При виде этой невероятной красоты, у меня перехватило дыханье. Я стоял, не в силах двинуться с места, жадно впитывая взглядом сумрачные вершины вокруг, широкую белую ленту водопада, срывающуюся в облако пены внизу, легкий скок серны по уступам, внимая ровному, монотонному пению воды, когда внезапно почувствовал, что в этот шум вплетается иная музыка. Едва слышная, неясная, таинственная песнь доносилась неведомо откуда, заполняя собой ущелье Луа нулла, отражаясь от крутых скальных стен, пронизывая мягкое свечение умирающего солнца… Я сделал глубокий, почти болезненный вдох, и понял, что знаю, почему это место почитают священным.
Я вздрогнул, когда рядом раздался грубый голос моего проводника, разрушая непередаваемое очарование момента, и сообщил, как будто была в этом надобность, – Вот и он, Sarosh, Голос с неба.

Jarvis “Lion” Elliot, The Life of British Official in Hindustan. Calcutta, Schmitt & Day, 1881.

*  *  *

Эта повесть основана на воспоминаниях британского полковника в отставке Джарвиса Роберта Эллиота, опубликованных в Калькутте в 1881 году. К сожалению, весь тираж книги погиб во время пожара типографии Schmitt & Day, а рукопись находится ныне в ведении британских спецслужб, по требованию которых многие имена и некоторые географические названия были изменены, так что любые совпадения с реальными именами и названиями имеют случайный характер.

ЛЕВ И ПРИНЦЕССА

2.

– Это он называет дорогой! – бурчал про себя Джарвис, глядя на спину Панди, согнутую под двойным грузом. – Дорога, которую постоянно приходится отыскивать!

Золотисто-зеленые пшеничные поля гостеприимной деревни остались позади – Панди осуждающе косился на них, как житель Бенгала, он был убежденным поедателем риса. Земиндар утром сам проводил из за пределы деревни, указал направление, благословил, наверно, по-своему, и еще долго стоял и смотрел им вслед, досадливо покачивая головой.  Ему Джарвис, судя по всему, представлялся не таинственным и могучим саибом, повелителем из чужих земель, а глупым юнцом, лезущим в чужой мир, не зная его порядков – получит по носу, будет знать.

Около полудня перед ними открылся очередной овраг, через который был перекинут очередной характерный «способ переправы», как определял их для себя Джарвис – мостом назвать это хлипкое сооружение язык не поворачивался. Просто к деревянным столбам, не слишком надежно вбитым в землю по сторонам оврага, были привязаны веревки, кое-как, на взгляд британца, сплетенные из травяных стеблей или лиан, к ним крепились доски, а то и вовсе толстые ветки – по ним-то и предполагалось шагать, любуясь в широкие зазоры меж ними обломками скал и кустарником на далеком дне оврага. В порядке разнообразия, внизу могли быть бешеные воды горной речки. Веревки, образующие перила, казалось, совсем не были рассчитаны на вес Джарвиса. Он слышал, что где-то в этих же местах один раджа, спасаясь от соседа-завоевателя, ухитрился переправить по подобному мосту всех своих подданных разом и увести в безопасные места. Может быть, это был тот же самый мост? И все они быстренько перешли по нему – женщины с младенцами на руках, а то и какие-нибудь священные коровы… не бросили же их… и ничего не обрушилось… С этой мыслью Джарвис решительно двинулся по мосту, перехватывая руками перила, но как раз в тот момент, когда его неудержимо потянуло посмотреть под ноги и прикинуть, далеко ли придется падать, пришла очень своевременная мысль – все это произошло как минимум полсотни лет назад, а мост так и стоит с тех пор и ветшает.

Панди оглянулся, почувствовав, как затрепыхались сзади перила – Джарвис пошатнулся, и весь мост заколебался из совершенно излишней солидарности.
Джарвис гордо выпрямился под взглядом подчиненного и, не без усилия оторвав руку от перил, махнул ему – иди, мол, не задерживайся. По крайней мере, это дало ему возможность отвлечься от вида все еще дрожащих досок под ногами и зацепиться взглядом за яркое пятно орхидеи на дереве на той стороне. И тогда уже можно было продолжать путь, почти успешно убеждая себя, что даже если это тот самый мост, кто-нибудь им наверняка пользуется и время от времени обновляет.

Дело пошло лучше, и поскольку овраг был широкий, а мост длинный, образовалось даже время для праздных мыслей. Например, о том, так ли уж необходимо было ему с, пожалуй, чрезмерной настойчивостью напрашиваться на это поручение?

И только когда мост был позади, и Джарвис медленно провел дрожащей потной ладонью, покрытой зеленью с веревки по такому же мокрому лбу, размазав по нему зеленовато-бурые разводы, британцу вдруг вспомнилась его собственная цель, которая никоим образом не касалась политики Ее Величества в Британской Индии… И Джарвис сказал себе, что ради этого вполне можно пройти еще сотню-другую таких мостов, а страх – вообще недостойное чувство. Он еще раз удовлетворенно оглянулся на мост и увидел, как одна из досок внезапно изящно выскользнула из веревочного узла и легко спорхнула вниз. Джарвис повернулся обратно и ускорил шаг.

4.

Был вечер, когда они поднялись по склону наверх ущелья – куда вела так называемая «тропа». То есть, это Панди назвал тропой участок скальной стены, несильно отличающийся по виду от остального склона, но у Джарвиса не было причин ему не верить. Правда, местами там даже встречалось нечто такое, что можно было принять за ступени, вырубленные в камне, но они так сильно раскрошились от времени, что, опять же, казались просто участком скалы, случайно напоминающим ступени, а потом их снова сменяли ненадежные конструкции из обрубленных ветвей.

В том, что это действительно были ступени, Джарвис убедился окончательно, когда тропа внезапно резко приняла горизонтальное положение на уступе, и перед путешественниками предстали останки каменной арки, когда-то в прошлом покрытой затейливой резьбой, ныне сглаженной временем и ветрами. На одной боковине можно было различить неясную фигуру, кажется, с большим количеством рук, впрочем, этим в Индии никого не удивишь… Джарвис не переставал изумляться, почему у них тут не принято восстанавливать разрушенные сооружения? Он своими глазами видел, как в Бенаресе половина старинного храма, подмытая водами Ганга, съехала в воду, а местные богачи в целях благотворительности невозмутимо возводили гауты – площадки для ритуальных омовений выше и ниже по течению… Когда кто-нибудь умирал, не завершив строительства, никто не продолжал его работу, а гаут оставался недостроенным. Что уж говорить о затерянных в горах и джунглях храмах, которые ни для кого больше не имели значения…

Джарвис, наконец-то, оказался наверху, вокруг него простирались горные вершины, впереди поблескивала светлая лента водопада, заполняя тишину вечера мощным гимном летящей воды, темные щели в отвесных стенах гор затапливали белесые облака тумана…

Сразу после подъема Джарвис думал только о том, где бы присесть и переждать неприятную дрожь в коленях, и вдруг он совершенно забыл об усталости. При виде этой невероятной красоты, у него перехватило дыханье. Он стоял, не в силах двинуться с места, жадно впитывая взглядом сумрачные вершины вокруг, широкую белую ленту водопада, срывающуюся в облако пены внизу, легкий скок серны по уступам, внимая ровному, монотонному пению воды, когда внезапно почувствовал, что в этот шум вплетается иная музыка. Едва слышная, неясная, таинственная песнь доносилась неведомо откуда, заполняя собой ущелье Луа нулла, отражаясь от крутых скальных стен, пронизывая мягкое свечение умирающего солнца… Джарвис сделал глубокий, почти болезненный вдох, и понял, что знает, почему это место почитают священным.

Он вздрогнул, когда рядом раздался грубый голос Панди, разрушая непередаваемое очарование момента, и сообщил, как будто была в этом надобность, – Вот и он, Sarosh, Голос с неба.

7.

Джарвис никак не ожидал, что спуск к пещере займет весь день, однако сползать вниз по очередной «тропе» – честное слово, Панди именно так ее и назвал! – оказалось в десятки раз сложнее, чем подниматься.

Когда Джарвис разглядел прямо под уступом, на котором стоял, черный круглый рот пещеры и полустертый декор у входа, высеченный в скале много столетий назад, небо уже приобрело вечерний фиолетовый оттенок. Джарвис вздохнул с облегчением, предчувствуя, что осталось совсем немного, как вдруг сквозь совсем уже близкий рев водопада ему вновь послышалась та же волшебная песнь. Панди испуганно крякнул и растерянно оглянулся на Джарвиса.

– Саиб улыбается.

– Да. Успокойся, Панди. Для начала, это не человеческий голос.

– Так ведь… – бенгалец зашуршал грузом, перевешивая его поудобнее, похоже, собираясь немедля забираться обратно.

– Я хочу сказать, это вообще не голос. Разве ты не слышишь? Или перетрусил вконец? Это музыкальный инструмент. Цыганская скрипка. Значит, тот, кто живет здесь – человек.

Панди только покачал головой – аргументы англичанина ему не показались убедительными.

– Надо быстрее, стемнеет скоро, – Джарвис, воодушевленный близким окончанием пути и подтверждением своих ожиданий, решительно полез вниз первым.

Все, что от него требовалось – сползти по отвесной стене, правда, заботливо покрытой очередной конструкцией из ветвей (Джарвис указал на нее бенгальцу и ехидно спросил: «Тропа?», и тот невозмутимо кивнул) на узкий карниз, наверно, проделанный в скале человеческими руками. Карниз уходил в сторону водопада и слегка расширялся перед круглым тоннелем, уводящим вглубь горы.

Лицо Джарвиса заливал пот, руки дрожали, лихорадочно вцепляясь в ветви, с тех пор, как он почти поравнялся с тоннелем, шум водопада стал совершенно оглушающим, наверно, в силу формы скальной стены, а пение скрипки давно уже умолкло.

В какой-то момент Джарвис повернул голову в сторону водопада, и вдруг увидел в сгущающихся сумерках на фоне светлой воды черную фигуру, длинную и удивительно тонкую. Откуда она взялась так внезапно, было совершенно непонятно, шум водопада, конечно, заглушил бы шаги, но человек – или ракшас? – находился на карнизе по ту сторону пещеры, в нескольких ярдах от нее, а Джарвис смотрел туда всего пару секунд назад…

От неожиданности Джарвис неловко дернулся, ветвь под ним сломалась – чего и следовало ожидать – он не сумел поймать ногой карниз, заскользил вниз, повис, крепко вцепившись мокрыми руками во что-то влажное и ненадежно тонкое – то ли какую-то лиану, то ли веревку… сплетенную из тех же лиан…
Он едва успел осознать, что, кажется, от жизни остались только несколько жалких мгновений, заполненных ощущением этой скользкой и мокрой веревки и глухими причитаниями Панди наверху, но внезапно куртка врезалась в горло, будто стремясь ко всему прочему еще и придушить его, Джарвиса понесло в сторону, веревка натянулась, и ее пришлось выпустить.

Острый камень неудобно уперся в поясницу, и британец осознал, что сидит на карнизе, а темная фигура его спасителя обретается в нескольких шагах, трудно различимая на фоне черного жерла тоннеля, в сгущающейся темноте. Только когда Панди, шумливо пыхтя, сполз по стене на карниз и робко пристроился рядом с Джарвисом, тот понял, что его втянули сюда за шкирку, как щенка… Крепкого молодого мужчину весом в добрых сто девяносто фунтов… И как бы ни одной рукой… Британец с любопытством прищурился в полумрак. Его спаситель был выше него ростом, но особо внушительным сложением как будто не отличался. Во всяком случае, руки его, резко светлевшие в темноте, почти гротескно тонкие, с длинными, как паучьи лапки, пальцами, едва ли могли принадлежать силачу. Лица было не разглядеть, только смутное светлое пятно лба, а все остальное находилось в густой тени.

– Намаскар… – неуверенно пробормотал Джарвис, не очень представляя, как следует обращаться к таинственному хозяину долины. Как ни абсурдно это звучит, учитывая, что он знал этого человека, и как раз теперь окончательно убедился в правильности своих предположений. К тому же, рядом дико ревел водопад, и Джарвис был вовсе не уверен, что его услышали.

– Кто вы и какого дьявола здесь делаете? – не особенно любезно поинтересовался мужчина на очень четком английском. Голос был совершенно незнакомый, жесткий, с призвуком металла, и доносился он не от мужчины, стоявшего у пещеры, а с другой стороны, совсем рядом с Джарвисом, как будто это говорил Панди. Но британец был готов к подобным фокусам. Он торопливо поднялся на ноги.

– Служащий Ост-Индской компании лейтенант Джарвис Лайон Эллиот. Прибыл с поручением к вам, мистер… – Он не знал, как обратиться, подозревая, что любая версия может вызвать резкий ответ.

– Я бы предоставил вас вашей судьбе, мсье… Льон, – не без насмешки произнес Сарош-саиб – он говорил по-английски очень правильно, однако с заметным акцентом: слишком мягким ль, грассирующим «р», – если бы ваш голос не показался мне знакомым.  Видимо, уловив удивление в глазах Джарвиса, он кратко уточнил, – Вчера вечером, – как будто это что-то объясняло.

Джарвис невольно оглянулся на склон ущелья, по которому они спускались целый день. Если его собеседник вчера вечером был там же наверху, он должен был спуститься в свой дом ночью, в полной темноте… Правда, он мог знать какой-нибудь более простой и быстрый путь. Или умел мгновенно перемещаться из одного места в другое – в конце концов, он был здесь чем-то вроде божества.

– Как вы нашли меня здесь? – продолжал голос, как будто не принадлежавший земному существу.

Джарвис позволил себе слегка улыбнуться, – Чтобы найти вас, мистер… Сарош, достаточно идти по следу из легенд и домыслов. А определенные службы Ее Величества не упускают из виду все необычное, что происходит как в пределах Империи, так и вблизи ее границ. А имя Сарош-саиба…

Мужчина, кажется, пожал плечами, но Джарвис не был уверен, так как стало уже довольно темно.

– Можете зайти, – предложил Сарош-саиб без малейшего энтузиазма, повернулся и вошел в пещеру.

Джарвис коротко оглянулся на Панди и последовал за хозяином. Панди нехотя подобрал все вещи и поплелся сзади, шаркая, бормоча какие-то свои молитвы, делая охранительные жесты, пыхтя, покряхтывая – в общем, ненавязчиво выражая протест всеми доступными способами.

Тоннель влился в небольшую, сухую и чистую пещеру, в которой не столько были видны, сколько ощущались неясные очертания статуй. Хозяин пещеры разжег вполне современную печку в углу, над которой располагалась отдушина, видимо, ведущая куда-то наружу. По краям пещеры меж статуй собиралась глухая темнота, возможно и даже наверняка, так как откуда-то отчетливо сквозило, там скрывались проходы в другие пещеры. Что удивительно – здесь было тихо, в пещере совершенно не слышался шум воды, даже отдушины, похоже, были направлены соответствующим образом.
Джарвис споткнулся о выступающую из стены плиту и невольно охнул, звук удара и возглас прозвучали раздражающе громко в священной тишине заброшенного храма. От неловкости Джарвис еще и закашлялся, пустив гулять среди резных опор отчетливое эхо.

Хозяин, кажется, покачал головой, пожал плечами и опустился сгорбленной тенью у печки, в которой на удивление быстро заплясал огонь, и стало не то, чтобы светло, но, по крайней мере, возможно хоть как-то разглядеть окружающее. Повинуясь знаку Сароша, Джарвис опустился на циновку, расстеленную на полу, сам Сарош присел на другую, удивительно быстро и легко, чтобы не сказать – грациозно, приняв позу, не лишенную изящества, но странно неудобную на вид. Джарвис подозревал, что пялиться на Сароша было не слишком учтиво, однако других интересных объектов в пляшущем свете огня не наличествовало. Впрочем, и тут разглядывать было особо нечего. Сарош был одет во что-то темное и свободное, на индусский, что ли, манер? На голове у него было что-то вроде чалмы, и черная ткань скрывала нижнюю часть лица, как это принято у кочевников в пустынях. Виден был только высокий, даже необычно высокий лоб с едва намеченными штрихами тонких морщин, да из глубоких темных провалов посверкивали в свете огня желтые звериные глаза. Панди, наверно, тоже обратил на это внимание, потому что зашуршал, отодвигаясь подальше.

Джарвис поискал взглядом скрипку, но она, вероятно, находилась где-то в другом месте, или же пряталась в каком-нибудь темном углу. Зато справа от печки на плоском каменном постаменте лежали чертежи, стопка толстых томов – верхнее издание могло быть английским, на корешке поблескивало что-то похожее на engineering. А еще – вот в этом Джарвис был совершенно уверен – там были листы нотной бумаги, испещренные кривыми мелкими значками, как будто норовившими разбежаться во все стороны. Во всем этом ощущалось что-то родное, европейское, далекое от местных суеверий, и потому успокаивающее, так что Джарвис рискнул спросить шутливым тоном, не беспокоят ли хозяина ракшасы в таком месте – надо же было как-то начать цивилизованный разговор. Не о погоде же, право…

– Законная владелица этого храма Бховани любезно согласилась разделить кров со мной, – пожал Сарош острыми плечами. – Я не обижаю ни ее, ни ее любимцев. Местные жители уже много столетий не проявляли ни малейшего почтения к этому храму, как и ко многим подобным сооружениям древности, – со стороны Панди донеслось обиженное пыхтенье. – И никто не стал возражать, когда я объявил катаракту Луа своей… Красота всегда вызывает у меня священный трепет, это единственное божество, которому стоит поклоняться. А богиню, после веков небрежения, возможно, развлекла моя скрипка.

– Благодаря вам, местные жители снова стали испытывать благоговейный страх по отношению к этим местам, – сообщил Джарвис. Его приятно удивил пространный и вежливый ответ Сароша, вместо ожидаемой резкости, но британец догадывался, что европеец-факир просто устал от одиночества и невозможности с кем-то поговорить. Насколько он помнил, его собеседник вовсе не отличался излишней молчаливостью. Голос сначала прошелестел чуть ли не всей пещере, а потом зазвучал совсем рядом, однако в странно неприятном металлическом тембре ощущалось все большее напряжение, а на лбу Сароша бледная кожа над глазами собралась в складки – бровей у него не было – и было очевидно, что фокусы с голосом даются ему нелегко. Джарвиса так и подмывало предложить говорить по-человечески, но он не решился – хочется Сарошу изображать потустороннее существо, так пусть забавляется.
Организм Джарвиса, видимо, самостоятельно решил поддержать разговор, нарушив таинственную тишину пещеры громким урчанием – он ел в прошлый раз где-то в середине дня, во время краткого привала на крохотной площадке на склоне горы. Панди тихо заворчал и завозился, доставая из мешка съестное. Сарош только пожал плечами, поднялся, снова поразив гостей быстротой и странной грациозностью движений, и в несколько широких шагов растворился в темноте между колоннами. Через пару минут он вернулся, неся бутыль вина, но сам ни есть, ни пить не стал, а, подождав, пока гости покончили с ужином, поинтересовался, снова направив послушный голос так, что он зазвучал прямо за спиной Джарвиса:

– И по какой же причине службы Ее Величества так увлеклись изучением серингарских преданий? Или ваш интерес ко мне имеет личное свойство?

Джарвис вздохнул, невольно оглянулся на Панди, словно ожидал поддержки с его стороны – и почему этот француз-факир вызывал у него недостойную британского офицера робость?

– У меня есть к вам предложение, – решительно сообщил он, проглотив слово «поручение». – Да. Предложение, которое, вероятно, послужит к удовлетворению всех заинтересованных сторон.

Сарош не двигался, по-прежнему сидя в своей страшно неудобной на вид позе, странно разместив на циновке паучье-длинные ноги в широких шальварах, отстукивая тонкими костлявыми пальцами левой руки по полу странный быстрый и неправильный ритм. Сполохи огня подсвечивали тревожно красным его высокий лоб, а глаза из глубоких впадин поблескивали желтизной.

Джарвису показалось, что он напоминает тигра, устроившегося в засаде, поджидающего неосторожного движения со стороны потенциальной жертвы, чтобы последовал молниеносный бросок. Кто знает, какой именно жест или слово спровоцирует этот бросок?

– Мы просим вас о помощи, – решился Джарвис. – Вам должно быть знакомо имя Бухрама Хана?

Золотистый отблеск в глазах хозяина пещеры притих на мгновенье, и быстрая дробь по каменному полу приостановилась, чтобы тут же зазвучать снова.

– Ост-Индская компания очень заинтересована в том, чтобы преступная деятельность этого нечестивца и убийцы подошла к концу, – объявил Джарвис. Получилось само собой, это были чьи-то чужие слова. Дяди, вероятно.

– Разве он не работает на вас? – поинтересовался голос из-за спины. Голос звучал совершенно невыразительно, но почему-то Джарвису померещился в нем некий язвительный оттенок.

– Вы-то уж должны понимать! – возмутился Джарвис – в конце концов, какого черта он еще должен терпеть издевку со стороны этого… этого… факира, строящего из себя невесть какое божество, а главное – лягушатника! – Ост-Индская компания вот уже сорок лет пытается стереть с лица земли эту омерзительную секту, однако ее никак не удается добить окончательно!
Теперь, когда Пенджаб станет нашим, мы рассчитываем уничтожить последние змеиные гнезда. И уж конечно, мы никогда не взяли бы туга на службу… – Он осекся, почувствовав, что молчание в помещении сгустилось настолько, что его, кажется,   можно потрогать руками. И хотя таинственный голос стих, издевка каким-то образом осталась и неявно присутствует в этой почти осязаемой массе тишины.

– Вот, осталось нанести последний удар… А Бухрам – один из главных у них, – растерянно закончил Джарвис.

Панди опасливо оглядывался, как будто ощущал в тишине вокруг чье-то враждебное присутствие.

– Ну… и если бы вы сделали это… – Джарвис понял, что Сарош помогать ему наводящими вопросами не собирается. Молчать этот человек тоже умел.

– Мы… Ее Величество… – Джарвис замялся, не слишком уверен в достаточной привлекательности своего предложения для серингарского «Ангела», – все было бы забыто.

– А что-то еще не забыто? – спокойно, вкрадчиво произнес голос. – Мне казалось, что мы квиты. Небезызвестный вам ЛаВуа… – Мужчина у очага фыркнул сквозь повязку на лице, но голос снова зазвучал со стороны, хотя Джарвис мог бы поклясться, что разговор требует у него чрезмерных усилий, – Он мертв, так? И то, что было сделано… ЛаВуа и Империя квиты, долги уплачены, а здесь живет всего лишь Сарош-саиб, то ли ангел, то ли демон, это уж как вам больше нравится.

– Разве все долги уплачены? – переспросил Джарвис. – А нам показалось, что один остался. Мой дядя… – молодой человек смутился и опустил глаза, – то есть лорд Фэйрнесс говорил, что вы никогда…

– Разве вы не слышали? Ваш многоуважаемый дядя говорил о другом человеке. Я всего лишь бродячий скрипач и едва ли смогу принести пользу Ост-Индской компании. Меня интересует только одно – почему сюда пришли именно вы?

– Ну, я… – Джарвис заерзал на циновке, не столько видя, сколько ощущая устремленный на него тяжелый взгляд. Необычно глубокие провалы под безбровыми надглазиями, желтая в свете костра кожа, как старая кость… Ему вдруг показалось, что перед ним сидит скелет, давно и полностью лишенный плоти, способный лишь на странные кукольно-механические движения, говорит же некое злобное, жестокое и холодное существо. прячущееся во тьме от тепла и света. И понял, что слишком сильно ненавидит эту тварь, чтобы рассказать ей правду.

– Это я догадался, что вы здесь…

– Вы так хорошо умеете искать? – выдохнул голос, звучавший все тише и напряженнее. – А не легче было бы найти самого Бухрама?

– Мы хотели, чтобы это сделал… в общем, вы, – произнес Джарвис. – Это не должен быть кто-то из компании, и в то же время… – Тишина опять переполнилась невыразимым ехидством. – Вам мы доверяем, – заключил Джарвис.

Желтые глаза блеснули, широко раскрывшись от изумления, и судя по движению острого подбородка под тканью, Сарош даже приоткрыл рот.

– Да неужели? – переспросил голос. – А вы обладаете еще и особым даром убеждения, раз именно вас направили сюда? Потому что даром покорять горы вы явно не обладаете…

Джарвис нахмурился. Больше всего ему хотелось толкнуть это существо и проверить, не рассыплется ли оно на отдельные кости под одеждой.

– Я видел вас в Дели, и я… – Джарвис чувствовал, что миссию свою он уже провалил и знал, что сейчас провалит ее окончательно. Damn it! Дядя все равно не воспринял его идею всерьез. А теперь Джарвис разозлился, и терять все равно было нечего. – Мне стало интересно, – закончил он. – Я хотел посмотреть на вас. Поближе.

Опять стало тихо, только на этот раз тишина не казалась насмешливой. Угрожающей, впрочем, тоже. В ней просто не было никаких оттенков. Потом Сарош мгновенно поднялся на ноги – можно было подумать, что он взлетел, так высоко внезапно оказалась его голова. Панди за спиной Джарвиса сдавленно всхлипнул.

– Можете переночевать здесь, – еле слышно прошипел Сарош, трепыхнув повязкой на лице, и, широко шагая, удалился в темноту.

Панди испустил глубокий дрожащий вздох.

9.

Костер весело потрескивал, было темно, и, хотя Джарвис то и дело бросал ошеломленный взгляд вниз и теперь уже знал, куда смотреть, разглядеть пещеру по-прежнему не удавалось. Поэтому казалось, что время вернулось на двое суток назад, когда он еще только собирался спуститься вниз, а следующий день волновал и смутно грозил чем-то… Двое суток промелькнули, как некий морок, как странный и тревожный сон, который трудно вспомнить в деталях, однако неприятный осадок сохраняется… Тем более, что будущее по-прежнему остается тревожным и угрожающим.

Спокойнее было смотреть вниз, чем оглядываться на худую и нескладную фигуру по ту сторону огня, еще более худую и нескладную в европейском костюме, в узких бриджах, высоких сапогах и широкополой шляпе. Сарош тихо посмеивался, подкармливая коршуна, сидящего на камне рядом с ним, и, кажется, отдавая ему добрую половину своего ужина. Теперь на нем был темный парик и светлая маска, успешно скрывавшая все лицо. Ел он очень мало, наклоняясь и приподнимая нижний край маски.

Джарвис понимал, что лучше на него не таращиться – Сарош, похоже, ощущал чужие взгляды даже затылком – но не знал, как бы при всех дать это понять Панди, почти не отрывавшему глаз от их странного спутника.

Весь день Джарвис проскучал в пещерах и на карнизе у водопада, не решаясь  углубляться далеко в тоннели из опасений заблудиться или же увидеть нечто лишнее – не стоило злить хозяина, раз уж он как будто был готов к сотрудничеству. Тем более, что ближние пещеры оказались прекрасно оснащены для вполне комфортной жизни – если бы только не давящее ощущение, что находишься не то в храме, не то в гробнице. Если эта самая восьмирукая Бховани и согласилась разделить свое жилище с дьявольским скрипачом, то насчет британского лейтенанта с ней никто не договаривался…
Когда небо над вершинами приобрело пурпурный оттенок, а Джарвис и Панди стояли на карнизе, любуясь закатом (Джарвис у самого тоннеля, Панди – поближе к краю карниза), Сарош вышел из пещеры в готовности отправляться в путь. Только теперь британец окончательно убедился в том, что имеет дело не с духом, а со знакомым ему человеком, Панди же просто уставился, раскрыв рот, на маску, по которой скользили кровавые отсветы заката, преломленные в струях воды. Одет Сарош был по-европейски, только костюм содержал исключительно темные тона, широкие поля шляпы затеняли глаза в прорезях маски, руки теперь плотно обтягивали узкие черные перчатки, от чего они казались еще тоньше, а пальцы – еще длиннее. При Сароше был дорожный мешок и футляр со скрипкой, но никакого оружия Джарвис что-то не заметил, во всяком случае, огнестрельного.

– Пора, – объявил голос, откуда он исходил, было уже совершенно непонятно, а рот маски постоянно был слегка приоткрыт.

– Сейчас? – не удержался Джарвис, оглянувшись на нависавший прямо над ними склон, по которому вчера весь день… Его передернуло.

– Если вы предпочитаете карабкаться по горам по жаре, это ваше право, – пожал острыми плечами Сарош, и, не говоря больше ни слова, принялся подниматься по тем самым ветвям с потрясающей легкостью, как будто это было прочная, надежная лестница. И не слишком крутая.

– Циркач… – осуждающе проворчал Джарвис, оглянулся на Панди, вскинул карабин на спину и последовал за Сарошем в тоскливой уверенности, что на этот раз непременно сорвется со склона, и вот тогда все неприятности закончатся. В пламенеющих облаках вверху мелькнула проворная тень коршуна.

И как ни странно, прошло всего два-три часа, а они уже сидели у костра наверху над ущельем, хотя никакого краткого пути, известного только местному жителю, вовсе не было. Конечно, вверх взбираться легче, чем слезать вниз, и им поневоле пришлось принять бешеный темп, заданный Сарошем. Джарвис только стискивал зубы и тупо двигался вперед, не обращая внимания ни на пот, ни на боль в натруженных мышцах, а Панди надсадно хрипел за спиной, но просить пощады было просто невозможно. В какой-то момент… или этого не было?.. кажется, Джарвис закрыл глаза и почувствовал, что заваливается назад, но уже знакомые безжалостные и непередаваемо цепкие клещи ухватили его за плечо и встряхнули, от чего он тут же пришел в себя и решительно полез дальше.

Выносливость Сароша казалась неисчерпаемой, если британец и индус чуть не рухнули у места вчерашнего костра, их спутник разве что дышал чуть тяжелее обычного. А стоило им устроиться у костра, как откуда-то прилетел все тот же коршун и присел рядом с Сарошем.

– И ты с нами собрался? Умница, – очень тихо произнес скрипач, не столько сказал, сколько выдохнул, наверно, поэтому в его голосе почти не прозвучало давешнего хрипа.

Джарвис не придумал, чем занять Панди, чтобы отвлечь от Сароша его внимание, и мысленно поручив себе сделать ему выговор, когда окажутся наедине, принялся чистить карабин…

11.

Темно-голубые небеса над Дели постепенно заливал багрянец заката. Идя рядом с Зоран Каур, ведя в поводу ее лошадь, Джарвис то и дело бросал взгляды в ее сторону, чувствуя, что зря тратит время на молчание, теряя последнюю возможность сказать что-то очень важное. Догадываясь, что будет потом жалеть об этом, но еще не подозревая, насколько сильно.

На Чандри-Чок было полно народу, от желто-розовых одежд магометан рябило в глазах, вокруг стоял вечный шум и пыль. Слова еще не сложились, а бронзовое лицо Зоран было смертельно спокойно. Наверно, ей хорошо объяснили, что от нее требуется. Если бы она не была так уверена в себе… И лучше бы она не была так прекрасна, смуглокожая, с огромными влажными газельими глазами. Она была необыкновенно хороша сейчас, в мужской одежде, в тюрбане, скрывавшем ее восхитительные черные волосы – Джарвису посчастливилось когда-то увидеть эту роскошную тяжелую гриву, не укрощенную суровым гребнем, может быть, с этого момента и началось… может быть, именно эти необыкновенные косы прочнее любых цепей притянули его к их обладательнице… Среди индусок полно было ворожей, хотя Зоран этим как раз не промышляла.

Джарвис гадал, объяснили ли ей, с кем ей придется иметь дело, и страшно ли ей – ему самому ЛаВуа почему-то внушал неопределенный и необъяснимый страх. Вновь скосив глаза на женщину, Джарвис заметил, что она слегка закусила сбоку губу. А значит…

Джарвис резко остановился, уже в виду ворот. Отсвет заката лег на бледное лицо Зоран, подпуская в его бронзовую смуглоту темный оттенок.

– Мисс Каур, я давно уже хотел вам сказать…

Послышались резкие крики, толпа подалась в стороны, лошадь испуганно заржала, и Джарвис принялся успокаивать ее, уступая дорогу слону какого-то богача, ломившемуся посередине улицы. Зоран только покачала головой, хотя ее огромные глаза смотрели мягко и тепло, и закат, кажется, был тут ни при чем, а потом пошла дальше, не обращая внимания ни на слона, ни на истеричную свиту богача, необычно высокая и стройная для индуски, пошла не по-женски широким шагом, а на поясе у нее поблескивали ножны кирпана. Со спины она казалась юношей. Впрочем, и спереди ее тоже легко было принять за очень красивого молодого индуса.

Джарвис вздохнул и заспешил следом, отгоняя смутные фантазии, откуда-то из вчерашнего сна – что-то насчет красавицы-принцессы, которую надо спасать от монстра… А в тех случаях, когда служащие Ост-Индской компании женились на индусских женщинах, часто рождались исключительно красивые дети… Однако, эту мысль явно следовало гнать подальше – дядю, чего доброго, хватил бы удар, не говоря уже об английских родственниках…

ЛаВуа тоже еще только подходил к воротам, Джарвису подумалось, какой же точный был расчет. И даже показалось почему-то, что ждать он не стал бы, и не застав их на месте встречи именно в тот момент, когда солнце опустится к линии горизонта, просто ушел бы один.

Увидев их, он остановился, равнодушно следя за их приближением. Когда Зоран подошла вплотную к мужчине, с естественным интересом глядя на маску, Джарвису показалось, что ЛаВуа вздрогнул и даже отступил на шаг. Надо же! – в сгущающихся сумерках мгновенно разглядел, что перед ним женщина, хотя многим это не удавалось и на свету. А еще у Джарвиса почему-то создалось впечатление, что ЛаВуа чуть ли не… испугался?

Однако за считанные мгновенья мужчина овладел собой, грациозно поклонился, произнеся какое-то замысловатое приветствие, наверно, на хинди, правда, довольно сухим тоном. Впрочем, достаточно было одного голоса француза, чтобы по спине Зоран прошла исключительно приятная дрожь, оливковые глаза широко раскрылись от изумления, на губах возникла легкая улыбка. Англичанин стиснул зубы.

– Намаскар… сэр, – ответила Зоран и продолжала на своем несколько неуверенном английском. – Компания решила, что не нуждается более в моих услугах, и соблаговолила отправить меня на родину, в Пенджаб. Мне сказали, что вы сделаете мой путь домой безопасным, а я провожу вас в Золотой храм Амритсара и отвечу на любые ваши вопросы.

– Вы можете быть уверены в своей безопасности, – коротко заверил ее ЛаВуа,  внимательно, со знанием дела, осмотрел ее лошадь и удовлетворенно кивнул.

– Возможно, сейчас не самое подходящее время начинать путешествие? – не удержался Джарвис.

– В самый раз, – коротко бросил ЛаВуа. – Мы успеем уехать довольно далеко, прежде чем совсем стемнеет, – Он отвернулся, отошел на несколько шагов, поднеся руки к лицу, видимо, приподнимая маску, и издал тихий, но очень сложный свист. Послышался перестук копыт, и, к изумлению прохожих, из ближайшей улицы выплыл роскошный белый арабский жеребец.

– Ух ты! – невольно выдохнул Джарвис.

ЛаВуа легко взлетел в седло своего красавца-коня, не предложив даме помощи. Поэтому Джарвис подсадил Зоран в седло, успел как-то случайно ухватить ее руку и задержать в своих ладонях на несколько необыкновенно острых мгновений, сознавая, что эти мгновенья – последние …

ЛаВуа не стал ждать, и Зоран пришлось высвободить руку и поторопить каблуком лошадь. Джарвис так и остался стоять, все еще ощущая в пальцах ее прохладную шелковистую кожу…

Отредактировано Targhis (2007-03-18 14:30:49)

13.

Я долго сидел у шатра, который, как и собирался, предложил даме. В левой руке вертелся, взблескивая в звездном свете, нож, порхал, то дело спрыгивая и вонзаясь в мягкую почву, иногда делая в воздухе некое сальто, подобно ярмарочному жонглеру. Можно было потихоньку откинуть полу шатра. Она спала, если отвлечься от ножа, можно было слышать ее ровное дыхание. Если бы я просто откинул полу шатра, она бы ничего не заметила… Мне уже случалось оставаться с женщиной наедине, но еще не было такого, чтобы женщина спала вот так совсем рядом, доверившись моему обещанию… Я давно уже решил никогда не держать обещаний – никто из людей ничего не значил для меня. Не бывает так, чтобы женщина путешествовала вдвоем с чужим ей мужчиной. Если ее доверили мне, значит, ее безопасность на самом деле никого не волнует, Ост-Индская компания, видимо, только рада от нее избавиться, а больше никого у нее нет. И что с того? Я прекрасно знал, что ни одна женщина не сможет заставить себя даже прикоснуться ко мне. Мне это очень хорошо объяснили. И не однажды. В этом меня усиленно убеждали всю жизнь, пока я, наконец, не поверил. Вернее, убедился экспериментально. И окончательно.

Я потянулся правой рукой к плотной ткани шатра… стиснул ткань, потянул на себя, лунный свет блеснул на светлых костяшках пальцев, так туго обтянутых кожей, что она казалась прозрачной. Я отпустил полу шатра. Руки покрылись ледяной испариной, и на ткани остался мокрое пятно.

Мгновенье спустя я осознал, что стою на ногах в двух метрах от шатра, крепко сжав кулаки, глядя, как пола шатра медленно расправляется, храня влажный след моих пальцев, словно след какого-то преступления.

Я не без удивления взглянул на левую ладонь, в которой, оказывается, все еще был зажат нож, перехваченный за клинок – его не предполагалось так стискивать, и бледную кожу с одной стороны клинка пересекала тонкая темно-красная полоса. Раны в этом климате обильно кровоточили. Я быстро промыл царапину, стараясь даже не смотреть в сторону шатра, а потом достал из футляра скрипку и смычок и ушел за купу деревьев вверх по нулле.

14.

Скрипка рыдала, выплескивая в густую тьму индийской ночи смутную тоску, разрывавшую мне сердце. Деревья слушали мою песню, я в этом был уверен, и уже знакомая сова принеслась на бесшумных крыльях, села на ветвь тамаринда прямо надо мной.

Я перестал играть, когда обнаружил, что я не один. Женщина стояла прямо передо мной, касаясь одной рукой ствола тамаринда, а другую приложив к груди. В распахнутом вороте виднелся бело-желтый шарф, который до того скрывала одежда. Может быть, им она стягивала грудь, чтобы сделать свою фигуру более мальчишеской. Эта мысль явно была лишней…

Я очень глубоко вдохнул, Зоран Каур шагнула вперед, и в этот момент сова развернула голову назад, уставившись на женщину. Та тихо ахнула – во тьме перед ней образовалась вторая пара золотисто-желтых глаз. Сова бесшумно снялась с ветки и улетела, мазнув меня краем крыла по щеке маски.
Зоран Каур резко вздохнула, сжала пальцы, стиснув в руке свой платок, развернулась и убежала в темноту.

Я тихо ругнулся – мне и в голову не пришло, что моя музыка способна перебудить всю нуллу, и уж, конечно, отойти за купу кустов от шатра было недостаточно, чтобы женщина могла спокойно спать. Под мою музыку и мертвый не сможет спокойно спать – так говорили цыгане, косясь на меня с усмешкой – видимо, считали это остроумной шуткой.

Я вернулся к шатру и внимательно прислушался – из-за полотна доносилось учащенное дыхание, она ведь бежала. Что ж, хорошо, что она вернулась в шатер, а не умчалась неведомо куда в темные заросли.

Я снова уселся у огня, клинок отдыхал в ножнах, и я просто сжимал и разжимал пальцы – совсем, как у той совы, только без хищных когтей.
Мой аль-нагди тихо заржал в темноте, чувствуя мое настроение. А скрипка теперь молчала…

Отредактировано Targhis (2007-03-17 22:26:43)

2.

Я остановился в английском лагере со странным чувством. Мне совершенно не хотелось делать то, что я взялся сделать. Зоран Каур, когда мы расстались, проводила меня довольно растерянным взглядом. Впрочем, она сохраняла такое выражение большую часть нашего путешествия. Путешествие, кстати, прошло на удивление мирно – никто нас не беспокоил, ни дикие звери, ни обещанные женщиной двуногие, которые, как она уверяла, куда опаснее лесных хищников… Ей лучше знать, она в этой стране выросла.

А вот мне вообще не очень верилось в какую-либо опасность – в то время я был неоправданно уверен в себе. За несколько лет до того я принял очередное историческое решение – в срочном порядке наращивать непробиваемую слоновью шкуру, отгородиться от всего мира толстенной стеной, через которую ничто не сможет зацепить мои наболевшие чувства и издерганные нервы. На мою долю и так уже выпало куда больше, чем отмерено любому из этих… представителей рода человеческого.

Я нигде не задерживался более, чем на несколько месяцев. Ни с кем не поддерживал близких отношений. Да ведь другой жизни, кроме бродячей, я и не видел с детства. Поначалу мой план не очень удавался, но потом как будто стало получаться. Я перестал ощущать себя одним из людей. Если они и вызывали мой интерес, то только с точки зрения их искусства. Моей единственной целью стало узнать как можно больше, увидеть как можно больше прекрасного… а может статься, и создать что-то… когда-нибудь, когда я буду готов – ведь для этого придется хотя бы на время остановиться.

Итак, мой план благополучно действовал: ничто не трогало и не задевало меня, мне были совершенно безразличны изумленные взгляды, бросаемые на маску, а происходившие то и дело столкновения с преступными элементами общества, которых такой одиночка привлекал, как лакомый кусок – мух… Эта проблема решалась легко. Даже слишком легко. Ярмарочная жизнь развила у меня множество полезных в пути навыков, общение с жонглерами и акробатами одарило меня почти обезьяньей ловкостью, а объем силы, которую я мог сконцентрировать в один момент в своем устрашающе худом теле, порой меня самого приводил в недоумение. Иногда я даже шел на общение с этими самыми элементами, если обстоятельства позволяли – я никогда не упускал возможности научиться чему-то новому.

Я благополучно убедил себя, что и эта женщина не представляет для меня опасности. Тем более что она была высока ростом, носила оружие и одевалась, как мужчина. Тем более что у нее была золотисто-темная, да еще и загорелая кожа. На ярмарках я видел и не такое. Так что дни и ночи сменяли друг друга, а мы просто двигались в одном направлении, разговаривая только в случае необходимости. Она рассказывала мне о своей стране, отвечая на вопросы, но никогда ни о чем не спрашивала сама. И это было прекрасно – а мне-то
казалось, что все женщины без исключения страдают неизлечимым и неуправляемым любопытством. Может быть, мне очень повезло с ней – но об этом я старался не думать, усиленно следуя своему плану.

Наши кони неспешно двигались по дорогам, а Зоран Каур рассказывала мне о своем удивительном народе – она говорила о сикхах с гордостью и любовью, и в то же время с горечью. Она прекрасно понимала, что очень скоро англичане овладеют Пенджабом.

А иногда белозубая улыбка расцветала на смуглом лице, и я любовался ей… так же, как стал бы любоваться произведением искусства или любым другим красивым существом… Да, глядя на нее, я испытывал примерно такое же удовольствие, как и наблюдая за моим верным Айрасом, который в свое время обошелся мне в целое состояние, но устоять я не мог… тем более, что деньги были не мои.

Иногда к нам обращались другие странники – то ли хотели предложить защиту, то ли сами искали ее. Но нам компаньоны не требовались, и тут я предоставлял все переговоры женщине. Один раз она заговорила с непрошенными попутчиками на каком-то совершенно незнакомом мне наречии, и, кажется, отказала им довольно резко. В этом я ей вполне доверял – она не меньше моего стремилась благополучно достичь своей страны, и она лучше знала, как этого добиться.

Поначалу мы держались дороги, идущей вдоль берега Джамны – царства всевозможной птичьей живности – пересекая широкие тропы там, где крупное зверье пробиралось на водопой. Пару раз мы наблюдали стремительный бросок крокодила, хватающего добычу. Один раз хищник промахнулся – антилопа вывернулась и отбежала с кровавой полосой на мокрой шкуре, распугивая своих сородичей, и крокодилу ничего не оставалось, как убраться поглубже в топкие камыши и снова преобразиться в плоское бревно, пока не попадется менее расторопная дичь. Мне хотелось даже проверить – а кто из нас был бы быстрее, крокодил или я? Но у меня было дело, обещавшее неплохой заработок, и пока не стоило рисковать. Но, право, некоторые приемы представителей звериного мира определенно могли оказаться полезны, нужно было только натренировать такую же стремительность в движениях и чуткость.
Один раз я случайно застал Зоран Каур, когда она расчесывала свои поразительные волосы. Они доставали ниже колен, когда женщина стояла – наверно, она могла бы спать, закутавшись в них, как в покрывало, если бы… впрочем, это уже лишнее…

Иссиня черные и блестящие, они струились роскошнейшим потоком, поигрывая мелкими искрами на свету. Такие волосы требуют много внимания, и обычно женщина носила их, заколов своим гребнем и спрятав в шелковый тюрбан. При такой тяжести на голове – неудивительно, что стать у нее была королевская…
Подумав, что мое присутствие могло смутить ее, чтобы замять неловкость, я поймал рукой в воздухе пролетавшую мимо бабочку – эти пышные экзотические балерины так и вились над цветами возле нас. Женщина ахнула и заулыбалась, а я подошел ближе, заключив золотистое сокровище – если бы она расправила крылья, ими можно было бы полностью закрыть человеческое лицо – в своих бледных ладонях, в клетке тонких, туго обтянутых кожей пальцев. Нежные крылья с рисунком, напоминающим глаза – драконьи, наверно, желтые и лучистые – легко и слегка щекотно трепетали в ладонях. А потом я резко стиснул руки, так что полупрозрачная кожа натянулась на острых костяшках. Зоран Каур тихо вскрикнула, испуганно глядя на мои руки, а я, посмеиваясь про себя, разомкнул их и показал ей пустые ладони, на которых не было ни раздавленного тельца, ни золотой пыльцы. Женщина в изумлении захлопала длинными ресницами, а я щелкнул пальцами, и бабочка вдруг выметнулась прямо из гущи ее черных волос и испуганно поспешила упорхнуть подальше от нас. Зоран Каур рассмеялась, покачала головой, бросила, – Факир! – и вернулась к прерванному занятию, а я оставил ее одну, испытав мимолетное, но искреннее наслаждение. Я с детства любил производить впечатление своими способностями. Вот только в детстве их обычно встречали вовсе не улыбками или аплодисментами…

Еще я играл ей на скрипке – вот тогда у нее каждый раз возникало это трудно определимое выражение, как будто она никак не может понять что-то…

Наше путешествие подошло к концу, и теперь я остановился в палатке, любезно предоставленной британской армией, чтобы завершить свои изыскания и разработать план диверсии.

Несколько дней назад Зоран Каур привела меня в Харимандир – Золотой храм, куда каждый день выносят Ади Грантх из Акал Тахта, где книга проводит ночи. Ее читают целый день. Когда один человек устает читать, его сменяет другой – вслух, шепотом, про себя, как кому нравится. А посетители могут спокойно молиться.

Я подошел к храму на рассвете, когда покрытая золочеными медными пластинами крыша ослепительно сияла в лучах поднимающегося солнца. Ради этого зрелища стоило рискнуть и высунуться на солнечный свет. Перед храмом расстилался бассейн, полный амриты – священной жидкости, давший название городу. Чтобы стать членом хальсы, следовало испить амриты, которую помешивали тем самым мечом-кирпаном, который носят все сикхи… Зоран Каур говорила, что вкус у божественного питья сладкий.

В храм меня пустили, но перед входом требовалось снять обувь и омыть ноги в небольшом источнике. Каменный пол пронизывал холодом сквозь живую плоть, мгновенно пробирая до кости. В храме было очень покойно, тишину изредка нарушал сухой шелест старых страниц и монотонный голос чтеца. Зефирная воздушность исламско-индусской архитектуры – наследия правления Великих моголов – создавала ощущение некого волшебства, очарования, легкая, с кружевными орнаментами, обширными куполами, словно в любой момент готовыми взлететь… Я хотел бы построить когда-нибудь где-нибудь нечто подобное. Я сумел бы… Но я не был потрясен, я просто почувствовал хорошо знакомую смутную и легкую грусть, которая всегда охватывала меня в церквях. Я глядел на людей вокруг, ощущавших себя в счастливом единении с чем-то бОльшим и одновременно – друг с другом. И мне неясно хотелось быть частью этого единства. Может быть, большинство людей пришли сюда оттого, что были несчастны, что им чего-то недоставало. И все же, они были вместе, они смотрели друг на друга и принимали присутствие друг друга. Одна стая. Я никогда не смогу быть частью ее. Волк-одиночка. Только ни один волк не становится одиночкой по своей воле – я знаю это лучше, чем кто-либо. Но о чем мне жалеть – ведь я ненавижу род человеческий?..

Книга была огромной, у чтеца странно блестели глаза, и казалось, смутное сияние исходило от лица… отраженный свет книги… Я знал, что это только иллюзия, причем иллюзия совершенно естественная, не созданная искусственно, как те, которые неплохо удавались мне. Вера, самовнушение – огромная сила, воздействующая даже на окружающих. Как и любовь… Прием, который мне вряд ли удалось бы когда-либо использовать, из-за невозможности понять принцип… Впрочем, в то время я думал, что все в мире поддается изучению. Найти бы только пару подходящих объектов…
Я тщательно рассмотрел книгу – хотелось бы заглянуть и внутрь, но даже если бы мне удалось изобразить не любопытного путешественника, а местного жителя, понадобилось бы нечто большее, чем могла подсказать Зоран Каур, чтобы меня подпустили к самому Грантх саибу. Не обошел я вниманием и сложнейшие орнаменты на стенах, многообразие рисунка… Немалый интерес у меня вызвали и мрачные стражи в синих и желтых цветах. Зоран Каур назвала их нихангами – что-то вроде гвардии, личная стража Ади Грантха, неподкупная и беспощадная. Их темные лица были совершенно неподвижны, как… как маски. Бороды свисали ниже поясов, и, помимо уже знакомых мне железных браслетов и кирпанов – куда больше размером, чем у женщины – они были сплошь увешаны всяким железом, и тем, что очевидно являлось холодным оружием, и тем, которое служило другим целям, но на деле также могло быть использовано для нанесения различных повреждений себе подобным.

Например, блестящие диски, причудливо вплетенные в их тюрбаны, вряд ли торчали там только для красоты. Мне было любопытно, хорошо ли умеют они всем этим пользоваться? Я с детства терпеть не мог кровь, однако, при моей жизни то и дело приходилось проливать ее – и свою, и чужую. А с момента первого совершенного мной убийства, совершенно спонтанно, безо всякой подготовки, абсолютно неожиданно для меня самого, и, тем не менее, исключительно успешно, аккуратно и чисто… если не считать потока крови, который захлестывал меня в кошмарных снах в течение месяца… потом это прошло… С момента этого первого убийства мне неизменно сопутствовала удача в делах подобного рода. И кошмаров на эту тему больше не было. Как я уже признал, в ту пору я был неоправданно уверен в собственных физических возможностях, и желто-синяя стража вызвала у меня некоторое презрение – вряд ли человек, настолько полагающийся на оружие, хоть что-то может без него…

Английский офицер крикнул от входа в палатку, спрашивая, можно ли войти. Я отложил карандаш, надел маску и парик и ответил, – Entrez!

Офицер вошел ко мне, с любопытством озираясь – хотя смотреть было особенно не на что. Вот если бы я пожил здесь какое-то время… Увы, на себе, да на конской спине много вещей не унесешь, а путешествовать в фургоне, как в прежние времена, иногда тоже бывает обременительно. Поэтому обстановку временных жилищ, как и результаты своих опытов, я по возможности, старался уничтожать. Если только не приходилось исчезать в спешке, судорожно ухватив, что было ценного, а такое случалось довольно часто. Но, в любом случае, вора, вздумавшего наведаться в мой дом без спросу, всегда ожидали, пусть мелкие, но малоприятные сюрпризы.

Я встал со стула и скрестил руки на груди. Офицер был несколько ниже меня ростом, и, закончив ничего не давший ему осмотр моей палатки, он поднял глаза на маску, уставившись на нее с неменьшим любопытством.

– Лорд Фэйрнесс высоко отзывался о вас как о непревзойденном специалисте в области всяческих диверсий, – сообщил он. – Видит Бог, помощь нам сейчас очень нужна, мистер ЛаВуа, – Осмотр явно не удовлетворил его, голубые глаза напрасно обшаривали исцарапанную в пути маску, пытаясь проникнуть в пустые черные глазницы. – Вы действительно изобрели раствор, который?..

– Способен уничтожить книгу в течение нескольких секунд, при правильном применении, – закончил я. – И зрелище будет эффектным. Надо только придумать, как переправить туда мой эликсир. Меня, естественно, беспокоят ниханги…

– Ниханги – страшная сила, – согласился англичанин. – Трудно бороться с теми, кто совершенно не боится смерти.

Я усмехнулся под маской – если бы этот мужчина увидел мою усмешку, у него пропала бы всякая охота к доверительному тону. Я смерти не боюсь. Иногда мне кажется, что я был бы только рад ей. А иногда – что она сама меня боится. Вероятно, поэтому со мной чертовски трудно бороться, если дело доходит до драки.

– Пока что я набросал одну схему… – Я взялся за свои листки – сам постоянно жалею об этом впоследствии, однако, как только выдастся возможность, я подробнейшим образом расписываю заинтересованному слушателю суть своих идей и приемов. Из меня, наверно, получился бы хороший учитель. Только у кого же возникнет желание перенимать мои уловки?

– Мы могли бы просто подослать туда своего человека, чтобы залил книгу вашим составом, – пожал плечами офицер.

– Его убьют, – заметил я.  – Да ведь его еще должны пустить в храм…

– Это будет индус, – снова пренебрежительно пожал плечами офицер. – Если нужно, настроить человека должным образом нетрудно. Главное, чтобы у него был стимул. Его семья, например.

Я поморщился, чего он, опять же, не мог видеть.

– Мне это не слишком нравится, – сообщил я, поворачиваясь к нему спиной и углубляясь в свои планы. – Вы уверены в том, что судьба семьи привяжет его к вам достаточно прочно? – Офицер, как завороженный, наблюдал за быстрыми движениями моих рук, свет ламп придавал бледной коже желтый оттенок, как у пергамента.

– А вы не пошли бы на что угодно ради своих близких? – спросил он.

– Не имею ни малейшего представления, – сухо ответил я, подпустив в голос послание – разговор окончен, убирайся отсюда к черту. Иногда бывает так легко подбросить собеседнику нужную мысль!

Офицер, вежливо извинившись, что помешал, ушел из моего шатра, и я остался наедине со своей работой. Впрочем, работать не было ни малейшего желания. Мне вдруг стало неинтересно.

Ради своих близких? Большинство мужчин как раз и работают, чтобы содержать своих жен, детей, родителей… У этого англичанина тоже, может быть, кто-то есть… Кто-то, ради кого он потащился завоевывать Пенджаб? Страну, мужчины которой яростно защищаются, потому что за их спинами тоже кто-то есть – кто-то, кто хочет жить по своим законам, вне индусских каст и европейских правил, и молится под тусклый шелест двухсотлетних страниц…
А я всегда считал, что это тоже дорого стоит – не иметь за спиной никого, быть свободным, как птица, делать то, что хочешь, и – никаких обязательств, ни перед кем. В конце концов, из дома я ушел сам. И табор я оставил по своей воле. И от той… от нее… в общем-то тоже ушел сам.

Я свернул свой план в аккуратный свиток и поднес сверху к лампе, ожидая, пока сухая бумага не подхватит язычок пламени. Надо же было этому офицеру ляпнуть глупость в самый неподходящий момент! Впрочем, это уже не мое дело. Всю свою лабораторию мне не увезти – они заранее подготовились к моему приезду и предоставили необходимые препараты. Пусть теперь распоряжаются ими, как сумеют.

Огонь почти добрался до пальцев, по-птичьи тонких, болезненно хрупких на вид. Мне показалось, что сейчас моя кожа тоже вспыхнет, легко, как бумага, почернеет и рассыплется мелким порошком, и тогда я исчезну… Пальцам стало горячо, и я стряхнул остатки бумаги на землю и затоптал. Увы! В чем-то я устроен совершенно так же, как любой человек, хотя временами и не хочется в это верить. Даже во многом. И иногда мне бывает больно. Даже сейчас, несмотря на все мои старания, несмотря на жесткую самодисциплину, иногда бывает больно…

Глава третья

1.

Я сидел на лестнице, ведущей в мансарду, пытаясь соорудить из подручных средств некое фантастическое здание, включив в сложнейшую конструкцию ступеньки – при строительстве архитектор должен учитывать особенности рельефа. Внизу хлопнула дверь, и послышался сердитый голос матери:

– Церковный хор? Ей легко об этом говорить! Она просто слышала его голос из окна мансарды, проходя мимо. Если бы она могла видеть его, она никогда бы не предложила такое!

– На самом деле, если бы там его никто не видел… – заметил отец.

– Ты тоже не знаешь, что ты говоришь! – ахнула мать. – Да нас отлучат от церкви, если священник увидит это… это…

– Ну так позаботься о том, чтобы больше случайные прохожие не слышали его!

– Что я могу с ним сделать?! – Дверь, выходящая на площадку лестницы, распахнулась, и они появились передо мной – не знаю, это детское впечатление, или они вправду были необыкновенно красивы?

– Что ты здесь делаешь? – раздраженно спросила мать, и я, не спеша, поднялся на ноги над своим хрупким и сложным творением. – Разве я разрешила тебе выйти из твоей комнаты? Немедленно уходи!

Я молча повернулся и ушел. Когда дверь за мной закрылась, я услышал потрясенный голос отца, – Это он все сам построил?! – мелкий перестук обрушившихся деталей и его же вскрик, – Зачем?

– Я боюсь этого, – очень странно, сухо и жестко произнесла мать. Может быть, нужно было видеть, что у них там происходило, потому что на слух было совершенно непонятно, чего она боится. Священника, что ли? Она часто переживала по поводу священника…

Я все понял позже.

А тогда я просто подошел к окну, выходившему в сад. Я любил смотреть на улицу и на другие дома, в окнах которых по вечерам загорался уютный свет, и скользили чьи-то тени, но для этого требовалось выбраться из мансарды на крышу и перелезть через конек на другую сторону. С каждым разом это удавалось мне все легче, и скоро я уже сидел на скате крыши, на черном ардуазе, нагретом за день и еще не отдавшем тепло, и наблюдал…

А потом было так. Я стоял в кругу цыганских палаток, в перекрестке множества настороженных взглядов – повсюду вокруг посверкивали влажные черные глаза, отражая пламя большого костра. Настороженные и заинтересованные.
Я был всего лишь ребенком, и я должен был завоевать свое место среди них. Я был на голову выше их чернявых, кудрявых детей того же возраста, и,
наверно, на несколько жизней старше. Мое лицо скрывала маска, и я должен был убедить их, что смогу обеспечить свое существование, не снимая ее. Они не знали, что из клетки я вырвался ценой убийства. Пусть относясь ко мне с опаской, как к чужому монстру, они все же не подозревали меня в этой смерти – я был еще слишком юн в их понимании.

И мне оставалось только стиснуть костлявые кулаки и… петь.

Это было самое верное средство – что-что, а голос никогда не подводил меня, ни в ту пору, ни когда я вырос, и он полностью и преобразился.

Голос всегда был моим единственным спасением и надеждой, и я пел, со всей страстью и силой, которые были мне доступны, а это уже тогда было немало. И ведь я еще не знал, что с помощью того же самого тонкого и нежного инструмента я мог бы при желании убедить их в своих способностях, не волнуясь и даже безо всяких показательных выступлений…

Исполнив хорошо знакомую им дорожную песню, я замер перед ними, мокрый и взъерошенный. Редкие черные волосы, надо думать, слиплись на желтоватом черепе, маска, почти приклеенная к лицу, казалась очень тяжелой – до чего же грубая у меня тогда была маска! – руки, сжатые в кулаки, скрючились намертво, так что потребовалось почти сознательное усилие, чтобы распрямить пальцы. Множество блестящих черных глаз смотрели на меня в потрясенной тишине. Только рядом глубоко вздохнул высокий, седой мужчина, опуская руки со скрипкой – где-то со второй трети моей песни он принялся аккомпанировать мне. Никогда еще мой голос не звучал с такой полнотой, как в этом дуэте с цыганской скрипкой – свободной, отчаянной и слегка истеричной. На последней бесконечно долгой и самой высокой ноте наши голоса слились в один так плотно, что я сам не мог бы мысленно различить их.
И этот вздох как будто развеял чары. Люди вокруг несмело задвигались, словно все еще не решаясь нарушить тишину, и только один мужчина, плотный и крепкий, как старый дуб, прошептал, – Будь я проклят! Да кто ты такой, дитя?

Я пожал плечами. У меня самого не было ответа.

Цыган кивнул скрипачу и распорядился, – Научи его.

3.

Держась подальше от парапета, Джарвис осторожно заглядывал со стены, окружавшей дом – любимого хозяином места прогулок – в зеленый сад-бауг, ему показалось, что там мелькнул женский силуэт.

– Зенана, – извиняющимся тоном пояснил Панди. – женская половина, туда нельзя.

– И ничего из-за листвы не видно, – с грустью вздохнул Джарвис. – А где Сарош? – спросил он таким тоном, словно исключительно Панди был виноват в исчезновении их спутника.

– Н ярмарке, саиб, – с покорной грустью вздохнул Панди. – Когда мы увидели этих брианджаров – он в их сторону долго смотрел. Наверно, пошел их разыскивать.

– Кого-кого? – не понял Джарвис.

– Брианджары.

– А! Цыгане. Какое ему до них дело?

– Это зло. Детей воруют. Колдуют, – Панди сделал непонятный знак в воздухе – то ли опять призывал на защиту тайные силы, то ли демонстрировал, чем занимаются цыгане. – А он еще хуже… пойдет с ними… Только его и видели, – добавил он не без надежды.

– Не уйдет он, здесь остался его конь, а такого коня никто не бросит. Он стоит больше, чем все имущество, какое у тебя когда-либо было в жизни… – возразил Джарвис, –  Да и у меня тоже, – добавил он, подумав.

– А он его к себе призовет. Пошлет свой голос и напоет, чтобы конь к нему вернулся.

– Придумаешь тоже! – Джарвис подозрительно огляделся, как будто ожидал увидеть голос Сароша, гуляющий сам по себе.

– Ох, не стоит саибу… – запричитал Панди, и Джарвис оборвал его, – Пошел отсюда!

Не успели вздохи Панди умолкнуть в глубине дома, как прямо за спиной у британца раздался знакомый металлический голос, и Джарвис, все-таки рискнувший подойти к парапету в тщетной надежде разглядеть хоть что-нибудь в темнеющем саду, освещенном фонарями, едва не сверзился вниз.

– А что, собственно, вас там так интересует?

Джарвис выпрямился, стараясь не терять достоинства.

– Если хозяин узнает, что вы пытаетесь подглядывать за его женами, он больше никогда не пустит к себе англичан.

– Прятать жен – варварский обычай, – пояснил Джарвис, растерянно оглядываясь. – Где вы были?

– Стоял у ближайшего столба парапета, – сообщил Сарош, мягко выдвигаясь из темноты.

– Я вас не видел.

– Я и не хотел, чтобы меня видели.

– А где вы были до этого?

– Гулял. На ярмарке можно найти много интересного, – Сарош изящно облокотился о парапет, глядя на верхушки деревьев в саду, в оттопыренном кармане отчетливо звякнуло – похоже, он был набит рупиями.

В саду наверняка уже никого не было, и фонари постепенно погасли.

– А мне казалось, что вы хотели найти одну даму, – заметил Сарош.

– А вы… вы все-таки… – резко повернулся к нему Джарвис. – Вы знаете, где Зоран?

– Не могу ничего обещать, – медленно ответил Сарош. – Я даже почти уверен, что ее нет в живых.

– Но как же?.. – Джарвис осекся, откуда-то точно зная, что Сарош не ответит.

Тот смотрел в темный сад, и почему-то глаза его были видны на едва различимом пятне маски – две золотистые точки.

– Это… это ничего не значит, – на всякий случай Джарвис кивнул на сад. – Я ни о чем, кроме нее, думать не могу! Вы поймите, вам же тоже когда-то было двадцать… – неуверенно улыбнулся он.

Сарош резко повернул голову в его сторону, и в хриплом голосе отразился неприятный скрежет, – Представьте себе, не было!

А потом он мгновенно, как тень, отпрянул от парапета и растворился в темноте.

4.

Когда Джарвис спустился в отведенные им комнаты, Панди уже спал, а Сарош, устроившись возле статуи в углу, сосредоточенно изучал рисунок своего платка. Джарвис подумал, что он напоминает полководца, склонившегося над картой, а потом догадался, что с Сароша станется попытаться понять секрет вышивальщика, чтобы самому сотворить что-то подобное.

Он не хотел мешать, но любопытство пересилило, и Джарвис подошел и тоже присмотрелся к бледно-золотистому шитью. В углу платка определенно присутствовала хищная птица с белой головой, и Джарвис тихо хмыкнул, поняв, что его спутника в этой шали привлек всего лишь портрет любимца. «Милан», кстати, предпочел не связываться с шумным и беспокойным городом и оставил их, что Сароша как будто совершенно не беспокоило.

Сарош выпрямился, несколькими быстрыми движениями свернул шаль в узкую желтую ленту, накинул ее на шею статуи и резко дернул, затянув петлю. Джарвис сглотнул, вспомнив леопарда, а Сарош, как ни в чем не бывало, освободил произведение искусства от импровизированной удавки, убрал шаль за пазуху и занялся изучением каких-то бумаг.

6.

Харимандир был необыкновенно красив и на закате, когда кровавые отблески неба смешивались с золотистым сиянием крыш. Мы вернулись туда, как только страшная весть достигла ушей Зоран Каур, и сикхская Принцесса тотчас же обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что я могу помочь. У нее, естественно, имелись вполне обоснованные подозрения на мой счет. Точно так же, как и мои собственные подозрения на ее счет подсказывали, что она может помочь мне кое в чем. Мне не было ни малейшего дела до противостояния британцев и сикхов, однако ее просьба задела и так уже довольно пострадавшее самолюбие.

Признаться, в тот момент я переживал тяжелый удар. Передо мной разверзлась черная пропасть. Не в первый раз уже бездна отчаяния и тьмы приоткрывала пасть, грозя поглотить меня… Бывало и раньше. И все же раньше было не так страшно.

Дома, когда я понял, что все остальные семьи живут совсем иначе… в таборе, доведенный до положения заключенного в клетку удивительного и, возможно, опасного зверя… в доме Луизы, когда я понял, что мне только показалось… и потом тоже.

Как ни старался я держаться подальше от людей, воспитать в себе полнейшее равнодушие и убить всякое чувство, они все равно ухитрялись причинять мне боль. Невольно или намеренно. Но я, по крайней мере, знал, почему. Я, в какой-то мере, всегда был к этому готов. И в какой-то мере понимал, что люди не способны принять того, кто так заметно и во многом отличается от них. И у меня всегда было утешение – мой голос, о котором никто еще не сказал, что он уродлив. Он мог пугать иногда, но, в любом случае, он был прекрасен. И вдруг он оставил меня. И винить в этом можно было только собственную самонадеянность.

Единственной возможностью забыться и на время раствориться в ткани мироздания, отрешившись от собственной личности, от гнева и горя, по-прежнему оставалась музыка. Теперь уже только музыка. И я играл еще больше, чем раньше, мог играть часами, даже сутками напролет, меня останавливала только боль в израненных струнами пальцах. Женщина не тревожила меня, хотя и держалась поблизости. Я не знал, как себя с ней вести, поэтому спокойнее было без нее. А ее, скорее всего, удерживала при мне музыка – крепче любых просьб или требований.

Но однажды, когда я стоял на рассвете на окраине леса, будоража темноту полной страсти мелодией, какую едва ли мог слышать этот лес от начала времен, женщина примчалась откуда-то, непривычно громко топоча и задыхаясь, нарушив недостойной торопливостью свой всегдашний флер величественной львицы-принцессы. Я нахмурился, сдвинув складками кожи на лбу маску. Но, что было еще более удивительно – Зоран Каур грубо прервала мою игру. Она мгновенно пробежала всю деревушку и окликнула меня, кажется, даже дернув за рукав. Я перестал играть и обернулся в искреннем и несколько сердитом изумлении. Тюрбан на голове женщины слегка покосился на сторону – задела торчащую ветку, очень торопилась, а в огромных оленьих глазах стояли слезы.

Опомнившись, она поклонилась, сложив руки лодочкой – умоляющим жестом, едва не упав на колени, что между нами было вовсе не принято. Наверно, этим она хотела попросить прощения за грубость.

– Саиб… – зачастила она, толком не отдышавшись, – случилось несчастье!
Один сумасшедший погубил Грантх саиба!

– А! – коротко откликнулся я, и горло тут же отозвалось болью. И добавил, уже про себя, – Значит, все-таки разобрались в моих препаратах…

– Он пролил на страницы какой-то яд! – продолжала причитать Зоран Каур. – Один из нихангов срезал ему голову чакрой, но книга… Мне рассказал один человек – люди бегут из Амритсара. Им кажется, что наступил конец всего… А ведь феринги как раз… – Она всхлипнула и на этот раз действительно опустилась на колени, снова сложив руки перед собой лодочкой, словно ожидала, что я что-то положу ей в ладони, и низко склонившись, – Спаси его, саиб.

Я молчал, и женщина робко подняла голову, посмотрела на мою маску – она не могла угадать выражение лица. Поняла ли она, что сама именно для того и привела меня в Амритсар – чтобы уничтожить книгу? Или просто считала сверхъестественным существом, которому многое доступно? Еще немного, и назовет Ангелом-Маликом каким-нибудь…

Неудачно перехватив инструмент, я ощутил боль в пальцах, бросил взгляд на руку и направился в дом.

Зоран Каур выпрямилась, но так и стояла на том же месте, у первых лесных деревьев, когда я вышел из хижины несколько минут спустя, на ходу натягивая перчатки, чтобы предохранить иссеченные пальцы от новых внешних раздражителей – скоро мне снова понадобится уверенность и точность движений – и подал ей знак, мотнув головой в сторону здания, где мы поместили лошадей.

Да, мне не было никакого дела до войны и даже до ее переживаний. Просто появилась новая, увлекательная задачка, а мне, как никогда, требовалось отвлечься от… самого себя.

Мы покрыли расстояние до Амритсара в сказочно короткий срок – женщина не жаловалась на трудности, она летела вперед так, что, скорее, я мог раздражать ее недостаточной поспешностью, чем она – меня. Наверно, патриотизм, или религиозный пыл придавали ей сил. Или сознание собственной вины – один из самых могучих стимулов? По крайней мере, у человеческих существ.

В храме царило всеобщее смятение, многие люди – и женщины, и исключительно бородатые мужчины – жалобно причитали в отчаянии. На этот раз я не стал стаскивать при входе сапоги, и удары подбитых гвоздями подошв впервые раздробили здешнюю величавую тишину, и так уже приправленную отголосками рыданий. Зоран Каур тихо ахнула, при виде моей наглости, замешкалась у фонтана при входе, снимая обувь, и поспешила бегом, нагоняя мой решительный шаг.

Алтарь, на котором прежде располагался Ади Грантх, выглядел пусто и сиротливо. Я подошел к нему – никто на меня даже не обращал внимания, кажется, все в храме находились в полной прострации. А как быстро вести дойдут до армии, отчаянно сопротивлявшейся англичанам? Скорее всего, уже дошли. Кажется, я в очередной раз проделал хорошую работу.

Только один из нихангов, весело пестрея ярким желто-синим облачением, шагнул в мою сторону, на всякий случай, напрягая руку на эфесе меча. Роскошная борода, аккуратно расчесанная, свисала ниже пояса – интересно, насколько бороды мешают им драться?

Зоран Каур сделала все, что ей полагалось – отыскала того сикха, который был нам нужен, насквозь седого, с очень спокойным и довольно тяжелым взглядом, и объяснила ему ситуацию.

Джаскират Сингх окинул меня внимательным взглядом, особенно пристально осмотрев маску – она, конечно, выглядела не слишком привлекательно, а достать новую, наилучшего качества кожу пока не удалось.

– Грантх саиб не погиб… но был ранен, – медленно сказал он, опустив глаза на пустой стол. Мне понравилось, как он сказал это – как о живом существе. Я, наверно, мог бы также говорить о своей скрипке. – Как я могу верить тебе, феринг? Что, если ты пришел, чтобы закончить начатое? Смерть Гуру Грантх саиба выгодна другим ферингам.

Зоран Каур тихо вздохнула рядом, оглядываться я не стал, боковое зрение затеняла окривевшая маска, но слухом, а может быть, и каким-то инстинктивным чувством я ощутил вокруг множество желто-синих воинов. Они подошли очень тихо, и все же то и дело у кого-то позвякивал металл. Опомнились. Настороженная неприязнь, исходившая от них, ощущалась почти так же явственно, как запах или даже прикосновение. Но меня это не смущало – привык, мне уже не раз доводилось испытывать нечто подобное.

Я напряг голосовые связки. Не занимался чревовещанием с тех пор, как оставил свой последний балаган, но теперь пришлось опять начать тренироваться. В данный момент это оказался единственный возможный для меня способ общения – когда я говорил, не раскрывая рта, по крайней мере, обходилось без свиста и скрежета, пугавших меня самого. Хотя то, что  получалось, тоже оставляло желать много лучшего.

Я подумал, будь здесь книга, можно было бы устроить, чтобы она сама заговорила, пусть и жутковато, но вполне членораздельно, самостоятельно избрав меня в спасители. Однако мне могло помешать недостаточное знание пенджаби, тем более – пенджаби двухсотлетней давности. Кроме того, для окружающих, если не для меня самого, это было дело слишком серьезное, чтобы низводить его до ярмарочного фокуса.

Так что голос исходил от меня самого – тихий, совершенно чужой, совершенно неживой голос. Вполне подстать моему лицу или маске, благодаря которой они не видели, что я не шевелю губами. Увы – это все, что я мог произвести, да и то не без боли и напряжения. И это после того, как на выступлениях мне случалось объясняться на двадцать голосов сразу, заставляя их звучать откуда угодно, хоть из чьей-нибудь корзины!

Окружающие слегка вздрогнули, и желто-синий бородач, стоявший ближе всех, зашуршал, вытягивая клинок из ножен.

– Зачем мне обманывать вас? Разве я пришел сюда, чтобы умереть? Я не причисляю себя к ферингам… И мне тоже эти самые феринги кое-что должны.
Зоран Каур тоже заговорила, слишком быстро, чтобы я мог успеть все разобрать. Наконец, пожилой сикх не очень уверенно кивнул.
– Мы впустим тебя в Акал Тахт, святилище, где находится книга. Но Рустум Сингх, – Он кивнул на ниханга, – постоянно будет рядом. Это его чакра убила нечестивца, посягнувшего на Гуру.

Рустум слегка поклонился в мою сторону, видимо, показывая, что на него можно положиться.

9.

Было жарко, из-под тюрбана под маску стекали щекочущие струйки пота. Но ради занятий можно было и потерпеть. Аккуратно срезав лезвием меча верхушку указанного прутика, я соскользнул со взмыленного Айраса и с гордостью оглянулся на Рустума, ожидая увидеть в его глазах одобрение. Рустум, как оказалось, сильно отстал от меня и теперь во всю подстегивал коня. Прутик был еще раз обрезан, чуть ниже, как раз в том месте, где его пересекала начертанная яркой краской линия, и Рустум убрал кирпан в ножны и спешился рядом со мной. Он с неохотой согласился обучать меня боевым уловкам нихангов, но ничего не мог поделать – они мне были кое-чем обязаны. А теперь, через какие-то несколько уроков, в его глазах нетрудно было прочесть одобрительное изумление. И, несмотря на густую черную поросль, на лице его упорно держалась странная улыбка, понять которую я не умел.

– Ты видел? – просипел я, отдышавшись и поправляя рукой в перчатке свою новую маску – материал мне предоставили, и я изготовил несколько про запас.
Горло постепенно заживало, речь и принятие пищи уже не причиняли боли, но вопрос, вернется ли ко мне голос, оставался открытым.

– Видел, – усмехнулся Рустум. – Ты владеешь оружием, словно ниханг.

Я проводил взглядом птицу, проплывшую в белой, горячей выси. На фоне неба она казалась безголовой, черно-красное тело мягко скользило, словно по твердой плоскости, почти не двигая несоразмерно длинными крыльями. Крылья птицы были необыкновенно сильны. Mon milan a la tete blanche. Несколько дней назад через окрестности Амритсара проезжали цыгане, и я не удержался – купил коршуна, заключенного в тесной клетке. Его показывали как некую диковину, из-за абсолютно седой головы и горла, без единой темной полосы. Как будто птица тоже носила маску. Коршун был молод и вполне здоров,
крылья целы, так что я рискнул отпустить его на волю – пусть выбирается, как хочет – и мой milan поселился где-то поблизости.

Внимательно рассматривая лезвие, я заметил, – Я хотел бы научиться кое-чему другому.

Ниханг посуровел на глазах, губы сжались в тонкую линию, исчезнув в черной бороде. – Я не смогу допустить тебя до шастр видьи, саиб, это тайное знание, – похоронным тоном сообщил он. – Ты не один из нас и никогда не сможешь…

– Я знаю, у меня никогда в жизни не вырастет борода, – фыркнул я сквозь маску – как будто кто-то мог к чему-то меня не допустить, если у меня возникнет такая блажь! Меня-то, успешного и, надо думать, небезызвестного на ярмарках всей Европы иллюзиониста! – Меня интересует другое. На дорогах встречаются люди, умеющие убивать, не проливая кровь, – невольно я потянулся рукой к горлу и внезапно зашелся надсадным кашлем. Рустум молча ждал, пока приступ закончится, его лицо было неподвижно, только тяжелые веки опустились раз, пригасив мрачный блеск агатовых глаз.

– Что такое румаль? – спросил я, отдышавшись.

– Этому учись не у меня, – неожиданно резко ответил Рустум, словно сделал выпад своим блистающим кирпаном.

– Кто эти люди? – прошептал я.

Рустум сделал шаг назад, его конь недовольно храпнул от испуга.

– Ты боишься их? – прошептал я, вдруг ощутив в звуке собственного голоса прежние мягкие тона – кажется, он начинал оживать, если говорить совсем тихо.

– Верный заветам Гуру сикх не сделает ошибку, – с большой убежденностью ответил Рустум. – И все же, на дорогах нужно быть осторожным с попутчиками. Феринги почти извели их, но их нельзя уничтожить до конца. Как нельзя уничтожить богиню. Туги прячутся в Пенджабе, куда еще не дошла власть ферингов. Туги бродят по дорогам, предлагают компанию в пути. Туг кажется тебе другом, предлагает безопасность, чтобы однажды накинуть смертоносную петлю-фанси тебе на шею. Трупы они раздевают и обирают до нитки, но убивают они не ради денег. Они убивают того, кого укажет богиня – будь то богач или нищий. Никто, избранный богиней, не избегнет смерти. А тот, кто присоединится к их обрядам, становится одним из них навсегда. Тот, кто почувствует, как затягивается фанси на шее противника, навсегда станет одним из них. И ты не знаешь, не твой ли это друг, один из тех, с кем ты сражаешься и живешь рядом.

– Значит, вы не знаете, нет ли среди вас… – начал я, но он поднял руку с раскрытой ладонью, останавливая меня.

– Если ты хочешь этого, ищи. Ищи в Пенджабе, ищи в самом Харимандире, их мало, но они могут быть везде. Но не спрашивай об этом у меня. Вот, – внезапно он выдернул из сложной конструкции из металла и ткани на голове свой металлический диск и повернулся в сторону. Я успел увидеть на камне знакомую птицу и ударил ниханга по руке, чакра со змеиным шипом промчалась мимо коршуна. Красно-черный хищник взвился с камня с обиженным криком, но, покружив в воздухе, опустился обратно.

– Я знал, – ухмыльнулся сикх, смерив меня мрачным взглядом. – Ты найдешь то, что ищешь. Спроси у Чанкары, – и он мотнул головой в сторону коршуна.

Отредактировано Targhis (2007-03-18 00:37:30)

Глава четвертая

1.

– Я всегда хотел здесь побывать! – потрясенно сообщил Джарвис, оглядывая возвышавшиеся перед ним скальные стены красного гранита. Он повернулся к спутникам, вдруг засомневавшись вправду, человеческими ли руками высечены в скалах жилища богов или демонов,  – Это ведь  Эллора?

Панди кивнул со вздохом, явно не разделяя энтузиазм ферингов, а Сарош невозмутимо вынул из своего мешка лист бумаги с загадочным узором. Джарвис уже заметил у него эту привычку – отдыхая, Сарош то и дело доставал потрепанный кожаный планшет с бумагами и что-то там рисовал или чертил, или просто сидел, пригасив блеск золотых глаз, утопив их напрочь в черных глазницах, и выстукивал по крышке планшета какой-нибудь странный мотив.

Больше всего Джарвиса поражало то, как быстро они сюда добрались. Он не один год порывался осмотреть одно из величайших чудес Хиндустана, да и дядя рекомендовал, но все было далеко и некогда.

Сарош прислонил свой рисунок к каменной стене, внимательно изучая его, словно карту, и Джарвис вдруг узнал прихотливый орнамент, хотя, лишенный цвета, он потерял значительную долю своей красоты. Впрочем, цвета на рисунке присутствовали – помеченные мелкими кривоватыми буковками. Джарвис понял, что это была копия узора с того платка, купленного на ярмарке в Хардваре.

– А что?.. – удивленно начал он, но Сарош как раз свернул лист, резко повернулся и быстро зашагал на своих ходулях, бросив коротко, – Сначала в Кайласу.

Панди опять вздохнул, не проявляя ни малейшей радости по поводу посещения знаменитого храма, но пошел за Сарошем, как на привязи, а Джарвис, наоборот, замер на мгновенье, мысленно смакуя это необыкновенно красивое слово – Кайласа, достойное наименование для Рая богов – повторил его шепотом и тут только спохватился. Что еще за религиозный экстаз? Слово как слово, а с точки зрения христианина… Он даже чуть не сплюнул, и быстрым шагом принялся догонять спутников.

Вдоволь налюбовавшись широкими каскадами серебристого потока, они подошли к самой Кайласе. Над порталом из красного гранита, ведущим к храму располагалась Noebat Khana, как сказал Сарош – галерея музыки. Сквозь портал уже видно было храм, соединенный с порталом мостом. Несколько этажей храма были сплошь покрыты резьбой, колоннами, орнаментом, снаружи, и, надо думать, внутри. Во дворе виднелись фантастические каменные изваяния – останки гигантских тонко вырезанных из монолитов слонов, небольшой храм священного быка – Джарвис взирал на все это широко раскрытыми глазами, вспоминая, что красный гранит, из которого сотворены все эти чудеса, отличается невероятной твердостью.

Они отказались от услуг старого обедневшего брамина, навязчиво предлагавшего стать их гидом – его единственным доходом были подачки от ферингов, интересующихся достопримечательностями Эллоры. Избавиться от старика было несложно, Сарош просто выступил вперед и мрачно взглянул на него пустыми дырами глазниц из-под полей шляпы. Брамин подавился очень убедительным «Им не меньше семи тысяч лет!» и тихо исчез, разочаровав Панди, потерявшего лишнюю возможность поскандалить. Служба у белого саиба сильно прибавляла бенгальцу весу в собственных глазах, чем он беззастенчиво пользовался, создавая у противников иллюзию огромной значимости и джарвисова положения, и своего собственного. В обществе Сароша его самооценка выросла уже до каких-то заоблачных пределов – видимо, он полагал еще более почетным сопровождать не только британского офицера, но и таинственного демона с серингарских вершин.

Когда они проходили в портал, высеченное на стене изображение восьмирукой женщины показалось Джарвису знакомым.

– Она была там… У вас на водопаде! – сообразил он.

Молчаливость спутника так и не отучила англичанина от привычки делиться впечатлениями и постоянно задавать вопросы, как будто вовсе не свойственной его соотечественникам и иногда безумно раздражавшей дядю.

– Да, это Бховани, –  ответил Сарош и направился ко входу в храм.

Какое прекрасное имя, подумал Джарвис. Ради женщины с таким именем можно пойти на смерть… Мисс Каур подошло бы такое имя… И снова, очнувшись, он даже вздрогнул и передернулся, не понимая, с чего бы вдруг его так повлекло к языческой богине. Страхолюдина-то какая! И какое отношение она может иметь к Зоран?

Осмотрев главную достопримечательность Эллоры, Сарош украдкой огляделся и быстро поманил их за собой в другой храм, вырубленный в скале, не отделанной снаружи. Вход в него зарос, так что немудрено было промахнуться мимо, тем более что его еще загораживал гигантский каменный слон.

Они вошли в необъятную пещеру. Тяжелые колонны так и ловили взгляд и устремляли в темную, почти недосягаемую для глаз высь, покрытую копотью от давних курений и не столь давних костров. За ней, возможно, скрывались обиталища древних богов.

Вырезанные в граните фигуры по сторонам мрачно поблескивали в свете фонаря, густо смазанные маслом и щедро орошенные охрой, и наводили на мысли о таинственных демонах, неведомых ферингу, а потому особенно опасных.

И у Джарвиса так и подскочило сердце, когда со стороны одной из статуй донесся тихий голос, читающий что-то нараспев, наверно, на одном из местных наречий. Панди неожиданно высоко пискнул и принялся торопливо выделывать все охранительные знаки, какие только мог вспомнить. Британец, когда первый испуг прошел, вслушался в звучание голоса, отметив его удивительный резонанс, ощущавшийся даже при столь тихом исполнении, и поистине неземную красоту, и поразился, как сами индусы могли забросить эти храмы и позволить, чтобы их охватило запустенье, когда…

Он прошел вперед, к следующей статуе, и голос переметнулся, став еще полнее и немного громче. Эхо подхватило его и пустило гулять под недостижимым сводом пещеры, где он словно бы размножился, догоняя сам себя волшебным потусторонним хором.

Панди исчерпал свой запас охранительных жестов и застыл на месте, побледнев до равномерно желтого оттенка.

Голос следующей статуи – явно женской – стал нежнее и выше, а у следующей внезапно умолк. Джарвис напряг память – была ведь когда-то одна храмовая танцовщица, она рассказывала… Кажется, юноша, едущий на попугае – это Кама-део, бог любви. Та девчонка очень почитала Кама-део.

Внезапно Джарвис с подозрением оглянулся на Сароша, невозмутимо изучавшего свою картинку. Рот маски был, как всегда, полуоткрыт, немного глуповато, по мнению Джарвиса, а глаза, обращенные вниз, не сверкали. Но Джарвису вспомнилось, что Сарош постоянно подбирал по пути какие-то травы, покупал непонятные зелья в деревнях и составлял из них некие эликсиры, которыми никогда не делился, и англичанин был уверен, что его странный спутник просто привержен к каким-то экзотическим дурманам – запах у них и вправду иногда был одуряющий. К тому же, в последнее время Сарош стал молчалив уже просто до неприличия, пребывая, похоже, в уверенности, что для общения с офицером Ост-Индской компании вполне достаточно похлопать рукой по колену – будто подзывал собаку – или проделать какой-нибудь более замысловатый жест. Наверно, его голос начинал возвращаться, а любое слово, произнесенное с этим невозможным резонансом и поразительной мелодичностью, приобретало особый смысл и красоту.

– Почему он молчит? – спросил Джарвис, кивнув на Кама-део.

– Нам туда, – тихо сказал Сарош, на этот раз не вызвав эха, и грациозным движением руки указал в темный проход между колоннами.

– Там тупик, – заметил Джарвис, но Сарош зашагал так быстро, что оставалось только поспешить за ним. Панди, который так ничего и не понял, тоже тронулся с места, предпочитая идти со всеми в темноту, нежели оставаться среди говорящих статуй.

Между колоннами оказался вовсе не тупик, а ниша в стене, с окрашенным охрой изображением, вырезанная так, что ее углубленная в толщу скалы задняя стенка полностью сливалась с остальной стеной храма, и казалось, что нет там никакого углубления там нет. Джарвис понял, что ни за что не разглядел бы ее из центрального прохода пещеры. Войдя в нишу, Сарош шагнул влево и исчез. Оказывается, там был еще один проход, хотя это казалось невозможным – ниша была недостаточно глубокой на вид.

Пройдя короткий каменный тоннель, они оказались в еще одной пещере, ее декор почти разрушился со временем, и в ней разлился подземный ручей, перегороженный упавшей каменной балкой, так что часть пещеры затопило. Несколько жутковатых статуй на утопленных постаментах возвышались над гладью подземного озера, как будто спасаясь от воды на небольших плотиках. Здесь было совершенно темно, и в неверном свете фонаря изваяния казались живыми, а блики, бегущие по их поверхности, вызванные колебаниями воды, создавали иллюзию движения. Панди сумел вспомнить еще какой-то неопробованный ранее охранительный знак, который, кажется, наблюдал у бродячего факира в далеком детстве, и Джарвису вдруг вспомнилось, что он ужасно давно не был в церкви.

– Вот оно, – произнес Сарош, и его голос полетел над черной водой почти, как песня. Джарвис почему-то подумал о сиренах. Правда, мужчин-сирен, кажется, в античных мифах не водилось – хотя он не был до конца уверен – но британец только что слышал голос Сароша, исходящий от женской статуи, и звучал он вполне адекватно.

А зазвучи здесь такой голос, да еще женский – и тогда, Джарвис сильно подозревал, что его, как Улисса, пришлось бы привязать к ближайшей колонне, чтобы не бросился в черную воду.

Но Сарош изображать сирену не стал, а пошел вдоль кромки воды, освещая фонарем рельефы на стенах. Изображенные там сцены Джарвису были не очень понятны, хотя от них так и веяло жутью. Панди понял, очевидно, больше, потому что тихо ахнул и отступил в сторону тоннеля, по которому они сюда пришли – общество говорящих богов было ему все-таки предпочтительнее, чем мрачное и сырое обиталище сил неведомых, но определенно – темных.

Все, что Джарвис мог понять по барельефам – это, что на некоторых одни люди убивали других. Вероятно, душили или перерезали горло какими-то штуками, ярко намазанными охрой.

– C’est excellant! – серебряно прозвенел рядом голос Сароша, и в воде отчетливо хлюпнуло, видно, магический звук уже привлек какого-то водного жителя. Сирена наоборот. Сарош стоял прямо перед барельефом, слегка поводя пустым светлым лицом, с жадностью изучая изображения. Основное его внимание привлекал самый низ барельефов, где местами наблюдались полустертые надписи. Наконец, он оторвался от изображений, подошел к кромке озера и посветил на воду, вглядываясь во тьму, которую фонарю все равно было не одолеть.

Сарош погасил фонарь и дал знак Джарвису сделать то же самое. Панди жалобно всхлипнул, но выражать более явный протест не осмелился.
Теперь вокруг не было ничего, кроме абсолютно непроницаемой тьмы, густой, как смола. Разве что дыхание всех троих, ставшее внезапно необычайно шумным, да редкий плеск внизу. Но уже через несколько минут мрак оказался вовсе не абсолютным: даже сюда проникал какой-то свет с поверхности через невидимые щели. Джарвис как раз смутно уловил слабый блеск на воде, в отдалении, как фонарь Сароша снова вспыхнул – предупредить он, разумеется, не позаботился, и неожиданный свет больно ударил по глазам, только-только освоившимся с мраком.

– Около семидесяти метров, примерно, – тихо сообщил Сарош.

– Семидесяти чего? – не понял Джарвис, но Сарош не ответил, а зачем-то громко крикнул, вернее, издал что-то вроде рулады. Эхо заметалось над черной водой, хотя непонятно было уже, эхо это или все еще Сарош, пытающийся загнать свой голос как можно дальше. Вокальное упражнение привело к жестокому приступу кашля, который Сарош с видимым трудом подавил. Джарвис понял, что он слушает эхо – может быть, рассчитывает определить по звуку расстояние, а то и что-то более важное. Что именно находится в воде – кто их, ракшасов, знает?

Видимо, удовлетворившись произведенными измерениями, Сарош, все так же ничего не объясняя, снял шляпу, куртку, стянул сапоги и сунул все это Джарвису вместе с поклажей.

– Сэр! Вы же не собираетесь туда?! – ужаснулся Джарвис. – Там кто-то водится.

– Ждите, – бросил тот, ловко нырнул в воду и поплыл, легко и быстро, как лягушка, со своими длинными, худыми конечностями, держа над поверхностью фонарь.

– Там кто-то есть, – повторил Джарвис ему вслед, зажег свой фонарь, потоптался на месте, прикрикнул на застывшего за спиной Панди, – Прекрати сопеть, тихо! – и снова вперился в темноту над водой.

Фонарь отдалился ярдов на восемьдесят, и там в его свете стала видна противоположная стена пещеры. Джарвис понял, что Сарош говорил о расстоянии – у лягушатников ведь уже с полвека какая-то странная система измерений…

На той стене тоже обнаружилось некое изображение, но фонарь качался, Сарош, кажется, водил рукой по барельефу, может быть, очищал его от грязи или слизи. Потом, наконец, повернул назад и снова поплыл, неся фонарь над водой.

Ему оставалось недалеко до суши, и Джарвис уже вздохнул с облегчением, когда Сарош вскрикнул, вода вокруг него заплескалась, фонарь сильно мотнуло, и он погас, погрузившись в мокрую черноту. Джарвис, вытянув вперед руку с фонарем, вбежал по пояс в воду, плохо представляя себе, как будет действовать дальше, но из взбаламученной глуби вырвались бледные руки, вцепились в каменное основание ближайшей статуи, и Сарош резким рывком вылетел на мощный пьедестал, ухватился за тщательно вырезанную морду каменного зверя.

Убедившись, что водяная тварь не вылезла из воды, чтобы стянуть его обратно, англичанин счел за лучшее тоже вернуться на твердую землю.
Сарош в полутьме напоминал некое фантастическое паукообразное, распластавшееся по камню, цепко держащееся длинными конечностями за неподвижного зубастого исполина. Кисти рук и ступни казались совершенно прозрачными, смутно светлела маска – первым делом, забравшись на постамент, Сарош поправил ее – а глаза светились двумя золотыми точками.

– Вы целы? – спросил Джарвис, озираясь – найти бы что-то, чем можно дотянуться до скульптуры, но ведь и расстояние немаленькое… Просто веревка? Если бы Сарош умел ходить по канату… А может быть, он и умеет… Вероятно, Сарош умеет все.

Но не успел Джарвис сунуться к Панди за веревкой и обнаружить, что бенгальца и след простыл, как Сарош странно тряхнул рукой, глубоко и размеренно вдохнул и решительно спрыгнул в воду. Несколько мощных гребков, и он выбрался на землю, мокро поблескивая, как какой-нибудь обитатель пучины. В ладони у него лежал уже знакомый англичанину шнурок.
Джарвис в который раз подивился бесстрашию Сароша – не всякий решился бы так вот прыгнуть в глубину с одним шнурком, уже наверняка зная, что там подстерегает опасность.

Сарош закатал штанину – чуть ниже колена на желтоватой мокрой коже резко выделялась черно-багровая полоса.

– Никакой раны, только кровоподтек… Дернул и потянул вниз, – снова охрипшим голосом сообщил Сарош и опять закашлялся. – Черт знает, что это такое…

– Сирена, – задумчиво сообщил Джарвис, несколько перепутав собственные мысли с происходящим.

– Кто? – изумленно переспросил Сарош, вытирая платком руки – на мокрых пальцах еще желтели остатки охры со стены.

– Заманит пением, а потом – хвать, и на глубину, – пожал плечами Джарвис. – А вы нашли, что искали, сэр?

– При чем тут пение? – дернув плечом, Сарош покончил с непонятным вопросом, и принялся одеваться – то, что намокло, на жарком солнце высохнет и на нем, – Да, теперь я знаю все, что нужно.

– Интересно, куда делся Панди? – пробормотал Джарвис.

– Надеюсь, что его унесло туда, – махнул рукой Сарош на проход, по которому они пришли. – В противном случае, проще будет забыть о нем, чем найти.

– То есть как? – испугался Джарвис. – Мы же не можем?..

Но Сарош уже зашагал по проходу, и пришлось поспевать за ним, гадая, была это очередная странная шуточка, или как?

Отредактировано Targhis (2007-03-18 00:36:19)

4.

Мне и до того доводилось много учиться … Кажется, мне было лет четырнадцать, когда мне в какой-то мере довелось стать учителем, и то, скорее, формально. В первый, но не в последний раз. Луиза, уделив мало внимания моим цыганским песням, зато научив играть на различных музыкальных инструментах и одарив меня академическими знаниями, дала мне гораздо больше, чем получила. Насколько это касалось музыки.

Другой урок, который преподала мне первая женщина в моей жизни – первая, на которую я осмелился смотреть как на женщину и даже рассчитывать на взаимность – я не забуду никогда.

Я не забуду и то, как стоял – известный цыганский колдун, которому подвластны все чудеса Веселенной, внезапно обратившийся в смущенного и ужасающе неуклюжего подростка – перед отцом Луизы, не менее меня самого изумленным полученным мной и предъявленным ему приглашением в его дом.

– Я думал, что эта блажь у моей дочери уже прошла, – уже тогда он был не выше меня ростом, крепко сбитый, решительный нувориш со стальным блеском в глазах, который приглушался мягкой дымкой, стоило ему подумать о дочери. Твердо решив сделать из нее настоящую даму, достойную входить в лучшие дома Парижа, он сам преклонялся перед этой маленькой феей, особенно поражаясь ее успехам в музыке.

– Я никогда ни в чем не отказывал Луизе, но это… Я готов платить вам за уроки, хотя ума не приложу, зачем ей народные песни? Вы действительно так хороши, как она говорит? – Он испытующе уставился на меня снизу вверх, и я едва удержался от того, чтобы пожать плечами – это было бы неучтиво.

– Видимо, мадемуазель сочла… – начал я, но мужчина нетерпеливо махнул рукой и потребовал, чтобы я снял маску.

О крайней степени моей растерянности говорит то, что я безропотно подчинился. Я уже привык к довольно внушительной реакции на это действие – воплям ужаса, а иногда и восторга, изумленному свисту, обморокам. Он лишь слегка вздрогнул, что и неудивительно, у человека, сколотившего гигантское состояние в период вскоре после Реставрации, в городе, раздираемом восстаниями, и должны быть крепкие нервы.

Что самое странное, он был явно доволен, как будто вид моего лица его успокоил. У меня даже возникло глупое желание посмотреть в зеркало – может быть, что-то изменилось, и моя голова уже не напоминает череп, кое-как обтянутый иссохшей кожей с редкими прядями черных волос?

Сделав мне знак надеть маску обратно, он позвонил служанке и приказал пригласить госпожу.

А через несколько минут Луиза сама явилась в его кабинет, золотисто-воздушная, тонкая и светлая, как самая неисполнимая мечта. И улыбнулась мне.

И это была прелюдия ко многим – впрочем, нет, всего лишь нескольким упоительным часам разговоров и музыки… и дерзких надежд.

В какой-то момент, стоя перед пожилым джевадаром, я снова ощутил себя растерянным подростком, внезапно усомнившись, что мне открыта дорога в его мир. И сам Калиан Рао, как и отец Луизы тогда, был до крайности удивлен моим появлением. Но я пережил за прошедшие несколько лет больше, чем многие – за целую жизнь, и растерянность старика внезапно придала мне уверенности в себе. Любые сомнения остались в прошлом – вместе со звериной клеткой, вместе с Луизой… с матерью, которая не сумела одарить меня любовью. В мире, от которого я отказался, и который желал забыть.

А для того, чтобы жить в мире, лежавшем передо мной, требовалась не только прочнейшая шкура, не пропускавшая удары, но и верное оружие. А что делать, если я не терплю крови?

Джевадар Калиан Рао расспрашивал Зоран Каур, а она говорила что-то о великой Бховани и неких знаках. Свой бело-желтый платок она отдала мне.

– Ты, – обратился ко мне джевадар. – Зачем ты пришел к нам?

– Я хочу научиться убивать, как вы, – ответил я на тайном наречии тугов – кое-чему Зоран Каур успела меня научить, кое о чем я догадался сам, послушав сейчас их разговор и вспомнив то, что слышал в ту памятную ночь. Моя память почти абсолютна, а в особо напряженные моменты она еще обостряется.

– Для этого ты должен стать одним из нас, – с сомнением заметил Калиан. – Но ты феринг. Как ты посмел явиться сюда? Неужели ты думаешь, что мы не убьем тебя только потому, что ты феринг? И ты еще смеешь просить…

– Я не феринг, – слов не хватало, пришлось все-таки перейти на хинди. – Я вообще не принадлежу к людскому роду. И вы меня не убьете. Меня нельзя убить.

В один миг, будто по сигналу – впрочем, это и было по сигналу! – на ветвях стройных тамариндов вокруг заухали совы, захлопали крыльями, тараща желтые глаза – любимые птицы Бховани. Джевадар и двое сопровождавших его мужчин вздрогнули и заозирались. Люблю подобные эффекты! Не зря же я наведался сюда заранее и все подготовил…

Успех разыгранной мизансцены был очевиден, и уверенность вернулась ко мне в полной мере – в конце концов, волнение перед выступлением было мне хорошо знакомо. Как и ощущение собственной власти во время действа. Ничего особенно важного не происходило, и никто не осмелился бы потребовать от меня снять маску, никто даже не осмелился бы меня убить. Они боялись меня. Они не привыкли бояться, и все же я вызывал у них трепет, как и все, чего человек не может постичь. А значит, я был хозяином положения.

Бело-желтый румаль возник на моей обнаженной левой ладони, резко светлевшей в вечерней полутьме, как по волшебству. А на предплечье правой руки легко опустился белоголовый коршун, оглянулся на незнакомых людей, сердито вскрикнул.

Зоран Каур наблюдала, отступив в темноту, ее глаза снова блестели, отражая сияние звезд. Мои глаза, наверно, тоже горели в тот момент расплавленным золотом.

– Умейте читать знаки, – проскрипел голос извне, а Чанкара в этот момент дернул головой, создавая полную иллюзию, что голос исходит от него. Я слегка подтолкнул птицу, и коршун снялся с руки и резко взмыл ввысь – соседство сов ему было неприятно, а голос снова произнес, – Умейте читать знаки! – уносясь вслед за птицей. Ах, если бы это был мой прежний голос! Тогда бы я не ограничился одной фразой, стоившей мне немалого труда. Впрочем, зрителям, как и сикхам в храме, было достаточно того, что они услышали. Кто знает, в конце концов, как говорят боги, снизойдя до человеческой речи?

Джевадар и его спутники склонились передо мной и предложили следовать за ними.

Если уж по вине представителей этой секты я лишился самого ценного, чем обладал, пусть возместят. Способность убивать, в конце концов, завораживает не менее, чем способность создавать. Я с детства стремился обрести власть над жизнью и смертью…