Пока меня не было на выходных, вы тут меня успели даже обругать. Хорошо - а тоя думал, все, жизнь кончена, никому ничего уже больше доказывать не надо..
Дорогие: всем, кто ругается на дамский роман и флафф. Во-первых, таки и правда предупреждал. Во-вторых - и это уже серьезно: признаю одну вещь. Про этих двоих - Эрика и Кристину - в самом деле практически невозможно написать нормальный текст о том, что они счастливы. Они НЕ МОГУТ быть счастливы и счастью своему сопротивляются изо всех сил. Получаются ходульными и странными и смешными. НО: прошу учесть важное обстоятельство: они ведь, в контексте данного труда, и есть в очень странной ситуации. Он - пол-человека, она - врушка. И потому все, что между ними разворачивается, в любом случае не может быть искренне и правильно.
И я рад, что мой стиль литературный настолько совершенен:), что вы эту двойственность почувствовали и осудили, как сюжетную нелепость.
Так что спасибо вам еще раз.
Про секс: мне казалось, что у меня все цензурно до нельзя - какая грязь, сплошь литературные слова... Там же вообще ни одной детали нет. Но опять же: неприятный осадок, который все это оставляет, предусмотрен. Вы говорите - где же любовь? Так то и имелось в виду, что это вовсе не любовь, а так - суррогат в экстремальной ситуации. Вот.
Конкретнее: Miss: никто не узнал ПО на маскараде, потому что кто его, по совести, рассмотрел на сцене за эти пять минут год назад? И я специально каждый раз говорю, что у меня действие происходит только и исключительно в ГРАНД ОПЕРА, а не в какой-то дурацкой Опера Популер. Потому что только о здании великого Гарнье имеет смысл писать истории, и только там мог жить порядочный Призрак, а не в этой дурилке картонной с голыми бабами на ложах.
Елена: Эрика пришлось одарить природой как раз потому, что пользоваться подарком он толком не умел.
Сандрин: "Травиата" - чудовищная, жестокая история о том, как буржуазные свиньи-Жермоны погубили хорошую, наивную женщину, которая повелась на их слюнявые разговоры. По-моему, никто там никуда не растет и романтики там нет никакой - сплошной самообман. Как у меня.
Рыся: предположительно, Крис умела играть на рояле и раньше. Как всякий профессиональный вокалист.
И по поводу походов на ночные вечеринки: не будем преувеличивать чистоту и неиспорченность тогдашней театральной и светской среды. Поразительно, как много себе всего позволяли тогда люди, продолжая говорить "о высоком". Ничего экстраординарного в том, что Мег ходит с женихом на бал, нет. Я не имею в виду, что барон ее уже... того, но, думаю, мадам Жири это бы не удивило.
Те же соображения - по поводу нехорошего Рауля, Призрака, который спокойно воспринимает дележ возлюбленной с другим, и т.д. В жизни настоящей "Травиаты"- Альфонсины-Мари Дюплесси - никто с любовником в деревню не уезжал. Жили со всеми одновременно.
Мышь: про содержанку и куртизанку. Крис, конечно, содержанка - но может, со временем, перейти к другому покровителю, то есть стать куртизанкой. То есть она и то, и другое: содержанка-начинающая куртизанка.
Эра: спасибо за респект моей "грязи" - и приз за замеченную параллель с "Мулен Руж". С Раулем ничего плохого не случится, не волнуйтесь.
Люди - вы вообще литературные параллели-то замечате? Их там еще мно-о-го!
Все, извините за длинный-длинный ответ. Всем спасибо еще раз огромное, и вот вам наконец утренняя порция флаффа. Мы стремительно движемся к финалу, кстати.

***
Кристина сидела, сложив руки на коленях и опустив голову. В лице ее не было ни кровинки – по сравнению с мертвенной бледностью темные волосы и карие глаза смотрелись особенно выигрышно. Даже посреди весьма неприятного разговора Рауль залюбовался ею. С усилием оторвав взгляд от освещенного утренним солнцем трогательного завитка над ее ухом, он продолжил свою речь:
- Возможно, я повторяюсь, Кристина, но я хочу быть уверенным, что вы меня поняли. Мне все известно о вашей связи – и я не потерплю, чтобы она продолжилась.

Кристина закусила губу и еще ниже опустила голову. Еще вчера все в ее мире было безоблачно и прекрасно – не может быть, чтобы за одну ночь все так сильно изменилось. Когда Рауль сегодня утром явился к ней в будуар, она встретила его улыбкой – она была так счастлива, что со всем миром готова была поделиться своим солнечным настроением. Но он с порога оглушил ее словами: «Я знаю, что у вас есть любовник. И я знаю, кто он». Кристине оставалось только безмолвно опуститься в кресло – ее молчание и ее отчаяние были лучшим подтверждением правоты Рауля.

Но виконт и не нуждался ни в каком подтверждении. Три дня новогоднего бала в Опере он провел, занимаясь расследованием. Ему не составило труда сопоставить имя, которым Кристина назвала Призрака в Опере – Эрик – с таинственным композитором, которым восхищался весь Париж и над нотами которого Кристина в последние месяцы пролила немало слез. Естественная логика привела его в издательство «Рикорди», оттуда, как и Кристину когда-то, на улицу де Мирбель. К счастью, во время его визита дома была только Мег: Эрик встречался с возлюбленной, мадам Жири ушла за покупками. Маргерит так трогательно каялась и проливала слезы из своих небесно-голубых глаз, что Рауль проявил великодушие и ушел, не дожидаясь Призрака. Но не раньше, чем вытряс из танцовщицы правду – о том, как они с бароном Кастелло-Барбезак помогли Эрику сойтись с Кристиной. Рауль побывал и у барона – тот, флегматично пожав плечами, подтвердил обвинения. И сказал, что виконту следует иметь в виду две вещи: во-первых, он сам подставился под удар, когда не стал жениться на столь достойной девушке, как Кристина, и что никто не сможет в этой ситуации по-настоящему осудить ее. Во-вторых – что Раулю стоит держаться подальше от Мег: барон не допустит, чтобы он докучал его невесте расспросами и обвинениями.

После этого Рауль, краснея, расспросил собственных слуг.

Когда никаких сомнений не осталось, он явился к Кристине.

Теперь он смотрел на нее со смешанным чувством – в голубых глазах застыла боль, но брови были саркастически приподняты:
- Признаться, я не могу понять, на что вы рассчитывали, Кристина. Неужели вы думали, что вам удастся сохранить свое распутство в тайне?

Кристина вспыхнула и впервые за последние полчаса подняла на него взгляд:
- Не вам, виконт, бросать мне в лицо обвинение в распутстве. Положение, в котором я нахожусь – результат ваших поступков.

- Вы осмеливаетесь напоминать мне об обязательствах перед вами?

Кристина покачала головой:
- Нет. Я хочу лишь, чтобы вы не забывали – я не просила вас брать на себя никаких обязательств, вы сами сделали это. И мое нынешнее положение – результат того, что выполнить их вы оказались не в силах.

Кровь бросилась в лицо Раулю:
- Ваше теперешнее положение – результат того, что вы потакали своей постыдной слабости, поощряя ухаживания безумца, и умудрились стать жертвой похищения, навсегда запятнавшего вашу репутацию!..

- Рауль! Неужели вы сами не понимаете, насколько несправедливы ваши слова? Вы не хуже меня знаете, как все было на самом деле – как вам не совестно повторять досужие домыслы сплетников?

На секунду виконт замолчал, смущенный. Потом пробормотал:
- Я и сам теперь не уверен, понимал ли я когда-либо ваши чувства ко мне – и к этому существу. – Услышав слово «существо», Кристина непроизвольно вздрогнула. Заметив это, Рауль продолжил уже гораздо более резким тоном. – В любом случае я не понимаю, какова связь между вашим положением и грязными отношениями, в которые вы вступили!

- Многие сказали бы, что мое положение в некотором роде предполагает известную неразборчивость в связях. Я ведь, в конце концов, куртизанка.

Рауль сурово смотрел на нее – после своей саркастической вспышки она вновь склонила голову:
- Существует огромная разница между нашими отношениями – и вашей необъяснимой привязанностью к этому монстру.

Кристина подняла на него задумчивые глаза:
- О да – разница действительно велика… И вы не делаете себе чести, оскорбляя его. Он не монстр и не «существо» ¬– вы не знаете его и не понимаете так, как я.

Рауль устало провел рукой по глазам – разговор шел не так, как он рассчитывал. Он пришел к ней, полный справедливого гнева – а теперь почему-то чувствовал себя подлецом. Он неожиданно вспомнил, как мадам Жири говорила ему в свое время в Опере: «Он архитектор, музыкант, композитор, волшебник… Он гений, мсье, гений!» Будь проклят этот гений, который так запутал его нежную Кристину – так привлек ее к себе мрачным обаянием каких-то темных, неведомых страстей…

Затянувшееся молчание вновь нарушила Кристина. Она сказала осторожно:
- Виконт… Рауль. Я понимаю, что вы оскорблены, но такие вещи случаются: волею судьбы мы с вами избрали образ жизни, при котором понятия о верности несколько… нарушены. Я не хотела того, что теперь происходит. Я прилагала все усилия, чтобы вы не узнали о наших… об Эрике. Я не хотела ничем ранить вас. Теперь, когда это случилось, я готова бесконечно просить у вас прощения. Но я пойму вас, если вы решите прогнать меня… Подумайте сами – разве вам не стоит теперь благодарить небо за удобный случай порвать со мной и доставить тем самым удовольствие вашей матушке?

Рауль смотрел на нее, не веря своим ушам. Когда он заговорил, в голосе его звучало неподдельное изумление:
- Погодите-ка, Кристина – вы что, думаете, что я теперь отпущу вас? Вы вообразили, что я вот так просто отдам вас Призраку Оперы?

Кристине показалось, что виконт как-то особенно подчеркнул последние слова. Но она все еще не понимала:
- Господи, Рауль, неужели вы хотите снова драться с ним? Неужели я стою в ваших глазах еще одной дуэли?

Рауль усмехнулся:
- О, дорогая Кристина – вы безусловно стоите дуэли, и даже не одной – ведь я, как ни странно вам это может показаться, люблю вас. Вот только почему вам пришло в голову, что я стану драться с ним? Он – не человек чести, он вообще не человек. Он не достоин стать моим соперником. У меня есть более действенный способ избавиться от него.

Кристина почувствовала настоящую тревогу. Ее милый, безобидный Рауль придумал что-то нехорошее – что-то, к чему она не была готова. Она молча вопросительно смотрела на виконта. Тот продолжил:
- Кристина, ваш любовник – убийца. Сюрте прекратило его поиски лишь потому, что его сообщница и укрывательница, мадам Жири, уверила всех в его смерти. Но стоит мне только намекнуть… Мне нужно только послать отряд жандармов на улицу де Мирбель – и проблема Призрака будет решена раз и навсегда. Согласитесь, узнать нашего героя по приметам будет не сложно!

Казалось, невозможно было Кристине стать еще бледнее – однако это произошло. Судорожно вцепившись в ткань своей юбки, она спросила шепотом:
- Вы угрожаете выдать его полиции?

- Я не просто «угрожаю» – я обещаю вам, что непременно сделаю это. Этот человек,  – Рауль язвительно выделил слово, – этот человек – преступник. Нам известно по меньшей мере о двух убийствах, которые он совершил. Его ждет гильотина, и именно туда я его и отправлю.

Кристина заломила руки:
- Боже, Рауль, нет – вы не можете… Вы не понимаете. Он изменился – он уже не тот, что прежде… Он начал новую жизнь. Жестоко преследовать его за ошибки прошлого…

Рауль пристально смотрел на свою возлюбленную – на ее расширенные от ужаса глаза, на нервно сцепленные пальцы… Сможет ли он когда-либо поцеловать Кристину, не ощутив на ее губах вкус чужих губ? Сможет ли в самом деле забыть, что она отдала свое тело его врагу, монстру, животному – что она бесстыдно призналась в любви к этому созданию тьмы? Может быть, нет. Возможно, он ведет себя теперь, как собака на сене. Но он и в самом деле не мог отпустить Кристину… Возможно, это было недостойной слабостью, но он не мог преодолеть себя. Наконец виконт произнес строго:
- Я рад, конечно, что ваш возлюбленный счел возможным пересмотреть свои взгляды на жизнь… Беда только в том, что его, как вы говорите, «ошибки» – это преступления. И преследовать его за них не только не жестоко – это необходимо.

Глаза Кристины были полны слез. В гнетущей тишине она встала с кресла, сделала несколько шагов по направлению к Раулю и опустилась перед ним на колени. Она не поднимала глаз от пола, и голос ее звучал глухо:
- Рауль… Я умоляю вас. Если я когда-либо была дорога вам, если вы сохранили обо мне хотя бы одно теплое воспоминание… пощадите его. Я сделаю для вас все, что угодно.

Рауль глубоко вздохнул. Этого он добивался – на это рассчитывал. Он знал, что она будет просить за своего Эрика – знал, что сможет диктовать условия. Он одержал победу. Он должен бы радоваться – так почему же у него во рту такой гадкий, гадкий привкус? Виконт посмотрел вниз, на склоненную голову Кристины, и сказал:
- Поклянитесь, что никогда больше не увидитесь с ним. Сообщите ему, что с сегодняшнего дня между вами все кончено.

Ее плечи вздрогнули. Она тихо произнесла:
- Он не поверит мне… Будет искать встреч со мной.

- О, я уверен, что вы найдете нужные слова. Ведь вы, в отличие от меня, так хорошо его знаете – так понимаете. Наверняка вам придет в голову какой-нибудь убедительный аргумент. Можете, как уже было однажды, назвать его жалким созданием…

Голова Кристины склонилась еще ниже – голос был едва слышен:
- Это убьет его.

Рауль не смог сдержать горького смешка:
- Меня это не особенно беспокоит… А вам придется рискнуть.

Она промолчала, но виконт почувствовал, как она напряглась:
- Могу я увидеть его в последний раз?..

Рауль чувствовал, как хмель победы ударяет ему в голову:
- Не думаю, что в этом есть необходимость. Напишите письмо.

Кристина подняла глаза и долго, едва ли не минуту, смотрела на виконта снизу вверх. Потом она медленно произнесла:
- Если я сделаю это… Если поклянусь не видеть его – если уговорю оставить меня… Вы пощадите его? Перестанете преследовать? Не станете угрожать его жизни и свободе?

- Да. Нет… Не стану.

- Поклянитесь!

- Клянусь.

- Тогда клянусь и я… Рауль… Виконт. Я благодарю вас.

В комнате повисло глубокое молчание. Нарушало его только взволнованное дыхание Рауля – и тихие рыдания Кристины: она сидела на полу, обхватив руками колени виконта, и плакала так, будто никогда не остановится.

Гадкий привкус во рту никак не проходил.

***
Нет. Нет. Нет. Господи, нет. Нет! Этого не может быть – не должно быть. Он не хочет, чтобы так было.

Руки Эрика дрожали так сильно, что строчки расплывались перед глазами. Но ему и не нужно было перечитывать – каждое слово из ее письма было выжжено в его мозгу каленым железом. Он знал, что там написано – он просто не хотел этому верить. И в то же время знал, что каждое слово – правда.

Письмо пришло утром. Обыкновенная записка – за прошедший месяц он получил дюжину таких: обычно Кристина уточняла место и время их следующей встречи. Он распечатал его с улыбкой. И в следующую секунду почувствовал, как рушится его мир.

«Мой дорогой Эрик, в последние дни для меня стало очевидно, что вы воспринимаете наши отношения слишком серьезно. С моей стороны жестоко будет продолжать вводить вас в заблуждение: я испытываю к вам самые теплые чувства, но не разделяю вашей любви. Увы: мой интерес к вам был продиктован любопытством и желанием познакомиться с новыми, неизведанными ранее ощущениями. Простите, если это признание причинит вам боль. Мое любопытство удовлетворено, и я не вижу смысла продолжать нашу связь. Я глубоко сожалею о том, что вынудила вас стать игрушкой своей прихоти, но настоятельно прошу больше не искать встреч со мной. Прощайте – и будьте счастливы. Кристина Даэ».

Он выпустил письмо из рук и схватился за край стола. Было больно дышать.

Она не могла написать этого – она не могла так думать. Только не она – его нежная, чуткая, чувственная Кристина. Женщина, которая приняла его любовь, не колеблясь. Женщина, которая страстно целовала его лицо без маски.

Однако она написала, и теперь все было понятно. Он наконец получил ответы на вопросы, которые мучили его несколько недель. Любопытство. Желание новых ощущений. Прихоть. Она не могла выразиться яснее: сначала она увлеклась им, как новой игрушкой – романтическим незнакомцем с маскарада. Потом… потом она увидела его лицо и продолжила встречаться с ним, потому что ей хотелось узнать, каково это – отдаваться уроду.

Эрик знал – такое бывает. Красавицы, находящие извращенное удовольствие в объятиях горбунов и карликов. Похотливо целующие лица, подобные его лицу, именно потому, что они – такие. Он знал об этом. Читал об этом.

Почему он думал, что с ним должно быть по-другому?

Потому, что она не могла поступить так – его Кристина…

Глупец! Глупец. Не его Кристина – нет никакой «его» Кристины. Никогда не было – он придумал ее, ослепленный своей страстью. Своей любовью.

Была только светская шлюха, которой захотелось пощекотать себе нервы.

Он верил ей. Боготворил ее. Называл ангелом. Посвящал ей музыку.

Он любил ее. Он любит ее!

Он был для нее игрушкой. Развлечением. Наверно, ей смешно было выслушивать его страстный бред. Смешно было подыгрывать ему – вторить его любовным признаниям. Ей было любопытно. Любопытно…

Это было жестоко. Слишком жестоко.

Даже толпа, которая смеется над уродом в цирковой клетке, не так жестока. Эта толпа по крайней мере честна.

Эрик метался по комнате, как ослепшее от боли животное – он не разбирал дороги, опрокидывал мебель, расшвыривал по полу нотные листы. Он не сознавал, что плачет – что уже некоторое время рыдает в голос.

Животное. Он был для нее, как диковинное животное.

Господи, как же ему жить теперь?

Ему хотелось в темноту – куда-нибудь, где никто и никогда больше его не увидит. Забиться в самый дальний угол, в самую тесную щель. Зарыться под землю.

Исчезнуть. Раствориться. Не чувствовать. Не быть.

Очередной круг по комнате привел его к зеркалу. Он посмотрел на себя – на свое проклятое, несчастное, чудовищное лицо. Лицо, которое Кристина целовала только из извращенного любопытства.

Правильно он него убрали все зеркала – он не может выносить собственного вида. Еще секунда – и его вырвет от отвращения.

С рыданием он схватил подсвечник и со всей силы швырнул им в зеркало. Оно разлетелось тысячами серебряных брызг – осколки попали ему на лицо, вонзились в руки. Ему показалось вдруг, что так уже было однажды – и тогда ему было так же больно. Больно не от порезов – больно там, в середине грудной клетки. Говорят, именно там у людей находится душа.

Там было так больно, что хотелось кричать.

И он закричал.

С того момента, как посыльный принес письмо Кристины, мадам Жири и малютка Мег сидели в гостиной, затаив дыхание. Мег рассказала матери о визите де Шаньи, и обе женщины с тревогой наблюдали за развитием событий. С того момента, как начался этот странный роман между непомнящим себя человеком и отчаянно тоскующей по нему женщиной, мадам Жири ждала чего-то в этом роде – и холодела, представляя себе реакцию Эрика, когда все это закончится. А оно должно было закончиться – это было очевидно и неизбежно.

Ее воображение меркло перед реальностью.

Уже несколько минут они слышали из его спальни грохот падающей мебели и рыдания. Когда раздался звон разбитого стекла и, вслед за тем, крик, больше похожий на звериный вой, мадам Жири не выдержала:
- Я пойду к нему. Бог знает, что он с собой сделает.

Она поднялась по лестнице и тихонько открыла дверь Эрика ¬– к счастью, он не стал запираться.

Он стоял, склонившись над своим туалетным столом и опустив руки в таз с водой. Вокруг него все было засыпано осколками разбитого зеркала. На лице и одежде у него была кровь. На секунду мадам Жири показалось, что она переживает гротескное и страшное дежавю – он снова брошен, и снова опускает в воду перерезанные запястья. Но потом она поняла, что он поранился случайно – что он просто машинально пытается смыть кровь. Она стремительно подошла к нему, взяла за руку:
- Эрик… Боже мой, что ты творишь? Что ты сделал с руками?..

Он молчал. Пока она доставала из его ладоней застрявшие осколки, он смотрел будто сквозь нее. Позволил сделать себе перевязку, отвести к креслу и усадить в него.

На секунду оставив Эрика, мадам Жири обвела взглядом комнату и увидела среди нотных листов на полу записку Кристины. Она была похожа на ее предыдущие письма к Эрику – счастливые, бездумные листки, отмечающие часы радостных свиданий. Мадам Жири знала, что этих записок ровно четырнадцать, и что все их Эрик хранит под подушкой.

Но это письмо было совсем не таким, как прежние. Прочитав его, мадам Жири содрогнулась. Кристина не ошиблась – она нашла именно те слова, равнодушные и жестокие, после которых Эрик никогда, ни за что не приблизится к ней снова.

Никогда не попадется на глаза виконту де Шаньи.

И, значит, будет в безопасности. Если выживет, конечно.

Мадам Жири подняла глаза и решительно обратилась к своему названому сыну:
- Эрик. Тебе нужно на некоторое время уехать из Парижа.

Он смотрел на нее безмолвно и равнодушно – на секунду она усомнилась, что он ее слышит. Потом медленно кивнул – и закрыл глаза.

Это была хоть какая-то иллюзия темноты.