За ласковые слова и внимание все получают пряник - проду.
Мисс - рад, что мысли сходятся, жаль, если где расходятся (это я про перчатку). Надеюсь, что вы меня не насовсем бросили.
Эра - согласен, мой Призрак в принципе страдает отсутствием агрессии. Тихий он у меня псих, не буйный. Про то, почему он так себя пораженчески повел, будет позже.
И спаисбо вам за принятие разбитной Кристины.
Ну вот - новая порция флаффа.

***
Маргерит Жири, юная, только что назначенная прима Гранд Опера, разминалась у станка в балетном классе. Движения ее были отточенными и совершались будто сами собой – голова была свободна. Можно было на досуге подумать о невероятной каше, которую заварила ее мать.

Когда мадам Жири, через сутки после пожара в Опере, разыскала дочь и коротко велела спуститься с ней в подземелье, Мег испугалась, что что-то случилось с Кристиной. Может, она вернулась к этому своему «Ангелу», в которого явно была влюблена по уши, и попала в одну из ловушек, о которых в театре ходило столько слухов? Это было вполне вероятно.

С каким же изумлением, придя в подземелье, Мег увидела истинный предмет заботы мадам Жири! Кристинин ангел, он же Призрак Оперы, лежал на своей дурацкой бархатной кровати без сознания – запястья его были перевязаны обрывком маминой нижней юбки. Он едва дышал, метался в забытьи и постоянно твердил имя Кристины. Его ужасное лицо было открыто – мадам Жири то и дело отирала с его лба пот, – но он вовсе не был страшен.

Его было жалко до слез.

Мать все рассказала о нем – что его зовут Эрик, что он вырос в цирке и много лет просто-напросто прятался в Опере. Она объяснила, что Мег не стоит бояться его – он на самом деле совсем не злой и всегда сам напуган до смерти. Объяснила, что после ухода Кристины он попытался убить себя, но мадам Жири ему помешала. И теперь ей нужно забрать его из подвала – иначе он умрет.

Мег видела по глазам матери, что ей почему-то очень важно спасти этого Эрика.

Мег стояла над еле дышащим человеком и старалась вызывать в памяти нервный девичий страх, который он внушал ей раньше. Старалась думать о бедняге Буке, висящем в петле над сценой. Но Буке ей было совсем не жалко – он был грязным старикашкой, и все хористки уже давно и от всего сердца желали ему свалиться по пьянке с колосников. Ну и что, что Призрак слегка помог ему? Она не могла заставить себя по-настоящему осудить его за это.

Потом Мег подумала о Пьянджи. Пьянджи никогда не делал ей ничего плохого. Он вообще был милый, и задушить его, вместо того чтобы просто связать и заткнуть рот кляпом, было жестоко и как-то совершенно излишне.

Но вот мама была уверена, что Призрак не хотел убивать его. Что он вот именно так и сделал – связал и заткнул рот. Только сердце жирного Пьянджи не выдержало такого испытания – встречи с привидением… В маминой мысли была своя логика. Призрак вышел с Кристиной на сцену во втором акте оперы, должен был быть еще один акт – а между ними антракт. Как, интересно, Призрак собирался пережить этот антракт, если знал, что оставил за кулисами труп? А потом еще вернуться на сцену и снова петь? Ясно же было, что Пьянджи обнаружат и тут же набросятся на Призрака.

Можно было поверить, что он убил тенора случайно.

Мадам Жири очень хотелось верить в это. И, стоя там в этом грустном пустом подвале, слушая прерывистое дыхание бывшего хозяина театра, который теперь находился на грани смерти, Мег решила присоединиться к матери. Отныне она будет думать о Призраке, как… как о неосторожном вознице, чьи лошади понесли, и он случайно переехал людей. Ужасно, конечно. Но без злого умысла.

И, приняв это решение, она спокойно и без лишних слов стала помогать матери.

План был, по крайней мере в представлении Мег, такой: выходить беднягу, а потом деликатно сообщить о его состоянии Кристине. Балерина была уверена, что подружка захочет знать, что случилось с ее ангелом. И, может быть, лишний раз подумает, выходить ли замуж за милого виконта, которого Мег, без всяких, впрочем, на то причин, всегда терпеть не могла.

Но не зря говорят: человек предполагает, а бог располагает. Кристина так и так не вышла замуж за Рауля де Шаньи – его семья не дала. Она сначала исчезла на пару месяцев, а когда появилась, все было уже решено – она стала жить у виконта на содержании.

Наверное, с отчаяния – поверила в смерть Призрака.

Мег, может, и могла бы ее разубедить. Но, во-первых, никто ее не спросил. А во-вторых, Призрак тем временем успел очнуться. И оказалось, что он никакой уже больше не Призрак – ничего о себе не помнит и смотрит на мир широко открытыми наивными глазами. Несмотря на то, что она была всего на несколько лет старше его, он принял мадам Жири за свою мать. На самом деле это было довольно страшно – показывало, каким одиноким он себя чувствовал всю жизнь.

Мама восприняла это, как знак свыше: Господь вернул ее подопечного в состояние детской доверчивости, и у нее появился шанс внушить ему любовь к жизни, дать прожить ее с чистого листа. Как ни странно, мадам Жири это удалось. Окруженный любовью и заботой Призрак – Эрик, как его теперь звали, – превратился из истеричного тирана в нормального, пусть и мучительно застенчивого, человека. И он писал чудесную музыку. Действительно великолепную.

А еще он был умен. Не без сарказма остроумен: когда отвлекался от переживаний по поводу своего лица, он умел чудесно рассмешить Мег. Он рассказывал какие-то невероятные истории – странно, но, растеряв все сведения о собственной личности, память Эрика прилежно сохранила сюжеты опер, историю музыки, литературу, даже страшные цыганские сказки, которые он слышал в цирке. Цирк забыл – а сказки помнил… Он почти всегда ходил без маски – мадам Жири настаивала на этом, чтобы он привыкал сам к себе. Но Мег давно уже перестала обращать внимание на его шрамы. Ужасные, конечно, шрамы. Но с лица воду не пить – и потом, при ближайшем рассмотрении в них не было ничего сверхъестественного. Как будто сильный ожог.

Они ему и сказали, что это ожог.

Когда он был в хорошем настроении, оказывалось, что у него чудесная улыбка и очень красивые глаза.

Вообще говоря, он был очаровательным человеком. Или стал им, забыв все плохое, что было с ним в жизни. Он считал Мег своей сестрой – и она, постепенно, но абсолютно искренне, – тоже стала думать о нем, как о брате. Да что там – полюбила его, как брата. Когда они вместе дурачились и лупили по клавишам в четыре руки, изображая совместный концерт Вагнера и Листа, никому бы в голову не пришло усомниться в их родственной связи. Или узнать в улыбающемся сероглазом человеке со страшным шрамом на лице грозного Призрака Оперы.

Плохо было только одно – вся эта идиллия висела на волоске. Мадам Жири ужасно боялась, что возвращение памяти убьет ее несчастного питомца. И потому постаралась всеми силами отвратить от него Кристину.

Бедная Кристина. Как все у нее неудачно сложилось: виконт раздумал жениться, репутация погублена, и даже возлюбленный, которого она так долго считала умершим и потом нашла, оказался ей недоступен. Балерина часто навещала подругу – жених Мег, барон Кастелло-Барбезак, был другом Рауля, и они вдвоем ездили иногда на пышные вечеринки, которые устраивались в доме Кристины. Сначала барон не хотел брать Мег с собой – говорил, что его невесте не место в доме содержанки. Мег пришлось проявить суровость и объяснить, что невозможно ему при таком взгляде на вещи сохранить и помолвку с ней, и дружбу с Раулем, и что, даже если он от помолвки откажется, она все равно будет видеться с Кристиной. Они выросли вместе, в конце концов! Барон покорно кивнул, поразмыслил и отправился к своей матушке – окончательно согласовать день свадьбы. Она была назначена на май следующего года. Все-таки хорошо, что у барона приятная, разумная мать. Не то, что у Рауля.

Хотя, возможно, важнее было то, что у барона не было строгого отца – он свое наследство уже получил.

Так или иначе, Мег повезло, а Кристине нет, и маленькая танцовщица испытывала к подруге глубокое сочувствие. Тем более, что каждый день видела, как та страдает по своему ангелу. Вчера вон расплакалась, расспрашивая о нем Мег. И ведь остановиться не могла – словно специально себя изводила: все-то ей надо было подробно узнать. Вчера она разрыдалась, когда Мег рассказала, как он сминает испорченные нотные листы в плотные шарики и швыряет в корзину, каждый раз промахиваясь. Прошлый раз слезы вызывало упоминание о том, как он иногда, забывшись, начинает напевать вслух.

Бедная Кристина. Она всерьез переживала. Стала такая бледная, даже похудела немножко. На месте Рауля Мег бы обеспокоилась.

Наверное, мама была права, и Эрику и правда нельзя было видеть Кристину. Но держать их вот так, в разлуке друг с другом, Маргерит казалось очень жестоким – причем по отношению к ним обоим.

Дело в том, что сегодня утром Мег выяснила про Эрика удивительную вещь. Ее невероятный названный брат, который целыми днями сидел дома и никуда носа не высовывал, ухитрился влюбиться. Влюбиться в Кристину Даэ. Он, понимаете ли, увидел ее в окно, когда она приезжала к мадам Жири расспрашивать о его судьбе. И понял, что сердце его навеки принадлежит неизвестной девушке, которой он из-за своих шрамов никогда не посмеет открыться.

Бедный – он не знал, что идет по собственным стопам, что он однажды уже посмел открыться этой самой девушке, несмотря на свое уродство. Не знал, что она отвергла его – не знал, что потом передумала. Ничего не знал. Просто увидел девушку, которую, видимо, самим небом ему любить было предназначено – и полюбил снова.

Признание в его глупой, безнадежной страсти Мег пришлось вытягивать из Эрика слово за слово, будто клещами. Началось все с того, что она обнаружила на полях его нот рисунок – женскую головку, в которой безошибочно угадывалась Кристина. Мег испугалась, что Эрик начал что-то вспоминать, и потому осторожно спросила – кого это он нарисовал?

Он долго отнекивался, мялся и пытался менять тему. А потом, разозленный ее настойчивостью, вдруг выпалил все – рассказал, как он два раза видел девушку, когда она приезжала. На самом деле даже четыре раза: ведь она дважды входила и выходила из дома, и он видел ее по пути туда – и обратно.

Этот подробный подсчет довел Мег до слез. Невозможно, чтобы для человека такие мелочи, такая ерунда были такой ценностью. Она спросила – почему же, если он вот так сразу полюбил ее, он во второй раз не спустился вниз и не попросил маму представить его? В ответ он только мучительно покраснел: на щеках – вернее, на единственной его щеке, – выступили пунцовые пятна. Прежде, чем он отвел в сторону свои чудесные серые глаза, она увидела в них слезы. Слова были не нужны. Он стеснялся себя. Он боялся показаться девушке: ведь с таким лицом она никогда его не полюбит.

И самое ужасное, что он наверняка был прав. Но только не в случае с Кристиной. Потому что она уже любила его, со всеми его шрамами.

Но Кристине нельзя было видеться с ним.

Да уж, заварила мадам Жири кашу!

Выслушав признание брата, Мег первым делом подошла к нему – он, как обычно в минуты растерянности и беспокойства, сидел, уныло склонившись над клавишами рояля. Будто эти клавиши могли ему чем-то помочь. Подошла, взяла его лицо в свои руки и решительно поцеловала в изувеченную щеку. Она сказала: «Ты не помнишь этого, Эрик, но раньше мы с тобой мало виделись – почти и не знали друг друга, совсем не как брат и сестра. Так что ты можешь представить теперь, что я – совершенно незнакомая тебе девушка, и смотрю на тебя будто со стороны. Так вот: я не вижу в твоем лице ничего страшного. Может, и она не увидит? Тебе надо перестать ныть и вместе со мной подумать, как нам с ней познакомиться».

Вспоминая теперь свои слова, разогретая танцем Мег холодела от ужаса, представляя себе реакцию мадам Жири. Мама убьет ее – ведь она рискует нарушить душевный мир, который Эрик с таким трудом обрел.

Но, видя его слезы и слушая скупые, робкие слова о любви к девушке по имени Кристина, Мег почувствовала в глубине души: лишать его шанса снова найти ее – не просто жестоко. Это… неправильно: это все равно как заставлять его жить без какой-то важной части сердца. Он был спокоен, может быть, но несчастен. Кристина была несчастна. А если он все равно не был счастлив в своем неведении и забвении, то чего ради было так ревностно хранить его покой?

Малютка Мег перестала танцевать и стояла перед большим репетиционным зеркалом, тяжело дыша. Она откинула светлые пряди со лба. Ее голубые глаза сузились и, глядя на собственное отражение, она усмехнулась.

У нее был план.

***
Эрик стоял, прислонившись к стене, и судорожно переводил дыхание. Вокруг него кружился хоровод незнакомых лиц – мужских и женских. Все они улыбались. Громко перешучивались, занятые друг другом. Все веселились. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Но он все равно задыхался от страха и возбуждения.

Невозможно было поверить, чтобы он и правда здесь.

Его лицо, как и лица всех вокруг, было скрыто маской. Ничего удивительного – он был на маскараде. На костюмированном балу в доме известной парижской куртизанки, мадмуазель Даэ. Кристины Даэ. Девушки, которую он любит.

Около двух недель назад Маргерит случайно раскрыла тайну, которую Эрик собирался унести с собой в одинокую могилу – узнала о том, что он полюбил девушку, которая дважды приезжала к их матери. Он не хотел рассказывать – Мег буквально силой вырвала у него признание. Он думал, что она станет смеяться над ним – несчастным калекой, который осмелился мечтать об ангеле. Но сестра и не думала смеяться. И жалости тоже не выказала. И не стала говорить ему, что он безумец.

Вместо всего этого она сначала крепко поцеловала его иссеченную шрамами щеку, а потом с самым непринужденным видом сказала, что попытается ему помочь. Что ему не стоит отчаиваться – нужно познакомиться с девушкой его мечты. И что у нее есть план, как лучше всего это сделать.

Эрик не мог понять, на что Мег рассчитывала. На что он мог рассчитывать. Пусть бы он увидел Кристину, получил даже возможность поговорить с ней… Разве от этого шрамы на его лице станут менее заметны? Разве меньше будет отвращение, с которым она взглянет на него, когда он, заикаясь, заговорит с ней? Когда упомянет о своей любви – если осмелится, конечно?

И все же он позволил сестре уговорить себя. В процессе разговора его ждало несколько потрясений. Для начала Мег объяснила ему, смущенно сдвинув брови, что Кристина Даэ – не такой уж чистый ангел, как он представляет себе. Она – содержанка богатого аристократа, виконта Рауля де Шаньи. Сестра хорошо знает ее – когда-то Кристина была, как и Мег, танцовщицей. Но потом ее жизнь изменилась.

После этих слов Маргерит пытливо посмотрела на Эрика, ожидая его реакции.

Странно, но сомнительное светское положение мадмуазель Даэ его совершенно не смутило. Конечно, он был шокирован – ужасно, когда столь юная и прекрасная женщина оказывается в таком положении. Но для него лично ее репутация не имела значения. Ему было лишь больно сознавать, что она принадлежит другому.

Очевидно, Маргерит поняла его чувства по глазам. Эрику даже не потребовалось ничего говорить. Маргерит задумчиво кивнула – и продолжила свой рассказ. Оказалось, что жених сестры, барон Кастелло-Барбезак, дружен с виконтом и они с Мег часто бывают в доме Кристины. И что вскорости у нее будет прием.

Мег считала, что Эрику нужно туда пойти. Эрик разозлился – все-таки она над ним издевалась. Но, не успел он озвучить свои возражения – ему казалось, что пойти на прием для него невозможно по вполне понятным причинам, – Маргерит пояснила, что отправляет его на костюмированный бал. Все без исключения гости будут в масках. Никто не заметит Эрика – никто не сочтет его странным. Они с бароном приведут Эрика с собой. А там все будет уже зависеть от него самого. И Мег надеялась, что он не струсит.

Это во всех отношениях удачный случай, потому что на балу не будет виконта: Кристина сказала Мег, с трудом скрывая раздражение, что Рауль обязательно должен будет на пару недель уехать в поместье – его вызвал отец. Отменить маскарад уже никак не получится – она обязана будет принимать приглашенных гостей одна.

Тем лучше для Эрика.
 
Эрик сразу понял, что это совершенно безумный план. Но каким-то образом Мег отметала все его возражения, и день за днем задуманное предприятие близилось к осуществлению. Маргерит сняла с Эрика мерку и доставила ему из Оперы подходящий костюм. Накануне пожара, рассказала она, в театре ставили оперу из испанской жизни. Спектакль был сорван, оперу вряд ли когда-нибудь будут восстанавливать, и уцелевшие от огня костюмы никому уже не понадобятся. Один из них – строгий, прекрасно скроенный костюм испанского дворянина – идеально подошел Эрику. Словно на него шился.

Оттуда же, из мастерских театра, Маргерит притащила ему маску – красивое домино из черного бархата, которое закрывало на его лице ровно столько, сколько нужно: часть щек, скулы, лоб. В прорези для глаз почти не видно было его больное, покрасневшее веко. В маске он выглядел… интересно. Почти красивым. Романтичным.

Вместе с маской сестра принесла ему черный парик.

Надев на себя все это – белую рубашку, короткую куртку и узкие брюки из коричневого бархата, сапоги, парик и маску, – Эрик едва не раздумал идти. Он выглядел прекрасно, но он был насквозь фальшивым. В нем не было ничего настоящего – сплошной обман. Даже если он вдруг понравится Кристине таким, что он будет делать потом, когда маскарад будет окончен? Эта мысль пугала его – но Мег решительно сказала, что, если заранее думать обо всех сложностях, никогда ничего не начнешь делать, и чтобы он оставил сомнения.

Эрик смертельно боялся пойти. Но еще больше он боялся упустить свой единственный шанс поближе подойти к Кристине, посмотреть ей в глаза. Поговорить с ней. Может быть, даже прикоснуться к ней ненароком, будто случайно. На большее он не рассчитывал – все, что было за пределами пристального взгляда или простого разговора, было лишь фантазиями его взбалмошной сестры. Но и взгляд, и пара слов, и прикосновение к руке – все это было бы уже безмерным счастьем.

И вот Эрик был здесь, в просторном особняке в районе площади Вогезов, прислонялся к стене посреди равнодушной, веселой толпы и старался унять бешено бьющееся сердце. Но руки его тряслись, и дыхание ни за что не хотело становиться ровным и спокойным, потому что он только что увидел ее.

Кристина сидела во главе длинного обеденного стола и, склонив голову набок, с вежливой улыбкой, опустив глаза слушала речь какого-то пожилого зануды справа от себя. В руке у нее был пригубленный бокал с шампанским. На ней, как на хозяйке вечера, не было маски. Одета она была вакханкой. Ее темно-рыжие волосы были причесаны с изысканной небрежностью – тяжелый узел лежал на затылке, по плечам и полуобнаженной груди змеились кудрявые пряди. На ней был венок из виноградных листьев, бальное платье украшала перевязь пятнистого леопардового меха, на оголенных руках блестели тяжелые браслеты. С поправкой на современную моду, она и впрямь выглядела, как вакханка. Но в глазах Эрика она была богиней ¬– Ариадной, брошенной коварным соблазнителем Тезеем на острове Наксос только для того, чтобы веселый, пьяный бог Дионис полюбил ее и с триумфом вознес на Олимп.

Сердце Эрика готово было остановиться – от восхищения ее красотой. От жалости к ее неопределенному положению в свете – ведь она так зависела от прихоти своего покровителя. От нежности – при виде того, как бьется жилка не ее шее, как опускаются, бросая тени на щеку, длинные ресницы. От боли – потому что ее темные глаза были даже посреди шумного вечера невероятно печальны.

Она рассмеялась. Даже в звуке ее голоса было что-то магическое: Эрику показалось, что он всю жизнь ждал этого звука – все мог отдать, чтобы снова и снова слышать ее смех и легкомысленные речи.

Он мог бы простоять здесь, глядя на нее, весь вечер. Ему этого довольно. Он ни за что не решится подойти к ней.

В этот момент пробегавший мимо весельчак к костюме Арлекина громко обратился к Эрику – обратив внимание на его испанский костюм, осведомился:
- Что же вы не пьете шампанского, сеньор Дон Жуан?

С этими словами он сунул Эрику в руку бокал и, случайно оттеснив от стены, невольно вытолкнул вперед, прямо к столу. Несколько человек расступились, и Эрик оказался лицом к лицу с Кристиной.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

И тогда произошло нечто, совершенно для него необъяснимое. Ее большие карие глаза сначала отразили изумление.

Потом испуг.

А потом они засияли от радости.

Терпение - мать всех добродетелей.
Персонажи наши будут еще много врать и пудрить друг другу мозг.

Дамы (и господа?) - я польщен, польщен, до глубины души.
Для желающих узнать, как прлдвигуются дела: мы примерно на середине повествования.
Спасибо вам за симпатию к Мег, и за веру в способность Эрик собрать мозги в кучу и проявить решительность.
И спасибо за очередной раз уловленную мысль, что кристинино положение Эрику, с его любовью к опере, должно было придтись вполне по сердцу. Во-первых, мелодраматично. Во-вторых - могла проскользнуть грязная мужская мыслишка, что при таком раскладе у него больше шансов.
Итак, теперь вы получаете две ЭРОТИЧЕСКИЕ флафф-главы. Смейтесь, смейтесь!

***
Весь вечер Кристина была в ярости. Это так похоже на Рауля: затеять дурацкий маскарад, якобы для того, чтобы ей было веселее, хотя она сто раз говорила ему, что ей теперь хочется покоя – а потом уехать в Нормандию к своим проклятым родителям, заниматься делами поместья. Знает она эти дела – сезон охоты все еще продолжался, и виконт не мог упустить его последние дни. Нет, нехорошо так думать – может, он и правда нужен отцу. Но он нужен и ей – она до смерти устала беседовать со всей этой публикой: жадными, легкомысленными, глупыми людишками, которые приходили лишь для того, чтобы поесть и попить за чужой счет. Она, может быть, и не любит Рауля так, как ей следовало бы – для собственного душевного мира и спокойствия. Но она определенно считала его своим другом – до тех пор, пока он не бросил ее одну принимать гостей в этот ужасный вечер.

Когда он вернется, она все ему выскажет. Это невозможно – если уж он не скрывает их связи, пусть бы и отдувался на маскараде вместе с ней.

В конце концов, он мог бы сказать отцу, что приедет на день позже.

И, в конце концов, он мог бы преодолеть свой суеверный страх перед маскарадами. Не на каждый же костюмированный бал в их жизни будет являться Призрак в маске Красной Смерти!

Но дело было сделано – Рауль уехал, и она осталась одна со своими «дорогими друзьями». И вот теперь, отпивая маленькими глотками совершенно выдохшееся шампанское, она вынуждена выслушивать туманные рассуждения маркиза Дютфуа о положении дел на бирже.

Нашел о чем беседовать с молодой дамой, которую – будем уж откровенны – просто-напросто давно пытается перекупить у виконта…

Она в пол-уха слушала маркиза, стараясь не упускать из вида происходящее в комнате. Вскоре ей придется прервать его – хозяйка обязана уделять гостям более или менее равное внимание.

Она, конечно, обратила внимание на возню напротив себя. Вздрогнула, услышав фразу про Дона Жуана, и тут же мысленно сделала себе замечание: сколько можно обращать внимание на такие мелочи? Она уже второй раз за пять минут подумала об Эрике – это никуда не годится, она же обещала себе, что перестанет. И все же – кто там упомянул Дона Жуана и почему? Кристина подняла голову, ища источник звука.

И обнаружила, что смотрит прямо в глаза Эрика.

Не может быть, чтобы это был он.
 
Господи, как он здесь оказался? Что может означать его появление? Неужели он вспомнил ее – и явился отомстить за предательство?

Или она все-таки сошла наконец с ума, и у нее начались галлюцинации?

Ну и пусть – пусть он накажет ее… или пусть это иллюзия, которую подарило ей утомленное одиночеством сердце… Все равно. Она так рада видеть его!..

Кристина мягко отстранила от себя маркиза. Она пристально вглядывалась в молодого человека напротив себя. Маска скрывала его лицо почти целиком, но она ясно видела четкую линию подбородка и серые глаза, особенно светлые по сравнению с черным бархатом домино. Он был одет в костюм испанского дворянина: короткая куртка, белая рубашка. Это был он – Кристина в любой толпе узнала бы эти плечи, эту шею, этот взгляд. И эту одежду: на Эрике был его сценический костюм из «Триумфа Дон Жуана».

Или все-таки не он? Молодой человек – Эрик, Призрак, Дон Жуан? – вел себя странно. Кристина ожидала что, поняв, что она узнала его, он предпримет какие-то решительные действия: направится к ней, сделает знак следовать за ним, устроит, по своему обыкновению, эффектную сцену. Как на том, памятном маскараде в Опере.

Вместо этого, заметив ее взгляд, он ужасно покраснел – это было видно даже под маской, – опустил взгляд и сделал попытку опять раствориться в толпе.

Она не могла позволить ему снова исчезнуть. Едва сознавая, что делает, Кристина решительно поднялась из-за стола и устремилась к своему призрачному гостю. Ее движение не могло остаться незамеченным – люди расступались, давая ей дорогу, и оглядывались, ища того, к кому она так стремительно направилась. Молодой человек тоже видел, что она делает, и замер на месте, явно мучительно стесняясь.

Кристине в пору было тоже засмущаться, но было поздно – она уже подошла к нему. Ей оставалось только спросить нарочито легкомысленным тоном:
- Кто же вы, таинственный незнакомец? Я не припомню, чтобы вы появлялись здесь раньше.

Молодой человек судорожно вздохнул, бросил на нее быстрый взгляд и, видимо вспомнив слова побегавшего Арлекина, ответил, слегка пожав плечами и разводя руками, словно показывая очевидное:
- Дон Жуан…

Он попытался улыбнуться, и Кристина увидела, что губы его дрожат. Она снова взглянула ему в глаза: они были смятенными, растерянными, и полными изумления, будто он не верил, что и правда разговаривает с ней. Это было странно – она ждала другого… Им нужно было поговорить, но в такой толпе сделать это было невозможно. Она легонько тронула его за плечо:
- Ну что же, Жуан, если вы прибыли к нам из самой Севильи, негоже вашим талантам обольстителя пропадать зря. Пойдемте – найдем место потише, и вы расскажете мне все о своих любовных триумфах. Возможно, ваш рассказ так увлечет меня, что я стану новым вашим трофеем?

На окружающих ее шутливый тон возымел нужное действие: они сразу потеряли интерес к происходящему. Молодой человек, казалось, смутился еще больше, чем раньше – на ее пальцы, все еще лежавшие на его плече, он воззрился почти испуганно. Потом он овладел собой, коротко поклонился и подал Кристине руку. Сопровождаемые добродушным смехом, они вместе вышли из столовой.

Кристина ожидала, что в коридоре он сбросит маску – в фигуральном смысле, конечно, – и заговорит с ней наконец откровенно. Но он продолжал молчать. Недоуменно нахмурившись, Кристина повела его за собой вглубь дома – в свой будуар. Там она могла быть уверена в том, что их никто не побеспокоит. С каждой секундой молчания она все меньше была уверена в том, что загадочный гость – и правда Призрак, ведь он ни словом, ни жестом не показывал, что их что-то связывает. Но, кто бы он ни был, Кристина не могла просто так отпустить человека, настолько похожего на ее возлюбленного. Она твердо намерена была выяснить, кто он – и что привело его к ней в дом.

Будуар Кристины был погружен в полумрак – свет давал только огонь в камине и свечи одного канделябра. Едва переступив порог, девушка обернулась к своему молчаливому спутнику. Все в нем было правильно – рост, линия губ, цвет глаз, даже запах. Все – кроме поведения: он стоял перед ней, словно оцепенев, даже взять за руку не решался. Не зная, что и подумать, в полном смятении Кристина посмотрела в глубину его глаз и спросила:
- Почему вы здесь?

Глупый вопрос – совсем не его надо было задавать. Надо было спросить «Зачем ты пришел?» Или – «Что все это значит?» Или, на худой конец – «Кто вы?» Но молодой человек, казалось, воспринял ее слова как должное. Еще секунду он колебался, потом на мгновение закрыл глаза, словно собираясь с духом, и произнес – отчаянно, будто прыгнул вниз с большой высоты:
- Потому что я люблю вас.

Кристина улыбнулась:
- Вы весьма прямолинейны. Неужели именно так действуют коварные соблазнители из Севильи? Секрет вашего успеха – внезапный натиск?

Молодой человек снова прикрыл глаза и вскинул голову, слегка отвернувшись от Кристины: движение было странное – он будто уклонялся от пощечины. Когда он снова посмотрел на нее, во взгляде его была боль:
- Вы смеетесь надо мной. Это жестоко… Я знаю, это какое-то безумие, на вашем месте я тоже счел бы это смешным. Но это правда. – Он окончательно смешался. – Простите меня. Я слишком дерзок – я забылся. Я должен проводить вас обратно к вашим гостям.

Кристина покачала головой – таинственный гость интриговал ее все больше и больше. Голова ее слегка кружилась, и она не знала, от чего: от выпитого шампанского или от близости этого мужчины, такого застенчивого, отстраненного – и так похожего на ее учителя. Она терялась в догадках. В какую игру он играет? И, если это не он – как возможно такое сходство? Молодой человек говорил так тихо и нервно, что у Кристины не было возможности оценить его голос. Ужасно – она была уверена, что по голосу сможет понять все совершенно точно…

Поняв, что пауза затянулась и мужчина в маске ждет от нее какого-нибудь ответа, Кристина сделала шаг в его сторону:
- Вы ошибаетесь – я вовсе не смеюсь. Естественно, ваши слова смутили меня – не так часто услышишь слова любви от человека, которого видишь впервые. Но ваше признание мне… понравилось, и я вовсе не хочу возвращаться к своим гостям. Расскажите мне… Откуда вы знаете меня? Почему вы думаете, что любите?

Молодой человек посмотрел на нее с изумлением, не в силах, очевидно, поверить, что она до сих пор не прогнала его. В его глазах смешалось столько разных эмоций – страх, смущение, восторг… Но постепенно все эти чувства уступили место не любви даже – обожанию. Серые глаза смотрели на Кристину с мечтательной задумчивостью, словно видели перед собой не только ее, живую, из плоти и крови, но и все тысячу раз передуманные о ней мысли, все несбыточные мечты. Когда он заговорил, голос его больше не дрожал – в нем появилась глубина и вкрадчивые нотки, которые, казалось, стали неожиданностью для него самого:
- Я не думаю, что люблю вас – я это знаю. Одного взгляда на вас было для меня достаточно – я узнал вас, хотя никогда раньше не видел… Мое сердце узнало вас. Оно всю жизнь ждало нашей встречи. Вы – как лицо, которое в юности видишь во сне и запоминаешь на всю жизнь. Вы – как напетая в детстве мелодия, которая вспоминается через много лет целиком, до последней ноты.

Этот голос подействовал на Кристину, словно манок охотника на дикую птицу – как завороженная, она сделала еще несколько шагов вперед. В этот момент ей было все равно – Призрак ли это, затеявший с ней утонченную игру в кошки-мышки, или просто случайный гость, наделенный почти мистическим сходством с ним. Она не могла и не хотела теперь противиться своим чувствам, и чувства эти властно приказали ей подойти к нему, коснуться руки, взглянуть снизу вверх в лицо. Он посмотрел в глубину ее сияющих карих глаз и неожиданно добавил:
- Увидеть вас – будто парить в воздухе и одновременно срываться в пропасть. Любовь к вам пьянит, как вино. Я смотрю на вас – и чувствую, что у меня вырастают крылья. Только вы можете дать мне крылья. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, что люблю вас – я чувствую это в каждом ударе своего сердца.

Кристина глубоко вздохнула. Она слышала уже однажды эти слова – или почти такие же – окруженная мириадом свечей, слушая плеск озерной воды и музыку ночи. Это был тот же голос – те же глаза… Осторожно, робея от собственной дерзости молодой человек поднял руку и коснулся ее волос, пропустил шелковистую прядь сквозь пальцы. Она помнила это прикосновение – разве могла она с чем-то его спутать?

Повинуясь внезапному порыву, Кристина приподнялась на цыпочки и коснулась губами его рта. Он испуганно вздохнул и нервно облизнул губы. Его неосторожное движение само собой превратилось в поцелуй более глубокий.

Кристина сжала его лицо в ладонях. Она видела, что он закрыл глаза – видела длинные черные ресницы и увечное веко в прорези маски. Она чувствовала, как неровно он дышит, и всем сердцем отзывалась на каждое движение его непривычных к ласке губ.

Его губы были теплыми и пахли шампанским. Она помнила их холодными и солеными от слез.

Поцелуй мужчины – как личная печать; по поцелую можно узнать любого. Едва прикоснувшись к губам, Кристина убедилась: это был он – Эрик, ее ангел, ее Призрак.

И едва прервав поцелуй и глянув ему в глаза, поняла – что бы ни привело его сегодня к ней в дом, он все еще не помнит ни ее, ни себя.

***
Происходившее было похоже на сон – на осуществление его самой безумной фантазии. Эрик не знал, что думать и как вести себя. Как надо вести себя, когда к тебе с небес вдруг спускается божество? Что думать, когда наяву начинает происходить то, о чем ты даже во сне боялся мечтать?

То, что глаза Кристины при виде него осветились радостью, было необъяснимо. То, что она заговорила с ним, коснулась его рукой – было невероятно. Но когда она привела его в свой будуар, он вообще перестал что-либо соображать. Признание в любви само собой вырвалось на свободу – произнося каждое из невесть откуда взявшихся в его сознании слов, он каждую секунду боялся услышать ее смех… Но она не только не прогнала его – она подошла к нему и поцеловала.

Это было невероятно. Невозможно. Он бредит. Он спит – наверное, он сейчас проснется. Да, так и должно быть: ему уже снились похожие сны – ему снились эти прикосновения губ к губам, такие нежные и настойчивые, что сердце обливалось кровью и толчок за толчком гнало ее по венам, заставляя все тело вздрагивать от желания. Было жарко, восхитительно хорошо – и ужасно стыдно; хотелось крепко прижать девушку к себе – и одновременно отстраниться, чтобы Кристина не ощутила ненароком, как он возбужден.

Но она не желала отстраняться. Она сжимала его лицо в ладонях, она осыпала поцелуями все, что не было скрыто черным бархатом домино. Он закрыл глаза, и она поцеловала его веки в прорезях маски. Одну руку она запустила внутрь куртки, чтобы погладить его спину, другой теребила его рубашку… ее ладонь коснулась его груди. Ее прекрасные плечи были совсем рядом с его лицом, и он склонился, чтобы поцеловать их, чтобы провести испуганными губами по ее шее, прижаться к нежным завиткам волос за ухом. Прикосновения ее рук, ее поцелуи, ее запах, ее прерывистое дыхание, ее затуманенный взгляд сводили его с ума. Ему казалось, что он еще никогда в жизни не испытывал ничего подобного – каждое движение, каждый вздох, каждая волна жара, пробегавшая по его телу… все было как в первый раз, как будто никто и никогда его так не ласкал.

И вдруг, с холодной отчетливостью, которая была в этот момент совершенно неуместна, Эрик понял – это и было в первый раз. Его прошлое по-прежнему оставалось для него неведомой пустыней, но один фрагмент этого прошлого – не факт, не слово, не воспоминание, но ощущение – встал на место, как кусочек мозаики. Он знал, что ни одна женщина, никогда так не целовала его, не трепетала от страсти в его руках, не прикасалась пальцами к его обнаженной коже. Ни одну женщину, никогда он не сжимал вот так в своих объятиях – не гладил плеч – не зарывался лицом в волосы – не целовал груди. Кажется, он вообще никогда никого не целовал.

Сердце Эрика на секунду сковал ужас. Что же скрывалось в его прошлом? Что за жизнь он прожил, если никогда не был с женщиной?

И на что он рассчитывал, неопытный и перепуганный глупец в нелепом маскарадном костюме? Да уж, нашелся Дон Жуан… Что он собирался делать теперь, когда безнадежно любимая им женщина по какой-то неведомой причине сочла возможным ответить на его страсть?

И как он смел приблизиться к ней, зная, что скрывает его маска? Как мог целовать ее, если она не подозревала, что за ужас прячется под черным домино?

Что на него нашло? Она впервые видела его – бог знает, почему ей пришло в голову играть с ним… Неужели он готов был воспользоваться ее странной слабостью – ее прихотью? Неужели он пал так низко, чтобы обманом добиваться расположения женщины?

Эрик резко прервал поцелуй. Судорожно вздохнув, отстранил от себя девушку. Когда он заговорил, голос едва слушался его:
- Кристина. Я должен… я не должен… Мне нужно сказать вам… Объяснить. Я не могу… Вы не понимаете… Вы даже не знаете моего имени!..

Он знал, что слова его звучат нелепо. Он замолчал. Кристина так же молча смотрела на него.

Он знал, что должен уйти – прямо сейчас, пока нетерпеливое сердце не увлекло его в водоворот событий, над которыми он не будет властен.

И он знал, что, уйдя сейчас, никогда не сможет вернуться. Он никогда не осмелится подойти к ней без маски – в холодном, бесчувственном свете дня. Его единственной надеждой была эта ночь; она была наполнена необъяснимой магией, ее тьма имела над ним – и над Кристиной – странную власть, которой оба не могли сопротивляться. Во тьме легко было сделать вид, что правда такова, какой ей… следует быть. Во тьме легко было отпустить мечты на волю. Ему казалось, что в ночи звучит музыка, которую могут слышать только они с Кристиной.

Но он знал, что все это – лишь сладкий, мучительный самообман. Что она целует его лишь потому, что не знает его истинного лица.

Он не может открыть его. И не должен оставаться, не открываясь. Значит, ему следует теперь уйти.

Но Кристина не дала ему уйти. Она внезапно улыбнулась безмятежно и ласково и, прижав палец к его губам, прошептала:
- Не говорите ничего – ничего не объясняйте. Забудьте обо всем. Сегодня ничто в мире не имеет значения. ¬– Она погладила его по щеке. – Я так долго ждала вас, мой Дон Жуан. Вы не можете оставить меня теперь.
-
Он смотрел на нее, все еще сомневаясь. В ее глазах смешалось странное выражение тоски и глубокая, необъяснимая для него нежность. Она сделала очередной шаг вперед, прижалась к нему всем телом и поцеловала в шею. А потом подняла руки и распустила свои великолепные волосы.

Густая волна темных кудрей – кудрей, которые еженощно преследовали его во сне – упала на ее оголенные плечи.

Он был всего лишь человек – всего лишь мужчина. Он был страстно влюблен в нее. Он не мог больше бороться с собой.

Он и не хотел бороться. Он просто ужасно боялся, но прикосновения ее нежных рук и быстрые, короткие поцелуи, которыми она снова стала осыпать его лицо, заглушили его страх. С глубоким вздохом, почти со стоном он обнял ее и прижался лицом к ее волосам.

Она взяла его за руку и отвела в глубину комнаты, к дверям в спальню.

Здесь освещение было еще скуднее, чем в будуаре, и Эрику стало одновременно спокойнее – и в сто раз страшнее.

Он все не мог поверить в то, что должно было теперь произойти. Это было так невероятно. Так странно. И так правильно.

Может быть, не было в его прошлом ничего таинственного? Может быть, он просто всю жизнь ждал именно эту женщину?

Она помогла ему снять куртку, распахнула на груди рубашку и прижалась губами к обнаженной коже. Остатки разума покинули его – что бы теперь не произошло, он уже не мог остановиться, не мог повернуть назад.

Она стянула с себя платье, избавилась от нижних юбок и чулок, повернулась к нему спиной и сказала, со смущенной улыбкой глянув через плечо:
- Теперь вам придется помочь мне… расшнуруйте корсет.
-
Пока он возился с шелковыми шнурками, руки его дрожали. Закончив, он порывисто прижал ее к себе: между ним и ее телом – телом, к которому он не чаял когда-либо прикоснуться – была лишь тонкая ткань нижней рубашки. Она откинулась назад и положила голову ему на плечо. На секунду ему показалось, что так уже было однажды – когда-то давно, в прошлой жизни, о которой он ничего не помнил. Повинуясь интуиции, он обнял ее рукой за шею и провел кончиками пальцев по ключице. Она поймала его руку и опустила ниже – на полуобнаженную грудь. Взяв его за вторую руку, обвила ее вокруг своей талии, положила на бедро. Едва слышно она прошептала:
- Прикоснитесь ко мне… Доверьтесь мне.

Ему не нужно было повторять дважды.

Кожа ее бедер была такой нежной, что желание его стало почти болезненным. Она обернулась к нему, чтобы заняться застежкой на брюках, и его посетил новый приступ паники. Она улыбнулась и повторила:
- Доверьтесь мне.

Брюки его скоро оказались на полу, как и ее рубашка и панталоны. В какой-то момент он задал себе абсурдный вопрос – когда, интересно, он успел снять сапоги?

Несколько секунд она стояла перед ним нагая, освещенная отблесками единственной свечи. Он мог бы поклясться, что уже видел ее такой – видел эти разметавшиеся кудри, видел глаза, потемневшие от страсти. Она желала его – он с трудом мог поверить в это, но невозможно было отрицать очевидное. Она была неправдоподобно прекрасна – он знал что, проживи он хоть тысячу лет и познай тысячи тысяч женщин, он никогда не увидит никого красивее. Он не осмелится прикоснуться к ней.

Она посмотрела ему в глаза, медленно перевела взгляд на обнаженное тело. Его плоть непроизвольно вздрогнула. Девушка протянула к нему руки и сказала:
- Идите ко мне, мой друг.

Ее красота и ее нежность были слишком большим испытанием для него. Каждый ее поцелуй, каждое прикосновение ладоней к спине и бедрам были сладкой пыткой. Несколько минут они оба делали бесплодные попытки просто ласкать друг друга – но их тела настойчиво требовали большей близости.

Она приняла его с тихим стоном – он даже испугался на мгновение, что сделал ей больно. Но потом она подалась вперед, приглашая его к движению, и он оставил сомнения.

Это было невероятно. Мучительно приятно. И происходило слишком быстро. Он не мог медлить, не умел быть осторожным, не знал, как сдержать себя. Мир его менялся с каждой секундой – он никогда уже не будет прежним: каждое лихорадочное, торопливое движение стирало долгие годы пустоты и голода, тысячи одиноких ночей, когда он лишь представлял себе то, что сейчас испытывал.

Фантазии не шли ни в какое сравнение с реальностью.

Он должен успокоиться. Это не может, не должно закончиться так скоро…

И в этот момент он услышал ее невнятное восклицание, и почувствовал, как она сжалась вокруг него. Инстинкт подсказал ему – это значит, что она довольна им. Это ощущение лишило его остатков самообладания. Теперь он был свободен – он мог последовать за ней.

Опуская голову на подушку рядом с Кристиной, Эрик знал: он последует за ней всюду – к вершинам страсти и в пропасти самого глубокого горя. Куда угодно – лишь бы только быть рядом.

Он знал, что будет любить ее всегда.