1.

…Дать мне крылья можешь только ты!
Навеки смолкла песня темноты…

Странно.
Заставлять себя жить, когда кажется, что все кончено, и жить на удивление не хочется.
Зачем это делать?
Наверное, так заложено в человеке природой – инстинкт  выживания берет верх над всеми неудачами, страхами и болью, и тогда уже действует независимо от самого человека, выталкивая его из брода страстей на поверхность земли.
Каждый должен отжить свой век ровно столько, сколько ему отмерено.
Ясно одно – нечто высшее, нечто, что незримо глазу, неощутимо телом ему не позволит так просто покинуть этот мир.
Шаг. А потом еще один.
Неужели эта дорога, которую он сам себе волен выбрать может стать тропой в новую жизнь?
Возможно ли это?
Наверное, возможно.
Если  отнимается самый сильный стимул к жизни – любовь, то вероятно, дается какой-то другой, взамен.
Когда тебе с рождения не дано природной гармонии, сливающей воедино тебя с миром окружающим, тогда ты вынужден постичь ее сам, раскрыв ее в чем-то другом, осваивая годами по маленькой крупинке секреты мироздания, проживая их, изучая, впитывая, осмысливая, живя этим…
Если Творец обошел человека своей благосклонностью, значит, человек наперекор богу  сам может стать творцом…
Уподобиться Господу, став создателем душ человеческих, держателем гармонии мира -  невозможно.
Зато, можно стать зодчим, скульптором, композитором, художником, и работать с материями, подобно человеку, сотворенными самим богом для своего дитя.
Можно стать создателем чего-то высшего, прекрасного и непостижимого – только своего.
Но, даже не смотря  на жестокие лишения в человеческой любви и заботе,  Господь оказался благосклонен к нему, дав  стремление, возможности и дарования, чтобы стать творцом и гением…
Неземная плата за земные блага.
Лишенный самого простого, что дано обычным людям, он был одарен всеобъемлющим утонченным умом, наделенным пытливостью и стремлением к познанию всего нового, непознанного, прокладывая себе путь во всех интересующих его областях знания.
Наверное, он бы мог найти себя в живописи, архитектуре, строительстве, но обладающий божественным голосом,  он знал, что ничто не приносило ему большего упоения, как музыка.
Она была тем, откуда брала начало его душа.
Музыка была его искусством, жизнью, воздухом, светом.
Он умел чувствовать ее с поразительной точностью и проницательностью.
«Формирование невидимого» - та точная формулировка,  чем она была на самом деле.
Частичкой рая.
Незримым лучом, способным осветить потаенные уголки человеческих сердец.
Творение, которое нельзя потрогать руками, в отличие от скульптуры, творение, которым нельзя радовать глаз, в отличие от картины. 
Но творение, которое можно чувствовать сердцем, улавливая лишь слухом, лишь душой…
Музыка была той благодатью, которая могла  проникать в души, завладевая ими, подобно любви, подобно страсти.
Если и можно укрыться от боли, потери, недоброго мира, в котором познал разочарование и отвержение, так только покинув это место навсегда, продолжая искать пути к исцелению…
До тех пор, пока он будет здесь, все, абсолютно все будет напоминать ему о прошлом, ни на секунду не позволяя забыть ту боль, которая тяжелым камнем легла на его душу.
Ни одна медицина еще не нашла способа, и не изобрела лекарства, чтобы залечить раны в сравнительно короткий срок.
Глубокие кровоточащие раны заживают мучительно и долго, а потом оставляют напоминания о пережитом – шрамы, как залог вечной памяти об испытанном.
Он не забудет того, что он пережил…
Он и так никогда не забудет этого, чтобы ни произошло.
Жестокая ирония, адская шутка судьбы, продуманная с кропотливой точностью и так оставит в его душе свой след.
Так зачем же мучить свое израненное сердце еще больше, оставаясь здесь, в этом городе, рядом с людьми, которые будут волей или неволей напоминать ему обо всем, и всякий раз, каждую секунду, минуту, день всем этим медленно и верно приближать его к смертному часу, отнимая силы просто дышать?
Нет.
Зачем?
Так просто допустить этого финала?
Не сыграв последних нот пролога своей симфонии?
Сгореть вслед за поглощенными голодным огнем нотами собственной оперы?
Отдаться в руки слабости?
Несмотря на опустошенную терзаниями душу осталось, наверное, еще что-то, что не познано им, остались еще области, которые сокрыты пока от него, страницы, которые он еще не прочел, остались странны и уголки природы, которые ему до этого момента не довелось открыть для себя, которые бы он хотел посетить, осталась еще не сыгранная им музыка…
И неважно, что там будет.
Главное, он больше не будет стоять на месте, ожидая чего-то.
Того, с чем, наверное, уже покончено. 
Главное, что он сделал свой выбор сейчас – сделать шаг в неизвестность, ступив на новую дорогу своей жизни.
Но если он будет жить, то это уже будет немалый поступок по пути к преодолению умерщвления его души, которое он так явно ощутил в этот вечер. Когда она, та единственная, для которой была создана его музыка, отвергла его.
Ни секунды наедине с прошлым.
Ни секунды здесь, в этом здании, где все связано с его любовью, с его потерей.
Если бы он когда-нибудь и хотел покинуть свой Дом, свои владения, свою Оперу, Париж – то непременно уехав отсюда как можно дальше, туда, где все дышало тем воздухом, который сам по себе рождал искусство и великие умы. Выбор был непрост.
Карта, мысленно открывшаяся перед ним, дала ему понять, что в этом мире множество мест, которые еще не познаны им… 
Наверное, куда правильнее и разумнее будет потратить остаток жизни, отпущенный ему на этой земле на это, нежели погибать от боли и ран в подземельях своей Оперы, захлебываясь горечью, оплакивая упорхнувшее счастье, подобно птице, родившейся на воле, вырвавшейся из силков.
Было бессмысленно оставаться здесь, в Опере, когда было и так понятно, что с ее Призраком было покончено.
По крайней мере, для всех, кто когда-либо имел отношение к этой истории.
Он окинул взглядом утопающую в полумраке ночи Оперу.
Долгое время она была его защитником, хранителем, домом и храмом.
В эту ночь ей пришлось пережить не меньше горя, чем ее бывшему Хозяину.
Уже бывшему Хозяину, ибо у этого здания, у этой Оперы  больше не было ее тайного ангела, покровителя, пугающей загадочной истории воплоти живого человека…
Он еще раз окинул взглядом свой былой дом, на столько лет ставший для него пристанищем.
Вряд ли он когда-нибудь вернется сюда.
Прощай.
Но если вернется – он благодарен этим стенам.
Но рано или поздно наступил бы момент, когда пришлось бы вырваться из них.
Пора положить конец холодной сырой темноте, пора положить конец страху, скрываясь в самых глубоких подземельях от самого себя.
Опере больше не нужен Призрак, Парижу больше не нужна эта сказка, а сказке больше не нужен он.
Значит, кроме этого театра, этого города есть на этом свете места, куда он мог бы и хотел уехать, если угодно – скрыться.
Там, где не будет Призрачности и иллюзорности. 
Если нет Призрака, значит – остался человек.
Должны же быть места, где человек с его познаниями и способностями мог найти себе применение, жить, и верить в жизнь, творя, создавая, где это будут принимать, вкушая все созданное им?
Если на поиски понадобится положить свою жизнь, то он готов был это сделать.
Поиск в конце пути вознаграждается обретением искомого.
Покинуть все, что связывает его с прошлым – вот цена шага  к избавлению от всего, что так долго довлело над ним, получив шанс ступить на новую землю, где возможно есть надежда отыскать смысл, отыскать новый путь. 
Почему-то, место, куда само собой потянуло его сердце, было определено мгновенно и без колебаний.
Там где красота и правило и правит искусство.
Значит, туда.
Туда… на родину да Винчи, Вивальди, Микеланджело, Данте, Боккаччо и Макиавелли…

Отредактировано melody (2005-07-22 21:30:57)

Хм. Как интересно. А почему у всех возникла такая схожая ассоциация? Хотелось бы узнать... Это интересно. Даже не знаю, что и думать.

Лично я, имея лишь задумку. долгое время никуда не могла его "отправить", так сказать. Мысль возникла спонтанно...

Я пишу, к сожалению, не очень быстро. Потому, не могу сказать точно.

Спасибо за ваши отзывы.
Конечно же жду еще Мне интересно. Понимаю, что пока одной главы очень мало.

2.

Два месяца спустя. Италия.

Было бы глупо – полагать, что за два месяца нахождения вдалеке от Парижа, от Оперы он бы смог забыть все, что произошло ранее, все то время, на протяжении которого он дышал лишь одним, своей любовью, и… Кристиной.
Такое очень сложно вот так просто взять и вычеркнуть из памяти.
Память человеческая на редкость жестоко устроена.
Как ни удивительно, радость, с появлением более сильного по ощущениям восторга может забыться, а вот боль – никогда.
Она, как осадок, опадающий на глубину души, проникающий в самое нутро, врастая в него корнями навечно.
И эту память, и тоску не могли заглушить даже живописные пейзажи, открывающиеся его взору в новой непознанной стране.
Да, это не Париж.
И не смотря на всю красоту, его неотступно преследовали мысли об Опере, которая была ему домом.
Он помнил об этом вопреки открывающейся  перед ним, прекрасной богатой красками природе, небу, чей голубой оттенок казался еще глубже и насыщеннее на фоне этой зелени, премудрые улочки, причудливые дома, чьи черепичные крыши выстраивались в витиеватые лабиринты, воздуху, которым можно было дышать бесконечно.
Он всякий раз возвращался мысленно в свое  жилище, чьи сырые промозглые подвалы так долго приходились ему единственным родным домом, в котором он был Властелин, в котором был изучен им каждый камешек, каждый угол, каждая дверь и стена.
Здесь все было иначе.
Жизнь наверху отличалась от жизни под землей.
И за последнее время он буквально заставлял себя привыкать к этому.
Наблюдать открытое взору небо денно и нощно было непривычно, еще более непривычно было постоянно находиться под ним.
Жить, зная, что ты не сможешь в любой удобный для тебя момент скрыться за потаенной дверью, спустившись в свое привычное логово, укрывшись от назойливых недоброжелательных глаз…
Может в этом и была его ошибка – пытаясь скрыться, избегая этих пытливых взглядов, которые с детства пугали его, он не получил ничего кроме страха, ощущения угрозы, исходящей от окружающих?
Может быть, ему необходимо было хоть раз пересилить себя?
Заставить себя подняться на поверхность, и почувствовать себя сильным и могущественным уже здесь, а не в глубине подвалов?
Пока что, за два месяца пребывания в Италии он не нашел ничего, к чему бы он мог стремиться, покидая Париж.
Хотя, если, конечно он стремился это найти.
Дорога сюда утомила его, и первые несколько дней его не интересовало почти ничего.
Усталость, приобретенная во время дороги, отняла у него всякие силы.
Даже силы думать о случившемся, и это было единственное положительное, что он мог отметить на тот момент.
Постепенно силы возвращались к нему.
Появилось желание все-таки начать свои поиски.
И как знать, может быть, он найдет что-то, что вернет его к жизни, что позволит ему больше не чувствовать себя жалким никчемным и бессильным?
Первое место, куда его само собой потянуло сердце после того, как он прибыл в Италию  – был Милан.
Только, наверное, в тот момент его истерзанная страданиями душа была не в силах видеть здание оперы La Scala, так напоминающую ему об Парижской Опере…
Хотя, внешне театр выглядел настолько простым, что сравнивать с фасадом Оперы он просто не мог.
Не было не внешнего блеска, ни изящных арок, ни пилонов, ни восхитительных скульптур.
Но, не смотря на всю внешнюю приземленность и невыразительность, это здание хранило в себе истоки музыки.
Наверное, было наивно – полагать, что все будет очень просто.
На чей пост он мог рассчитывать в Итальянской Опере?
Вряд ли это здание обладало несколькими этажами под землей, чтобы немо хранить мистификацию, подобно тому, как когда-то было в его жизни, вряд ли незваному гостю, назвавшемуся бы гением и великим творцом музыки были рады и открыли бы все двери, вряд ли он нашел бы успокоение, переступив порог здания, которое так бы напоминало ему о театре… на чьих подмостках нет Кристины Даэ.
Он почувствовал, как у него защемило сердце и на секунду замерло, словно прекратило свою жизнь.
Наверное, на тот момент площадь Пьяцца Дуомо оказалась для него чересчур людной, взгляды, обращенные к его скромной фигуре, как ему казалось, не покидали его.
Это вызывало в нем бурю ярости.
Потому, единственным желанием для него в тот момент было скрыться как можно дальше от людских глаз, от шума, и как не странно – от театра…
Может быть, он ошибся – и театр, музыка больше не его ангелы-хранители, больше не его стимулы к жизни?
Может быть, слишком мало прошло времени, чтобы вот так просто вернуться туда, где бы все напоминало ему о прошлом его жизни?
Может быть, все это было тщетно – старания, усилия?
Может быть, нет его… счастья, которое отмерено именно ему, и именно на этой земле?
Он не знал ответа на эти вопросы.
Но он прекрасно знал, что сейчас, здесь он вряд ли найдет то, что ищет.
Потому, покинув Милан, он направился в Геную, откуда переехал во Флоренцию.
Его жизнь в течение последующих нескольких недель заключалась в каком-то жалком подобии кочевничества.
Он не мог надолго задерживаться ни в одном городе.
Что именно руководило им?
Желание ли как можно больше посмотреть, найти ли что-то, или просто в столь простой пестрой смене мест забыться, не думая ни о чем.
Он бы мог объехать всю Италию, побывать в каждом маленьком городке, ровно до тех пор, пока его средства позволяли ему вольно жить.
А что потом?
Потом все равно бы пришлось что-то менять.
Да, он по-прежнему был одержим музыкой, он по-прежнему искал ее, но, наверное, сейчас ему было достаточно того, что здесь он чувствовал ее в воздухе.
Может быть, стоит купить где-нибудь в глубинке небольшой домик, благо его средства пока что располагали к этому, и начать снова творить, ведя уединенный образ жизни?
Но творить что?
Музыку?
Для кого?
Тогда, может быть, стоило бы покинуть эту страну, поехать куда-нибудь в другое место, попробовать себя в других областях, возможно, есть и другие места, где он может обрести гармонию?
В конце концов, при  острой необходимости можно было найти другие области искусства, в которых бы он мог показать себя мастером…
А может быть, стоит забыть обо всем, и бросить все свои силы на построение чего-то нового и непознанного?
Ему несколько раз выдалось встретить на своем пути пару виноделов. Похоже, у них не плохо продвигались дела.
Выращивание винограда – тоже искусство.
Может быть ему…
Хотя нет.
Подобные привольные мысли, закрадываясь к нему в голову, сразу же отсекались, вызывая обрушивающийся страшный гнев на самого себя.
Проявление слабости.
Слабость.
Эти мысли являли собою слабость, которая все же выползала наружу, так жестоко придавленная маской всемогущества и непобедимости.
Зачем искать себя в чем-то, когда он прекрасно знает то, в чем он бог и в чем ему нет равных.
Можно ли заменить настоящее лживым суррогатом, можно ли будет обмануть свое сердце?
Нет.
Значит, он все еще не нашел того, что намерен был найти.
Хотя, вряд ли, что в такой великолепной стране, где буквально каждый третий цветок расцветал музыкой и, раскрывая свой бутон, просыпал наземь ноты, человек, прекрасно владеющий арифметикой мелодий, не сможет найти себе применения.
Это было и странно.
Его опыт показывал, что нет.
Даже сейчас он не мог перебороть в себе ту привычку – выходить на улицу, когда стемнеет.
Хотя, в гостиницах, в которых ему приходилось останавливаться, таинственного господина вполне нормально принимали, разве что излишек недоуменных взглядов его пугал, а вместе с тем начинал приводить в состояние ярости.
Он то и дело боролся с желанием схватить того или иного за шкирку, в гневе встряхнуть, доказав, что он не чудовище, не животное, - просто человек.
Но он держался.
Пока не происходило самого страшного и ужасного – пока в него не тыкали пальцем, начиная перешептываться, пока на него не сыпались тонущие в ненависти и страхе проклятия, пока люди не бежали прочь…
Но даже это не помешает ему остановиться.
Если он не найдет самого главного здесь, значит будет искать в другом месте.
Должно же найтись хоть одно место, где под маской разглядят его ум, талант и, в конце концов, человека, а не пугающую сокрытую от глаз тайну.
Он будет искать…
В музыкальной Академии  в Сиене он ничего не нашел, кроме удивленных взглядов, и понял, что видимо, и здесь нет места для него.
- Э… Так кто вы говорите? – Спросил мужчина средних лет, стоящий напротив него.
Он с недоверием рассматривал незнакомца, стоящего в нескольких шагах от него.
Мужчина был явно не из этих краев.
Да и явственный акцент это выдавал.
Но странное, заставляющее лезть в голову какие-то на удивление дурные мысли было вовсе даже не это…
- Значит, вы говорите, что хорошо разбираетесь в музыке? – Собеседник огляделся. – Что ж, охотно верю. – Прищурился он. – Вот только…  не думаю, что в данный момент нам нужны преподаватели.
Неужели он думал, что будет просто?
Что так просто влиться в образ жизни тех, на кого он так непохож?
Он мог уехать из Парижа, покинуть его, остановиться в какой угодно стране, но это ничего не изменит.
Люди на всем земном шаре, увы, устроены одинаково.
Очень сложно казаться тем, которым ты не являешься.
И если люди не видят в тебе им подобного, они всякий раз, видя тебя рядом, будут кидать косые взгляды в ту сторону, в которую идешь ты…
Поверить, что в изобилии памятников истории, творений столь выдающихся архитекторов, художников, среди прекрасных зданий, соборов, площадей, на родине великолепных композиторов  невозможно найти приют одному творцу искусства было просто невозможно…

Уф... нравиццца - это меня успокаивает!    А-то , знали бы вы, как мне стрёмненько это выкладывать. Все ж-таки. моё первое... и вообще, я боюсь претендовать на высокоинтеллектуальное и логически выстроееное произведение. Хоть что-то бы получить в результате. похожее на норм. изложение истории. 

Мммм... Не думаю. Хотя, смотря что, ой, то есть кого вы под сим подразумеваете.  *-p

Ну так вы ж ее потом "ликвидируете", заставив включить в ней режим самоуничтожения. Как было у некоторых    Знаем. А вообще, не могу вам ничего точного сказать, история вообще должна принять достаточно нестандартный оборот событий сама по себе. Если хватит сил - поглядите потом сами.  Хм, и ПО здесь будет, думаю, для вас в не очень обычной роли. Но могу сказать одно - Ш.З. он ни с кем петь не будет  *-p

Вы, наверное, правы. Но знаете ли, в данной ситуации с этим женский объектом так просто оступиться, грань настолько тонка Потом непонятно что получается... Увы и ах.

А у меня все никак у людей, кстати Меня "понесло" не в ту степь, похоже.
Странный я человек - пока что  у меня полностью готов эпилог Вот вам и писатель. Тут не знаю сколько будет глав. чтобы все это выдать, зато эпилог у меня написанный. Жуть какая    И посему могу вам сказать, уж не знаю, хеппи ли это будет Fin или же нет. Наверное. кому как... Но могу сказать одно - обсасывание сладких карамелек у алтаря с чередой выстроившихся в очередь за спиной детишек НЭ будет. 

Отредактировано melody (2005-07-24 12:26:23)

Ну не знаю, короче говоря, если я доживу до логического финала сего действа, которое же и сама затеяла - сами все посмотрите, а там уж вам будет решать - что, как и у кого 

На все сто я вам отсекла исход о том, как сияющий наш Призрак стоит в обнимочку перед алтарем с Кристин или какой другой дамой, и строит планы о том - как бы ему назвать его пятого по счету сына, а потом внука, а потом правнука!    (опять шутю шутки)
Ладно. Будет завтра время, дам вам 3 главу на суд. Или ЩАссс? %#-)

Только не забывайте, я конечно же, ожидаю ваших мнений по разным аспектам - содержанию, теку и прочим мыслям... Просьба, уж кому особо не лень, вы давайте знать, чего там у вас это все вызывает Мне так легче будет объективную картину своего "фулиганства" составить

Спасибо.

Отредактировано melody (2005-07-24 23:01:15)

3.

- Противный мальчишка! – Девочка лет семнадцати выбежала из-за угла, в руках у нее было полотенце, которым она, явно обладая природной меткостью, огрела вынырнувшего первым  все из—за того же угла мальчонку.
Мальчик ловко проскользнул через все препятствия, встретившиеся у него на пути  в комнате, в которой они оба очутились,  и спрятался за спину пожилого мужчины, не успевшего сообразить – в чем дело.
Девочка кинулась вслед за мальчонкой, но наткнулась на попавшийся у нее на пути стул, и, опрокинув его, сразу же в испуге отпрыгнув,  остановилась.
- Франческа, - голос мужчины приобрел строгий тон, - Джованни, - его голос постепенно смягчился, - я же говорил вам не раз, не бегать в мастерской! Несносные дети!
Девчушка вздохнула, понимая, что, помешав его работе, они оба попадут ему в немилость.
И тогда лучше быть подальше от этого места.
- Но дедушка, он снова мешал нам на кухне…
Дед недовольно посмотрел на надувшую губы девочку.
- Чем?
- Он мешал нам с тетушкой Бьянкой готовить обед…
Дед обернулся назад.
На него смотрели два огромных, широко распахнутых, хлопая длинными черными ресницами выразительных глаза.
Взгляд ребенка был настолько проницательным, что остаться равнодушным было невозможно.
- Ступай на кухню, Франческа, помоги Бьянке…
- Я пойду. – Топнула ногой девочка. – Но пока он…
- Ступай же. – Повысил голос  дед, и девочка покорно, но в то же время, горделиво задрав нос и фыркнув, ушла. – Джованни… - Мальчик уловил перемену в лице деда, тот нахмурился пуще прежнего. – Ты опять досаждаешь Франческе?
- Дедушка… - Мальчонка сложил ручки с тонкими пальчиками лодочкой, и, прищурив глаза, пролепетал: - вовсе нет. Она сама… она первая… я всего лишь утянул со стола одно  печенье с миндалем у тетушки Бьянки… Что в этом такого?
- О, мой дорогой… - дед потрепал паренька за щеку, и на его лице проскользнула улыбка.
Он нагнулся, поднял с пола уроненную от неожиданности клюкарзу, отвернулся от мальчика, и вернулся к работе,  продолжая вырезать на куске дерева витиеватый узор.
- Дедушка, - мальчик прошел в конец комнаты, залитой солнцем, и, начав чертить что-то ногой на полу, не поднимая глаз, спросил: - почему Франческа так не любит меня? Ведь она моя сестра, верно? А злоба с каждым днем в ней лишь растет и растет, словно я…
- Не говори так сынок. – Не отрываясь от работы, пробормотал дед.
- Но это так… это из-за мамы?
Дед оторвался от работы.
- Не говори глупостей Джованни. Конечно же нет!
Мальчик пожал острыми худощавыми плечиками, что-то промычав себе под нос.
- Не болтай глупостей! Если бы ты меньше болтал, Джованни… Подойди лучше сюда, и помоги мне… Ты постоянно отлыниваешь от всякой работы, растрачивая свое время на всякие глупости.
- Это не глупости. И я не отлыниваю. – По детски обидевшись, проронил мальчонка.
Мальчик, подошел к столу с инструментами, скривившись, взял в руку стамеску, но так и остался стоять, покручивая ее в руках.
Было заметно, что просьба деда не вызвала в нем ни капли энтузиазма, скорее наоборот. 
- Дедушка… - Осторожно произнес мальчик.
Дед, уловив его тон,  оторвался от работы и, нахмурив брови, посмотрел на мальчика.
- Что?
- Зачем ты продал то, чем я так дорожил?! – В его глазах промелькнула серьезность и решительность, которую не всегда встретишь у взрослого человека.
- Сынок, - дед вздохнул, - ты же понимаешь… мне необходимо выполнять заказы к намеченному сроку, а пока я не сделаю заказы – денег не получу. Мне необходимо на что-то покупать материалы. Мне не хватает денег, чтобы расплачиваться с поставщиками.
Мальчик недовольно вздохнул.
- Глупости…
- И вообще, - дед снова нахмурился, - что за странная тяга? Возьми в руки дельный инструмент, и займись делом!
- Я не хочу. И не буду. – Решительно кинул ему мальчик в ответ. - Не буду! Ты чувствуешь свою работу… потому ты хороший мастер. А я – нет. Я не чувствую твое дерево. Невозможно стать хорошим мастером своего дела, не чувствуя душу того, с чем ты работаешь. Для тебя этот кусок дерева подобно камню, из которого можно выточить скульптуру, которой потом все будут любоваться, а для меня… по мне у этого куска древесины нет и никогда не будет души, если в нем не рождается звуков…
Дед обреченно вздохнул и замотал головой.

х х х х

Возможно, не скрывая себя столь умело, чтоб не показать своего лица, представая перед людьми тайной, без лика и плоти, закутанной в черное полотно плаща, сразу же вызывая дурные предчувствия, не боясь открыть собеседнику свое лицо – ему было бы легче найти искомый путь.
Но тогда бы он был обычным человеком, и не был бы тем, кем он есть сейчас – и это была бы уже совсем иная жизнь, с иной историей.
Да, в этой стране определенно что-то было, - холмы, узенькие тропинки и широкие дороги, сводящиеся к площадям, богатые и величественные города, тонущие в зелени, маленькие селения, замки и церкви, оливковые рощицы и раскидывающиеся на огромные территории виноградники.   
Ранними утрами, когда солнце лишь поднималось над землей, улочки были пустынны, а ставни оживающих ото сна домов открывались лишь наполовину, здесь начинала, подобно пробуждающемуся цветку, распускаться жизнь во всех ее красках.
Лавочники, начинающие свою торговлю выставляли на прилавки свои товары, улицы наполнялись людьми.
Странно, но этим утром он решил не дожидаться вечера, и пройтись в близи округи.
Хотя бы чтобы потешить интерес.
У здешних лавочников он видел много чего занимательного – всякого характера безделушек, и вполне серьезные, мастерски выполненные вещи.
Он прошелся вдоль торговых прилавков - мозаики, кружева, режущие глаз своей пестротой ткани, разная утварь, но его взгляд мгновенно задержался на другом – лавка с музыкальными инструментами представляла для него во сто крат больше интереса, чем все предыдущие, что он успел окинуть своим взором.
Он подошел ближе и остановился, словно приросший к земле.
- Buongiorno! Desidera? – Глубоким грудным голосом спросил у него невысокого роста толстый  лавочник.
Он оторвался взглядом от завораживающих его инструментов, и было, хотел ответить ему что-то, но  закашлялся.
Да, верно, кроме простуды за все это время он так ничего и не нашел.
Излишняя влажность климата в это время года действовала на него не самым лучшим образом.
К подвальной сырости он привык, и его организм научился преодолевать недуги  подобного характера, и за все время жизни там, в Париже он практически не болел.
Но здесь, постоянно пребывая на земле, да еще с совершенно иным климатом все было иначе.
Неудивительно, что он так просто позволил себе захандрить.
Он снова опустил глаза, и кончиками пальцев слегка, словно боясь причинить боль хрупкому дереву, дотронулся до скрипки, обводя изящный изгиб, подобно касался хрупкого женского стана.
Ему показалось -  он уже целую вечность не касался музыкального инструмента.
Наверное, сейчас он бы отдал половину, а-то и всю свою жизнь, лишь чтобы получить шанс на несколько секунд дотронуться до клавиш, которые под его пальцами пропели бы ему несколько строк прекрасной, ласкающей слух мелодии.
Он ностальгически вздохнул.
- Красивая вещь… - С задором проговорил лавочник, для которого все это было лишь товаром, за который он получал деньги.
- Она не только красивая, - ответил ему незнакомый человек, - она прекрасная...
- Если синьор интересуется, он может посмотреть не только скрипки, могу показать господину еще и великолепные лютны, и…
- Нет, скрипка меня вполне устраивает. – Кратко ответил ему человек.
Лавочник внимательно наблюдал за ним.
Видимо, этот человек знает толк в музыкальных инструментах.
Не каждый, захаживающий к нему в лавку, вот так умело обращается с инструментами.
Вообще, он, лавочник  старался никогда не давать товары вот так просто в руки скучающим захаживающим покупателям  до тех пор, пока он не покупал его.
А-то если сломать что-то, если еще что…
Скучающих под жарким солнцем много. А истинных желающих купить – нет.
Вертеть в руках, щупать, царапать, дергать струны, якобы проверяя звучание  – каждый мастак.
Порою, они даже не понимают, до чего хрупкая и требующая заботы вещь – музыкальный инструмент.
Один неверный поворот, и он никуда не годен.
Но, кинуться отбирать из рук этого человека свой товар у лавочника сейчас не возникло никакого желания.
Наоборот.
Незнакомец настолько бережно и умело обращался с его товаром.
И, кроме всего прочего, создавалось впечатление, что эта вещь рождена для его рук, а он прирожден к тому, чтобы держать в руках музыкальные инструменты, лаская их своими прикосновениями.
Потому, у него, скорее всего, возникло желание продолжать любоваться тем, как этот человек изучает скрипку, нежели, с разъяренными воплями отнять ее у него, положив на место.
- Сколько она стоит?
Лавочник хмыкнул.
- Эта? Эта – дорого! Вы же держите в руках не камешек с побережья, принесенный местной ребятней, а плод долгого и кропотливого труда! Но она того стоит, синьор… Одно лишь звучание, прекрасное дерево.
- Я вижу. – Хрипло ответил незнакомец. – Вижу. 
Господи, восславься хотя бы за то, что позволил ему за все это бесконечно тянущееся время подержать в руках то, что с такой легкостью при умелом обращении владельца рождает музыку.
У него  забилось сердце, будто бы он сломя голову бежал не останавливаясь.
Он не смог сдержать этого трепета, пронизывающего его тело – и его руки дрогнули.
Скрипка чуть не выпала из его рук.
- Эй! – Вдруг звонко воскликнул продавец. – Prudentemente! Осторожнее с этим, синьор.
Он сию же минуту попытался побороть это странное бессилия во всем теле.
Какое удовольствие может доставлять прикосновения к тому, что хранит в себе музыку по истечению столикого времени.
Какое, должно быть, наслаждение можно испытывать, когда обнимаешь и ласкаешь дорогого сердцу человека после долгой разлуки.
Можно ли сравнить с чем-то это ощущение?
Сейчас ему на секунду показалось, что он счастлив.
Счастлив так, как еще никогда не был, не ощущал это самое счастье, так сладостно ноющее в душе.
Он ухватился за этот кусочек дерева, словно за спасительную тростинку, утопая в броду.
Он вряд ли когда-нибудь узнает, что стало с его органом с подземельях оперы, ровным счетом, как и судьбу сгораемой в огне партитуры своего произведения…
Тогда, может быть стоит ухватиться за ниспосланное на землю тонким лучиком снисхождение?
Держать ее в руке было приятно и немного необычно.
Должно быть, какое наслаждение приносит, держать ее в своих руках, ощущая себя хозяином этого прекрасного произведения искусства, а какую мелодию, какую музыку оно может подарить этому миру…
Он захватил сухими губами тяжелый влажный воздух.
Вздохнуть в полные легкие не получилось.
- Я ее покупаю.

Отредактировано melody (2005-07-24 23:06:45)