А это тот самый герб, который увидел Эрик в доме графини:

Девиз Мортемаров:
Ante Mare Undae -
"Раньше моря - волны".

Отредактировано Hell (2011-09-17 17:25:00)

Спасибо! Вам не надоела еще рефлексия Призрака? Он пока больше размышляет, чем действует.
А графиня - наоборот.

Вот, кстати, случайно вспомнила, откуда взялся северный олень . Видимо, визуальный ряд где-то на подкорке записан.

Глава 8. Два визита

Диана
Эй, сударь! Слушайте! Назад!
Остановитесь на мгновенье!
Со мной – такое обращенье?
Вернитесь, эй, вам говорят!
Оля! Куда весь дом укрылся?
Оля! Где слуги? Ни души?
Не призрак же в ночной тиши,
Не образ сонный мне явился.

Лопе де Вега «Собака на сене»

Графиня проспала ночь, как убитая – бурные события минувшего вечера  настолько утомили ее, что глаза у ней слипались уже перед зеркалом, пока горничная разбирала сложную прическу, уложенную для театра. Она забылась тотчас же, едва голова коснулась подушки.

Перед сном, разумеется, она успела устроить своего бесчувственного спутника и оставить его на попечении слуг. 

Анна не ощущала себя достаточно бодрой, когда поднялась, ибо накануне приехала из театра около двух часов ночи, и взвалила на себя заботы, с которыми предстояло разбираться, вместо того, чтобы продолжать безмятежно нежиться в постели.

Утро началось с туалета – достаточно тщательного, к чему обязывало положение, увы, возраст и присутствие мужчины в доме, о коем она тоже не забывала.

Она спросила о нем, и, получив ответ, что ее гость еще не вставал, спустилась к завтраку в небольшую, не предназначенную для приемов столовую, залитую солнечным светом.

Завтрак мадам де Шербур был скромен, как завтрак любой одинокой женщины – ее ожидал омлет и кофе. Изредка она баловала себя по утрам горячим шоколадом, но сегодня не было ни повода, ни желания для такого баловства.

После завтрака, по заведенному с девических лет порядку, она села у себя в кабинете разбирать почту – ее взгляд привлекло послание со штемпелем военно-морского ведомства  от попечителя Эколь Наваль, курсантом которой числился ее сын.

В безупречном со стилистической точки зрения письме адмирал де ла Гравьер извещал ее о том, что виконт де Шаньи несколько задержался в выхлопотанном ему по семейным обстоятельствам отпуску и должен до конца месяца явиться в Брест, на корабль, к которому прикомандирован на время обучения. В противном случае виконт будет списан с флота, как дезертир.

Адмирал особо отметил, что его письма, адресованные напрямую виконту, по какой-то причине до последнего не доходят либо остаются без внимания, в связи с чем, он взял на себя смелость обратиться к его матери, которая, несомненно, лучше военно-морского ведомства  осведомлена о настоящем местонахождении сына.

Адмирал также предупреждал мадам де Шербур о том, что скандальная помолвка виконта де Шаньи, слухи о которой уже дошли до командования, станет серьезным препятствием для его зачисления на императорский корвет, среди гвардейского экипажа которого бытовали строгие требования по части чистоты крови. Женой офицера судна, носящего императорский штандарт, по определению не могла быть простолюдинка, а тем более актриса.

Анна вздохнула – в душе она была полностью согласна с доводами адмирала. Разумеется, она догадывалась, из-за чьих прекрасных глаз Рауль в срок не вернулся на свой корабль. 

Однако отвечать стала в ином ключе – блюдя интересы сына, она прозрачно намекнула адмиралу, что Эколь Наваль не единственное военно-морское заведение в Европе, в котором виконт де Шаньи может закончить свое образование. Что даже ей, даме, бесконечно далекой от флота, его стратегии и тактики, британская школа военных моряков представляется самой надежной, как имеющая на своем счету наибольшее число побед в морских сражениях.

Она уже заканчивала свое послание письмо адмиралу, когда ей доложили о визите виконта де Шаньи.

Дезертир явился в ее покои  на редкость бодрым и полным энтузиазма.
Эта свежесть, свойственная возрасту, вызвала у его матери невольную досаду. Что значит молодость! У нее болит голова от того, что он натворил, и она расхлебывает последствия. А ему все нипочем! Он превосходно себя чувствует после вчерашней эскапады и, очевидно, явился к ней ковать железо, пока горячо.

Левая рука юноши покоилась в эффектной перевязи из черного шелка, придававшей ему вид романтического героя – и потому, разумеется, первый вопрос встревоженной матери относился к его ране.

Рауль ответил на ее беспокойство с обычной для мужчин снисходительностью и, пользуясь моментом, с места в карьер завел речь о женитьбе, к которой, как он сказал, его обязывала честь. Кто бы мог подумать?! Мальчик мог бы и не опускаться до подобных эвфемизмов в разговоре с матерью.

Судьба мадмуазель Дааэ не вызывала у нее ни малейшего сочувствия. Обдумав вчерашнее поведение девушки, которому она была свидетельницей, Анна не могла проникнуться к ней симпатией. По ее мнению, мадмуазель Дааэ и на сцене все еще металась между двумя мужчинами – и для того, чтобы решиться окончательно, она совершила в отношении одного из них непростительную бестактность. Даже не бестактность, а предательство, которое могло привести к его гибели и выглядело особенно жестоким и циничным на фоне того, что этот мужчина ее любил.

Конечно, ей хотелось бы видеть в качестве невестки девушку с более внятными нравственными правилами.

Анна задумалась о природе собственной неприязни к возлюбленной сына. Раньше она считала мегерами пожилых дам, нелицеприятным образом обсуждавших в ее присутствии собственных невесток. История ее взаимоотношений со второй свекровью также была далеко не радужной – за глаза старая мадам де Шербур обвиняла Анну в ранней кончине сына и угасании рода.

А теперь она сама выискивала недостатки там, где их, возможно, не было, и видела коварную интриганку в юной растерянной девочке, которой просто не хватило опыта для того, чтобы справиться с двумя своенравными поклонниками в том вихре чувств, что обрушился на нее.

- Рауль, вы не потрудились обсудить с родными свои планы до того, как сделали девушке предложение. Но вы еще слишком молоды, чтобы вступить в брак без разрешения опекуна. По вашему энтузиазму я заключаю, что вы уже получили согласие старшего брата и ждете лишь моего благословения?

Юноша покраснел и совершенно смешался:

- По правде говоря, я еще не обсуждал своей женитьбы с графом де Шаньи.

- Напрасно, Рауль! Не думаю, что ваш брат придет в восторг от вашего выбора. Он не женат и, стало быть, возлагает на вас надежды по продолжению рода де Шаньи. Боюсь, что он будет строг до пристрастности в выборе невесты для вас.
Де Шаньи – богатая семья, которая вправе искать пару для своих наследников среди самых родовитых семейств Франции.

- Кристина ангел, матушка.

- Она актриса! Ваш брат всегда относился к женщинам ее профессии весьма определенным образом и имел несколько любовниц, принадлежавших тому же театру, в котором она служит.

- Мама, вы не знакомы с Кристиной! – юноша снова покраснел. – Она не похожа … на тех женщин, с которыми встречался Филипп.

- О чем вы говорите, Боже мой!? Ее репутация погибла. И, надо признать, вы весьма содействовали этому, позволив девушке выступать на сцене в скандальной опере, вместе с человеком, несомненно, до безумия влюбленным в нее. Вчера, на премьере, на глазах у всего света она была в его объятьях.

- Он не человек, матушка, - поморщился виконт.

- Вы хотите сказать, что он призрак, дух?

Виконт вздрогнул:

- Вы уже слышали о Призраке оперы, матушка? Это монстр, в деяниях которого Кристина не повинна.

- А я, напротив, убеждена, что м-ль Дааэ еще придется давать объяснения в полиции по поводу ее короткой связи с вашим соперником. Своим продвижением из статисток в примы она обязана именно ему, и едва ли он так заботился об ее карьере без ее позволения.

- Матушка, когда вы встретитесь с Кристиной, я уверен, вы избавитесь от своего предубеждения. Она чиста.

- Эта девица все время находилась наедине с другим мужчиной. Вы, конечно, можете сколько вам угодно, утверждать, что они вместе пели, но никто в это не поверит. Весь Париж видел, каков ее учитель музыки. Дон Жуан! Да над вами смеяться будут!

- Она спасла мне жизнь, матушка, - тихо сказал Рауль.- Я должен жениться на ней и как можно быстрей, чтобы оградить от кривотолков и тем более от объяснений с полицией, если таковые действительно последуют. Я люблю ее.

- Что вам мешает любить ее и дальше в полное свое удовольствие? Вы можете снять дом для своей возлюбленной. Так делают все, включая вашего брата.

- Как вы можете так оскорблять мою невесту, сударыня?! Она порядочная девушка.

- С порядочными девушками, мой милый, не случаются подобные казусы. Порядочные девушки думают о своей репутации и не вводят окружающих в заблуждение. А если они юны и неопытны, об их благополучии заботятся другие – те, кто в ответе за них.

Он покраснел еще больше и опустил голову так, что длинные волосы коснулись лацканов его фрака.

- Стало быть, вы… Вы, мадам, не поддержите меня? – с отчаянием спросил он. – Я надеялся заручиться вашей поддержкой до того, как обращаться к Филиппу. Он – хоть и опекун, но сводный брат … А вы моя мать.

Анна невольно смягчилась, услышав, как самоуверенный тон сына, который так ее задел в начале беседы, сменила неподдельная скорбь, и сказала:

- Безусловно, я могу пригласить к себе на суаре Кристину Дааэ – певицу, взглянуть на которую, я уверена, теперь многим интересно. Ради нее  горела Троя, как ради Прекрасной Елены.
Но принять ее в качестве невестки…
И это не дань предрассудкам, сын мой. Я люблю тебя. И вот я, как твоя мать тебя прошу, отступись. Я не верю в то, что девушка эта составит твое счастье.  Даже если между ними ничего не было, его страсть ее опалила. Я видела их на сцене вместе, Рауль. Скажу тебе, как женщина. Этот мужчина великолепен, что бы там ни скрывала его маска.

Графиня выпроводила Рауля раньше полудня, не дав тому никаких определенных надежд. Она сознавала, что ее поддержка и сочувствие могли бы в подобной ситуации сильно сблизить их с сыном и объединить в борьбе с чопорным семейством де Шаньи, но не желала содействовать скоропалительной и безответственной женитьбе, которая могла лишить ее мальчика будущего.

Более всего графиня опасалась, как бы не пробудился ее гость, и соперники не встретились  вновь лицом к лицу. Она вообразить не могла, к чему может привести подобное столкновение и понимала, что ни один, ни другой не поняли бы, каким образом они могли одновременно оказаться в ее доме.

На всякий случай Анна попросила слугу на время запереть дверь в гостевую спальню, хотя отлично понимала, что столь смехотворные запоры такого отчаянного авантюриста не удержат. Поймать и заточить Призрака – в каком бы состоянии духа тот ни находился – ей не по силам. Да она и не стремилась присоединиться к лагерю его гонителей.

После визита Рауля, она собиралась сделать второму своему гостю вполне конкретное предложение, которое могло избавить ее сына от наваждения, под властью которого тот пребывал.

Да, лучше бы этот … Призрак увез мадмуазель Дааэ подальше, покуда не разразился скандал с графом де Шаньи, гневную реакцию которого на намерение сына она слишком хорошо себе представляла… Такой исход устроил бы всех … а Рауль, что ж, столкновение с жизненными реалиями бывает куда более жестоким, чем столкновение с мистическими обстоятельствами. Этот урок его отрезвит и сделает более здравомыслящим человеком… Вне сомнений, так будет правильно, но … жаль!

И нужно ли это ей самой?! Столь ли многим она обязана роду де Шаньи, чтобы так печься об его интересах, в самом-то деле?! Неужели ради сохранения сомнительного благополучия и благопристойности она лишит единственного сына его неудобной, но он того лишь более искренней любви?

Выходит, что она не стала вмешиваться в эту историю накануне лишь для того, чтобы собраться с силами и нанести более точный и выверенный удар? И второго, Призрака, она тоже спасла вовсе не под властью внезапного порыва великодушия, а с далеко идущими целями?

Как бы то ни было, она должна была с ним встретиться, дабы оправдать столь нетривиальный способ пригласить мужчину к себе в гости, как похищение.

В отличие от Рауля, Призрак был страшен. Сравнивая себя со вторым визитером, мадам де Шербур не пришло бы в голову расстраиваться из-за своего недостаточно свежего вида.

Она видела его ранее – в театре,  в обманчивом свете софитов и в полумраке кареты, но при естественном освещении он выглядел по-настоящему безобразным. И – при всем при этом – менее пугающим и инфернальным. Дневной свет убрал всю наносную мистику и суеверие и оставил просто человека - изуродованного человека, который, кстати, волновался куда сильней, ведь она знала заранее, кого увидит перед собой. Ну почти … Потому что, несмотря на все благие намерения, она с трудом подавила желание зажмуриться и отодвинуться подальше от своего нежданного, невозможного гостя.

Когда он вошел в комнату, он был напряжен, будто натянутая струна, кулаки были сжаты, глаза недобро блестели. Ее заново поразила невероятная для такого высокого мужчины грация движений, которую она приметила еще вчера на сцене.

Встретившись с ней взглядом, Призрак вздрогнул и подался назад, не сумев скрыть своего замешательства – в его глазах отобразился такой ужас, что она тут же успокоилась. Неизвестно, кто из них двоих был более напуган этой встречей. Придя в себя, вдобавок, она заметила, как сильно он бледен – его не красила ни синева под глазами, ни ссадина на лбу, рассеченном, вероятно, при падении. Распахнутый ворот его рубашки был весь в бурых пятнах крови – надо полагать, его собственной.

Вопреки ее ожиданиям, он быстро справился с собой. В нем не было никакого смирения и покорности судьбе, зато была дерзость – с вызовом он поднял подбородок и полностью показал ей свое лицо и даже мстительно усмехнулся, хотя его руки при этом предательски дрожали.

Его взгляд внимательно обежал ее кабинет, особо остановившись на второй двери, а потом вернулся к ней, почти неприличный в своей настойчивости.

Графиня выдержала паузу, давая ему время привыкнуть и освоиться в новой обстановке, а затем поднялась из-за стола, улыбнулась и шагнула вперед.

Отредактировано Hell (2011-12-16 21:48:58)

Глава 9 Вечер в гостях

Он припомнил каждую из жертв своих  великих  деяний,  начиная  с дворецкого, который  застрелился,  едва  зеленая  рука  постучалась  в  окно буфетной, и кончая прекрасной леди Статфилд, которая вынуждена  была  всегда носить  на  шее  черную  бархатку,  чтобы  скрыть  отпечатки  пяти  пальцев, оставшиеся на ее белоснежной коже. Она потом утопилась в  пруду,  знаменитом своими  карпами,  в  конце  Королевской  аллеи.  Охваченный   тем   чувством самоупоения, какое ведомо всякому истинному художнику, он  перебирал  в  уме свои лучшие роли, и горькая улыбка кривила  его  губы,  когда  он  вспоминал последнее   свое   выступление   в    качестве    Красного    Рабена,    или Младенца-удавленника,  свой  дебют  в  роли  Джибона  Кожа  да  кости,   или Кровопийцы  с  Бекслейской  Топи;  припомнил  и  то,  как  потряс   зрителей всего-навсего тем, что приятным июньским вечер он поиграл в кегли своими костями на площадке для лаун-тенниса.

О.Уальд "Кентервильское привидение"

Больше всего он боялся вновь оказаться в одиночестве – никому не нужным в своем подземелье, в которое уже никогда не спустится Ангел.

Последние полгода он жил так, как не жил никогда раньше – на пределе сил, душевных и физических, и от того с ужасом ожидал наступления пустоты, что должна была настигнуть его с уходом Кристины.

Пока скукой и не пахло. Вон – попал к графине в гости. Все, как в романе – похищение, прелестная женщина, и мать его врага в придачу.

Он не помнил, чтобы когда-либо в жизни оказался в гостях у кого-нибудь за пределами театра. Это было необычным ощущением. В нови было все – от доходящего до усердия внимания со стороны прислуги, прилагавшей все усилия для того, чтобы устроить его с максимальным удобством, до любезности самой хозяйки дома.

Он впервые в жизни гостил в доме женщины – женщины знатной и свободной. В иных условиях, он отнесся бы к обстоятельствам, в которые попал, как к захватывающему приключению. Когда еще он будет иметь честь коротать вечера в обществе титулованной особы? Которая к нему благоволит – во всяком случае, выказывает такое расположение, какого он не видел еще со стороны представителей рода людского. Он привык к оскорблениям, а обхождение с ним мадам де Шербур настолько ровно и обыденно, что это даже его задевает.

Она была ему неприятна – эта графиня. Она стояла настолько выше прочих смертных, что не удостоила его той обычной обывательской реакции, с которой он так уже сроднился, что ему ее не хватало. Она так хорошо владела собой, что не выразила ни малейшего удивления, не позволила себе ни единого – вполне естественного для женщины – жеста, который как-то примирил бы его с ее существованием, с необходимостью терпеть ее общество.

Она слепа, настолько равнодушна или воспитана? Или это и есть пресловутая светская выдержка – веками шлифуемое умение ничему не удивляться, о котором пишут в книгах?

Лучше бы она испугалась, как Кристина, лучше б отпрянула и заплакала, а не ниспровергала самую основу его представлений о мире и собственном в нем месте. Так было бы привычней. Больней, но понятней. Ни с одним человеком в последние годы он не общался в подобном ключе – без угроз и потустороннего антуража.

Она говорила с ним так дерзко, как до нее не говорил никто … Он не привык, чтобы с ним беседовали свободно, как с обычным мужчиной. То, что было в опере, не шло в счет. Ему доставались лишь раздраженные крики Карлотты, опасливые и подобострастные обращения  театрального люда, просившего у него удачи не только на сцене, но и, представьте, в любви, брезгливые реплики проклятого мальчишки и … молитвенный шепот Кристины, адресованный духу отца. Одна мадам Жири общалась с ним, как с равным, но она вмешивалась не в свои дела, и ее поучения вскоре ему приелись.

Ему было досадно чувствовать себя настолько заурядным, что он не мог ни смутить ее, ни запугать. Точно он ничем не отличался от людей привычного ей круга, от тех, кого она постоянно принимала у себя дома, не заботясь о собственной безопасности.

Ее безупречно учтивое поведение наводило на мысль о том, что, возможно, он напрасно терзался столько лет, преувеличивая собственное уродство и растравляя раны – на самом деле, он не был настолько ужасен, чтобы обречь себя на вечное заточение. И эта мысль была воистину невыносимой!

Нужно отдать должное, мадам де Шербур была красивой, но красивой чуждой, излишне холеной красотой, от которой за милю отдавало привычкой к всеобщему восхищению и поклонению. Уверенностью в собственной значимости и праве на уважение окружающих.

Совершенно не в его вкусе – льдисто-синие глаза – вместо любимых карих. Его раздражала эта царственная осанка, убранные в сетку на затылке белокурые волосы, тонкое породистое лицо. Ее губы не были презрительно поджаты и улыбались со светской приветливостью, умело держащей собеседника на расстоянии, даже в том случае, когда собеседник не имеет ни малейшего желания приблизиться.

Не менее его раздражало то сходство, что он искал и находил – сходство с его соперником. До чего же досадно, до чего оскорбительно видеть перед собой этот более совершенный прообраз виконта де Шаньи, которому даже затрещины не дашь, потому что он носит юбку!

Он устоял. Он удержался. Хотя за время их с графиней короткого диалога он несколько раз был близок к тому, чтобы убить ее. Ударить женщину – позор для мужчины, а убить – нет, это он из книг почерпнул, а не сам придумал. Второе искушение тоже посещало – что уж греха таить – он не мог принять ее предложения относительно Кристины, но как же хотел …

После того, как он не согласился помогать графине в ее семейных затруднениях, вместо того, чтобы кликнуть слуг, чего следовало бы ожидать, она предложила ему остаться. Донна Анна сама просит Дон Жуана скрасить ей досуг – без малейших поползновений с его стороны. Смешно! Должно быть, она не знает, кто он такой – виконт не доложил еще, что он склонен к массовым убийствам.

Она не потеряла надежду переубедить его? Или принадлежит к числу блаженных филантропов, которым в радость покровительствовать сирым и убогим? Что ж, он не рад, что его относят к таким. Он, конечно, сознавал, что родился уродом, но всю жизнь сопротивлялся тому, чтобы его таковым считали и жалели.

Он ужасно мучился от того, что кто-то видит его лицо обнаженным. Тем более красивая женщина. Это было так … унизительно. Желание прикрыться порой становилось настолько невыносимым, что от напряжения дрожали руки, но он каждый раз перебарывал себя. Он не хотел, чтобы графиня презирала его за эту слабость.

Мать его врага впервые встретила его в столь жалком виде – будто опустившегося бродягу  вместо хозяина Оперы, с двухдневной щетиной, в измятой одежде. Раз уж ему судьба выглядеть паяцем перед этой высокородной дамой, которая слишком горда, чтобы показать свой страх – пусть их терпит, он ей не навязывался! Он не верил, что она не испытывает его, в купе с отвращением, видя его так близко от себя при безжалостном дневном свете.

Она предоставила ему убежище. Передышка в нынешних обстоятельствах была ему необходима, она означала все – она означала спасение! Такой поступок уж вовсе выходил за рамки благоразумия. Она так печется о сыне, что себя не помнит! Хорошая мать – ему бы такую, чтобы отгонять назойливых девиц. Должно быть, мадам ненавидит будущую невестку, раз готова находиться с ним в одном доме.

… думать о Кристине было выше душевных сил. Проще - обратить внимание на насущные дела. Он не ел уже больше двух суток – не смог ни кусочка проглотить накануне премьеры, когда от волнения темнело в глазах и подкашивались ноги. Голод и жажда дали о себе знать, весьма чувствительно напомнив о том, что его освободили лишь от радостей плоти, не вынуждая заодно отказаться от прочих радостей. Да и переменить платье тоже не мешало - он хотел переодеться во что-то менее вычурное, чем костюм Дон Жуана, который носил уже второй день.

Его желания выполнили очень скоро – все тот же невозмутимый слуга после аудиенции появился в его временных апартаментах вместе с бритвенными принадлежностями и даже предложил помочь, сославшись на немалый опыт в качестве цирюльника. Потом ему принесли ворох одежды на выбор – от парадных сюртуков до бархатных домашних халатов, к которым он питал слабость в своей прежней жизни.

Конечно, он догадывался, чьим гардеробом ему предстояло воспользоваться  - жилеты были выдержаны в одном и том же, хорошо знакомом стиле. Все равно одежда с плеча виконта была лучше маскарадного костюма и несвежей рубашки. Может быть, если бы он одевался, как де Шаньи, он бы понравился Кристине. Он едва не стукнул себя по лбу, разозленный последней мыслью.

Мальчишка отдавал предпочтение светлым тонам в одежде – в соответствии со своим возрастом и радужными надеждами, которые оправдывались, черт подери! Сам Эрик предпочитал темные, более строгие жилеты.

Панталоны пришлись ему в пору – даже не были коротки. Рубашки свободного кроя – тоже. Вот сюртук не подошел – не без удовлетворения и злорадства Эрик отметил, что намного шире виконта в плечах – сюртуки сходились на талии и немилосердно жали в груди.

Отвергнув сюртуки и жилеты, он облачился в халат, фасон которого показался ему до боли знакомым – в этой части гардероба их с виконтом вкусы совпадали так же точно, как вкусы в отношении женщин.

Слуга сервировал ужин в тех апартаментах, где Эрик провел ночь, бесшумно приносил новые блюда и открывал бутылки с вином, благодаря чему он не испытывал за столом никакого неудобства. Вино из графских погребов было отменным, а повар, казалось, вкладывал всю душу в свои творения. Эрик уважал артистизм не только в области музыкального искусства, посему оценил изысканность приготовленных блюд. Он оценил бы их еще лучше, если бы не злоупотребил содержимым бутылок, которые доставляли по первому знаку.

Ему было любопытно – до каких границ простирается терпение графини по отношению к такому гостю, как он, вот он и потребовал для себя вычурный до безобразия обед и позволил себе выпить больше, чем привык пить. Раз он не внушал этой женщине страха – ему оставалось лишь разозлить ее своими выходками.

Нервное возбуждение и двухдневный пост дали себя знать – он сильно захмелел, был вынужден спешно посетить ванную, чтобы освежиться, и едва не разбил там зеркало, наткнувшись на него внезапно, как на врага в засаде.

Ничего впрок не пошло. Правильно делают мудрые люди Востока, когда не едят в доме своих врагов, оставляя за собой право убить их.

Потом он заснул, и проспал до темноты, не заметив ни того, что стол убрали во время его сна, ни того, как принесли свечу и даже заботливо накрыли его ноги пледом.

Он поднялся, изрядно сконфуженный собственным безрассудством. Не пристало так забываться в доме врагов, пусть даже вино притупляет боль, терзающую сердце. Он не желал, чтобы его в качестве диковины рассматривала челядь графини.

Пока мадам де Шербур не получила окончательный отказ – ему нечего опасаться, что она сдаст его жандармам. Он ей нужен. Но кто поручится за то, что на уме у женщины? Он не раз обманывался в тех, кого хорошо знал, как ему казалось.

На всякий случай он решил вооружиться – не стоило выпускать из виду всех возможных путей развития событий. К примеру, это оружие может пригодиться ему для того, чтобы взять в заложницы графиню – он считал, что вправе это сделать после того, как она пленила его … то есть буквально похитила из Оперы.

Оружие в доме нашлось – в специальной комнате, убранной восточными коврами. Оно было дорогим, коллекционным и, очевидно, принадлежало покойному мужу или обоим мужьям графини. Рядом отыскались и портреты бывших владельцев – две фотографии, тщательно припрятанные, будто жены Синей бороды, в самом темном углу «оружейной» комнаты на секретере, на которые он напал лишь благодаря острому зрению и настороженному вниманию к мелочам.

На более старом дагерротипе, повернутом к стене, вследствие особой любви хозяйки дома, был запечатлен крупный мужчина средних лет – Командор ордена Почетного легиона граф Филибер–Антуан–Шарль де Шаньи, как гласила подпись - "Первый муж графини и отец мальчишки", – мстительно подумал про себя Эрик. Наверное, она держала его портрет в доме ради сына, ибо никак не походила на отчаявшуюся вдову. Либо в силу каких-то особых светских приличий, согласно которым, чтобы сохранить репутацию, вдова хотя бы формально обязана чтить память мужчин, покинувших этот мир.

На втором портрете он обнаружил молодого человека в мундире пэра Франции – худощавого и излишне серьезного для своих лет. Весьма привлекательного даже в черно-белом цвете, убивающем живые краски. Фотография была так же, как и первая, аккуратно подписана: Командор Аннибал-Жозеф-Мари де Шербур.

Эрик невольно хмыкнул – надо же, хозяйка дома сжила со свету не просто двух мужей, а даже двух командоров! Ай да Донна Анна! С такой следует быть вдвойне осторожным.

Под властью этой благой мысли, он вооружился до зубов – кинжалом, шпагой и пистолетом.

В музыкальном салоне, в который он попал, как по наитию, Эрик был приятно удивлен собранием инструментов. Особенно хороша была старинная мандолина – она надолго привлекла его внимание и вызвала страстное желание сыграть на ней, которое он не мог реализовать в доме, не потревожив его обитателей.

Он захотел выйти на воздух, чтобы осмотреть пути отступления и уединиться. Что до мандолины, то для себя он уже решил, что укр … заберет ее с собой – все равно в этом доме ей не уделяют должного внимания.

Он не обнаружил в парке возле дома ничего подозрительного – даже калитка закрывалась легкомысленной щеколдой изнутри, которую не составляло труда открыть. Он уйдет, когда пожелает. А пока мандолина манила его больше, чем свобода.

Утром он не стал, будто менестрель, петь белокурой королеве чувствительный романс Неморино. Слава Богу, обошлось без этого.

Когда Эрик еще не знал итальянского языка, он долгое время пребывал в уверенности, что в самом сильном пассаже арии «Una furtiva lagrima» - душераздирающем стенании Неморино: «M’ama! Sì, m’ama» тот обращается к матери. И был обескуражен, узнав, что речь в ней шла о жестокой возлюбленной.

В роли Дон Жуана он ощущал себя как-то привычней, нежели в образе наивного крестьянского юноши. Дон Жуан мог цинично ухмыльнуться в той ситуации, где Неморино лил слезы. В его характере была сталь, а не патока.

С Дон Жуаном он рискнет попробовать – спеть какую-нибудь простую вещь, не требующую верхних регистров. К примеру, серенаду из второго акта одноименной оперы, в сопровождении мандолины, как написано великим австрийцем. Люди поют не только тогда, когда счастливы - когда несчастны, они поют тоже и даже еще более выразительно.

Заодно напомнит хозяйке дома, о том, кто он такой, чтобы она не вела себя так беспечно и не полагала себя под одной с ним крышей в полной безопасности, будто он не был мужчиной.

"... Ты, чьи уста слаще меда,
Ты, что таишь сахар внутри сердца,
Не будь, радость моя, со мной жестокой,
Дай мне, по крайней мере, увидеть тебя,
Моя прекрасная любимая!"

Он видел перед собой Кристину, когда пел арию из оперы Моцарта. Это ее уста были слаще меда – он знал совершенно точно, каковы они на вкус. Это ей он говорил – «Приди!» ее звал, ее жаждал видеть.

Тень в окне второго этажа, должно быть, померещилась – он не вправе ожидать столь точного совпадения действительности с либретто.

Ему подарено время – сверх того, что он отвел себе сам. Он все еще жив. Дон Жуан должен был погибнуть вчера, в театре, но он жив.

Отредактировано Hell (2012-03-23 13:19:02)

Мышь_полевая, Deydra, Thorn, спасибо за внимание к фику!

Именно так глава и задумывалась - чтобы было и очень смешно ... и грустно.

На самом деле, я не планировала еще раз пройтись по той истории, которую уже описывала, хотела сказать бегло несколько слов в самом начале и пойти дальше, но так не получилось.
ИМХО, все-таки нужна некая предыстория, оправдывающая сближение героев.

Отредактировано Hell (2011-10-31 21:23:13)

karolinka,

рада, что глава понравилась.    Правда, определение графини Анны, как "священной коровы" меня несколько смутило. Во-первых, "священной" она не задумывалась, ибо таковой статус предполагает неприкосновенность, а во-вторых, я представляла ее себе несколько более ... изящной, да!