6.
Пустота всегда подстерегала меня на жизненном пути. Я то и дело внезапно – всегда это было внезапно, всегда неожиданно и жестоко – оказывался у ее края. Жизнь в очередной раз как-то обрывалась, вернее сказать, где-то между мной и окружающим с лязгом и грохотом опускалась дверца клетки, и я оказывался один, и вокруг – только мрак и одиночество, мои единственные верные и постоянные спутники.
Расставшись с тугами, я не раз вспоминал, как покинул табор, когда у меня начал ломаться голос. Нашелся ученый человек, который посоветовал мне отказаться на время от пения, и я почувствовал резонность совета. Но это стоило мне места в фургоне. За отсутствием голоса пришлось в ускоренном темпе осваивать иные искусства, но отношения с цыганами, и так не блестящие, испортились окончательно. Кто же мог знать, что спустя невероятно короткий срок, у меня обнаружится поистине волшебный голос, из-за которого ко мне вновь и вновь цеплялось прозвище, на время даже ставшее моим именем – Анджело? Видимо, в моем голосе действительно было что-то от небожителей, хотя мой облик, казалось бы, обрекал меня таиться под землей.
И вот, мой голос вновь покинул меня, и новообретенные навыки, как выяснилось вдруг, не могли восполнить эту потерю. Кроме того, меня стали безостановочно мучить кошмары с пляшущими скелетами, музыкой, играемой на костях, отовсюду шелестевшей во тьме. После ухода от тугов они почти не отпускали меня, словно явление Зоран Куар… или ее облик, дыхание смерти, которое я ощущал более явственно, чем кто-либо, открыли кошмарам дверь, указали на меня как на самую подходящую жертву.
Я вернулся к сикхам, встретившим меня довольно равнодушно. Как и предполагалось, никакое чудо не могло спасти Пенджаб от поражения. Со дня на день англичане должны были одержать победу. Кто знает, что ждет тогда священные книги?
На некоторое время я остановился в городе, недавно выдержавшем тяжелый штурм, однако сумевшем пока что оборониться. И сразу же нашел себе место в военном госпитале. Медицина всегда привлекала меня, хотя почерпнутые знания, как и в прочих областях, были довольно хаотичными. Тем не менее, эти знания порой бывали жизненно необходимы – не раз уже приходилось латать собственную шкуру, я не мог доверить посторонним людям столь ответственное дело. А в госпитале имелся богатейший материал для приобретения практических навыков. Заодно я получил доступ к некоторым препаратам, а также старинным книгам по медицине, хранившимся у управляющего госпиталем. Нашел я там и дурманы, способные усмирить на время боль истерзанной души – пробуждения по ночам в ледяном поту и с дикими воплями среди раненых были частным явлением. Я, однако, только лишний раз убедился, что на меня эти снадобья оказывают столь слабое действие, что не стоит и связываться.
В помощи раненым сикхам мне мерещилась некая косвенная возможность отплатить Зоран Каур… Да и британцам заодно!
В госпитале я впервые вне секты опробовал мастерство душителя.
7.
Стоны сикхского воина, сильно обгоревшего во время штурма, до ужаса монотонно пробивали ночную глушь, и я быстро понял, что не сумею сосредоточиться на содержании любопытного трактата. Я сердито захлопнул книгу, посидел еще несколько минут, слушая эту нескончаемую песню боли – механическое однообразие стонов почти что завораживало, как работа отлаженной машины. Но кто-то еще заворочался, кто-то всхлипнул, начали просыпаться другие, и я встал с места и направился к обгоревшему.
Я взглянул на его объеденное огнем лицо, единственный уцелевший глаз, слепо уставившийся в потолок, и вздохнул. Ясно было, что он едва ли доживет до утра.
Просить его стонать потише было бессмысленно, я растерянно оглянулся и, кажется, сам не заметил, как подхватил оставленный врачом на столике моток кетгута. Захлестнул за шею мужчины, затянул и дернул, по всей науке, мгновенно переломив шейные позвонки. Никто ничего не заметил, и едва ли кто-нибудь будет разбираться, от чего именно наступила смерть. Я высвободил петлю и выбросил, а потом принялся задумчиво перебирать пальцами оставшийся кетгут, сплетая сложные узлы и мгновенно распуская их, свивая нити в тугой шнурок – мне нравилась их податливость. И еще у меня возникла идея…
8.
Естественно, возня в госпитале мне очень скоро наскучила, кроме того, британцы наступали, а я не испытывал ни малейшего желания с ними общаться. Они наверняка считали, что я мертв. Поэтому я вернулся в Амритсар и на некоторое время остановился там. Не без гордости продемонстрировал владение петлей Рустуму, тот только покачал головой, хотя глаза его снова как будто немного улыбались. Рустум искренне поразился при одной мысли, что кто-то готов продемонстрировать ему тайные приемы тугов, но, убедившись, что это правда, явно испытал облегчение – может быть, потому что понял, что настоящего душителя из меня не вышло. И желания перенять науку у меня, или хотя бы разобраться в ней подробнее Рустум не проявил.
Зато через некоторое время ко мне обратился сам Джаскират Сингх.
Я изучал декор стен Харимандира, когда старик подошел ко мне, вывел из храма и сделал вполне недвусмысленное предложение.
– А Грантх саиб одобряет подобные действия? – скривился я под маской.
– Чтобы победить сильного противника, приходится учиться его собственным уловкам, – философски вздохнул Джаскират. – Рустум сказал мне, что вы в совершенстве овладели фанси.
– Овладел, – подтвердил я, – Хотя далеко не в совершенстве. И это вовсе не значит, что я стал наемным убийцей.
Джаскират поморщился – до чего же люди не любят, когда вещи называют своими именами!
– И это не моя война, – добавил я. – Войны мне вообще… неинтересны.
– Мы тоже на эту напасть не напрашивались, – сухо заметил Джаскират. – Это вы, феринги, явились сюда со своими дальнобойными орудиями и пожелали присвоить наши земли. Мы вынуждены защищаться.
– Я не один из вас, и не один из них, – напомнил я. – И пожелал бы остаться сам по себе.
И я уже достаточно сделал для вас – не потому что восстановил Ади Грантх, а потому что побрезговал уничтожить его своими руками, мысленно добавил я, глядя в глаза старику.
Тот тяжело вздохнул, кивнул головой и ушел.
А я в тот же день собрался и покинул Амритсар. Рустум говорил, что в городах Серингара к северу от Пенджаба необыкновенно красиво – а все, что красиво, непременно нужно увидеть.
Айрас не смог бы последовать за мной в горы, как ни умен был красавец-араб, на почти отвесных склонах среди катаракт Серингара он сильно уступал местным плотным и коротконогим пони-гоутам, умевшим удержаться на самой крутизне – вот только, сидя на пони, я задевал ногами за камни и траву. Я оставил Айраса в одной из деревень в низовьях гор, приказав ему не скучать – можно было не сомневаться, что вскоре я вернусь за ним. Я уходил в горы навсегда, а сам прекрасно понимал, что скоро мне станет тоскливо в обществе серн, орлов, и – может быть – жителей затерянных в глуши деревушек, и меня опять потянет в большие города.
Всю свою недолгую по средним меркам жизнь я метался по свету, как Агасфер, Juif errant – на мне словно бы тоже лежала проклятье, постоянно гнавшее вперед. Но иногда возникало желание отдохнуть. Мне хотелось покоя, и хотелось, чтобы ночные пляски скелетов оставили меня.
В конце концов, я обосновался в забытом всеми горном храме, обнаружив при входе изображение Бховани. Все-таки, не совсем чужая… Стать местным божеством я вовсе не стремился, хотя жители окрестных деревень, видимо, почитали меня то ли за святого, то ли за наоборот, иногда даже подносили подачки – из страха или благоговения. Я же оправдывал свою репутацию, развлекая их пением скрипки, далеко разносимым чутким горным эхом по ущельям.
Здесь редко бывали чужие, и я никак не думал, что кто-то знакомый сумеет признать жонглера и шпиона в серингарской достопримечательности.
С кошмарами я покончил – это оказалось на удивление легко, в светлом спокойствии Луа нулла решение пришло сразу. Я перестал гнать их от себя, а просто прислушался и попробовал воспроизвести являвшуюся во сне мелодию. Кошмары исчезли моментально, словно увидев отраженной звуками скрипки собственную омерзительную сущность. Мне ли не знать, каково это… А дьявольские перепевы наверняка подтвердили мою репутацию у горцев, почитавших меня за опасного ракшаса.
Между делом, я продолжал развивать изобретенную мной технику владения петлей, соединив науку душителя с навыками, освоенными в таборе, и готовил травяные настои, призванные вернуть мне голос. Имя Сарош так и прилипло ко мне, но совершенно не оправдывало себя – впрочем, на расстоянии голос моей скрипки, вероятно, казался моим собственным. Что же до собственного голоса, несмотря на всю работу по его восстановлению, я ни разу так и не попытался запеть. Я просто боялся. Я легко мог сорвать его навсегда, без надежды на восстановление…
В горах я провел сезон дождей, и только потом, вернувшись в Пенджаб, узнал, что в это время был взят Мултан, и англо-сикхская война завершилась с вполне ожидаемым результатом.
Чанкара, в отличие от Айраса, свободный и самоуверенный на своих крепких, длинных крыльях, последовал за мной в Луа нуллу, хотя, как и прежде, держался сам по себе, не желая становиться ручной птицей. Привязавшись ко мне где-то в глубине своей летучей души, он в то же время не искал ни дружбы, ни заботы со стороны другого существа. В этом мы с ним были схожи. Я завидовал ему – имея крылья, можно не беспокоиться о том, что думают о тебе те, кто прочно привязан к земле гравитацией. Я старался быть свободным.
А потом явился этот феринг… Я настолько вжился в образ индусского факира, что, увидев его в первый момент, мысленно отметил именно как феринга. Потом уже – как офицера Ост-Индской компании. И понял, что соскучился по племени, из коего произошел, хотя и не относил себя к его представителям.
К тому же, его приход взметнул картины прошлого, уже слежавшиеся в покое в глубинах памяти, как взлетает под ударом ноги озорника ворох сухих осенних листьев.
Я вспомнил, что так и не разыскал Бухрама, и если раньше я едва ли мог выступить против него с его же оружием, как мне хотелось, то теперь я в достаточной мере разработал свой метод владения петлей.
И я снова вспомнил о существовании Зоран Каур.
). Так что он обзавелся удавкой из кетгута и соединил технику удушения с техникой владения арканом, с которой мог познакомиться в таборе. И заодно достаточно натренировался, чтобы иметь возможность бросить вызов мастеру, к чему он был еще не готов, когда ушел из секты.