Про деревья для скрипочек, это немного отдает Страдивари!

*-p

Муки продолжаются! 

Думаю, меня на "Войну и мир" не хватит 

Отредактировано melody (2005-08-06 02:03:03)

Что-то сижу, а внутренний голос подсказывает - проды нет, и не будет! <_<

И я ему о том же...

14.

Дверь бесшумно, плавным движением руки отворилась.
Джеромо Сагерелли мог бы с легкостью возложить сие дело на плечи своих подчиненных.
Но предпочел сделать это самому.
Какое-то странное ощущение того, что подробно рассказать о том, что именно ему нужно – объяснить может только он.
Перед ним стоял незнакомый мужчина.
На долю секунды Джеромо Сагерелли усомнился – туда ли он попал.
Хозяин с недоверием посмотрел на гостя.
- Чем могу быть полезен? – Полным спокойствия и невозмутимости, глубоким голосом спросил он.
Поразительно, похоже, у него не было не только имени. У него не было и лица. Точнее, оно было скрыто маской.
И не смотря на все это вряд ли синьору Сагерелли было в данный момент до этого. Он пришел прекрасно зная, что ему необходимо, а все остальное уже не так и важно.
- Вы… - Вот чертовщина, он даже не мог назвать его по имени, чтобы быть уверенным, что перед ним стоит тот самый, кого он искал. – Вероятно, именно вас я и ищу. Мне нужно поговорить с вами.
Хозяин окинул его взглядом.
- У меня только что закончился урок. Потому, я могу вас принять, синьор. – Все тем же, полным спокойствия голосом, ответил мужчина.
Да. Значит, это был он. Тот, кого он искал.
Хозяин сделал соответствующий жест рукой и пригласил гостя войти.
Удивительно, но внешний вид хозяина абсолютно не отражался на беседе.
Хозяин был не так уж и неприступен, как казалось на первый взгляд.
Он пригласил сесть гостя, а сам сел напротив.
- Не могли бы вы оказать мне услугу?
Тот пожал плечами.
- Все зависит от рода этой услуги. Как я понимаю, она непосредственно касается моего рода деятельности? Если нет… то тогда, вероятно, я не знаю, чем мог бы быть вам полезен, синьор.
Гость какое-то время задумчиво рассматривал свои колени.
- Разрешите представиться, синьор. Джеромо Сагерелли. – Хозяин, как показалось ему, равнодушно кивнул, и в ответ на взаимное представление себя – промолчал. -  Возможно, вы что-нибудь слышали обо мне. Я довольно крупный меценат во Флоренции. И купец. – Добавил он.
Хозяин отрицательно качнул головой.
На этом гость решил перейти от столь немногословного знакомства непосредственно к делу.
- Синьор, я предпочел самому придти к вам… - Откашлявшись, начал он. - Есть слишком многое, о чем могу рассказать только я. Рассказать, чтобы вы поняли.
Хозяин откинулся на спинку кресла.
Интересно, что этот человек мог рассказать?
Но по глазам, по какому-то едва заметному оттенку в них можно было сказать, что этот человек пришел, явно, не говорить о чем-то радостном.
- Моя жена…. Моя дорогая жена… Она покинула нас. – Коротко сообщил он. - Моя жена слишком много значила для меня. Слишком много, настолько, что вряд ли можно передать это словами. Она была для меня всем. Не знаю, понимаете ли вы меня. Но… ее потеря слишком большой удар. Не буду слишком долог в изложении происшедшего. Я хочу, чтобы у моей жены был достойный реквием. Мне сказали, что вы могли бы…
- Правильно ли я понял вас, синьор, я должен написать его?
Джеромо Сагерелли кивнул.
- Вы меня правильно поняли. Я готов заплатить вам сколь угодно, но если результат будет достойным.
Какое-то время хозяин молчал, словно раздумывал – соглашаться ли ему, или нет.
На секунду синьору Сагерелли показалось, что ему придется возобновлять поиски, не смотря на то, что он уже и сам убедил себя, что должно быть, этот человек достойно справиться с этой задачей.
- Я не собираюсь брать с вас больше, чем с любого другого обратившегося ко мне. – Спокойно, наконец,  ответил ему хозяин. – А результат синьор Сагерелли, не  беспокойтесь о нем. Надеюсь, он удовлетворит вашим требованиям. Результат будет, если уж вы обратились ко мне. 
- Если в вашей жизни когда-либо существовал человек, который был для вас целым миром, то вы должны понять мои чувства, когда этот человек тебя покидает… И понять, что именно мне необходимо.

Целый мир.
Отчего бывает так, что некоторые люди становятся для нас целым миром?
Целый мир в одном человеке.
Но нет ничего больней и ужасней того, когда этот мир рушится.
В таком случае у тебя не остается ничего – у тебя не остается мира, а соответственно и жизни.
Остается пустота. 
Ты остаешься один на руинах того мира, той жизни, которую выстроил сам.
Нет ничего страшнее и больней, чем залечивать рванные раны души, пытаться убежать от боли, которая все равно не отпустит тебя.
Он это прекрасно понимал.
Ему ничего не надо было объяснять.
Его мир когда-то точно так же разрушился, его мир точно так же когда-то безжалостно отняли.
Кристина, которая была его всем – ушла.
Написать реквием по человеку, которого он не знал…
Зато он знал боль.
А этого было достаточно.
Каким бы ни был человек – у боли всегда один и тот же лик.
Она так безжалостно смеется с лицо своим жертвам.
Каждая нота, каждый аккорд – слеза истекающего кровью сердца.
Он бы мог создать что угодно. Все. В этом не могло быть и сомнения.
Если этот человек хотел реквием по своему ангелу, он его получит.
Непременно получит.
Это даже не подвергается сомнению.
Да, он знал – каково это, все то, о чем говорил ему синьор Сагерелли, считая, что лишь только он один познал это несчастье.
В его жизни тоже был целый мир, была та, ради которой стоило жить, в сердце которой была заключена его жизнь… И потеря, которую он познал, так, которую он так любил столь безжалостно разрушила все, своим уходом отняв всякое желание жить.
Он знал, каково это – терять. Его прошлое, любовь, надежды – все это было теперь похоронено под обломками его разрушенной жизни.
Но он еще ни разу не сыграл реквием по своему погибшему миру…
Может быть это было шансом?
Верно же говорят, что каждый мастер вкладывает в свое творение душу.
В этом, предназначавшемся для другого человека  будет упокоено и его прошлое.
Все это странным образом растревожило былое, упокоенное и сокрытое в самых глубинах души, то, что нельзя и недолжно было выносить наружу.
Зато, через ноты, положенные на бумагу это обретало жизнь.
И что же плохого, если в этом будет кусочек его жизни, частичка его души?
Все равно – никто же не узнает.
Заказчик получит то, о что ему необходимо.   
Заказ.
Кто вообще придумал это называть заказом?
Он ткет тонкую незримую материю музыки.
Он же  не шьет кокетливым дамочкам шляпки, упаковывая их в большие разноцветные коробки, разнося их по адресатам, чтобы называть плоды своей долгой мучительной работы – заказами.
На доли мгновений, находясь за работой ему начинало казаться, что он снова творит во имя своей Кристины.
И как не странно, все попытки забыть о ней в момент работы не приносили никакого результата.
Забыть о Кристине, о том, что волею судьбы было так нещадно растревожено, забыть о разодранных в клочья надеждах – было невозможно.
Как только он брался за работу – она представала перед ним, как будто была рядом.
Вот здесь. Сейчас.
Но это же не правильно.
Он же делает совсем иную вещь.
Совсем для незнакомого человека, понять которого может лишь на крохотную долю. И то потому, что может понять его боль. Потому что знает – каково это – когда вокруг тебя  на твои плечи летят острые осколки твоего замка.
Но образ Кристины неотступно был рядом с ним, словно преследуя.
А разве могло быть иначе?
Кристина была тем человеком, который в силах был понять его, почувствовать его музыку, чье сердце трепеща, замирало при музыке, кому он смог открыть поразительный, прекрасный, возможно, в чем-то иллюзорный мир музыки. Да и вообще – стоило бы когда-либо что-то творить – не будь ее?
О, она бы получила все.
Она бы была воспета в его самых лучших работах. А главное – она бы была воспета там, в самой глубине его сердца. Навсегда.
Она бы была всем, богиней, ангелом.
Но она отказалась.
Она избрала другой путь.
Но ее образ так и не покинул его.
По-прежнему творить для нее, ради нее, во имя нее…
И пусть даже она никогда не сможет услышать этого, знать об этом, пусть даже это будет создано для других людей…
Его жизнь по-прежнему Кристина.
Чистый светлый нетронутый образ.
А он сможет сделать что-то для других, помня о ней. О той, которая способна лишь одним своим призрачным образом вдохнуть в него жизнь.
Его сердце обливалось болью, а душа билась, словно в предсмертных судорогах.
Каждый исписанный лист, каждая строчка – еще один цветок на могиле их прошлого.
Что-то вздрагивало при этом. Где-то внутри. Там, совсем глубоко. То, что не в силах излечить доктору. То, что могло уже лишь самобытно существовать, о чем мог знать только он и больше никто.

Стефания Сагерелли была достойно похоронена. Ее последний путь был не менее значимым, чем ее жизнь на этой земле. 
Ей  был написан реквием человеком, чьего имени не знал никто.
Но, если назвать это реквием – значит, не назвать никак.
Можно ли дать земное название музыке, так искусно пропитанной болью, которая уводила вдаль от земли, к самым небесам?
Стефанию Сагерелли,  жену одного из богатейших меценатов во Флоренции, знали как   – женщину поразительной доброты и чистой души.
Невозможно было сказать, что ее не знал и не чтил хотя бы один человек во Флоренции.
Не было почти ни одного нуждающегося человека, которому она бы не помогла.
Стефания Сагерелли имела своих троих детей, и с трепетом относилась к чужим.
Нуждающиеся и бедные всегда могли рассчитывать на долю сострадания и помощи Стефании, быть уверенными, что один несколько раз в неделю эта женщина обязательно накормит нищих и голодных.
Для Джеромо Сагерелли она и правда была ангелом. Прекрасным, добрым,  с открытым сердцем.
Только… как говорят, господу на небесах тоже нужны благочестивые люди. Именно их он в первую очередь и забирает.
Говорят, мастер, написавший реквием для Стефании Сагерелли ее не знал.
Но чудесным образом смог сделать так, что тот в полной мере, целиком и полностью отразил всю ту боль, которая родилась при смерти этой женщины.
Половина города, рыдавшая над телом Стефании Сагерелли словно услышали ангельскую песнь, тоненькими незримыми нитями вплетающуюся в души сострадающих, и оплакивающих Стефанию.
Ничего подобного быть не могло. А если бы и было – то не наяву.
Но это была явь.
Каким образом этот человек смог это сделать – неизвестно.
Либо сам Господь диктовал ему ноты, либо он сам был всемогущ в своем деле.
Джеромо Сагерелли, оценив результат, ни на секунду не пожалел о том, что обратился именно к этому человеку.
Он был готов сделать для мастера, который написал реквием его жене все что угодно.
Наверное, если бы тот попросил потушить солнце, тот сделал бы и это.
Он был готов одарить его золотом, одарить его просторным домом,  обмен на обычный домишко, в котором тот жил.
Но тот взял не больше не меньше, чем этого требовала выполненная работа.
На уговоры и любого рода предложения -  он ответил решительным отказом.
Джеромо Сагерелли был готов пойти на поклон к самому королю, он предлагал повысить мастера в чине, видя, что тот обычный простой человек.
Но и от этого тот отказался, великодушно поблагодарив своего заказчика, сказав, что оплату за работу он уже получил, и ему ничего не надо.
Зато, после этого маэстро, будучи в обычных учителях музыки, обучая своих учеников, стал более чем известным для горожан.
Не смотря ни на что.
Не смотря на то, что для окружающих у него не было ни имени, ни лица.   
Наверное, в любой другой ситуации это и могло бы нанести определенный отпечаток.
Говорили, что он творит музыку бога, и что вряд ли обычному человеку такое под силу, надо быть с господней отметиной, чтобы владеть таким мастерством.
Кто он был на самом деле – не знал никто. И правильно.  Простым людям не дано видеть лица избранных, они все равно не увидят в нем того, что видит в нем сам господь.
К чему вступать в спор со всевышним. Кто бы этот человек ни был – он им и останется.
Италия знала много великих…
А этот, пусть и не был рожден здесь, но земля эта стала домом и для него.
Разве может быть большее благословение, чем это?
А мастера на удивление всему стали узнавать, и почтенно здороваться, стоило ему лишь только появиться ранним утром на балконе, ожидая прихода своего лучшего ученика Джованни Кавальканти.
А мастер на удивление был не многословен, но учтив.
По-началу люди, конечно же, перешептывались, пытаясь понять, что же такого скрывает этот человек, но потом, рыдая от звуков, сопроводивших Стефанию Сагерелли в иной мир, обо всем этом почти забыли.
Говорили, что от этой музыки мог заплакать в боле сожаления даже тот, кто не знал этой женщины… Настолько велика была боль.
Хоть личность самого maestro и оставалась для всех загадкой, хоть и говорили, что он живет, почти не выходя на улицу, отказываясь посещать великосветские приемы, и похоже, совершенно один, у которого не было даже жены, большинство горожан  начали его уважать.
У него появилось больше учеников.
Он по-прежнему давал уроки, с  удовольствием беря учеников. Вот только, по непонятным причинам,  отказывался учить девочек.
Кроме того, Джеромо Сагерелли заявил, что если их неподражаемому maestro  понадобится любая помощь, которую он сможет оказать в его начинаниях, он незамедлительно сделает все от него возможное.
Наверное, все это было самое большее, чего можно было желать, и к чему стремиться.
Вот только… у всей этой картины  не хватало одного, совсем маленького и незначительного штриха.

Отредактировано smallangel (2005-08-10 12:46:39)

А ты думаешь, благодаря Франческе или Лауре, или рабыне Изауре    он будет счастлив?  <_<

Отредактировано melody (2005-08-10 01:09:12)