Эпиграф:
Отец грустно покачал головой, потом взглянул на дочь, и глаза его заблестели. Тогда он сказал:
- А ты, дитя мое, однажды его услышишь! Когда я буду на небесах, я пошлю его тебе, обещаю!
Г. Леру. "Призрак Оперы".
Пер. Д.Мудролюбовой.
Эрик.
Тяжелые и словно бы густые капли падали в каменную чашу размеренно и гулко, отдаваясь в голове ударами маятника: "Кап! Кап! Тик! Так!"
Мыслей в голове почти не осталось, разве что какие-то обрывки. "...остаюсь вашим покорным слугой... скамеечку, мадам... не так, не так, здесь - мягче звучание... вы никогда не увидите лица..."
Так, наверное, и умирают - сначала уходят боль и страдание. Затем мысли. Скоро, вероятно, его покинут и чувства. От них и так уже остались какие-то жалкие клочки.
Кап! Кап! Тик! Так! Крис! Ти! На!..
И воспоминаний тоже почти не осталось. Все какие-то неясные образы, полустертые и почти забытые лица...
Кап! Кап! Нет! Нет! Еще немного!
Ему вдруг показалось очень важным подумать о Кристине. Словно подобные мысли могли бы зачесться ему где-то там, где вот уже через несколько капель ему предстояло оказаться. Перед ликом Его.
Но в голову лезли только ошметки последних нескольких дней. Как дрожащими руками он заворачивал в коричневую вощеную бумагу дорогие сердцу реликвии, вдыхая еще сохранившийся аромат ее духов - сладковатый, с горчинкой, как бордосский грушевый пирог, надкусив который, обнаруживаешь клюквинку. И рот заполняется сладостью и гречью. Он не сразу понял, что плачет и слизывает слезы, катящиеся по губам.
...как уже слабый настолько, что по дороге трижды терял сознание, он все же выбрался на поверхность, чтобы купить "Эпок", и солнечные лучи осветили газетную страницу с некрологами, а он, как безумный, вдруг сорвал маску и подставил лицо лучам, впитывая эту почти ласку. Губы у Кристины тоже вот так обожгли лоб...
...как немеющими пальцами скатал в трубочку листы с партитурой, а пальцы свела судорога, он дернулся, смахнул локтем со стола скрипку... листы смялись да так и остались, не было сил уже их распрямлять. Да и зачем? Все равно уже никогда никто не услышит этих аккордов. Кристина слышала их, а больше ни для кого он бы и не стал играть...
Кап! Кап!..
Ка!..
Дааэ.
Скрипка смолкла на высокой ноте. Старик уронил руку со смычком и обернулся. У него были обвислые усы цвета спелых колосьев и пронзительные голубые - совсем не старческие! - глаза. Эти глаза смутно напоминали чьи-то другие - такой же разрез, такие же пушистые светлые ресницы... и искорки смеха в уголках.
- А я ждал вас, - сказал старик. Голос был невыразительным, бесцветным, слова падали тяжело, словно их произносил человек, редко раскрывающий рот. А глаза улыбались.
- Вот я, - сказал Эрик.
Они стояли на склоне холма. По одну сторону в сумерках тонули домики небольшого городка. По другую расстилалось бескрайнее пространство воды, серое и беспокойное. Вверх по склону уходила дорога, упирающаяся в чугунную решетку. За решеткой скорее угадывались, чем были видны, кресты.
Ветер с залива рванул с плеч плащ, и Эрик поежился. Он узнал местность - Перрос. Старика он тоже узнал, хотя никогда не встречал его, не видел даже портретов. Кристина как-то сказала, что отец не хотел быть запечатленным на бумаге. "Моя музыка и мои истории, вот что останется, моя крошка, - говорил он, кладя тяжелую крестьянскую руку на теплую макушку дочери. - Да ты, мое сердечко".
- Вы ее не достойны, - сказал Дааэ. Он все еще держал скрипку у плеча. А смычком похлопывал по ноге. Эрик дернул головой. Ветер бросил ему в лицо пригршню соленых брызг.
- Вы чуть не искалечили ей жизнь, - сказал Дааэ. - Она страдала, мое дитя. И причина ее страданий - вы.
- Я виновен не больше вашего, - сказал Эрик. Смычок в руке старого скрипача затрепетал быстрее и ожесточеннее. - Вы внушили ей мысли об Ангеле. Я лишь дал ей его...
- Использовали в своих гнусных целях!
- Не более, чем вы, который взлелеял в ней эти иллюзии.
- Я любил ее.
- Я тоже.
Смычок замер. Ветер ослаб. Ночь опустилась на Перрос. Кладбищенский колокол прозвонил четверть десятого.
- Я не солгал ей, когда говорил об Ангеле, - вдруг сказал Дааэ, и его глаза наполнились светом. - Он, несомненно, коснулся вас, а вы оделили своим гением Кристину.
Он помолчал. Эрик вдруг почувствовал, что ему трудно дышать, а щеки горят, словно ему только что надавали пощечин.
Дааэ продолжил:
- Только вот моей девочке не под силу оказался груз, который вы на нее взвалили.
- Я отпустил ее, - сказал Эрик.
- Она будет счастлива, - кивнул Дааэ. - Мне дано это видеть - она счастлива.
В лунном свете его седые волосы сияли, и лицо приобрело странное выражение покоя.
Эрик же хмуро опустил взгляд. Не все ще умерло в его сердце. Ревность оказалась самым сильным чувством. А он-то думал, что любовь...
- Не совсем, значит, вы ее отпустили, - тихо сказал Дааэ. Он поднял было смычок, но потом протянул его Эрику вместе со скрипкой.
- Сыграйте, - сказал он. - Вы сказали как-то Кристине, что сыграете ей на скрипке ее отца. Обманули, конечно, ну да она вас простила, доброе создание.
Эрик принял инструмент, провел пальцами по струнам, чуть подстроил скрипку и пристроил ее на плече.
- Что сыграть? - спросил он. Дааэ запрокинул голову к звездам.
- Пора, - сказал он. - И вам тоже пора. Играйте. И, может быть, станете достойным ее.
И Эрик коснулся смычком струн. Звуков он не услышал, потому что подул страшной силы ветер, принеся с собой гул воды и запах грушевого пирога, немедленно отозвавшийся горечью на языке и сладостью в горле. Уши заложило. Волна обрушилась на него, бросив наземь. Эрик покатился вниз по склону, выпустив скрипку и отплевываясь от воды, запутался в плаще, и небо, как полотно, которое сминает чья-то рука, посыпало на него звезды: пам! пам! пам! кап! кап!..
Кристина.
- Ну пожалуйста, ну что вам стоит? Ну дышите же! Вот так... еще побрызгать водой? Нет? Да? Посмотрите на меня! Прошу вас! Вот так, хорошо... благодарение Богу.. Попробуйте пожать мне пальцы... что это? Смычок? Выпустите его, вы же его сломаете, так крепко зажали в руке...
Кап! Кап! Кап-кап-кап-кап-капшшш...
Отредактировано Елена (2005-10-13 13:50:22)
-0 
