тебе виднее.
- Если ты так думаешь, то тут мне делать нечего. И с тобою мне не быть! – Она приложила руку к груди, дышать было тяжело. – Прощай. Мне подле тебя не место.
Она выскочила из кабинета, миновала гостиную, коридор, быстрым шагом вышла во двор. Жадно глотнула вечернего августовского воздуха. От соседней стены отделилась тень, замаячил красный огонек. Кристина от неожиданности даже вскрикнула.
- Что это ты, хозяйка, не веселая? – Яков бросил папиросу себе под ноги, придавил сапогом. Засунул руки в карманы, и все тем же беззаботных глумящимся тоном продолжил:  - Или твой разлюбезный обидел? Не балует он тебя ласками, да? Совсем, поди, истосковалась.
Охрипшая от ужаса Кристина стояла ни жива, ни мертва. Младший Длуголенский вытащил руки из карманов, подошел к ней, и, сжав  ее подбородок пальцами, приподнял голову, заставив поднять на него глаза.
- Может быть, тебя приголубить?
Сердце у Кристины так и сжалось.
- На что я тебе такая? – Разомкнула она уста, и попыталась высвободиться из его рук. От касаний этих Кристину мутило.
- А это ничего. Ты разрешись. Времени немного осталось.
Перетрусившая Кристина толкнула его в грудь, со всей силы, как могла, и побежала по ступенькам в дом.
Добежав до своей спальни, с грохотом закрыла дверь. Внизу живота кольнула острая боль. Из глаз, не переставая, катились крупные  слезы. То ли от боли, то ли от обиды.
Огляделась вокруг. Время было позднее. За окном темно. Подождать до утра или собрать вещи сейчас? Ответить себе на этот вопрос не удалось. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел Эрик, виновато понурив голову.
- Прости за чрезмерную резкость. Я не имел права так с тобою разговаривать. – Она  стояла посередине комнаты, сложив руки на высокой груди. - Кристина, за всю свою жизнь я любил только двух женщин. – Неуклюже начал он оправдываться. - И одна из них – это ты.
- Да? А кто же вторая? – Вскинула брови Кристина.
- Моя мать. А сейчас у меня есть только ты. Но что еще я могу думать, - он кисло покачал головой, -  если ты проводишь все свое время с другими мужчинами?
Женщина округлила глаза.
- С другими мужчинами? С кем?
- С Витеком.
- У меня сумасшедший муж. – Заключила она, вздохнув, и Эрику показалось, что легкая улыбка тронула ее уста. -  Эрик, у меня не было отца. Вернее, я потеряла его, когда была еще ребенком. Я обожала его. А он – меня. Он был для меня всем. В этом-то ты меня упрекать не можешь! Что же дурного в том, что спустя годы я увидела в другом человеке отцовскую заботу и понимание? Я отношусь к Витольду как к отцу. Мне так этого не хватало. Как ты мог подумать? Кто тебе мог такое сказать.
Эрик крепко задумался – нужно ли вообще рассказывать ей всю правду. И решил, что лучше рассказать. Облегчить сердце. Иначе оно скоро лопнет от всех перенесенных страданий.
Кристина выслушала, ни разу не перебила. А когда муж закончил, прильнула к нему, поцеловала дрожащими губами. Простила, значит.
- Как у такого человека, как Витольд, мог вырасти такой сын, как Яков? Я никогда тебя не предам, я всегда буду с тобой. Вопреки всему. Даже если придется отдать свою жизнь. Только верь мне.
Кристина погладила его по волосам.
- Сколько нам еще бед придется одолеть?

* * *

В начале ноября наступил тот момент, которого все так ждали. С самого рассвета в доме закипела жизнь. Только уж больно нервная. К полудню приехал доктор – худосочный немолодой господин в круглых очечках. Его проводили в Кристинину комнату, и все снова забурлило, закипело.

Додику такая коловерть не нравилась. Шумно, все бегают. Сестрички, подоспевшие раньше доктора,  носятся по коридору, то в комнату, то в кухню. Один раз чуть не сшибли Давида, да не окатили горячей водой из таза.
Вот вам и момент рождения новой жизни, почесывая в затылке, задумался Додик. Дом умалишенных. Будущий отец порывался к своей супруге, его туда не пустили, увели в кабинет, Додик пытался заглянуть в щелку приоткрытой двери, получил увесистый подзатыльник от одной краснолицей бабы в белом фартуке. Больно! Желание разузнать, как оно там, сразу же пропало.
Если это всегда так, то уж нет, избавьте от всего этого! И в этот момент Давид Зильбер твердо раздумал жениться и обзаводиться семьей. Да и на ком теперь было жениться-то?
В полночь хозяйка разродилась девочкой. Доктор, принимавший роды, уверил исстрадавшегося отца, что и мать, и ребенок в полном порядке. 
- Дочка – это славно, - похлопав Эрика по плечу, поздравил его Витольд. – А вырастит, мы ее за Додика выдадим. – И многозначительно подмигнул топчущемуся поблизости Давиду. Тот от неожиданности аж руками всплеснул. – А что, чем не жених? Вырастит красавцем! Вы поглядите на него только.
Додик наморщил нос. Почему вырастит? Что за шутки? Он уже вырос. Разве не видно?
Эрик улыбнулся, отечески потрепал Давида по волосам. Он сейчас вообще, кажется, ничего не соображал, с лица не сходила идиотская улыбка. Ну, его можно понять, дочь родилась!
Но чего они все волосья-то лохматят? Иначе не умеют, что ли, с людьми разговаривать? – приглаживая непослушный чуб, думал Додик. От чего они друг другу прически не треплют, а все бедного маленького человека мучают? Ну да, ниже ростом, чуть меньше годов, ну и что с того? Ничем не хуже их, и совсем не ребенок. Ничего они не понимают.
- Не хмурься, Додик! – Сказал Длуголенский. – Кристина, верно, родила нам красавицу, иначе и быть не может. А когда малышка подрастет, и вовсе глаз не отвести будет.

Сначала Кристину навестил, конечно же, законный супруг. Поглядел на девочку. Подтвердил, да, дочь – красавица. И столько об этом вокруг было разговоров.
Додик сгорал от любопытства. Набрался смелости, и решил на эту красоту тоже посмотреть.
Красота была страшная. В прямом смысле. Во-первых, неприлично сморщенная, будто изюм, во-вторых, красная. На продолговатой головке свалявшийся пушок. Глазок было не видать, припухшие какие-то, будто у пьющего вторую неделю, одни щелочки, нос – кнопка, а рот и вовсе чудной, беззубый, слюна в нем пузырится, и течет на подбородок. Губки чмокают, само существо тонко попискивает.
Додик посмотрел, посмотрел, и лишь пожал плечами. И  где та самая красота? И вот на этом его возжелали женить? Да ни за какие коврижки. Нет уж, нате-ка выкусите! Хотя… ежели подрастет, и станет похожа на Кристину, - размышлял Давид, - отчего же тогда не жениться? О таком счастье можно только мечтать.
Кристина, бледная, но лучащаяся счастьем, поглядела на разочарованного, чуть не плачущего от обиды, Давида.
- Ну, Давид, - нежно сказала она. – Ты что такой кислый? Не рад? Ты погляди, какая у нас красавица.
И эта туда же! Да рехнулись они все, что ли? Где же они тут красоту увидели?
Да страшна, страшна она! – Хотел во все горло выкрикнуть Додик, да не успел. На плечи ему легли чьи-то сильные и горячие руки. Он чуть обернулся, и увидел за спиной Эрика.
- Будет. После еще наглядитесь. – Сказал он, и тем самым дал Додику понять, что глазеть на оба его сокровища довольно, легонько подтолкнул кулаком в спину, мол, ступай, ступай, не задерживайся.
Всем известно, что в людях в такие моменты просыпается родительская жадность, и делить ни с кем свое дитя они не хотят и не могут. Желают быть рядом только сами, никого не подпускать. Будто от них убудет.
От того, Додик не обиделся. Пусть нянчатся со своей страшненькой, а он подождет, пока она подрастет и станет красавицей.

* * *

Девочку назвали Софьей. Отец на дочку нарадоваться не мог, не спускал с рук. На несколько месяцев Эрик справедливо про свои дела позабыл, и разделял с Кристиной приятные хлопоты, наблюдая, как растет и меняется девочка.
Малышка была вся в папу. Додик даже расстроился. Как же на ней, когда совсем вырастит, жениться? Ладно бы если бы была похожа на Кристину, а вот как быть, если она полная копия Эрика? Глядеть всякий раз, и видеть ее отца?
Хотя, чего греха таить, уже сейчас девочка была действительно красавицей, просто ангелочек воплоти. 
Кристина после рождения ребенка еще больше похорошела - стала пышнее в груди и бедрах, во взгляде у нее теперь появилась какая-то осмысленность. Раньше она походила на наивного ребенка, а теперь стержень из материнской силы делал ее какой-то особенной.   
Сонюшке наняли сразу несколько нянек, чтобы девочка ни в чем не нуждалась. Навещал ее и Давид. Правда, девчонка, похоже, его невзлюбила. Как только его взъерошенная голова нависала над люлькой, Эрикова дочь широко раскрывала беззубый рот, и начинала орать во все легкие, что Додик начинал глохнуть. Он ее и укачивал, и показывал козу, строил рожи – ничего не помогало. Горластая Сонька орала без продыху, захлебывалась слезами и соплями, и конца, казалось, этому не было.
Девочку успокоить удавалось только матери, или нянькам (но и, то не всегда). Засыпала она исключительно на руках у Кристины.
Давид расстраивался, но списывал это на малые годы. Времени еще была уйма, ничего, вырастит, тогда и поговорят.

Когда девочке исполнился год, и мать уже не так остро стала реагировать на расставания с дочерью, Кристина с Эриком решили съездить в Париж и навестить женщину, которая заботилась о малышке Даэ, когда та осиротела, а так же была хорошей знакомой Эрика.
Впрочем, ничего необычного поездка не сулила. Кристина тревожилась, как малютка будет без нее, но доктор не советовал брать девочку в дальнюю дорогу, пусть лучше будет дома, при няньках.
Додик изъявил желание зорко за всем наблюдать, Соню обещался беречь как зеницу ока, как же иначе, ведь невеста будущая.
Шмулика Эрик на ближайшее время от работы освободил, дал денег, чтобы ни в чем себе не отказывал: пусть уже о будущей семье, что ли, позаботится, не дело это, все холостым ходить. У Эрика, после того, как сам женился, вообще это сделалось навязчивой мыслью. Видно, затуманило ему голову собственное семейное счастье. Он желал женить и Шмулика, и Додьку, и даже иной раз сетовал на то, что Витольд зря поставил на себе крест, он вполне пригож для того, чтобы второй раз жениться. Длуголенский-старший только головой качал – что с влюбленного дурака возьмешь? 
Распрощались на пороге, Кристина долго целовала толстую краснощекую Соню (девочка росла упитанной, до сих пор толком не ходила, все сидела сиднем – филейная часть все к земле тянула), одетую в белое кружевное платье.
Потом, наконец, сели в коляску, ехать на вокзал, отъехали всего ничего, да сзади окликнул Додиков брат. Видно, что-то ему понадобилось от хозяина. Делать было нечего, Эрик резво спрыгнул с подножки, вернулся, Кристина осталась сидеть, ждать. Сложила руки на коленях, задумалась.
Столько лет не виделась они ни с Маргаритой, ни с мадам Терезой. Как они там? А крестная матушка (коей мадам Тереза приходилась Кристине), наверное, сильно изменилась. Постарела ли? Ведь всегда была такой красавицей – Кристина восхищалась ею, и боялась ее строгости и прохладности.
Был полдень, над улицей поплыл колокольный звон. В голубом небе закружило темное облако спугнутых ворон. Кристина обернулась на дорогу. Шмулик Эрика никак не отпускал, держа за рукав, что-то ему говорил.
Когда Кристина выпрямилась на упругом сиденье открытой коляски, то вскрикнула. На земле задрав вверх голову, стояла крючконосая цыганка со спутанными волосами и в нечистом тряпье. С интересом посмотрела на красивую барыню в жемчугах и бриллиантах, наклонила голову на бок, и проскрипела: 
- Красавица, протяни ручку, погадаю.
Кристина поежилась. Возница на козлах, разморенный теплым ясным днем, кажется, дремал и даже похрапывал. Барыня медлила, молчала, словно язык проглотила.
- Я тебе всю правду скажу.
- Не надо. Чего я о себе не знаю? Иди куда шла. Мне от тебя ничего слыхать не нужно. А денег я и так тебе могу дать.
- Так не надо. – Заупрямилась попрошайка. – Я деньги только за правду беру, а без нее и не нужно вовсе. Я вижу то, чего ты о себе не знаешь. Странная у тебя судьба, тяжкая. Но коли про себя не хочешь, тогда я про ребенка твоего расскажу. Про сына.
Кристина, несмотря на палящее солнце, поежилась.
- У меня  дочь. Вы ошиблись.
- Я никогда не ошибаюсь. Дай же руку. Не вижу никакой дочери. Вижу сына. Странно, что ты вообще живешь. В твоем роду суждено нарождаться только мальчикам. Так уж Творец распорядился. И на твоей судьбе написан мальчик. Сын. - Кристина нервно пошевелила рукой, протянутой ладонью вверх, но цыганка держала ее крепко своими костлявыми пальцами, не отпускала.
- Хватит. Что за глупости?
- …Только судьба у него странная. Будто меж двух огней метаться, между душой и головой. Никому такой не пожелаешь. – Двигала черными бровями оборванка. - А одну половинку сердца у него отнимут. На всю жизнь. Так и проживет, в пол стука.
- Да что ты такое говоришь? – Вскричала Кристина, сжала руку в кулак, высвободилась. Сунула ей двугривенный, и приказала:
- Уходи отсюда. Уходи!
На силу дождалась Эрика, никак не могла успокоиться. Когда тот лихо запрыгнул в коляску, и приказал извозчику трогать, Кристина сидела вся бледная, чужая, кусала бескровные губы.
- Что с тобою? – Встревожился супруг.
Кристина повела плечом.
- Я пока тебя ждала, повстречала нищенку… - Она никак не могла подобрать слов. - Она говорила мне о мальчике. О сыне.
-Сын? Кристина, но это же чудесно. – Пребывая в самом замечательном и беззаботном настроении, Эрик поцеловал жену в висок. – Если у нас будет сын, я научу его всему, что умею…
- Нет. Этого не надо. Пожалуйста. К тому же, она говорила только о сыне. Не о Соне…
- Бред какой-то. – Мягко подивился муж, достал брегет, посмотрел на время. – Ты веришь этому, это же просто слова. Однако Шмулик заболтал меня. Мы опаздываем. – И зычно крикнул в спину вознице, что б гнал во весь опор.

Отредактировано smallangel (2009-02-14 03:17:15)