karolinka, многословие никак не могу поставить вам в упрек, как ни стараюсь. 

Про Кристину - одаренность увидела Анна. Раулю, как мы помним, одаренность Кристины была до лампады. Но его мать искренне искала для себя что-то привлекательное в избраннице сына - как раз для того, чтобы оправдать его выбор, который для света являлся безусловным мезальянсом.

Да, ни о какой влюбленности Анны в ПО на данном этапе не может быть и речи! Был очень сильный чувственный импульс, вызванный Дон Жуаном - он, кстати, и остальных дам ввел в полуобморочное состояние В XIX веке дамы были более впечатлительными. От этого до любви, даже до влюбленности еще довольно далеко (несколько глав, как минимум  ). Хотя, тут нужно учитывать, что графиня одна из немногих представляла, насколько Призрак талантлив, и поэтому он произвел на нее более глубокое впечатление, чем на остальных.

Deydra, спасибо, я опасалась, что в этой главе даже перебор с иронией. 

Отредактировано Hell (2011-06-28 23:41:18)

Глава 5. Прекрасные чудовища

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной -
Съедать по сердцу в день - таков девиз твой гнусный.
Зазывные глаза горят, как бар ночной,
Как факелы в руках у черни площадной,
В заемной прелести ища пути к победам,
Но им прямой закон их красоты неведом.

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!

Ш.Бодлер «Сплин и идеал»

Музыка была его душой, и потому Опера – здание, в котором она царила, на долгие годы стала его домом.

В его воображении Опера была роскошной женщиной, соблазнительной, блестящей, живой и взбалмошной, в обществе которой не приходится скучать, ибо она всегда разная. Он любил ее алый бархат, ее позолоту, декорации и огни, украшавшие ее подобно тому, как умелый макияж украшает даму, любил ее суету по вечерам и торжественное, даже мрачное величие ночью.

Со временем, исследовав все этажи, все коридоры, подвалы и закоулки, проникнув во все ее тайны, погрузившись в нее, как в возлюбленную, он осмелился величать себя ее властелином.

Ночь стала его союзником и другом – ночь покрывала город синим плащом и тогда он всецело владел своей Оперой – ему не мешала ни досужая публика, ни шумный кордебалет, ни шатающиеся повсюду рабочие сцены. В темноте он обходил ее величественное здание кругом с трепетом любовника, караулящего сон прекрасной избранницы.

Он вырос в театре – было что-то закономерное в том, что такое фантастическое существо, каковым он почитал себя, нашло приют в месте, мало связанном с унылой обыденностью, в необычном месте, где было иллюзией все, что он видел и к чему прикасался.

Стоило ли удивляться тому, что единственная его, выстраданная любовь оказалась очередной иллюзией, уместной при свете театральных рамп и рассеивающейся от соприкосновения с солнечным светом? Ему ли было не знать, что у великих историй любви не бывает счастливых финалов? Он читал об этом в книгах и видел каждый вечер на сцене.

Разумеется, в Опере и вокруг нее в избытке было любви иного рода – Вторая империя славилась своими отнюдь не пуританскими нравами, царящими как на верху, так и в самом низу общества.

Даже глава государства, Наполеон III, нередко становился героем пикантных анекдотов – рассказывали, к примеру, что стареющий, но по-прежнему любвеобильный император, привычно начав впотьмах шарить под очередной юбкой, обнаруженной при дворе, был вынужден принести извинения епископу Нантскому.

Насмешники утверждали, что юбки дам в Тюильри приподнимались не менее трех раз за вечер, подобно театральному занавесу.

Театр в те годы был излюбленным местом для флирта – не только для куртизанок, но и для людей из общества. Следуя этикету, куртизанка не могла быть принята при императорском дворе, но она могла иметь ложу рядом с императорской и в ней показать себя во всем блеске.

Хорошим тоном считалось разориться из-за женщины, безрассудно бросить ей под ноги достояние предков, которое будет так же беспечно ею промотано. Но разврат не имел цены без сопутствующего ему веселья и атмосферы праздника – без балов, без пышных, украшенных невиданными деликатесами ужинов, без ночных прогулок по Булонскому лесу.

Эрик не застал Мари Дюплесси*, но видел множество других дам полусвета, которых лишь знатоки могли отличить от светских красавиц – то были актрисы, чьим призванием была сцена и любовь – Бланш д’Антиньи, Леонида Леблан, Вальтесс де ла Бинь**.

Они приезжали покорять Париж со всех концов Франции, со всего мира – многие куртизанки брали псевдонимы, для пущей важности присваивая себе дворянские фамилии. Их отвага была достойна уважения, их красота – всех тех поэм, картин и изваяний, что им посвящали.

Дамам полусвета не уступали светские красавицы, которые тоже жили любовью – правда, безо всякой к тому нужды – самой известной из них была отнюдь не целомудренная – вопреки данному при крещении имени, прекрасная флорентийка графиня Вирджиния ди Кастильоне.

Настоящие гранд-дамы, которые не были героинями скандальных любовных хроник – та же, задававшая тон при дворе элегантная, остроумная княгиня Полина Меттерних, жена австрийского посла и конфидентка императрицы – ввели в моду легкомысленный, отчаянно дерзкий любовный этикет и делали все, чтобы казаться женщинами с улицы.

Эрик не понимал, не видел этих тонких различий, которые, к тому же, столь искусно нивелировались. Чем рыжеволосая,  дерзкая внучка Терезы Тальен – графиня Луиза Мерси – Аржанто, отличается от столь же рыжей и неугомонной Вальтесс де ла Бинь?

В чем разница между принцессой Матильдой Бонапарт и содержанкой мадмуазель де Турбе, если Александр Дюма-отец из ложи одной переходит в ложу другой и целует им ручки с одинаковым пылом?

Эти женщины казались ему божествами – гостьями из другого мира – столько в них было изящества и красоты, столько недоступной ему беспечности и веселья. Они вели себя так, будто уже живут в раю, чуждые забот, которые одолевают простых смертных. Также беспечны, как они, могли быть разве что олимпийские богини.

Пышные волосы – белокурые, рыжие, русые, каштановые, черные, страусовые перья в прическах, бриллианты и жемчуга, украшавшие высокую грудь, подчеркнутую корсетом, белые праздные руки с точеными розовыми ноготками – все они были подстать самой Опере своей мишурой и искрящейся молодостью. Турнюры, сменившие кринолины, придавали походке женщин особую соблазнительность, обозначая именно ту часть тела, на которую мужчины обычно обращают особое внимание.

Он любовался ими – как все юноши, он не мог остаться равнодушным к женским прелестям – тем более, что сверху ему порой открывались такие виды, что его бросало в жар и он испытывал некие иные, свойственные его полу неудобства.

Он присуждал им яблоко, как Парис, мечтал завоевать их, как Александр, и убегал от них, как Ипполит. Они были прекрасны и страшны ему той тайной, что страшна любому мужчине – тайной, заключенной в женском существе и той власти, что она имеет над его помыслами и желаниями.

И кокотки и дамы одевались у одних и тех же портных и модисток, одинаково щеголяли роскошью, зачастую имели одних и те же любовников – самого императора, принцев Бонапартов, принцев Орлеанских и так далее. ***

Театр был сценой, на которой все эти дамы встречались, демонстрировали умопомрачительные туалеты от Ворта **** и декольте, которые острословы уподобляли морю в период отлива, соперничали друг с другом и плели интриги. В театре они искали себе любовников.

Мужчины приходили в Оперу с той же целью и ловко устраивали свои дела, флиртуя с дамами из общества и напрямую договариваясь о свидании с кокотками. С первыми необходимо было соблюсти формальности этикета, со вторыми можно было держать себя свободнее и не тратить время на ухаживание. При известном нетерпении свидания происходили прямо тут же, в закрытых ложах театра, вызывая завистливую злость чопорных буржуа и стариков.

Молодые офицеры из парижского гарнизона зачастую содержали одну любовницу на компанию в складчину, почитая подобный альянс более безопасным для здоровья и менее обременительным для кошелька.

Искушенные ловеласы находили женщин не только в ложах, но и на сцене. Пятьдесят ливров – такова была цена любой танцовщицы кордебалета, которую ценители выбирали прямо во время исполнения сложнейших танцевальных па, а покупали после представления, в ее гримерной.

Квартал вокруг Оперы кишели борделями, в которые мужчины отправлялись сразу после представлений, чтобы утолить страсти, разожженные искусством. В подобных местах не было места романтике и флирту – акцент был сделан лишь на конфиденциальность и роскошь. Девушки на любой вкус ждали клиентов в салоне обнаженными и угощали шампанским - клиент выбирал полностью показанный ему товар и уединялся с ним в отдельном кабинете.

Интриги плели все вокруг – даже сдержанная скромница Мадлен, которую Эрик много лет считал своим другом, даже она не устояла перед обаянием какого-то красавца-аристократа.

Став героиней столь банальной истории, Мадлен в его глазах спустилась с того пьедестала, на который он ее вознес. Он по-прежнему готов был оказать ей любую услугу, чего бы она ни потребовала, но перестал ее идеализировать.

… Он поймал ее, когда она стояла на краю крыши Оперы, готовая броситься вниз, до такого отчаяния довела ее любовь … Но то была не его тайна, а доверенные ему секреты он умел хранить.

Он стал свидетелем другого самоубийства – видел, как жестоким образом осмеянный мадам де Мерси-Аржанто юный граф Стекельберг вышел из театра на бульвар и застрелился. Узнав смерти поклонника, красавица-графиня побледнела лишь на миг, а после продолжила веселиться.

Из в года в год наблюдая в театре за этими романами – иногда фривольного, иногда комического, иногда трагического свойства, он знал точно, почему не стремится сам к подобным необременительным связям, хотя девушкам из соседнего «веселого дома» точно не было бы дела до его лица при наличии у него необходимой суммы денег. Дом терпимости вполне в силах был вытерпеть и его визит. А появись он там в маске, этому бы точно никто не удивился – его бы приняли не за отщепенца, а, наоборот, за светского человека, излишне щепетильно хранящего инкогнито и сочли бы подобную причуду вполне безобидной в сравнении с теми извращениями, которые им зачастую приходилось удовлетворять.

Дело было не только в памяти о матери и ее горькой участи, хотя, видит Бог, одного этого было достаточно, чтобы удержаться. Причина крылась в нем самом – его больше привлекал ритуал завоевания женщины, как некий подвиг, сопряженный со многими опасностями и трудами, требующий полной отдачи сил ума и воображения.

Все эти женщины – актрисы, куртизанки, просто девки, наконец, они принадлежали всем и потому не принадлежали никому. Физическая близость ни к чему их не обязывала. Они не могли подарить любви, потому что ее продавали. Но ему было мало той иллюзии обладания, которой довольствовались остальные, - он жаждал романтической любви и полного слияния с возлюбленной.

Он вырастил такую идеальную возлюбленную для себя, ограждая ее от всех искусов Оперы и внимания ее завсегдатаев. Кристина была частью того же мира – самой дивной частью окружающего его мира музыки. Ему казалось, что он владеет этой девушкой, что знает наперечет все ее мысли, чувства и мечты, что не только их голоса, их души сплелись в единую гармонию, будто ноты одной и той же мелодии.

Она так сильно вдохновляла его, что вся сочиненная им музыка была плодом его любви к ней – их общим прекрасным детищем, которое связало их, как он наивно полагал, неразрывными вечными узами.

Волшебство закончилось в тот миг, когда он физически попытался приблизиться к девушке - с упорством обиженного ребенка, она обвиняла его во лжи, как будто ложь была единственным его данным ей уроком, единственным его даром.

Не понимая, не признавая того, что Кристина его всего лишь не любила, он обратил гнев на все, что создал, обвиняя в неудаче свою музыку, свой талант, свою Оперу, наконец, за то, что они не дали ему добиться желанного счастья, подвели его, как рыцаря в бою подводит шпага. Он захотел растоптать, уничтожить все, что прежде было ему дорого, ослепший, оглохший от своего горя.

Он мстил выдуманному искусственному миру, в котором на поверку все оказалось таким же непрочным, как декорации из папье-маше, как те макеты, что он готовил к спектаклям.

В своей гордыне он полагал, что это он расставляет фигуры на шахматной доске, что он - автор и постановщик, а остальные - лишь послушные ему марионетки.

Но люди не были куклами, как он не был их создатетем. Ничто больше не зависело от его воли и Кристина отказалась играть ту роль, в которой он так страстно мечтал ее увидеть - роль его невесты.

Опера погибала, а он покидал ее, глотая слезы, вызванные вовсе не дымом от разгоравшегося пожара. Его уничтожила любимая, и он не остался в долгу – в отместку погубил свою Оперу.

Он шел по коридорам к выходу, раскачиваясь, как моряк, он кричал и кусал губы, чтобы удержать эту бессмысленную истерику, он задыхался и рвался на свежий воздух – прочь из подземелья, ставшего гробницей всем его надеждам.

Последним, что он увидел, был белый снег, покрытый копотью – он спрятал в него свое пылающее от гнева и стыда лицо и впал в забвение, похожее на смерть.
_______________________________________________________________________________________
* Мари Дюплесси – куртизанка, любовница Александра Дюма-сына, ставшая прообразом героини самого известного его романа – «Дама с камелиями», умерла в 1847 году от туберкулеза.
** Бланш д’Антиньи, Леонида Леблан, Вальтесс де ла Бинь, Жанна де Турбе  – знаменитые парижские куртизанки, подвизавшиеся в 1850-1870 гг.
*** В главе упомянуты аристократы:
Графиня ди Кастильоне – любовница Наполеона III, ее имя означает – «целомудренная, девственная».  Эта женщина, одержимая собственной красотой, была, кстати, одной из первых фотомоделей мира.
Графиня Луиза де Мерси-Аржанто – еще одна известная любовница Наполеона III.
Принцесса Матильда Бонапарт – дочь Жерома Бонапарта и кузина Наполеона III .
Княгиня Полина фон Меттерних, в девичестве графиня Сандор, жена австрийского посла Рихарда фон Меттерниха, умница, оригиналка, законодательница мод при дворе.
Наполеон III – Луи-Наполеон Бонапарт, сын брата Наполеона I Луи его же падчерицы Гортензии Богарне,  сводный брат императора герцог Шарль де Морни, принц Наполеон (Жозеф) Бонапарт и принц Анри Орлеанский (герцог д’Омаль) – были известными ловеласами своей эпохи.
**** Чарльз-Фредерик Ворт - знаменитый модельер Парижа второй половины XIX века, ввел в оборот, собственно, само понятие «высокой моды» (haute couture).

Отредактировано Hell (2011-10-21 13:44:59)

Глава 6. Пожар в опере

- Что ж, милорд,-  ответил  посол,-  пусть  привидение  идет  вместе  с мебелью. Я приехал из передовой страны, где есть все, что  можно  купить  за деньги. К тому же молодежь у нас  бойкая,  способная  перевернуть  весь  ваш Старый Свет. Наши молодые  люди  увозят  от  вас  лучших  актрис  и  оперных примадонн.

О. Уальд "Кентервильское приведение"

Графиня де Шербур, не сознавая того, сама поднялась на ноги из кресла, вслед за двумя любовниками, объяснявшимися на сцене, до того ее захватило это зрелище – как она понимала, смертельно опасное для них обоих.

После обжигающей страсти в партии Дон Жуана зазвучали ноты столь робкой нежности, что у нее сжалось сердце, ибо они противоречили привычному откровенному – при всем своем обаянии – цинизму образа. Этот человек говорил о своей любви так искренне, что трудно было поверить, что он всего лишь повторяет слова либретто.

Странно, но происходящее у рамп неуловимо напоминало сюжет самой оперы – в последнем действии второго акта к Аминте обращался дон Филиппе и просил ее помочь ему отомстить – застать врасплох Дон Жуана, погубившего его сестру. Аминта сначала отказывается – ей претит подобное предательство даже во имя справедливости, но дон Фелипе предупреждает девушку, что она тоже станет жертвой севильского распутника – тот не пощадит ее и оставит обесчещенной.

В действительности, Кристина Даае предала своего предполагаемого учителя – Анна видела, как по ходу действия она несколько раз бросала многозначительные взгляды в ложу номер пять – на ее сына.

В ответ на нежные признанья Дон Жуана, которые растрогали всех женщин в зале, Аминта сорвала с него маску – раздавшиеся после этого крики резали ухо своим диссонансом по контрасту с по-настоящему прекрасной музыкой и словами любви и заставили графиню поморщиться.

Ее ложа находилась справа от сцены, рядом с директорской, потому она хорошо видела Призрака, приведшего в трепет и ужаснувшего весь театр. Ему было так больно, будто с него содрали кожу – как в фигуральном, так и в буквальном смысле.

Она имела возможность его разглядеть и ощутила известную досаду – отчасти, из-за детской обиды на то, что конфетка оказалась не такой сладкой, как ожидалось.

Разумеется, она приготовилась увидеть нечто из ряду вон выходящее, ибо не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что просто так не становятся призраками, но все-таки она была разочарована.

Она знала, что нельзя судить о человеке только по его вешним данным, это неправильно, это несправедливо, наконец, это слишком по-мещански! Она должна быть выше подобных предрассудков и вести себя достойно.

В первую очередь перед ней было лицо несчастного страдающего человека. Стало понятно, по крайней мере, почему, обладая столь недюжинным талантом, он столько лет скрывался от публики. Публика должным образом себя показала, сотрясая воздух истерическими криками – вот они-то как раз и вызвали у графини отвращение и брезгливость.

Пока все эти соображения проносились в ее голове, Призрак, с быстротой молнии, схватил девушку и в буквальном смысле провалился сквозь землю – скрылся через люк в сцене, приведя в замешательство бегущих по проходу полицейских … а публика, публика в этот момент взвыла еще громче, ибо с потолка сорвалась громадная люстра и полетела в партер.

Анне и ее приятельницам падение люстры ничем не угрожало, основная опасность была в панике, охватившей зал и в огне, от которого начали заниматься кресла партера. Бледные перепуганные графиня с баронессой звали ее с собой, пытаясь вывести из подобия транса. Но Анна не хотела двигаться с места вовсе не потому, что не могла, она заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть и выдохнуть, собираясь с мыслями и стараясь не поддаться общей панике, особенно заразной в замкнутом пространстве.
Ей нужно было остановить сына, удержать! Пусть девушка останется с тем, с другим – ее место на сцене, она доказала сегодня, что ее раскрывшийся, как бутон розы, талант достоин лучших театров мира, а ее голос не просто совершенный природный инструмент, но дар истинной любви … Она не должна тушить в себе этот божественный огонь ради благополучной, огражденной от всяких превратностей жизни, которую ей мог подарить ее сын.

Рауль влюблен, но он совсем еще молод, он утешится. Вовсе ни к чему совершать мезальянс, из-за которого он может лишиться одновременно положения и средств к существованию, и, вдобавок, стать объектом насмешек в обществе.

Как женщина она понимала, что любовь того, другого, должна быть вознаграждена. По закону высшей справедливости. Он взрастил талант своей возлюбленной, он готов был умереть ради того, чтобы петь с ней на одной сцене. В своей жизни она не встречала мужчины, готового на подобное самопожертвование – разве что читала о подобном в книгах.

Она приняла решение и покинула ложу, осторожно спускаясь вниз и стараясь не сталкиваться с обезумевшей толпой, заполонившей коридоры Оперы и сметающей все на своем пути.

Кто-то схватил графиню за руку, преградив ей путь, когда та бежала вслед за полицейскими и волонтерами в сторону подвалов – она узнала мадам Жири, балетмейстера театра:

- Где мой сын? Вы видели его? – быстро спросила Анна, обрадовавшись знакомому лицу.

- Да, мадам, он пошел за мадмуазель Дааэ, - ответила женщина.

- Вы же понимаете, чем это может кончиться! Я знаю, КТО его соперник.

Мадам Жири покачала головой:

- Не знаете. Никто не знает, - и тяжело вздохнула – в ее глазах стояли слезы. - Ради Бога, не вмешивайтесь, мадам! Дайте ему шанс.

- Кому? – прошептала Анна непослушными губами.

- Я говорила вашему сыну, мадам, он не преступник – он гений. Это любовь к Кристине свела его с ума. Но он никогда не сделает ничего дурного – у нее на глазах.

- Мадам Жири, я не могу, подобно вам, черпать уверенность в столь призрачных надеждах.

- Воля ваша, сударыня, однако, я не думаю, что ваш сын будет рад участию матери в его делах, - парировала балетмейстер.

Анна остановилась и в замешательстве провела рукой по лбу. Она представила – каково молодому человеку будет объясняться с соперником и возлюбленной в присутствии матери, точно ребенку, все еще ходящему на помочах. Он не простит ей подобного унижения – не простит того, что будет выглядеть смешным.

- А как же … пожар?

- Под землей они в полной безопасности, мадам. Туда, где они находятся, огню не добраться.

- Пойдемте со мной, ваше сиятельство, в «Кафе д’Опера» – продолжила мадам Жири, заметив, что графиня колеблется и закрепляя успех, - там мы сможем обо всем поговорить. К тому же из кафе как на ладони видны все выходы из здания и рядом стоит фаэтон виконта Рауля, которым он обязательно воспользуется, чтобы ехать домой.

Анна позволила себя уговорить и увести прочь – убеждения мадам Жири подействовали на нее, к тому же в глубине души она не ощущала беспокойства за судьбу сына – Бог весть, кстати, почему. Она должна была бы сходить с ума – но почти не тревожилась. Она привыкла доверять собственной интуиции, и сейчас внутренний голос молчал, не давая ей впасть в панику. Он вырос, ее мальчик, стал настоящим мужчиной – она не вправе была сомневаться в его силах. А тот, другой – что ж, ей на память пришли слова Софи де Морни*, цитировавшей как-то раз в литературном салоне поэта своей далекой родины – о том, что гений и злодейство - две вещи несовместные. Это было глупо, но она не верила, что человек, наделенный таким огромным талантом, может причинить вред ее ребенку.

По дороге мадам Жири, не менее графини обеспокоенная судьбой собственной дочери, поймала за пуговицу сержанта, вниманию которого она ранее поручила Мег – последний поклялся, что отправил девушку прочь из Оперы под конвоем из двух полицейских.

Мадам с такой строгостью допрашивала беднягу, что тот выпучил глаза и едва не крестился на статую обнаженной Марии-Магдалины, украшавшей одну из ниш фойе театра.

Дамы просидели в кафе около часа – Мадлен рассказывала о Призраке, а Анна слушала вполуха, она слишком устала и была слишком напряжена, чтобы вникать в детали театрального быта. Она по-прежнему думала, не совершила ли ошибки, отказавшись от идеи спуститься в подземелье под Оперой вслед за сыном. Она чувствовала, что должна сделать что-то важное, от чего зависит ее собственная жизнь и жизнь ее близких, и не знала – что именно.

Графиня выпила стакан горячего пунша, который заказала ей Мадлен, чтобы согреться, не заметив этого. Она стала прислушиваться к разговору, лишь когда речь зашла о мадмуазель Дааэ – как всякую мать, ее преимущественно интересовала избранница сына.

Мадлен рассказывала про детство Кристины - о ее гениальном музыканте-отце, о ее мечтательном, подверженном чужому влиянии характере, о ее вере в сказки. Наконец, о последних месяцах, полных захватывающих приключений, достойных пера писателя.

- Не могу сказать, чтобы ей не льстило это соперничество – да и какой бы женщине оно не польстило? Он сам заморочил ей голову старинными романами, которые давал читать, вот она и вообразила себя призом на рыцарском турнире – прекрасной дамой, за внимание которой бьются мужчины.

- Учитывая театральные нравы, не удивительно, что она вела себя свободно и имела двух поклонников, - рассеянно заметила графиня.

- Кристина Дааэ – моя приемная дочь, мадам, - с достоинством возразила мадам Жири. – Мне нечего стыдиться - я воспитала ее в строгости, как и свою родную дочь.

- Однако мне рассказывали, что на маскарад в Опере, который давали на Рождество, явился Призрак и заявил в присутствии многих очевидцев, что она принадлежит ему, - Анна продемонстрировала осведомленность, почерпнутую из откровений директоров. – Разве он не ее любовник?

- Мадам, моя дочь и Кристина, без сомнения, фантазерки, но обе честные девушки, ручаюсь! – воскликнула Мадлен, прижав руку к сердцу.

Графиня де Шербур подняла голову и посмотрела собеседнице прямо в глаза - обе дамы прекрасно отдавали себе отчет в том, какие выводы можно сделать из подобных заверений.

Между тем в кафе набилось немало народа – из театра и с площади, тут были и аристократы, ожидающие экипаж, и пострадавшие, и просто мужчины и женщины, в суматохе потерявшие своих спутников и теперь разыскивающие их.

В зале выгородили угол для чистой публики, остальное место заняли раненые – их размешали прямо на столах и составленных вместе стульях и оказывали первую помощь.

Демимонденки в роскошных, хоть и несколько помятых туалетах, не смущаясь видом страданий ближних, пили шампанское вместе с поклонниками, празднуя свое спасение. Собрались и зеваки – неизбежное зло, сопровождающее все крупные катастрофы. Эти глазели на несчастных, со знанием дела обсуждали тяжесть увечий и улюлюкали вслед полуодетым женщинам, выбегающим из горящего здания Оперы.

Кровь, шум и слезы смешались в «Кафе д’Опера» в тот вечер столь причудливым образом, что заставляли усомниться в реальности происходящего.

В углу горько рыдала девушка, лет шестнадцати на вид, которая не смогла найти своей матери и не знала, как добраться домой. Завидев пристальный и не вполне бескорыстный интерес со стороны мужчин, графиня де Шербур подошла к ней, спросила адрес и наняла экипаж.

Провожая вместе с мадам Жири спасенную от посягательств жуиров девицу, Анна она увидела сына – тот выделялся на фоне одетой по сезону публики своей белой рубашкой – и державшую его под руку девушку в подвенечном платье. Подобный маскарад, без всяких сомнений, ночью возле Оперы выглядел дико, но она снова удержалась и не помчалась выяснять, что произошло и что на самом деле означает наряд мадмуазель Дааэ.

В конце концов, ее сыну только двадцать два года, он не может вступить в брак без согласия опекунов. К тому же у юной четы были такие потрясенные лица, что она сочла бестактным вмешиваться в их личные дела. Рауль вполне благополучен и даже получил тот приз, за который, по словам мадам Жири, сражался. Она успеет познакомиться с девушкой и составить впечатление о ней – не при столь двусмысленных обстоятельствах, не смущая ее своей излишней осведомленностью.

Она зябко поежилась и обняла себя за плечи, устало улыбаясь:

- Вот все и закончилось, Мадлен. Вы были правы. Никто не пострадал.

- Дай Бог, чтобы это было правдой, - прошептала мадам Жири. – И никто не пострадал.

Она проводила графиню до ее кареты, которую разыскал гарсон из кафе, и поспешила назад, в фойе театра, туда, где в последний раз слышала голос дочери. Мадлен знала, где та должна находиться, однако не мешало в том удостовериться.

Лишь забравшись в карету и накрыв продрогшие ноги пледом, Анна смогла вздохнуть с облегчением и успокоить встревоженных, потерявших ее на пожаре слуг.

Огонь добрался до верхних этажей Оперы и теперь пылал вовсю, озаряя красным заревом близлежащие кварталы. С треском лопались окна и клочья пепла и гари ложились на свежий снег. Это зрелище казалось почти красивым, не будь оно сопряжено с несчастьем.

Пожарные, вызванные префектом, пытались сбить пламя, но оно уже охватило крышу здания – чердачные помещения, полные хлама и старых декораций, горели как порох.

Графиня полагала, что волнения этого дня закончились – через час она будет у себя дома, в Сен-Клу, примет горячую ванну и выпьет чаю. И будет думать, что ей делать дальше с неудобным романом сына – сумеет ли она его образумить или стоит выждать и тогда все образуется без ее участия. В концее концов, Рауль может понять, что ему вовсе не обязательно жениться на мадмуазель Дааэ – в особенности, если та уступит ему вне уз брака …

Занимала ее мысль и о главном герое сегодняшней премьеры, о котором, волей судеб, она столько узнала минувшим вечером. И ей стало жаль его – судя по всему, возлюбленная разбила ему сердце. Он остался там, в горящей Опере – из рассказа Мадлен Жири она уловила, что он жил в полном одиночестве и изоляции от мира. Следовало помолиться за всех страждущих и несчастных, помолиться о спасении всех людей, до сих пор находящихся в Опере.

Она задумалась не настолько глубоко, чтобы не заметить еще одну жертву пожара – мужчину – так  же, как и ее сын, едва одетого и лежавшего у стены театра. Деятельная натура, Анна была не настолько слаба и малодушна, чтобы ограничиться одними молитвами. Теперь, когда она успокоилась в отношении Рауля, она готова была позаботиться о других и оказать посильную помощь.

Графиня постучала кучеру:

- Пьер, остановите, там раненый, - распахнула дверцу кареты и легко соскочила на мостовую.

Мужчина лежал на снегу ничком возле открытой калитки на улице Скриба.

Вдвоем со слугой они с трудом перевернули его на спину.

- Боже, он весь в крови! – прошептала графиня. – Пьер, зовите людей, нам понадобится помощь … - И вдруг осеклась – она поняла, кто перед ней. – Стойте! – она схватила кучера за рукав и властно сказала: – Мы справимся сами. Помогите мне поднять его в карету.

Экипаж перегораживал улицу так удачно, что полицейские, столпившиеся на освещенной площади перед входом в Оперу и возле «Кафе д’Опера», не могли видеть происходящего. Но она все равно поспешила.

Она понимала, что он погибнет … и не могла этого допустить. Потеря подобных людей – просто варварское расточительство для нации!

Вместе со слугой они усадили Призрака вглубь кареты и укутали пледом. Когда лошади тронули, он накренился и упал к ней на колени. Совсем близко оказалось его бледное до синевы, измученное лицо со следами слез, а руки беспомощно вцепились в ее юбку.

Она едва не вскрикнула, когда он коснулся ее ног. Полагая, что благотворительность все же имеет известные пределы, она попыталась, было, освободить свою одежду, но это ей не удалось.

До ушей напуганной графини дошел невнятный шепот: «Не оставляй меня», а в следующий миг имя другой женщины заставило ее вздрогнуть – сколько уже раз за сегодня она его слышала!

По пути домой, на протяжении которого ей пришлось постоянно поддерживать спутника, чтобы тот не скатился на пол, Анну де Шербур волновали совершенно неподходящие вопросы – не давала покоя мысль о том, чем же кончилась опера, которую она так и не досмотрела. Что сталось с Дон Жуаном?
_______________________________________________________________________________
* Софи де Морни - супруга герцога Шарля де Морни, в девичестве княжна Софья Сергеевна Трубецкая.

Отредактировано Hell (2012-07-20 12:52:20)

Знаешь, я готова с тобой в этой части согласиться и подсократить перечисление теток - хотя бы потому, что накопанный материал уже даром не пропал и я подуспокоилась по их поводу.   А до того было просто жалко - ведь их реальные биографии зачастую круче всего, что можно выдумать. А я историк и люблю всякие такие истории - живые биографии людей прошедших эпох.

А вот про Призрака не соглашусь - во-первых, это продолжение главы про Дон Жуана, и Анна все еще под впечатлением от него в этом образе - потому, вероятно, глаза отказываются верить в то, что он не так прекрасен, как казалось.
Во-вторых, ее директора должным образом "подогрели".
Во-третьих, эти самые страдания - горькая обида на Кристину мне не мерещятся, а она их тоже видела и знала, почему он так смотрит на девушку. Все-таки его предал на сцене любимый человек.
И в-четвертых, я говорю с высоты своего примерно такого же возраста, как у Анны, - т.е. со стороны человека, который много в жизни повидал - личико киношного  ПО для меня не "ужас", а так себе, по сравнению с другими паталогиями. Вот когда он упал ей на руки в карете - она напугалась, хоть и не особо видно было.

Ха, если вы настаиваете, что нельзя не испугаться, я так и напишу - графиня похолодела и описалась - потому и не могла покинуть ложу - ждала, пока все выйдут, чтоб не осрамиться.

А по поводу "придушить" - ага, так и хотелось написать - ну не придушит же ее ребенка чувак, косящий под Моцарта. 
Фантом ребенка не обидит. 

Напоследок, внимание, вопрос - я больше не пишу качественно и красиво?

Отредактировано Hell (2011-07-22 21:00:58)

Lupa,

отвечу по поводу двух терминаторов, которых ты нашла в моем фике.
Мадам де Шербур, прошу заметить, с сыном не жила уже больше 10 лет - со времени смерти его отца. Они не были чужими людьми, но и близкими совсем - не были тоже. Вот она и не вмешивалась, хотя страдала и думала постоянно - правильно ли она поступает.
Ну моя мама, к примеру, тоже в мои разборки с любовниками не вмешивалась, хоть мы и не графья.
А про убийства и прочие художества ПО она не вполне в курсе - об этом дальше тоже будет.

С мадам Жири - тоже не баг. Я хотела написать, что она Мег с собой прихватила, и та в кафе трудилась в поте лица сестрой милосердия - однако, как мы помним по фильму, Мег в это самое время была в подвале и хватала шаловливыми ручками чужие личные вещи, потому оправить ее вместе с матерью прочь из Оперы я не могла.

Что же касается твоих ГЫ - я полагала, что между нами существуют другие каналы коммуникаций, чтобы убрать очепятки и ошибки.
В таком формате, дорогая, говоря без обиняков, они меня задевают и заставляют вспомнить о пользе дуэльных пистолетов.

Отредактировано Hell (2011-07-22 21:02:57)

Оооо, Deydra, как же я такое пропустила - это не просто в кассу!!! Догадайся с трех раз - под какую оперу горела Опера Комик?!  Это тоже был "Дон Жуан"! 
Так что он не зря все время "горит в огне" - это, можно сказать, исторический факт.

Отредактировано Hell (2011-07-22 21:14:39)

Deydra, ну как это не знала? Дон Жуан опасен во всех смыслах. Планида у него такая. 

karolinka, полагаю,  с сыном у Анны еще и элемент воспитания срабатывает - нужно, чтобы он научился сам добиваться того, чего хочет, а еще отвечать за свои поступки.
Девиз: "Делай, что должен - и будь, что будет" - придумали французские рыцари.

Мышь_полевая, ты теперь у нас вместо оперы выступаешь в роли Петрония? 

Этого Мойдодыра уже цитровали в предыдущем фике про графиню де Шаньи  .