Ох, вы меня захвалите...   Спасибо!

Banshee, замечательная фотография

*   *   *

Я не знал, сколько прошло часов, когда за дверью послышались голоса, она резко распахнулась, и в помещение ворвалось сразу несколько людей.  Еще больше толпилось на лестнице, за их спинами, ведущей наверх, на свободу. Мечущийся свет фонарей заполнил мою тюрьму, и я, сам не сознавая себя, забился в угол, загораживая руками лицо.

Толпа. Несколько порядком пьяных мужчин во главе. Похоже, они решили не дожи-даться суда и законной кары для меня, они предпочли разобраться со мной сами. Им хоте-лось отомстить за уважаемого и всеми любимого земляка… Неужели их ярость оказалась дос-таточно сильной, чтобы опрокинуть охрану при входе в тюрьму? Или те сами открыли им двери?

– Вот это убийца Кристаки? – послышался голос, чуть более трезвый, чем у других. – Вранье! Этот жалкий скелет… Да ему и воробья не убить!

– Ну-ка, посмотрим, – рявкнул кто-то у меня над ухом, овеяв меня густым облаком винных паров. Грубая рука схватила меня за шкирку и сильно тряхнула. Я крепче стиснул руки, но кто-то обхватил мои запястья и отвел руки от лица.

Потом была тишина. Так всегда бывает. Некоторое оцепененье, пока мозг отказывается толком воспринимать слишком тяжелое и неожиданное зрелище. Потом кто-то тряско произнес:

– Дитя дьявола!

А кто-то сказал, – Монстр… Вурдалак… и наконец – убийца!

А как же иначе?

И мне оставалось только стиснуть зубы и беспомощно сопротивляться, когда чьи-то руки выволокли меня из погреба в звездную ночь.

– Где он? Верни мне моего Косту! – сорванным голосом кричала женщина. – Я выцарапаю тебе глаза!

Она рванулась ко мне, наверно, и вправду собиралась воплотить в жизнь свою угрозу, но внезапно отшатнулась, так и не коснувшись меня, с тихим вскриком…

Меня швырнули на землю, чей-то сапог въехал мне в переносицу, глаза ослепили невольные слезы, а из дыры на месте носа хлынула кровь.

– Все-таки не совсем мертвец! – объявил кто-то довольным голосом. Это было неважно. Я ничего больше не видел и не слышал, я сосредоточился на видении, промелькнувшем перед глазами прежде, чем я упал.

Мужчина в турецкой феске. Местный правитель. Он смотрел прямо на меня, и в гла-зах его было холодное удовлетворение. Это он должен был отдать приказ отворить дверь тюрьмы… Я понял – да, все было очень просто. Недовольство греков Фессалии турецким владычеством в их землях не было секретом, а тот самый убитый, кажется, готов был встать во главе мятежа. Власти благополучно избавились от него, а заодно – дали толпе возможность выплеснуть свое возмущение в безопасном направлении. Обо мне все равно никто сожалеть не будет, а если завтра, протрезвев, местные жители устыдятся содеянного – тем спокойнее будут вести себя впредь.

Я проморгался как раз вовремя, чтобы увидеть блеск занесенного над собой ножа, но кто-то крикнул, – Есть идея получше! – и меня снова потащили куда-то. Я молчал, только фыркал и отплевывался – я был близок к тому, чтобы буквально захлебнуться собственной кровью.

Потом меня приложили хребтом обо что-то жесткое, высокий мужчина смотрел на меня, улыбаясь и слегка склонив голову набок, словно любуясь хорошо выполненной рабо-той, удовлетворенно произнес, – В самый раз! – и перед глазами оказалась дощатая крышка. Я понял, что нахожусь в гробу. Это, говоря по правде, не было совершенно новым впечатлением, но из тех гробов, в которые укладывали меня цыгане, заставляя изображать оживающего мертвеца, я мог в любой момент выбраться…

– А дальше что? – с сомнением произнес тонкий голос над крышкой. Вот именно, что? – подумал я, впрочем, довольно равнодушно, – в тот момент меня гораздо больше зани-мала возможность выдохнуть очередной сгусток крови куда-нибудь в сторону, притом, что мне было никак не развернуться в тесном ящике. Я не мог распрямить ноги, и шея была согнута так, что я почти упирался в крышку лбом – они запихнули меня в слишком короткий гроб.

А потом и это утратило первостепенное значение, когда я почувствовал, что ящик куда-то летит в свободном падении, потом – что-то вроде взрыва вокруг, от которого на миг заложило уши, а потом меня весело закачало на волнах. Они спустили меня по откосу в быстротечную местную речку. Очень остроумно!

Река была с порогами, мое суденышко швыряло о камни, и, видимо, именно то, что я был так плотно втиснут в коротковатый ящик, уберегло меня от смертельно опасных травм. Оставалось благодарить небрежность жителей селения. Но в тот момент я едва ли способен был оценить свое везение. Шипя от беспомощной злости и боли, то и дело выплевывая затекавшую в рот кровь, я напрасно царапал прибитую к ящику крышку, только содрал кожу с пальцев и обломал ногти.

Я хотел развернуться, но из этого тоже ничего не вышло – мои длинные худые конечности никак не позволяли сложиться достаточно компактно, и я бросил эти попытки, поняв, что рискую, ко всему прочему, вывихнуть руку или ногу, если не вовсе свернуть шею. В конце концов, я потерял сознание, скорчившись в гробу, насколько сумел, чувствуя, как по щекам катятся злые и бессильные слезы.

Очнулся я от очередного удара. Очнулся мгновенно, как и всегда, и попытался разо-браться в происходящем. Гроб стоял на воде относительно спокойно, однако его медленно поворачивало. Как потом выяснилось, его прибило к камням у устья небольшого ручья, впадавшего в реку, и теперь течение ручья постепенно выталкивало его обратно. Самое время было выбираться, что я, собственно, и сделал. К счастью, жители селения не озаботились прочно приколотить крышку, и ее так разболтало во время плавания, что даже моих – совсем небольших на тот момент сил хватило, чтобы вышибить ее.

Было утро – наступил следующий день, и я, несмотря на боязнь солнца, с наслажде-нием вытянулся во весь рост. Как оказалось, напрасно – земля где-то там, далеко внизу, по-качнулась и поплыла в сторону.

Шатаясь, я сделал несколько шагов по ручью, расплескивая воду, а потом внезапно разглядел на берегу небольшую пещерку – довольно узкую щель под нависшим карнизом скалы.

Я лег на землю рядом с ней – как раз вовремя, держаться на ногах уже не было сил – и заполз внутрь. Меня не заботило, имелся ли у пещерки законный владелец – там было пусто, сухо и темно, остальное не имело значения. Наверно, я должен был испытывать боль, однако я ничего не чувствовал сквозь густой туман, заливший сознание, а кровотечение, к счастью, прекратилось. Забившись поглубже в землю, я тотчас же провалился в сон.

*   *   *

Отредактировано Targhis (2006-02-17 09:16:28)

*   *    *

Нечто холодное и влажное прикоснулось к лицу. Я мгновенно пробудился, рванулся вскочить и тут же врезался затылком в потолок моей пещерки. Прямо передо мной находилось нечто мохнатое, что загораживало гаснущий оранжевый свет заката, пахло зверем и какой-то дохлятиной и порывалось еще раз лизнуть меня в лицо.

Испугавшись моего резкого движения, оно подалось назад, и оказалось, что это небольшая, довольно ушастая лисица. Она смотрела на меня без особого страха, с любопытством, облизывая розовым язычком кожаный нос.

– Это ваш дом я занял? – поинтересовался я, сам не узнав собственный голос – так хрипло и слабо он прозвучал. Лисица присела, согнув задние лапы, и склонила набок точеную головку. – Простите. Я не… не могу сейчас… – я неловко зашевелился, но понял, что не стоит рисковать вылезать из моего убежища.

Лисица отнеслась к этому с пониманием. А может быть, это был вовсе и не ее дом… И вообще, с животными у меня всегда хорошо получалось… Наверно, они чувствуют хорошее к ним отношение… Как известно, чем больше узнаешь людей…

Я закрыл глаза и тотчас же снова ощутил горячее дыхание лисицы, и ее мягкий язычок коснулся моей щеки. Конечно… кровь. Я уперся рукой в мохнатую грудь и оттолкнул зверька.

– Не лижи это. Еще отравишься… может, у меня и кровь не как у всех…
Через несколько часов я выполз из своего убежища, когда моя знакомая притащила откуда-то не слишком свежую тушку птицы и принялась пожирать ее с громким чавканьем, хрустя тонкими костями.

Я понял, что меня сейчас стошнит, и торопливо выбрался на берег ручья, напился чистой воды, содрал жесткую от засохшей крови, покрытую песком одежду и башмаки и погрузился в прохладные, быстрые волны. Все тело покрывали ссадины и кровоподтеки (хотя сказать, что на мне не осталось живого места, было бы чем-то близким к каламбуру), но это все заживет очень скоро. А вот одежда была в ужасном состоянии, однако, пришлось прополоскать эти лохмотья в ручье и снова натянуть – а что еще оставалось делать?

Дружески махнув рукой лисице, я пошел прочь.

*   *   *

Отредактировано Targhis (2006-02-17 09:12:05)

*   *   *

К чему мне вспомнилась эта история, когда я стоял на мостике в горах над потоком, несущимся далеко внизу, и быстро бросал угольком легкие штрихи на лист бумаги, положив его на металлические перила? Может быть, конь напомнил – белоснежный жеребец из королевской конюшни, соскучившись ждать, он принялся толкать меня в спину мордой.

После той истории в Фессалии миновало около двадцати лет, и я вдосталь наигрался со смертью, а моя зеркальная камера пыток вошла в легенду в Мазандеране, и я сам, возможно, только чудом избежал ее… впрочем, нет, шаху, задумавшему убить меня, не хватило бы тонкости для такого хода. Он обычно действовал куда более грубо. Его целью было не допустить, чтобы я сумел возвести для другого правителя дворец, равный по красоте и хитроумию устройства тому, который я построил для него. Что ж, не всегда удается достичь даже самой простой цели.

И вот, я стоял на мосту над горной рекой Пёллат и жадно всматривался в неповторимый альпийский пейзаж, а рядом в не меньшем восторге замер, стиснув пальцы на перилах, еще один монарх. Только он видел перед собой в мечтах не гигантскую шкатулку с сюрпризами, где можно подстраивать посетителям десятки ловушек – ради политических интриг, или просто из озорства. Ему требовался новый Монсальват, замок рыцарей из старинных легенд, романтическое убежище Грааля. Подходящее местечко для короля, любившего примерять на себя доспехи Лоэнгрина. Причем, буквально.

– Примерно, так, – объявил я, показывая ему мой листок. – Это, конечно, просто игрушка… Тут намешано всякое…

– Это замечательно! – воскликнул король, держа перед собой мой рисунок. – И как вы только… и так быстро… – На рисунке прелестный замок устремлял в небеса тонкие шпили башен на высокой горе, поросшей лесом, над гладью Альпзее. – Я не первый раз отсюда смотрю, а вы вот так пришли и сразу все увидели…

Я молча улыбнулся под маской, представляя себе этот замок из волшебной сказки.

– Вы только подумайте, как это будет красиво – отсюда! – юноша сдвинул черные брови, задумавшись. – И представьте! – его можно будет осветить с помощью электричества! Уверен, что это возможно. Каждую комнату. Отсюда это будет неповторимое зрелище!

Я усмехнулся в маску. Этот юный король-рыцарь искренне увлекался старинными легендами, однако, я встречал немного людей, которые настолько шли бы в ногу со временем! Осветить с помощью электричества… надо же! Он и сам оказался неплохим инженером – на меня произвели впечатление некоторые его изобретения. Я еще подбросил ему кое-какие идеи…

– Он будет сиять в ночной темноте, – мечтательно вздохнул король. – И днем он будет прекрасен. А внутри можно будет устроить настоящий зрительный зал, где я буду смотреть оперы… Я давно уже не был в опере, – заметил он.

– Зрительный зал в замке? Над этим стоит подумать, – заинтересовался я, беря назад свой листок и переворачивая его.

– Орфео, остановитесь! - рассмеялся король. – Темнеет, пора возвращаться.
Я недоуменно огляделся. Всегда было так – стоило мне увлечься, и время просто переставало существовать.

– По пути вы расскажете мне о мазандеранском дворце, – распорядился юноша.

– Я ведь уже все рассказал вам, – улыбнулся я, засовывая сложенный рисунок в рукав и поднимаясь в седло.

– Неужели? Я плохо помню, – ответил король с озорной, мальчишеской улыбкой. Он и сам был любитель рассказывать, мог часами рассуждать о музыке, о рыцарских временах или эпохе короля-Солнце, однако, при мне он больше молчал, иногда выдумывая неожиданные вопросы и темы – лишь бы слышать снова и снова звучание моего голоса. Подобное бывало на моих выступлениях в молодости – публика отказывалась расходиться, если я давал понять, что больше ничем удивлять их не желаю, и люди принимались расспрашивать меня о чем-то – только бы продолжал говорить.

Два коня неторопливо пошли рядом, и, философски покачав головой, я принялся за очередную историю о своих приключениях в Персии, которую, по правде говоря, тут же на ходу и выдумывал.

*   *   *

*   *   *

Тогда был вечер, я стоял на берегу Шванзее, повернувшись спиной к королевскому замку, и с остервенением, засунув пальцы под край маски, тер незаживший шов на челюсти – он все еще беспокоил меня. Прижигание в трактире то ли запоздало, то ли оказалось неудачным, рана воспалилась, и пришлось заново вскрывать уже зашитый шов, а потом зашивать еще раз. И все это перед зеркалом! А теперь я изо всех сил пытался себя убедить, что причина моего скверного настроения именно в нем. Что всегда бывают внешние причины…

Мы посетили оперу, а потом королю пришло в голову пригласить одну молодую многообещающую певицу в замок – был у него такой обычай…
Опера. Театр был пуст, актеры играли только для нас двоих. Гениальная идея! Причем, нас они даже не видели. Мы сидели в глубине ложи, в тени тяжелых портьер. Хотелось бы мне иметь возможность постоянно созерцать спектакли в полном одиночестве…

Я сидел, отодвинувшись в тень как можно дальше, чтобы только портьера не мешала смотреть, необычно острое зрение позволяло мне разбирать выражение лиц актеров. Король расположился ближе к залу, он не оглядывался на меня, ему, как и мне, не требовалась компания, чтобы наслаждаться искусством. Но в какой-то момент, следя за происходящим на сцене, он повернулся в профиль ко мне, и я уже не в первый раз уловил отдающий фанатизмом блеск в его глазах. Очарован музыкой, он как будто пребывал в ином мире, на щеках его играл яркий румянец, пальцы цепко стискивали подлокотники кресла. И в этот момент я откуда-то понял, что мои глаза, должно быть, сверкают сейчас точно так же, лицо под маской горит, и я поймал себя на том, что нарочно расслабляю стиснутые кулаки.

Что ж, это говорило лишь о том, что молодой человек, по крайней мере, на уровне восприятия был так же беззащитен перед волшебством музыки, как и я…

На той же неделе молодая певица оказалась в королевском замке, у нас в гостях. У нас… Суть моих отношений с Его Величеством мне самому была неясна, и на всякий случай я предпочитал не противоречить ему и исполнять его изысканно вежливые просьбы, которые, возможно, следовало расценивать как приказы… покуда дело не касалось маски.

Поэтому, когда он предложил нам спеть любовный дуэт, я покорно встал рядом с певицей, а потом… Наверно, увлекшись пением, я слишком вошел в роль. Наверно, она тоже. И ведь до тех пор мне ни разу не приходилось петь дуэтом… петь с женщиной. В какой-то момент я осознал, что она стоит совсем рядом и смотрит на мою маску, отражавшую уютный блеск свечей, вглядываясь в ее черные глазницы. И в ее глазах было такое… я понимал, что это все мой голос, что минуту спустя чары развеются, стоит мне только прикоснуться к ней ледяной и костлявой рукой трупа. А пока – она сама подалась ко мне, и внезапно стало трудно дышать. Я зашелся кашлем, женщина вздрогнула и, кажется, коснулась моей руки, потому что внезапно отпрянула, а я, извинившись и отвесив вежливый поклон, быстро вышел из помещения…
Мимо проплыли маленькой армадой лебеди. Они выжидающе посматривали в мою сторону, надеясь, что их покормят, но у меня не было при себе ничего съедобного. Лебединое озеро…

Медленно подкрадывалась ночь, в небе высыпали звезды – я простоял там больше часа. Легкий сюртук плохо защищал от прохладного ветра с озера, но я скрестил руки на груди, и холод больше не ощущался. Увидев, что к озеру спустился король, я направился к нему вдоль берега. Король вздрогнул, когда я приблизился, шутливо всплеснул руками и испустил деланно глубокий вздох облегчения.

– Это вы, Орфео! Вы испугали меня… Двигаетесь, как какой-нибудь призрак, – Мы с ним разговаривали по-французски с тех пор, как он все-таки вытряс из меня признание, что это мой родной язык, и это слово прозвучало как le fantome.

– Я и есть всего лишь фантом, – мрачно ответил я, еще крепче сжимая руки на груди.

Он медленно пошел рядом.

– Но как вы пели… – пробормотал король. – Это было… так сильно и в то же время так искренне… и нежно… И я подумал, что она без памяти влюблена в вас.

– Полагаю, так и было. Но ненадолго, – прошептал я.

– А вы… – краем глаза я заметил, что он задумчиво смотрит на мою левую руку, обхватившую правое плечо. – А вы… никогда?..

Я молча повернул к нему лицо, и юноша смешался.

– Что я мог бы сделать для вас? – спросил он.

– Мне нужен орган, – ответил я неожиданно для самого себя.

В самом деле, боль могла оказаться разрушительной для меня самого или для других, лучше всего было направить ее в безопасное русло. В музыку. Я вдруг осознал, что мощный прибой снова грохочет в моем сознании, ища выхода. А до тех пор там была лишь глухая пустота. Ничто – тем более, ничто прекрасное – не рождается без боли.

– Она очень удивилась, – заметил король.

– Она фальшивила, – вырвалось у меня. – Мне это очень режет слух.

– У вас будет орган, – сказал король. – А фройляйн на рассвете покинет замок.
Я дернул плечом.

– Это не имеет значения. Мне все равно, уедет она, или останется. 

Не знаю, вполне возможно, что это и в самом деле не имело значения. Мы поднимались по замковой лестнице, и я поймал себя на том, что расцепил руки и уже выстукиваю пальцами по перилам новый ритм…

В свое время с ЛаЖуа было легче – но тогда ничего просто не могло быть. А ведь еще была Персия… Именно то, что мне больше всего хотелось бы забыть, только вот незадача – я никогда ничего не забываю…

Персия и… ханум.

Иногда она называла себя моей ученицей. А меня – своим Ангелом Рока. Или Ангелом Смерти.

Быть Ангелом Смерти – тоже выход, хорошее средство от боли, только, к лекарствам привыкаешь со временем, и тогда – или становишься зависим, или они теряют свои целебные свойства.

*   *   *

Отредактировано Targhis (2006-02-17 00:00:18)

*   *   *

Было жарко. Арена была открыта солнечному свету, но до тех пор у меня не бывало таких долгих выступлений. Я сбился со счета, как это ни глупо. Кажется, четырнадцатый… Наверно, четырнадцатый. И убить его, право, было не так уж легко. Меня пошатывало, и все труднее было двигать левой рукой. Как назло, именно по левому плечу один из них все-таки полоснул меня. Впрочем, спрашивается, мне когда-нибудь в чем-нибудь в жизни везло? Я такого что-то не заметил… Я не знал, можно ли считать это проигрышем – пятно крови расползлось по белому рукаву сорочки, но на пол пока еще не капало…
Зрители сидели под тентами… у меня уже не было времени на них оглядываться. С какого-то момента мне пришлось всерьез сражаться за свою жизнь. Впервые на этой арене.

Из-под парика узкими ручейками стекал пот, щекотно скользил во впадинах щек и капал с подбородка; узкий черный жилет, казалось, весил не меньше стальной кирасы, и я задавался вопросом, так ли уж необходимо было постоянно одеваться в черное? Я никогда не выходил на арену в перчатках и понимал, что завтра мне это откликнется, как и расстегнутый, вернее сказать, разорванный резким движением ворот сорочки.

Зрители, надо думать, были вполне довольны происходящим. Еще в начале – интересно, сколько с тех пор прошло времени, час, два? кажется, что целые сутки – выйдя на арену и грациозно поклонившись, я встретил множество недоуменных взглядов – это все были европейцы, возможно, и мои соотечественники. Не ожидали увидеть на арене варварской по их понятиям страны человека во вполне цивильном европейском костюме, с гладкими прилизанными черными волосами… но при этом в маске. Позже выражение растерянности и изумления сменил азарт. Совсем, как у шаха и его очаровательной женушки.

Можно было переложить лассо в правую руку, но я не рискнул. И, наконец, мне удалось поймать момент – петля тихо свистнула, быстро и зло, как пуля, и затянулась на шее противника. Мощный рывок отдался болью в раненом плече, и я пошатнулся, едва не упав, однако мой противник был мертв. В раскаленном белом воздухе звучали восторженные крики, но мне было не до них. Я осторожно опустился на одно колено и принялся высвобождать свою удавку, в очередной раз снимать ее с чьей-то потной шеи… а окружающее слегка колебалось и плыло перед глазами. Мне больше всего хотелось оказаться в темноте…

Еще один бой. Кажется, остался всего один… Я встал не без усилия и застыл в ожидании, восстанавливая дыхание. Арена казалась несколько неустойчивой, нечеткие мысли метались в черепе, не способны обрести ясность, и где-то в глубине отстукивал странный сбивчивый ритм еще не рожденной музыки.
Но, как бывало всегда, едва появился новый противник, я мгновенно пришел в боевую готовность, глубоко вздохнул и… забыл выдохнуть. Передо мной стоял огромный лев.

Это дитя африканской саванны вполне могло быть ручным зверем – очень уж чистый он был на вид, с очень уж пышной гривой, словно ее регулярно причесывали, однако сразу было ясно, что льва хорошенько разозлили, прежде чем выпустить на арену – в воздухе даже тянуло паленой шерстью.
Мне очень хотелось посмотреть на шаха, но не было возможности, я не сводил взгляда с сердитых золотистых глаз… примерно таких же, как у меня самого. Конечно, идея принадлежала ханум, но мне было интересно, знал ли об этом шах. В конце концов, дворец я еще не достроил, и он едва ли стремился проиграть свое пари…

Лев рыкнул, хлеща себя хвостом по ляжкам, и я машинально запихал в карман лассо. На такую шею мою петельку не накинуть, а если бы и удалось, черта с два его придушишь. А другого оружия у меня не было.
Тут надо быть Самсоном, но я никогда не претендовал на такие подвиги… У меня был дар обращаться с животными, но они ведь легко чувствуют слабость… А меня шатало от усталости, и по шелковому рукаву расплывались кровавые пятна. Хищный зверь способен убить даже собственного хозяина, если почует кровь…

Я тихо заговорил со львом, слова не имели значения – да и вряд ли этот лев знал французский. Я даже принялся что-то мягко напевать – какую-то очень простую детскую песенку, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойней и ласковей.

Зверь, уже как будто изготовившийся напасть, замер на месте, недоуменно и подозрительно косясь на меня. Он чувствовал, что я не представляю угрозы, и в то же время маска смущала его. Зрители затаили дыхание. Трудно было представить себе, что более сотни человек, считая всю обслугу, могут вести себя настолько тихо. То ли понимали, что внезапный шум может стоить мне жизни, то ли пытались уловить, что я шепчу.

Нет, лев не плюхнулся передо мной брюхом кверху, он просто зевнул, отошел на несколько шагов и улегся на землю, продолжая с сомнением коситься на меня, а я очень плавно и медленно отступил к стенке арены и без сил привалился к ней. Я даже не заметил, как льва выманили с арены, но в какой-то момент кто-то потянул меня за рукав, объясняя, что все кончилось.

*   *   *

Отредактировано Targhis (2006-02-17 09:17:17)

Елена, отличный вопрос!

Конечно, об этом я думала, пытаясь вычислить возможный возраст Эрика на момент его смерти. У меня получилась примерно такая картина:

Допустим, что Эрик прожил, как было у Кей, пятьдесят лет (ну, может быть, чуть меньше, лет сорок восемь). Если он умер в 1881 году, получается, что он родился в начале тридцатых годов, сбежал из дома, скажем, лет в восемь-девять, потом странствовал, как мы знаем, с цыганами, и лет в 13-14 начал самостоятельную жизнь.

Строительство Оперы началось в 1861 году – Эрик уже должен находиться в Париже, если мы считаем, что он приложил руку к созданию подземелья, а значит, участвовал в строительстве с самого начала. Ему на этот момент – максимум тридцать лет. Кстати, тогда же он должен был начать написание своей оперы, поскольку у Леру упоминалось, что он работал над ней двадцать лет.

Остается период примерно в 16 лет, с 1845 по 1861 год.

Допустим, что в Персии он находился в середине 50-х годов, Mary с fandrom'а предполагает, что в Индии он бывал именно тогда, выполняя поручения шаха, но мне кажется, что это было раньше. В конце концов, надо дать ему время построить дворец. Да и бросать удавку он должен был научиться заранее. Я предполагаю, что в Персию он попадает года в 24, и проводит в Персии и Турции следующие пять-шесть лет.

Таким образом, я оставила период в десять лет (где-то с 14 до 24) на путешествия. Хотя и этого маловато, ведь там не только Индия, а еще, как мы знаем, и тонкинские пираты!
Вот это, кстати, один из моментов у Кей, с которыми я категорически не согласна. В «Фантоме» Эрик в пятнадцать лет – затравленный подросток, а в двадцать – зрелый мужчина, перевидавший все, побывавший «во всех странах Европы и Азии». А ему ведь надо было не просто побывать проездом, а жить там какое-то время. Когда успел?

Конечно, написать именно об этих десяти годах было бы интереснее всего – это период абсолютно «неизученный», свободное пространство для фантазии. Может, взяться? Только это требует довольно большой подготовки, сбора информации и, соответственно, времени… К сожалению, я не специалист в данных областях…

Когда читаешь фики, написанные по книге, эпизоды про Персию, как правило, - самые увлекательные. Да и писать об этом приятно. Конечно, основной упор делается на Европу просто потому, что в европейской истории и быту мы обычно ориентируемся гораздо лучше, легче найти сюжет и писать.  А с Персией, дело, наверно, в том, что при дворе шаха у нашего героя было множество возможностей проявить себя с наибольшим эффектом.

Разумеется. Это часть рассказа.

Да, иногда поблажек бывает столько, что уже непонятно, что же с Эриком было не так. В конце концов, когда его уродство сводится исключительно к отсутствую носа... уж он-то мог бы найти способ решить эту проблему и благополучно сосуществовать с другими людьми. А я как раз стараюсь показать, почему, при всех его достоинствах и чертах, которые мне симпатичны (как ни стараешься не противоречить Леру, все равно создаешь своего собственного героя), нормальная жизнь для него была невозможна в принципе.

Отредактировано Targhis (2006-02-17 10:25:07)

4.

– Пожалуй, мне пора… уйти отсюда, – задумчиво произнес Эрик, вставая из-за органа. Под сводом церкви медленно замирало эхо последних нот Реквиема.

– Уйти? – встревоженно взглянул на него отец Хайнрих.

– Не беспокойтесь. Не в пропасть с Хиршфельзванда, – мрачно усмехнулся музыкант. – Да и в любом случае, я нашел бы менее банальный способ.

– Я хотел сказать только, что мне жаль будет лишиться вашего общества. Почему вы все время думаете о смерти? – спросил патер. 

– Мы с ней на удивление близки, – Эрик подошел к стене, где были развешаны экс вото, не без интереса разглядывая их – маленькие дары людей, справившихся с какой-то бедой или болезнью, в благодарность Господу.

– Успокойтесь, пока что я имел в виду только то, что скоро уберусь отсюда. Вы слышали, что говорят обо мне в городе? Вы – единственный здесь, кто не вздрагивает при моем появлении…

– Честно говоря, вздрагиваю, – с улыбкой признался священник. – От неожиданности. Вы двигаетесь совершенно бесшумно…

– Как Фантом, – пробормотал Эрик.

– Мне все-таки кажется, что вам было бы лучше… – начал патер, но его собеседник нетерпеливо взмахнул костлявой рукой.

– Оставьте! Мне не нужны ваши советы. И душу мою спасать уже поздно.

– Вы же приходите сюда, – тихо напомнил патер.

– У вас хороший инструмент, – пожал плечами Эрик.

– Я рад, что он пригодился вам, – улыбнулся священник. 

Маска повернулась в его сторону, в глазницах смутно блеснули два желтых огонька.

– Вам нужно просто продолжать писать, – сказал священник. – Если только музыка способна принести мир вашей душе…а мне кажется, так и есть. Ваша музыка – это дар вам от Господа.

– Что вы говорите! – фыркнул Эрик. – Вы же слышали мою музыку.

– Слышал, – признал священник. – И не хотел бы услышать ее снова. Она страшна, но в то же время – не могу не признать это – она прекрасна. И я знаю, что, в конечном итоге, она приведет вас к свету. И ваш призыв непременно будет услышан.

– Я никого не зову. Я пишу просто… – Эрик снова отвернулся к маленьким дарам – скромным или дорогим, но в любом случае – самым щедрым, полным искренней благодарности. – Я пишу просто потому, что она сводит меня с ума. Впрочем, теперь она умолкла. Ее больше нет.

– Она вернется, вот увидите, – улыбнулся священник. – Вы еще закончите вашу оперу. Не стоит оставлять что-то незавершенное.

Эрик снова взглянул на него.

– Закончить Оперу? Наверно, да. В конце концов, что значат для меня какие-то мелкие человеческие склоки? И тогда, может быть, она вернется… Вы правы – нужно возвращаться и  работать. В мире нет ничего ценнее музыки. 
И снова он быстрым и неуловимым движением обогнул старика, стоявшего на пути к выходу, как будто боясь или не желая прикасаться к нему, и ускользнул в хмурый вечер, бросив коротко, – Прощайте.

– Прощайте, – прошептал священник в открытую дверь, порываясь благословить своего визитера на прощанье, но сдержался – он знал, что встретил бы только раздраженный взгляд и неумолимое, – Не стоит. Я как-нибудь сам.

*   *   *