Название: В мире новом...
Автор: Opera
Рейтинг: Подростки не узнают из этого текста ничего нового.
Пейринг: Э/К
Основа: Фильм. Изменены некоторые даты, есть вольности с возрастом героев.
Жанр: Дамский роман.
Саммари: Призрак Оперы мертв. Жизнь Кристины сложилась совсем не так, как она рассчитывала, и в душе ее с каждым днем растет сожаление о сделанном выборе.
Диклеймер: Все персонажи принадлежат законным владельцам, а отнюдь не мне.
Примечание: Данный фанфик был написан мной под пытками:) - исключительно по настойчивым просьбам товарищей, которые просили оставить в живых Кристину и каким-то образом дать счастье бедному Призраку. Как все вы, коллеги, понимаете, это практически невозможно. Соответственно, предлагаемый вашему внимаю труд - вещица совершенно непритязательная, наивная и не ставящая перед собой никаких глобальных задач.
Особые отметки для Марти - и Мыши. В фике есть два момента, которые покажутся вам знакомыми. Я торжественно клянусь, что оба момента были мной задуманы до того, как я прочел соответствующие ваши работы. Но все равно - извините.
Фик закончен, но по советам друзей выкладывается по частям. Сейчас - первые две главы, а там - как скажете.
В МИРЕ НОВОМ...
‘Let your mind start a journey through a strange, new world!’
Charles Hart, ‘The Phantom of the Opera’, 1985
***
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.
Михаил Лермонтов, 1841
***
Париж, 1884
Больно!..
Обращать внимание на физическую боль, стоя на пороге смерти, было глупо. Но он ничего не мог с собой поделать: пусть душа его полностью онемела и оглохла, обычные ощущения, вроде холода и боли, не желали покидать его. Зажав в пальцах осколок зеркального стекла, он почувствовал его холод. Полоснув острым краем запястья – сначала левое, потом, уже окровавленным осколком, правое, – он почувствовал боль. Это не имело значения и уж точно не могло повлиять на его решение, но он поразился упорству собственного тела: продолжать чувствовать, испытывать раздражение из-за мелких неудобств, когда все кончено… Вот это настоящее упрямство. Наверное, любое человеческое тело так ведет себя – не может не сообщить разуму, что его ранили, что ему грозит опасность. Что ему больно. Бедное, бедное тело. Откуда ему знать, что удар нанес его собственный хозяин – разум. Что помощи ждать неоткуда.
Однако у тела есть способы позаботиться о собственной безопасности. Он смотрел на свои рассеченные запястья и видел, что кровь, сперва бодро побежавшая вниз по ладоням и пальцам, стала течь медленнее. Еще чуть-чуть, и она начнет сворачиваться и остановится совсем. Все дело в том, что, за одним весьма существенным исключением, он вполне нормальный человек – а всякое нормальное тело борется за жизнь. Он не мог допустить, чтобы его до отвращения здоровое тело одержало победу над разумом, который жаждал погрузиться во тьму.
Он встал с кровати, на которой устроился было, чтобы методично и сосредоточенно покончить с собой. На красном бархатном покрывале осталось пятно – тоже красное, но гораздо темнее. Через какое-то время пятно высохнет и станет буро-коричневым. Этого он уже не увидит.
Идти оказалось не так легко – видимо, он потерял уже достаточно крови, голова кружилась и в глазах начало темнеть. Но он сделал над собой усилие и все-таки прошел вперед. Взгляд его скользнул по помещению, машинально отмечая урон, который нанесли привычной обстановке непрошенные гости: не застав хозяина дома, они выместили раздражение на мебели. Его бумаги разбросаны и порваны, свечи погасли. Инструмент сломан. Видеть это тоже было больно. Но это не имело большого значения.
Он сделал еще несколько шагов вперед и наконец оказался у кромки воды. Со вздохом облегчения опустился на каменный пол: трудное путешествие кончилось. Ему оставалось только устроиться поудобнее – снова глупость, не все ли равно, в какой позе умирать? – и опустить руки в воду. Кровь из вскрытых вен сразу побежала быстрее. Он видел, как красные струйки растворяются в прозрачной воде, отметил, как поблескивает на левой руке кольцо. Ее кольцо было мало ему – надевалось только на мизинец, но он хотел умереть в нем. Тоже глупо. Но, в конце концов, это было его последнее желание.
Краем глаза он видел, что у оставленных им на полу кровавых следов начали собираться крысы. Еще бы – свежая, вкусная еда. Он улыбнулся: когда он умрет, им предстоит настоящий пир. Ну что же – пусть хоть кто-то порадуется. Хоть кому-то он сделает доброе дело.
Нет. Она тоже радуется – ей он тоже сделал что-то хорошее. И не только потому, что отпустил. Еще и потому, что теперь умирает. Она сказала когда-то – она разговаривала не с ним, но он знал, что именно к нему эти слова обращены: единственное, чего она хочет – это свобода и мир, в котором не будет больше ночи. Не будет ночного мрака. Она могла не любить его, могла бояться и презирать, но он верил: сознание того, что души их связаны между собой каким-то непостижимым образом – не просто его самонадеянная фантазия. Она тоже это чувствовала – потому такими тщетными до поры до времени были ее попытки бежать от него. Он был ее тюрьмой, он был ее тьмой. Когда он умрет, она наконец станет свободна – она сможет выйти на свет. Именно поэтому он умирал. Не только потому, что потерял ее, хотя и этого было бы достаточно – для него. Он умирал, чтобы никогда и ничем больше не смутить ее покоя – ни словом, ни делом, ни душевным движением, ни вздохом, ни звуком. Он умирал для нее.
Тьма, в которой он провел большую часть своей жизни, теперь подступила к нему вплотную. Было ужасно холодно, но теперь уже совсем не больно. Он закрыл глаза: ее лицо всегда стояло перед его мысленным взором, но так, смежив веки, видеть ее было проще. Она смотрела ему в глаза. Взгляд ее светился – как в ту ночь, когда он впервые появился перед ней. Больше она никогда на него так не смотрела. Но теперь, умирая, он мог позволить себе помечтать – мог представить, что ее последний взгляд на него полон нежности. Ее прекрасные глаза улыбались ему, и он тоже улыбнулся.
А потом наступила темнота.
***
Париж, 1885
Кристина Даэ сидела в ложе Гранд Опера, смотрела на сцену – и видела там себя.
Не то чтобы Аделина Патти была для нее недостаточно хороша – хотя в глубине души Кристина знала: не брось она уроки, смело могла бы соперничать с блистательной итальянкой.
И не то чтобы Кристина не способна была глянуть на сцену своего старого театра, не вспомнив, как сама стояла там, как ее приветствовал гром аплодисментов. И это, и все остальное, что значила в ее жизни Гранд Опера, она помнила так хорошо, что дополнительных напоминаний не требовалось. Другое дело, что она все силы прикладывала к тому, чтобы не вспоминать.
Нет, все было гораздо проще: Кристина могла отнести непосредственно к себе сюжет оперы, которую давали этим вечером. La Traviata Верди. Опера о падшей женщине. Опера, которую она когда-то разучивала и которую никогда теперь не споет. История о парижской куртизанке, которая все время окружена толпой – и умирает от одиночества и в одиночестве. Которая тяготится богатым покровителем – и всем жертвует ради иллюзии любви.
Опера была в самом начале – в доме героини, Виолетты Валери, устраивался роскошный прием. Вчера в особняке, который виконт Рауль де Шаньи снимал для Кристины неподалеку от площади Вогезов, был точно такой же. В самом деле, сходство было поразительное – на секунду Кристине показалось, что вместо хористов на сцену высыпали ее так называемые «друзья»: веселый циничный сброд, гулящая молодая поросль парижской аристократии. И их подружки, «дамы полусвета». Женщины с подмоченной репутацией. Женщины, в прошлой жизни которых есть пусть крошечное, но несмываемое темное пятно. Такие, как она. Они никогда уже не смогут подняться в глазах света – немыслимо, к примеру, чтобы на них женились юноши из приличных семей. Что не мешает этим же юношам встречаться с ними, содержать их, снимать им дома, дарить им драгоценности, шелка и меха. И спать с ними.
Кристина оторвала взгляд от сцены и в темноте ложи бросила быстрый взгляд на Рауля. Он сидел, внимательно следя за действием и явно не замечая в событиях оперы никакого сходства со своим повседневным существованием. Как невероятно слепы люди!
Впрочем, не ей обвинять бедного Рауля в слепоте. Не она ли всерьез верила в помолвку с ним, рассчитывала стать его законной супругой? А ведь еще до скандального похищения мысль о том, что виконт женится на певичке, была достаточно фантастичной. Но после того, как она побывала в том подвале, у нее не осталось и вовсе никаких шансов. Надо отдать Раулю должное – он искренне пытался ввести ее в семью де Шаньи. Но Кристина никогда не забудет холодных – таких же голубых, как у Рауля, но холодных как лед, – глаз матери ее «жениха». И ее слов: «Сама я вам верю безусловно, дорогая – я верю, что этот безумец отпустил вас, не покусившись на вашу честь. Но что будут говорить в свете? Представьте, что вы поженитесь и окажется, что вы ждете ребенка. Если это случится достаточно быстро, люди непременно усомнятся, супруг ли ваш является отцом – или какое-то иное лицо, с которым вы могли находиться в связи ранее. А мы не можем допустить, чтобы в законности возможного наследника де Шаньи были хотя бы малейшие сомнения». Родители Рауля яснее ясного дали понять, что не допустят их брака. Они даже намекнули, что у них есть в Бретани дальний родственник, которому в самом крайнем случае, если сын их поведет себя недостойно, могут отойти права наследования.
Конечно, Рауль собирался всем пожертвовать ради нее. Но она этого не хотела. У нее уже был возлюбленный, готовый ради нее на все – и что хорошего из этого получилось? Однако положение у нее было незавидное. Театр, пострадавший от падения люстры и пожара, был временно закрыт, рассчитывать на место в другой труппе ей было трудно. Виной тому была, опять же, ее репутация: вдруг эта странная Даэ и в новый театр притащит своего мрачного покровителя? Она осталась совершенно одна – даже мадам Жири куда-то пропала. Кристине не к кому было обратиться. Ей нужно было всерьез подумать о будущем.
И вот тогда Рауль, краснея, высказал ей свой план. Они любят друг друга – после смерти отца он будет свободен и сможет жениться на ней. А до тех пор – почему бы ему не снять для нее дом и не посещать ее там? Так делают многие его друзья, у которых есть неугодные старшим родственникам возлюбленные…
Сначала Кристина опешила: ее нежный и чистый Рауль, милый друг ее детства вот так просто предложил ей стать его содержанкой. Она было возмутилась, но потом, придя в себя и поразмыслив, поняла: в его идее не было ничего неожиданного. Она вспомнила, кто она – и кто он. Вспомнила, что сама до последнего сопротивлялась его разговорам о помолвке, полагая их планы наивными и несбыточными. Тогда она была права – она ошибалась, когда на короткое время поверила, что их союз возможен.
Вернее, возможен их законный союз. Она, конечно, все еще была поражена тем, что ее розовощекий возлюбленный оказался способен на здоровый цинизм. Но в какой-то мере предложение Рауля успокоило Кристину – вернуло ее с неба на землю. Он не был прекрасным принцем – всего-навсего парижским повесой, страстно влюбленным в свою содержанку. В нее. Она не была романтической героиней великого романа – она была хористкой, сменившей непредсказуемую театральную карьеру на выгодное сожительство с богатым покровителем: как бы не повернулись их отношения, подаренные им бриллианты никуда не денутся. Вдвоем они были обычной парижской парой. Против такого их союза никто не возражал.
Очнувшись от своих мыслей, Кристина снова устремила взгляд на сцену. Она пропустила знаменитый Brindisi – «Тост», во время которого наивный провинциальный юноша Альфред Жермон впервые говорит героине оперы о том, что любит ее. Не беда – Кристине не особенно нравилось это место. Но вот теперь… Еще несколько мерных тактов вальса, на размер которого целиком написана «Травиата», и герой с героиней останутся наедине, и юноша вскружит ей голову страстными речами. Он расскажет разу вершившейся во всем, одинокой женщине, которая живет в позоре и стыдится сама себя, о том, что любовь – это волшебство, новая, неведомая вселенная. Это прекрасная ария – перед ней невозможно устоять. И Виолетта не устоит: она ответит юноше любовью столь же страстной, и ария превратится в дуэт, и жизнь ее будет разрушена. Она уедет с Альфредом, будет открыто любить его – и барон, ее покровитель, ее конечно же оставит, и начнутся долги и сложности, а потом она расстанется с Альфредом, не желая портить ему жизнь, и умрет одна… Такие пары, как Виолетта и барон, – такие как она сама и Рауль, – прочны до тех пор, пока женщина на начнет глупить. Например, мечтать о любви.
Ну что же – Кристине это не грозит. Какой бы прелестный юноша не появился на одном из ее вечеров, сердце ее останется холодным. Ни один мужчина не сможет увлечь ее сладкими разговорами о любви, она никогда не сможет, как Виолетта, полюбить прекрасного незнакомца.
Она вообще никого не сможет полюбить.
Единственный мужчина, которого она любила, мертв.
Тенор на сцене был довольно красив – строен и кудряв. Он пел хорошо. Патти была великолепна – она отвечала ему голосом звенящим и грустным. Di quell’amor ch’e’ palpito, Dell’universo intero, Misterioso, altero. Croce e delizia al cor… «Любовь… В каждом вздохе любящего – вселенная, целый мир, новый и незнакомый… Восторг и страдание сердца…» Как бы ни старался тенор, он не мог заглушить в ушах Кристины другой голос, поющий эти же слова. Голос ее учителя. Она слышала, как сама отвечает ему – не так совершенно, может быть, как Патти, но зато с глубоким чувством. Искренне. Когда-то Кристина пела этот дуэт с мужчиной, который любил ее и которого любила она. Вот только разобралась она в своих чувствах, когда было уже слишком поздно.
Расширенными глазами Кристина смотрела прямо перед собой, но вместо золотой арки просцениума видела темные своды подвала – внизу, под этим самым театром. Видела блестящую гладь подземного озера, множество горящих свечей и высокого черноволосого мужчину в маске – мужчину, который не сводил с нее влюбленного взгляда ярких серых глаз. Она видела, как легкая улыбка скользнула по его губам, чувствовала, как участилось его дыхание и напряглось тело, когда она подошла и прижалась к нему спиной – кудри ее рассыпались по его груди, и ее рука прикоснулась к его щеке. А он сжал ладонями ее затянутую в корсет талию, опустил руку на бедро: ее пеньюар распахнулся, он почти случайно дотронулся до обнаженной кожи поверх кружевного чулка… Его рука была затянута в перчатку, но прикосновение мягкой черной лайки было почему-то даже более волнующим, чем тепло обнаженных пальцев. Хотя откуда ей знать? Он никогда не касался ее бедер обнаженными пальцами. Но он гладил ее шею, целовал руки, он прижимался щекой к ее волосам. И он дал ей поцеловать себя... Все. Больше ничего не было. Всего несколько прикосновений, пара робких объятий, и два поцелуя – почему же в этом было больше страсти, чем в долгих месяцах жизни с Раулем?
Слушая самый прекрасный и печальный любовный дуэт в мире Кристина видела все это – но она видела так же и опустевшее, разоренное подземное убежище, рваные нотные листы, плавающие по поверхности воды, пол, усыпанный обломками сломанного органа. Она видела осколки разбитых зеркал – они были повсюду. И на этих осколках была запекшаяся кровь. Она видела, как крысы подбегали к ним, пытаясь лизать – но оставляли попытки, чтобы не пораниться. Другое дело покрывало на его кровати: крысы устроили там гнездо, их глазки зловеще блеснули зеленым в свете ее факела, но она не побоялась подойти ближе, согнать их – и увидеть бурое пятно засохшей крови, которое мерзкие твари еще не полностью успели изгрызть.
Она не знала, что произошло в подземелье, и боялась узнавать.
Она пришла искать его буквально через неделю после расставания – увидев, что их отношения с Раулем обречены, и поняв, что ошиблась, и уходить ей не следовало. Но она обнаружила лишь пустой, залитый кровью дом.
Она не нашла ни его, ни его тела. Ей дурно было при мысли о том, что могли с ним сделать. Какое-то время она надеялась, что он вернется, но он не давал о себе знать. Даже когда весь Париж смаковал новость о том, что она не станет женой Рауля, а это стало окончательно ясно уже через два месяца после пожара в Опере, – он не появился. После этого сомнений в его смерти у Кристины уже не оставалось. Она не могла даже плакать – казалось, сердце ее вынули из груди и положили на лед. Как рыбу – чтобы не протухла.
Ничто больше не имело для нее особого значения. Наверное, были и другие способы позаботиться о своем будущем. Она могла поискать работу в бульварных театрах. Могла попробовать уехать из Парижа туда, где никто не знал ее печальной истории. Но у нее не было ни сил, ни желания бороться за себя. Она оставила своего учителя, чтобы принадлежать другому. Ну что же – так тому и быть: другому она и будет принадлежать. А в том, что произойдет это ценой бесчестья, есть высокая ирония. И наказание – за то, что не умела слушать свое сердце.
Почти ровно через три месяца после премьеры «Дон Жуана» Кристина спокойно, едва ли не с радостью приняла предложение Рауля, въехала в съемный особняк, легла с ним в постель и начала принимать от него подарки. Она – настоящая шлюха, потому что предала свою любовь. И Рауль лишь назначил за нее цену. Щедрую цену – чем больше предательство, тем выше цена.
На сцене Виолетта, оставшись одна, пыталась бороться с новым чувством – любовью. Она твердила сама себе, что хочет лишь веселья и развлечений, но образ возлюбленного то и дело вторгался в ее мысли – напоминал о «страданиях и восторге». Эхом ее слов был его голос, в каждом зеркале ей виделась его фигура. О, как хорошо Кристина понимала ее! Каждое слово, каждый вздох, каждая спетая на веселых вечеринках нота напоминала ей ее учителя. В каждом зеркале стояла его тень. О, как страстно ей хотелось снова услышать его голос. С каким глупым, неистребимо-счастливым волнением она ждала, что зеркало отодвинется, и он снова будет с ней…
Хватит! Никаких больше воспоминаний – никаких молчаливых слез. Хватит жалеть о том, чего не было и не будет. Она должна проститься с ним – должна найти силы жить дальше, и мечтами делу не поможешь. Ей нужно жить – да, Виолетта всем пожертвовала ради возлюбленного, но это был живой возлюбленный, а не дорогой призрак! Дорогой Призрак…
Зал взорвался аплодисментами. Кристина машинально хлопала, в то время как по щекам ее текли слезы. Она почувствовала на своем плече прикосновение заботливой руки, заглянула во встревоженные голубые глаза. Рауль спросил ласково:
- Что с вами, Кристина, мой друг? Вам нездоровится?
Кристина подняла на него глаза и произнесла со слабой улыбкой:
- Нет-нет, Рауль, все в порядке. Я просто расчувствовалась – сюжет оперы напомнил мне всю силу моей любви.
Отредактировано opera (2005-11-22 13:08:37)
И почему-то вспоминается фильм с участием и по сценарию Мишани Задорнова, когда тот вешаться пытался, при этом думая, как лучше в темноте или при свете? 
